Милосердие как оно есть

фантастический рассказ

Что-то влажное и прохладное ткнулось в щёку Вадима. Потом ещё раз. И ещё.
Он хотел отмахнуться, но рука слушалась плохо, и поэтому вышло вяло и неубедительно. Тем не менее, влажное и холодное отстало, чтобы тут же горячо задышать в ухо и шершавым языком начать беспардонно вылизывать его лицо. Вадим дёрнул головой, отстраняясь, нехотя приоткрыл глаза и увидел лохматую морду, нависшую прямо над ним. Морда тихо, жалобно заскулила, лизнула напоследок нос и пропала из вида.
Вадим щурился, тупо соображая.  Ветерок заигрывал с волосами, нежил кожу, но он принёс с собой и запахи: ощутимо дыхнуло гарью, спёкшимся пластиком, горячим железом и прогорклой вонью перегоревшего турбинного масла пополам с оружейной смазкой. Тут же вместе с обонянием вернулся и слух, будто кто-то заботливый выта шил из ушей вату: стали слышны всевозможные шорохи, какое-то шебуршание, далёкое уханье, что-то ещё, и окончательно пришедший в себя Вадим из блаженного беспамятства вынырнул в опасной и непредсказуемой реальности, имя которой - война. Вернувшееся сознание услужливо подсказало, кто он, где он, куда направлялся, что случилось и массу других подробностей и мелочей, от которых, подчас, зависит твоя жизнь. О-ох!..
Вадим попытался сесть, получилось не очень, и он прислонился ноющей спиной к полуразрушенной стене дома, переведя дух. Да, не слабо ему досталось, "Крыло"-то из-за малой высоты не раскрылось, и хотя "Флай", его лётный защитный спецкостюм, основной удар принял на себя, погасил силу удара о землю процентов на 90, но и оставшихся десяти с лихвой хватило, чтобы напрочь отключиться. А в чувство его, похоже, привёл тявка, местный зверёк, облизав, как конфету. Вадим поискал глазами шлем. Тот валялся рядом, расколотый пополам, как орех. Если б не он, да не "Флай"..
Сшибли его в пригороде, разрушений тут было значительно меньше, чем в центре города. А цель разрушений там, в центре, была весьма конкретной: не дать преимуществ друг другу при наземных операциях, у которых, в свою очередь, тоже имелись свои задачи - доставить резервы под землю, туда, в  разветвлённые сети транслиний и стволы метро, сквозные автобаны и каналы всевозможных коммуникаций; доставить через продолжающие действовать, несмотря на хаос вверху, воздуховоды, жерла лифтов, вентиляционные шахты, многочисленные полуразрушенные эскалаторы, тоннельные щели невыясненного назначения коллекторы и прочую наземно-подземную инфраструктуру. Через неё свежие подразделения просачивались вниз, а наверх, к санитарным когг-ботам, доставляли  раненых, тех, что удалось вытащить из-под огня. Прикрывали эту операцию "Конвеи", штурмовики огневой поддержки, барражируя над точками выхода (Вадим и был пилотом такого штурмовика). А под землёй... А под землёй сшибались в огненном вихре две Силы, две военные доктрины, два непримиримых врага, потому как главное сражение между землянами и алгойцами шло именно там, на глубине два километра. Лишь условной ночью (от навесных шаров световых батарей мрака внизу не существовало), да и то не всегда, грохот, треск, вспышки, взрывы, вопли, визг и крики шли на убыль, противоборствующие стороны наспех зализывали раны, и забывались в коротком, тревожном полусне, огородившись кибер-автоматами охраны, чтобы через несколько часов начать по новой. Вторую неделю продолжался этот кошмар, и конца   ему видно не было. Война - это всегда кошмар, кровавый и страшный в своём ненасытном оскале, и зачастую храбрость, доблесть, самопожертвование и милосердие для неё, к сожалению, лишь незначительные составляющие.
Морщась, Вадим всё ещё плохо слушающимися руками отстегнул "крыло", а после опасливо прощупал себя на предмет ран, ушибов и переломов. Ныла спина, ныли рёбра, в голове шумело, перед глазами плыли разноцветные круги. Ладно, оклемаюсь как-нибудь, поду мал Вадим. Плохо, если рёбра сломаны, дыхнуть аж больно, но это всё же меньшее из зол, спасибо "Флаю", основной удар принял на себя, не дал разбиться всмятку. Чем эти скоты его достали, "гарпуном"? Он огляделся в поисках своего "Конвея"... Вон он, метрах в шестидесяти, ушёл носом в землю и чем-то чадит, бедняга. Судя по грязно-белому дыму, керомпласт выгорает, а больше там и гореть-то нечему .Инк, индивидуальный нанокомпьютер машины, успел отстрелить оружейные и топливные секции. И его, родного, в придачу. Вадим поёжился, вспоминая тот подбросивший "Конвей" тупой удар, от которого сердце ухнуло куда-то в пятки. Страшная штука "гарпун" - ручной зенитный комплекс, оснащённый активно-проникающими ракетами, если попали – молись. А тут прямо в "яблочко", в зазор между оружейной консолью и бронекожухом корпуса. Вскрыли его "Конвей", как консервную банку, а он, значит, в качестве сардинки.
М-да, похоже, влип он крепко. Что теперь делать? И тут же ожгло - а медбот прошёл? Андре, ведомый, сумел довести его до "матки"? Или?..
Вадим стал напряжённо, нервно оглядываться кругом, вытянув шею. Видно было плохо, мешали торчащие, как гнилые зубы великана, обгорелые и закопчённые остовы зданий, горы щебня, завалы битого кирпича и искорёженные толстые нити арматуры. Мёртвый ландшафт войны, никакой эстетики. Сверху панорама города сливается в какие-то серо-коричневые пятна, идешь по целеуказателям и маячкам "свой-чужой", разрушения из кабины практически незаметны, зато теперь вот любуйся на здоровье.
Стараясь не дышать, он кое-как поднялся, чтобы улучшить обзор, и замер, с бухающим сердцем оглядывая пейзаж полуразрушенного пригорода, почему-то уверенный, что сейчас непременно увидит расколотую надвое горящую тушу медицинского бота, а рядом то, что осталось от людей.
Горело во многих местах, но не т а к, и не т о. Слава тебе... Он мысленно перекрестился. Значит, Андре проскочил, отбился, прикрыл раненых. Молодец, напарник.
Тут рядом зашуршало и осыпалось. Вадим дёрнулся на звук, одновременно извлекая из набедренного магнитного захвата файдер. Но тревога оказалась ложной. Из-за стены дома, возле которого он проводил рекогносцировку, выглядывала давишняя лохматая морда, что вернула его в чувство. Глаза-бусинки вопросительно смотрели на человека, бледно-розовый язык вывалился из пасти, хвост трубой и, как маятник, из стороны в сторону. В переводе с местного это означало полное дружелюбие.
- Тявка.., - выдохнул с облегчением Вадим, прислонился к стене дома и прикрыл глаза, борясь с тошнотой и головокружением, а заодно успокаивая и нервы. Так называемая ничейная территория сверху только, с высоты, ничейная, а на самом деле тут, в развалинах, полно засад и огневых точек, а также разведгрупп, как алгойских, так и земных, которые отыскивали новые ходы под землю. Ещё повезло, никому на голову не свалился. Ладно своим, а если б на алгойцев? Прямо тёпленьким бы взяли! Чёртов стрелок, ну и глаз у него. Сволочь, тварь! Мы же раненых сопровождали и прикрывали, неужели у алгойцев ничего святого?
Оружие непривычно тяготило руку (он всё-таки пилот, а не десантник или звёздный пехотинец), и Вадим загнал файдер обратно в захват, вытащил из другого захвата плоскую фляжку, сделал пару глотков терпкого антисептика, передёрнулся от отвращения (фу-у! ну и гадость!) и   опять прикрыл глаза, расслабляясь. А тут и тёплая покалывающая волна пошла по телу - это "Флай" начал восстанавливающую терапию, тоже, значит, очухался. Что бы я без тебя делал, дорогой? Если б не ты, не отделался бы так легко, но всё равно не повезло, потому что – сбили! Теперь предстояло выбираться. Вопрос только - как? Вадим прикинул, стоит ли с места падения вызывать своих. Его, конечно, подберут, не бросят, но есть вполне обоснованная вероятность того, что здесь аварийный маяк засекут и алгойцы. И тогда... Нет, об этом лучше не думать.
А ведь огневая точка у них где-то рядом. Вчера сопроводили медбот нормально, в пригородах было относительно тихо, по крайней мере, в них не стреляли. Неужели за сутки всё так переменилось, перемешалось, что и ничейная земля стала полем боя и от неизбежных стычек тут перешли к активным боевым действиям? Маловероятно. На предполетном инструктаже майор Лепски ни о чем подобном не говорил, такую вводную Вадим бы непременно отметил, хоть инструктаж со временем и стал пустой формальностью и слушали там вполуха. Потому что в пригородах тоже горело и стреляло, но передовой-то считался центр города, ибо именно там, на двухкилометровой глубине,       окружённая подземной инфраструктурой, находилась приёмная финиш-камера или, по научному трансмиттер, так называемый генератор переброса материи, а от него на поверхность, а дальше чёрт его знает куда, уходил ствол нуль-стержня, или, опять же по научному, внепространственный канал переброса материи. Именно за этот самый трансмиттер не на жизнь, а на смерть и дрались сейчас две могущественные галактические расы, земляне и алгойцы, каждый день отправляя своих убитых и раненых на медботах, под надёжным прикрытием штурмовиков, на корабли-матки, что кружили рядом с планетой Датаем, и в самой системе. "Матки", в свою очередь, были защищены как собственными средствами огневого прикрытия, так и рейдерами огневой поддержки, у землян то были, в основном, "Аларды", многоцелевые и автономные штурм-истребители. Силы оказались примерно равны, подкрепления и матчасть исправно поставлялись как с Земли, так и с Алгоя, и карусель вертелась каждый божий день: к городу на Датае десантные когг-боты и платформы, забитые под завязку, сопровождали штурмовики ("Конвеи"); их обстреливали, те огрызались огнём (а внизу-то - сплошная зона разрушений, идеальное место для огневых точек противников, без компьютерного наведения и сканеров поиска цели фиг куда попадёшь); потом выброс десанта у какого-нибудь "своего" охраняемого входа, ведущего туда, вниз, в гигантский подземный город, окружающий трансмиттер, - шутка ли, одна глубина больше двух километров и на всём протяжении этих километров горизонтальные инфраструктуры с метро, транслиниями, каналами, автобанами, массой станций, гаражей, складов, подсобок, технических и жилых модулей, производственных помещений и чёрт-те чем ещё. И практически на всех уровнях этого подземного мегаполиса шли бои, схватки, стычки, а где и рукопашная - тяжёлую бронетехнику вниз доставить было весьма проблематично. Обратно уже взлетали медботы, тоже под завязку, и в сопровождении тех же "Конвоев" уходили в космос, минуя пригороды. А на корабле-матке спешная разгрузка: носилки-антигравы, медицинские бригады, беготня, скорей, скорей - все тяжёлые. "Конвеи" сопровождения на стапель дозаправки, одновременно замена барабанной, как в револьвере, двойной оружейной консоли на полные, заполненные скайгерами, ракетами класса "космос-земля", и смена пилотов; короткий отдых и снова вниз, прикрывать платформы и модули десантуры, в эту ненасытную мясорубку за обладание древним артефактом датайцев, который позволил бы одной из рас в одночасье взлететь по ступенькам эволюции, автоматически подчинив себе и своим интересам другую. Допустить подобного ни земляне, ни алгойцы ни в коем случае не могли. Да только чтобы вскрыть эту финиш-камеру и овладеть секретами и технологией переброса, нужно было время, а ни те, ни другие его-то как раз друг другу и не давали, кружа вокруг артефакта, как два голодных зверя у лакомой добычи, постоянно грызясь и сшибаясь в смертельной схватке, только кровавые брызги во все стороны,
И был ещё один аспект в этой бессмысленной на первой взгляд бойне: давным-давно регрессировавшие коренные жители этой планеты, датайцы (маленькие, щупленькие человечки с невзрачными, будто нарисованными лицами), в силу сложившихся обстоятельств оказались как бы между молотом и наковальней, превратились в заложников по вине своих же умных, любознательных и охочих до тайн Мирозданья великих предков, с ужасом ожидая исхода битвы двух гигантов, двух исполинов, в буквальном смысле слова свалившихся им на голову - кому нужна вымирающая раса, от былого величия которой остался лишь этот древний артефакт? Алгойцам уж точно не нужна, ну а землянам... А земляне, несмотря на всю свою воинственность, в душе оставались, вообще-то, пацифистами, и даже где-то альтруистами.
Вадим сделал ещё глоток, поморщился, сплюнул тягучую слюну, стянул сенсорную перчатку и вытер губы тыльной стороной ладони, посмотрел вверх, на небо, слегка прищурившись. Был бы сейчас у него карманный трансмиттер, нажал кнопочку - и на корабле-матке. Через секунду. В своей каюте-двойке. Но ничего подобного, конечно, у него не было. Сначала нужно отвоевать тот, что под землёй, а потом уж мечтать о нечто подобном.
Тут что-то твёрдое ткнулось в ноги, и Вадим от неожиданности едва не выронил фляжку, испуганно глянул вниз. Это давишний тявка тыкался в коленки. Хвост его так и ходил ходуном.
- Опять ты!.. Дьявол лохматый, что ж так пугаешь-то?..
Зверёк отстранился, продолжая усиленно махать хвостом.
Тявка... Название тут же прижилось с чьей-то лёгкой руки, вернее, языка. Местное животное, похожее на земную таксу, только раза в полтора     крупнее, с густой шерстью, висячими лохматыми, как у спаниеля, ушами, вытянутой мордой с пуговкой-носом и умными пронзительными глазами, чёрными, почти аспидными, в обрамлении светлой каёмки. И над всей этой прелестью пушистый хвост, что у твоей сибирской кошки. И тявканье, скорее похожее на кашель, отчего и прижилось это дурашливое, но милое название. К тому же тявка был невероятно добродушен, отзывчив на ласку, легко приручаем, чрезвычайно умён и сообразителен. Местные аборигены, датайцы, занимающиеся охотой и скотоводством, использовали их как незаменимых помощников и души в них не чаяли. Да и у землян, там, на орбите, во многих подразделениях жили эти необременительные зверьки, буквально вытащенные из горнила войны отсюда, с Датая - хоть какая-то отдушина и развлечение, и где-то напоминание о далёкой Земле.
Тявка поднял голову, облизнулся и как-то осторожно уселся на задние лапы, призывно, исподлобья, как только умеют собаки, глядя прямо в глаза. При этом взгляд у него был как у незаслуженно обиженного ребёнка, что в сочетании с висящими ушами и чёрной пуговкой носа не вызывало ничего, кроме жалости, умиления и желания хоть чем-то помочь несчастному животному . Вадим прикусил губу, соображая, что сие означает.
А тявка, словно поняв замешательство человека, развернулея и, заметно приволакивая лапу, засеменил мимо стены и исчез за углом. Вадим проводил его растерянным взглядом: зверёк-то с зашибленной лапкой, перевязать, что ли? А тот выглянул из-за угла, смешно наклонил голову, достав ухом до земли, призывно тявкнул и исчез снова. Чего он мечется?.. Елки-палы, да ведь зовёт куда-то! – ошеломленно догадался Вадим.
То, что поведение этого зверька так похоже на поведение земных собак, когда те зовут человека за собой, заставило Вадима убрать фляжку, отлепиться от стены (в висках ломануло) и, перебирая по ней руками, дойти до угла и осторожно выглянуть
Тявка спокойно сидел на захламлённой улице. Увидев человека, он опять развернулся и, когда прихрамывая, когда приволакивая лапу, но стараясь двигаться быстро (это чувствовалось), припустил вдоль улицы, при этом смешно виляя задом и оглядываясь на ходу, идут ли за ним. Даже идиоту было бы ясно, что он куда-то зовёт за собой, и Вадим, ни о чём не думая, двинулся следом. Человека начало разбирать простое любопытство, потому что у них в эскадрильи тоже жил такой же смышлёныш, а этот, видать, более самостоятельный и целеустремлённый, вон как косится, проверяя, идёт ли он следом.
Улица достаточно широкая, с обеих сторон от полуразрушенных домов усыпана обломками псевдобетона вперемешку с осколками стекла, битого кирпича, обрывками бумаги, раскуроченной мебелью, какими-то тряпками и прочим мусором. Гарью здесь пахло меньше, но старый, застоявшийся смрад никуда не делся, прочно завоевав одну из составляющих воздуха. Было душно, несмотря на то, что уже смеркалось и ожидался вечер, а потом и ночь с её долгожданной прохладой.
Тявка в очередной раз оглянулся и кашлянул-тявкнул, словно говоря, что надо идти, мне тоже нездоровится, но там ждут. Вадим словно прочувствовал это немое обращение. Надо же!.. Чёрт, что же это он делает, за животным, как привязанный. За каким, спрашивается?  Но идти продолжал. Правда, и об осторожности не забывал: настороженно прислушивался к малейшему шороху. Но пока вроде тихо, лишь вдалеке угадывалась приглушённая канонада, да еле ощутимо подрагивала земля - это в подземных лабиринтах шли уличные бои. Не хотел бы он там оказаться, чего уж – страшно, бойня она везде бойня. Алгойцы как войны мало чем уступали землянам, а кое в чем так и превосходили. Очень далёкие потомки рептилий, они сохранили в ходе эволюции великолепную реакцию хищника и цепкую хватку конечностей, но зато земляне были на порядок эмоциональнее, находчивей и не боялись брать на себя ответственность в самых бы, казалось, безнадёжных ситуациях. А что до толщины брони, то и у тех, и у других она была примерно одинакова.
Метров через сто тявка устало, как показалось Вадиму, уселся возле      чёрной дыры провала между двумя кучами мусора. Над провалом уцелел широкий фронтон с тремя узкими окнами без стёкол; в среднем, на выщербленном подоконнике, даже чудом сохранился керамический горшок с блеклым, давно увядшим цветком. Похоже, конец маршрута.
Вадим осторожно приблизился, стараясь не шуметь и пытаясь охватить взглядом как можно большее пространство. М-да, десантник из него тот ещё, никакой спецподготовки, так, общий курс: это когда сунули в руки файдер и показали, куда нажимать, коли припечёт и придётся отстреливаться, у пилотов ведь совсем иная специфика - что там файдер, световой бластер? Когда за спиной, в оружейной консоли, штуки куда покруче, двойные обоймы скайгеров, способных в пыль разнести средний корвет, если, конечно, попадёшь и активного защитного экрана у того по какой-то причины нет. А здесь, на земле, не в рубке штурмовика, чувствуешь себя раздетым и совершенно беспомощным.
Он вытащил оружие и нехотя приблизился к провалу вплотную, присел за покорёженный, полностью сгоревший остов автомобиля - в нос шибануло застаревшей вонью. Его опять замутило. И от запаха, и от внутреннего состояния. Сейчас бы в медотсеке отлёживаться, а он вместо этого (до него только что дошло это с ошеломляющей ясностью) рискует головой по милости пусть и симпатичного, умного и милого) но животного, которому, к тому же, непонятно, что и надо.
Идти в пролом совсем не хотелось, Вадим чувствовал себя идиотом, пошедшим на поводу у тявки (мелькнула даже мысль о той кошке, которую известно, что сгубило), но с другой стороны, от места падения он всё же отдалился, а это и входило в планы. Но что дальше? Лезть в пролом, неизвестно куда?
Тявка, чувствуя неуверенность и колебания человека, прихромал к сидящему на корточках Вадиму неожиданно приподнялся на задних лапах и, как тогда, лизнул в нос (Вадим чуть не сел) и тут же заковылял обратно к проёму, оглянулся, что-то пискнул и исчез. Мол, идём, всё в порядке!
Вадим, стиснув зубы, поднялся и, сжимая оружие, одним прыжком преодолел открытое пространство, быстро нырнул в спасительную тень, и только после этого перевёл дух. И, как ни странно, успокоился, хоть и понятия не имел, что ждёт его там, внизу, куда вели уцелевшие ступеньки. Успокоил уверенный, кроткий вид тявки, который сидел рядом и во все глаза смотрел на человека. Смотрел, как показалось Вадиму, с надеждой, и ещё с невысказанной болью.
Вадим всегда испытывал к этим симпатичным и умным зверькам нежные, добрые чувства, а сейчас прямо-таки готов был расцеловать эту лохматую морду, ибо, оглядевшись, понял, что лучшего убежища и не сыщешь. Тут можно и пересидеть некоторое время, и бой принятъ, в случае чего, прячась и маскируясь. Алгойцы, если не дураки (а они не дураки), наверняка уже выслали поисковую группу с биодетекторами, что-бы выяснить, что там с пилотом, возможно, даже видели, как его катапультировал "Конвей", и сейчас методично прочёсывают квартал за кварталом, всё-таки по природе своей алгойцы кровожадные хищники. Но здесь, по крайней мере, шансы уравняются.
Вадим достал трэк-рацию и, не колеблясь, включил "аварийку". Теперь оставалось только ждать и надеяться, что свои окажутся и быстрее, и расторопнее. Что ж, надежда для человека всегда умирала и будет умирать последней, потому что пока он надеется хоть на что-то, он живёт не вопреки, а во имя.
Сунув трэк в наплечник, Вадим решил, пока есть время, обследовать подвал и выяснить, наконец, зачем он сюда прибыл, следуя за этой умницей. Сидящий неподвижно на верхних ступеньках тявка, с неподдельным интересом следивший за человеком, тут же повернулся и, поджимая  переднюю лапу, покатился лохматым мячиком по ступенькам, повизгивая, то ли от боли, то ли от радости, что привёл того, кто сможет больше него. И он уже не оглядывался, словно понял, что землянин тотчас последует за ним, Вадим только хмыкнул. И стал спускаться.
Вокруг царил полумрак и пахло, как ни странно, лекарствами, буквально несло медициной. Когда же Вадим спустился вниз и оказался под самым домом, в подвале, то сразу понял, отчего воздух тут пропах лекарствами.
Он замер на последней ступеньке, молча смотря на распростёртое тело на полу, машинально вытянув головку галогенного фонаря, чтобы осветить здесь всё как следует, хотя и с первого взгляда понял, кто перед ним. Стало очень светло, и Вадим опустил ствол файдера пониже, чтобы было удобней и прицельней стрелять. Во рту пересохло, и он непроизвольно напрягся - было отчего.
Там, внизу, лежал алгоец. Клинообразное, с выпирающими скулами лицо, всё какое-то рельефное, выпуклое, на голове что-то вроде косичек с металлическими поблёскивающими кругляшами на концах; косички эти аккуратно обводили маленькие ушки; одна рука с узкими длинными пальцами, заканчивающимися чёрными когтями, покоилась на груди, другая откинута в сторону и из сжатого кулака выглядывал цилиндрик осколочно-игольчатой гранаты, штуке убийственной и мощной; ноги с литыми бёдрами, острыми коленками и широкими ступнями разведены, одна слегка подогнута; глаза закрыты, а из приоткрытого тонкогубого рта (губы ярко-красные, совершенно неестественные на фоне зелено-матовой кожи) вырывалось натужное, хриплое дыхание, похожее больше на долгий, протяжный, мучительный стон, от которого у Вадима зашевелились волосы на голове, а кожа покрылась мурашками.
Он медленно опустил файдер, который уже не понадобится, - алгоец был при смерти, на самой-самой грани - страшная рваная рана на его груди, кое-как залепленная саморассасывающимся биоклеем, так и приковывала взгляд и холодила сердце. Пятерня с растопыренными пальцами полностью обхватить рану не могла. Боже, чем же его так?
Вадим стоял, боясь пошевелиться. Самые противоречивые чувства царили в его душе - от холодной ненависти до жалости к поверженному врагу. Они волнами накатывались на колотящееся сердце, но вот в голове было звеняще-пусто, вакуум. Вернее, одна мысль там присутствовала, рефреном стуча в висках: что ему теперь делать? Как, чёрт возьми, поступить?
Лишь через пару минут он справился с эмоциями, в которых и сам толком не мог разобраться, и не чувствуя ног, приблизился к алгойцу и осторожно присел на корточки рядом с телом, покосившись на гранату со взведённой пружиной. Выглядела она какой-то игрушечной, ненастоящей, но только выглядела, на самом деле в узком ребристом цилиндре была запрятаны и сокрушающая сила, и мощь, убийственные в своём предназначении. Вадим никак не мог отвести взгляда от сведённых на пружине пальцев. Не потому, что испугался (хотя, конечно, как и все, смерти боялся и страшился), а потому, что граната эта вдруг стала для него неким символом. Символом самопожертвования и бесстрашия - сделать всё, чтобы не даться живым. На последнем издыхании, практически полумёртвым, думать только о том, как бы подороже продать свою жизнь – это... Это, по меньшей мере, заслуживало уважения.
Интересно, закралась вдруг неуютная мыслишка, а он смог бы вот так? В грязном подвале безымянного города, вдали от своих, которые, может, так никогда и ничего не узнают?.. Шальную мысль он быстренько отогнал куда подальше. В штурмовике, на таран... А здесь, вот так?..
Что-то сместилось в его сознании и слегка изменился угол зрения, под которым он раньше в целом смотрел на эту войну, больше похожую на мясорубку. Сместилось и изменилось неуловимо, чуть-чуть, самую малость, буквально на градус. И причина была в этом алгойце, вернее, в его силе воли и боевом духе, с которыми он, Вадим, столкнулся сейчас непосредственно, лицом к лицу: умирая, думать не о собственной смерти, а о возможной гибели врагов. Ведь войну-то Вадим рассматривал через оптику, через киб-шлем, и сейчас, столкнувшись в этом подвале с реальным её проявлением, где, почти бездыханный, лежал враг, он и растерялся, и опешил: полумёртвый алгоец исподволь, незаметно рушил те стереотипы, что сложились у него о враге. Потому что самопожертвование и мужество, как он считал, были присуши лишь землянам Ведь это так по-человечески - не даться живым, подорвав себя вместе с врагами.
Но всё это, как говорится, лирика. А вот что прикажите теперь делать? Какой-нибудь десантник на его месте, наверное, и не раздумывал, пристрелил бы, и все дела, но он-то пилот, для него это просто немыслимо - выстрелить в распростёртое беспомощное тело, рука бы просто не поднялась. И не потому, что он такой чистоплюй и размазня (сшибал же алгойские истребители и не морщился. Но это там, наверху), а просто не видел: в этом ни смысла, ни необходимости. Да и желания тоже не имел никакого. Потому что уже жалел этого алгойца и где-то даже       сострадал. На уровне эмоций.
Вадим отвёл, наконец, взгляд от гранаты и тут же наткнулся на тёмные немигающие бусинки. Тявка, про которого он как-то и забыл, прижался к щеке алгойца, положив длинную печальную морду на его плечо, и смотрел на Вадима тоскливыми глазами, будто понимал, что смерть вот-вот заберёт этого алгойца. Да ведь он-то и позвал меня именно на помощь! – ошеломленно догадался Вадим, и всё поведение тявки тут же предстало совсем в ином свете.
На помощь?.. Помочь врагу?!..
И Вадим оторопел от собственной же мысли, к которой, вообще-то, внутренне уже был готов: а почему бы, собственно, и нет? Видеть страдания и муки других, пусть даже врага, тем более сейчас беспомощного, умирающего - это как-то не по-людски. Сознательно, в принципе, он это не принимал (всё-таки враг), но через подсознание прорывалась и не давала покоя другая мысль: мы же, люди, в массе своей милосердны, особенно к страдающим и уже поверженным. Мысль эта засела где-то в подкорке, а оттуда неожиданно закралась и в душу.
И ещё одно обстоятельство сыграло свою немаловажную роль, даже решающую, повлиявшее на дальнейшие  его действия.
Когда он ещё раз, более внимательно, осмотрел тело, то поразился снова, до звона в ушах, потому что сейчас разглядел то, что не заметил с первого поверхностного взгляда.
Вадим, конечно, был знаком с анатомией алгойцев, того требовала война: врага надобно изучить, чтобы понять его слабые и сильные стороны, чтобы знать, как быстрее убить, уничтожить, успеть до того, как успеет он. И поэтому Вадим знал, что алгойцы,  как и земляне, тоже двуполые. Вообще, существовало мнение, что когда-то потомки рептилий, каковыми и являлись алгойцы, на заре своей эволюции успешно занимались генетическими экспериментами и скоро превратились в тех, кого земляне и встретили на свою и их головы. Но о двуполости алгойцев Вадим как-то раньше не задумывался, не до того: в кибер-кресле штурмовика, с сенсорными перчатками на руках, с прицельной рамкой наведения перед глазами, когда сливаешься с машиной и мозгом, и телом, и душой, и сердцем, когда трясёт от залпов скайгеров из круговой барабанной консоли, когда дух захватывает на бешеных виражах, когда глаза мечутся, считывая показания и выискивая цели, а мозг с помощью компьютера мгновенно просчитывает все варианты, - тут как-то не до анатомии противника, а больше до тактико-технических характеристик его истребителей-перехватчиков и штурмовых рейдеров. И тем сильнее подействовало на Вадима открытие того, что   перед ним и не алгоец вовсе, а их женщина, алгойка. К тому же смертельно раненная. С гранатой. Женщина…
Вадим даже на некоторое время впал в ступор, настолько его сразило понимание того, что перед ним лежала женщина, ибо для него женщина и война не вязались изначально, ведь женщина - это жизнь, любовь, это праздник и счастье в конечном итоге. А тут?.. Грязь, кровь, пот, безысходность, грубая сила и инстинкты выживания, а в конечном итоге - кто кого. Представить в подобной обстановке женщину он просто не мог, не их это дело. Воевать - прерогатива мужчин, а не женщин, так уж у них на роду написано.
Постой, одёрнул себя Вадим, тупо приходя в себя, какая ещё женщина, что ты выдумал? Самка, алгойская самка, а женщина - это у нас, у людей! А что женского в этом лице с матово-зелёной кожей с серым оттенком, будто припорошенной снегом вперемешку с пеплом, в этих пальцах с убирающимися, как у кошачьих, когтями?
Но подсознание упорно гнало и выталкивало на поверхность собирательный образ слабого и беззащитного существа, а в конечном итоге, собирательный образ женщины, и ничего поделать с этим он не мог, да и честно, не особенно-то  старался. То, что она, алгойская женщина, нисколько не уступала в мужестве и силе духа алгойскому солдату, за которого он её и принял сначала, что-то надломило и перевернуло в его сознании. И было кое-что ещё, заставившее Вадима на некоторые вещи взглянуть совсем по-иному. Во-первых, тявка, доверчиво прижавшийся сейчас к этой алгойке. Никак не вязался он с образом коварного и жестокого врага. Вадим даже и предположить-то не мог, не то что представить, что алгойцы могут так же любить, ухаживать и нянчиться с этими животными. Совсем, как люди. И во-вторых, совеем уж доконал Вадима тот факт, что перед ним оказалась не только, гм, женщина, но и вдобавок ко всему ещё и врач или медсестра. Он только сейчас заметил у противоположной стены универсальную портативную медсумку. похожими пользовались и земляне, даже маркировка была такая же - алый крест на зелёном фоне, у алгойцев кровь ведь тоже красная. Он присмотрелся к её одежде. Точно, как это он сразу не сообразил - стандартный медкомбез с алым крестом на предплечье. Ну и ну! Осознание вот этих двух фактов било куда хуже, чем обух.
Вадим медленно выпрямился, оглушённый и растерянный. Сунул файдер в захват, сразу даже и не попав в каретку-зажим. Ну, дела!..
Первый порыв, чисто рефлекторный, был подняться и  уйти отсюда к чёртовой бабушке, и гори оно всё синим пламенем! Порыв вспыхнул, прогорел пару секунд и угас. Потом пришло другое чувство - минутное отчаянье, а его сменила злость: ну почему именно с ним вечно что-то происходит, почему он вечно во что-то вляпывается?
То не сработала приёмная камера на корабле-матке, и в самый последний момент пришлось тормозить ходовыми двигателями, чтоб не влететь в шлюз на полной скорости и не собрать там всё и всех в кучу; то у патрульного истребителя-перехватчика вдруг полетел кодовый блок опознания "свой-чужой", и только чудом они тогда не переколбасили друг друга; то на той неделе с шальным метеоритом разминулся буквально в мегасантиметрах. А теперь это! Раненная алгойка, да к тому же медик. А перед врачами Вадим преклонялся, потому что те сутками не уходили из операционных, делая всё возможное и невозможное, чтобы вдохнуть в своих пациентов жизнь. А тут медсестра, которая сама нуждается в срочной помощи, а кто, кроме Вадима, сейчас может хоть что-то для неё сделать? Желание помочь подтолкнуло к решению это сделать. Ибо, что за решения без желания их принимать?
Однако Вадим никак не мог сдвинуться с места, он как бы раздвоился - тело находилось здесь, деревянное, чужое, а часть сознания, отвечающая за адекватное восприятие окружающего, была где-то далеко-далеко, выталкивая оттуда одни лишь видения, образы и эмоции: ту же жалость, сочувствие, картины операционных, суетящихся врачей и медсестёр, боль и переживания. А посмотрел на тявку, и тоскливый, полный невысказанной печали взгляд умного зверька вдруг задел в душе какую-то остро щемящую струну, что, как эхом, отозвалась состраданием, а по-старому, по-русски, просто милосердием. Слово это, милосердие, как нельзя точно определяло внутреннее состояние Вадима. Решение пришло само собой.
Он, не колеблясь более, шагнул к стене, где стояла медсумка, отыскал "липучку" и отодрал верх. М-да, врач из него, как и десантник, никакой. Он растерянно смотрел внутрь и совершенно не представлял себе, для чего нужны все эти предметы, совсем по его мнению, не похожие на медицинские... Так, но вот это инъектор, это уж точно. А вот ещё целая обойма на боковой стенке. Он вытащил один и с интересом осмотрел. Похож на наши. Вадим достал свой, заполненный пентморфином. Говорят, убойная штука, боль глушит только так. Правда, самому использовать не довелось, бог миловал. Он сравнил инъекторы - различия несущественны, да и дозы примерно одинаковы. Вадим некоторое время колебался, каким же воспользоваться, покосился на тело.
О пентморфине-то наслышан, а вот что в чужом инъекторе - поди разберись, то ли стимулятор, то ли обезболивающее, то ли вообще какие-нибудь глазные капли. Так что уж лучше свой, проверенный. К тому же на"матке"наверняка уже приняли сигнал: пеленг, обработка сетки координат, подъём дежурной спецгруппы, выброс в заданный квадрат, поиск объекта, то есть его - на всё про всё минут двадцать, двадцать пять, бездна времени, помереть - раз плюнуть. Он понятия не имел, что здесь произошло и каким образом она сюда попала, подсознательно Вадимом двигало одно – по быстрому помочь этой медсестре, хоть как-то облегчить её страдания, и вон отсюда, схорониться где-нибудь в другом месте, чёрт с ним, с этим подвалом и с этой алгойкой, всё равно спасибо она ему вряд ли скажет, потому что, во-первых, без сознания, а во-вторых, у него самого просто порыв, которого он и сам от себя не ожидал, но о котором, вообще-то, не жалел. С позиций того же негласного кодекса чести, когда слабых, лежачих и женщин не бьют.
Война иногда делает нас милосерднее, чем мы есть на самом деле, и пусть человек - это бездонная ёмкость противоречий, но он проявляет сострадание к другим и потому ещё, что сам в нём остро нуждается.
Вадим бросил чужой инъектор обратно в сумку и повернулся к алгойке.
Тявка лизал её щёку, но, увидев направившегося к ним человека, отполз и положил морду на передние лапы, тихонько поскуливая. Вадим лишь покачал головой, в очередной раз дивясь сообразительности зверька, усилил накал фонаря и забыл о нём: он оказался лицом к лицу с алгойкой и буквально впился взглядом в это лицо, любопытство и неподдельный интерес пересилили всё остальное.
На корабле-матке пилоты практически не общались с десантурой, но и того малого было достаточно, чтобы сделать вывод: там, под землёй, дрались настоящие солдаты, не уступающие землянам ни в воинской доблести, ни в самоотверженности. Алгойцы, со слов десантников, - это хитрые, жестокие бойцы, высокорослые, зеленокожие, с узкими рельефными лицами, на которых выделялись округлые глаза с вертикальным, как у змеи, зрачком, мощным торсом с костистым гребнем вдоль позвоночника. Короче, те ещё создания, и в плен они не сдавались, бились до последнего.
Но, с каким-то внутренним трепетом рассматривая сейчас алгойку, Вадим в полной мере испытал два чувства - недоумение и растерянность: ничего похожего на сложившийся ранее негативный стереотип он не увидел, а тем более ничего уж такого отталкивающего или уродливого - тоже: длинный прямой нос с точками ноздрей, выпирающие скулы, отчего подбородок казался маленьким, как у ребёнка, полукружья бесцветных бровей, невысокий чистый лоб, на голове что-то вроде косичек-дредов, а в мочках крошечных ушей похожие на две капельки крови серёжки. И ярко-красные губы на будто припорошенном пеплом зеленокожем лице. Приоткрытый рот являл полоску ровных зубовой никаких клыков, что Вадим невольно ожидал увидеть. Она была по-своему, не по земному, привлекательна и где-то даже красива, но только чужой, необъяснимой и притягательной красотой. И Вадим с изумлением понял, что разочарован. Он думал столкнуться с кровожадным, страшным и жестоким созданием, злобной бестией, которых надо давить и давить, а на самом-то деле... Ничего особенного - просто другая раса со своими представлениями о красоте, другая природа, оттолкнувшаяся от рептилий, иная эволюция, отличная от земной. Ну и что?!
Вот это “ну и что?” его и удивило. Никакой брезгливости, а тем более ненависти, он не ощущал. Он не чувствовал, что перед ним враг. Это было что-то новое в его мировоззрении, и что сыграло здесь свою ключевую роль - осознание того, что перед ним, как ни крути, женщина, то, что она к тому же медик, или поведение тявки – он не знал. Скорее всего, все три фактора вместе сплелись в один факт, убийственный своими составляющими, и заставили его действовать вопреки всякой логики и здравого смысла.
Алгойка вдруг пошевелилась и издала долгий, мучительный стон, ставший живым воплощением невыносимой, всепроникающей боли. Не раздумывая ни секунды, Вадим приложил инъектор к её предплечью, чуть пониже эмблемы с алым крестом. Псс... И опорожненная капсула полетела в угол. Что ж, дело сделано, а панацея то будет или смертельный яд - гадать уже поздно.
Так, теперь рана на груди. Вадим глянул на неё и тут же отвёл глаза. Ужас. Будто всадили что-то разрывное, причём в упор. Как у неё сил-то хватило обработать такое, да ещё и сюда заползти, и гранату приготовить. Граната!.. Вот дьявол, про неё-то он и думать забыл, ещё не хватало подорваться за всеми этими треволнениями.
Вадим переступил через тело и осторожно, не дыша, присел на корточки над откинутой рукой со сжатым намертво кулаком. Цилиндрик гранаты выглядывал из него примерно на треть, взведённая пружина так и магнитила взгляд: лишь стоит разжаться этим пальцам, и всё, пружина щёлкнет, ударит по взрывателю, и сотни маленьких смертоносных осколков и заострённых с двух сторон ядовитых иголок молниеносно изрешетят всё вокруг, шансов уцелеть никаких. Вадим как-то отстранённо подумал, не спуская глаз с руки, до чего всё-таки доводит война разумные существа, - убивать, убивать и убивать! Даже на последнем издыхании эта алгойка о чём думала? О той же смерти! Ей бы своих алгойчиков рожать, а она тут, смертельно раненная, лишь об одном помышляет - как бы подороже продать свою жизнь. Противоестественно это для разума – смерть и небытие, не для того его природа пестовала и развивала, чтобы вот так, в один миг, он исчез, уничтоженный другим разумом. Разум – вот ведь что главное! А всё остальное наносное – мусор, шлак. Особенно война, самое неразумное изобретение, вернее, приобретение, того же разума.
Заскулил тявка. Вадим на секунду отвлёкся от гранаты и мрачных мыслей. Зверёк уже сидел на задних лапах, поджав переднюю, больную, и зачарованно смотрел куда-то вверх, на лестницу. Подожди, не до тебе сейчас,- тут вон какая проблема и похоже, не в его силах её разрешить, потому что, вот незадача, и сапёр из него тоже никудышный.
Что ж, с гранатой ему не справиться, это ясно. Если б медсестру нашли свои алгойцы, то бы знали, что делать, а он обыкновенный пилот, землянин, и алгойские гранаты не в его компетенции. И вообще, знал бы заранее, что попадёт в такой вот переплёт, непременно бы проконсультировался с сапёрами, да и у врачей кое о чём заодно спросил. Потому что алгойка вдруг захрипела, что-то произнесла в беспамятстве (даже с закрытыми глазами Вадим определил бы, что такие интонации могут принадлежать только противоположному, женскому полу – высокие и в то же время грудные, глубокие), выгнулась дугой, дёрнулась. И снова этот мучительный стон, бередящий душу.
Растопыренные пальцы, зажимавшие ужасную рану на груди, шевелились, когти то прятались, то выпускались. Из-под влажной субстанции сочились розовые пузыри, а тело нет, нет, да и сводила судорога, но рука с зажатой гранатой лежала мёртво, неподвижно, и Вадим в очередной раз поразился ее силе  воли и внутренней установке на то, чтобы подорвать непременно землян, а не, скажем, своих или саму себя. Даже в беспамятстве.
Опять стон, опять судорога. Смотреть на эти мучения было невыносимо, и Вадим медленно поднялся, испытывая два противоречивых желания: убраться отсюда вон или попробовать сделать для неё хоть что-нибудь ещё. Пересилило второе, но, опять же, не с позиции здравого смысла, а со стороны эмоций. Им двигал всё тот же порыв, он просто чувствовал элементарное сострадание к такому же живому  разумному существу, как и он сам, а то, что перед ним враг - значения это теперь уже не имело
Похоже, инъекция как-то подействовала, если только её организм адекватно отреагировал на сильнейшее земное болеутоляющее и стимулирующее. Он сделал всё возможное, о его дилетантской точки зрения, но решил отыскать в медсумке тюбик с биоклеем, чтобы наложить ещё один слой живительного состава, хотя и понимал, что это как мёртвому припарка, ибо сейчас нужна срочная операция, капельница, переливание крови (вон какая лужа под ней!), аппарат искусственного дыхания и что там ещё в операционных делают? А для этого её необходимо, прежде всего, отправить на корабль-матку, в надёжные руки хирургов, анестезиологов и тех же медсестёр, пусть шансы и ничтожны. Спецгруппа должна уже появиться, так пусть помогут им обоим. А что, интересно, будет, если она выживет? Кем он для неё станет? Спасителем, крёстным? Осознает ли она, что он спас её жизнь? И как к этому отнесётся? Женщина-алгойка и он, обыкновенный пилот-землянин, по воле судьбы и тявки оказавшийся в нужный момент рядом - есть в этом, что-то мелодраматическое и несуразное. Но потом, если она выживет, что её ожидает? Плен? За это она должна его благодарить? Он бы на её месте уж точно  проклинал, а лучше бы помер тут, в этом подвале, лишь бы не в руки алгойцев! А с другой стороны, жизнь священна, и пусть на войне она не стоит ничего, но именно на войне, как нигде, должно проявляться и милосердие, и сострадание. А иначе зачем тогда вообще мы живём? Чтобы убивать и ненавидеть?
Ладно, это опять все лирика, первым делом надо отсюда выбраться, а уж потом будем разбираться, кто кому чего должен и какой во всём этом смысл.
Вадим хотел по быстрому выскочить наружу, чтоб проверить, как там дела, но глянув на алгойку, тут же оцепенел, встретившись с ответным немигающим взглядом. Вертикальный тёмный зрачок в выпуклом янтарном глазе уставился прямо на него, и холодная дрожь пробрала Вадима. Ну вот и всё, сейчас она разожмёт кулак и их обоих сметёт взрывом. И поздно что-либо объяснять, да и как? Зачем он только связался с этой алгойкой, поддавшись эмоциям! Правильно, жизнь священна, особенно собственная.
Вадим зажмурился и только отвернул голову, на остальное уже не было времени. Сейчас... Боже, сделай это по-быстрому!..
Но ничего не произошло. Всё так же хрипло и учащённо дышала алгойка, всё так же что-то шелестело где-то там, наверху, все так же поскуливал тявка, поджав лапу. Только Вадим стал мокрым с головы до пят, и горло сжал нервный спазм. Граната почему-то не взорвалась. И Вадим осторожно (не дай бог спугнуть!) повернул голову на враз одеревеневшей шее.
Немигающие змеиные зрачки в упор смотрели на человека, но... Как-то отрешённо, безучастно и сквозь него. Ё-моё, да она же всё ещё в отключке! – поразился Вадим, и тут же напряжение схлынуло, как мёртвая вода. Он нервно выдохнул застрявший в лёгких воздух и перевёл дух, Какая странная реакция – находиться без сознания при открытых-то глазах. Ф-фу!..
Вадим повернулся на ватных ногах, чтоб подняться, наконец наружу, и оцепенел во второй раз.
На верхней площадке стояли трое. В свете галогенного фонаря они отбрасывали уродливые тени и вообще выглядели пародией на человека. Вадим в первый момент и не понял, кто это. Алгойцы!.. Леденящая мысль повергла в ступор, а потом в отчаянье: вот теперь уж точно всё!
Глаза не отрывались от непрошеных гостей (где же наши?), а рука сама нащупала рифлёную рукоять файдера. Вадим не заметил, как прикусил губу до крови, и, только вытащив оружие, наконец разобрал, кто перед ним.
На головах что-то вроде цветных банданок, одеты в неописуемые лохмотья, лица, чем-то разрисованные, скособоченные фигурки. Датайцы! – с некоторым облегчением узнал он местных аборигенов и сделал шаг вперёд. Роковой шаг.
Если б он не вытащил оружие, возможно, всё бы сложилось и по-другому. Датайцы, видимо, просто испугались, а возможно, не видели особой разницы между землянами и алгойцами, потому что, когда в твоем доме, пусть сейчас и покинутом, два гостя, ни в грош не ставя хозяев, начинают выяснять между собой отношения с помощью наступательного оружия и тактики мобильных подразделений и спецгрупп, тебе становится не до альтруистских воззрений, тебе просто надо спасать собственную шкуру, бросив родной очаг на произвол судьбы.
Вадим всё же успел сделать и второй шаг и даже опустить файдер, когда разрывная пуля, выпущенная с трёх-четырёх метров из старинной винтовки, больше смахивающий на гранатомёт, ударила его в грудь, пробила защитный спецкостюм и сшибла с ног. Он упал возле алгойки, в агонии выгнулся всем телом и перед кромешной тьмой, что через секунду затопила мозг и сознание, последней затухающей искрой мелькнула и угасла мысль: "...не успел..."
Тот из датайцев, что стрелял, был вождём. Он стал осторожно спускаться вниз, держа громострел перед собой. С ним они ходили охотиться на чулабу, Большого Зверя, что пасся в Зелёной долине, пока не пришли чужаки и чулаба не ушёл дальше, за Отроги. Да и Город чужаки тоже не пощадили.
Стрелявший остановился на последней ступеньке, цокнул языком, подзывая лохматку, и оглядел подвал, Бледнокожий был мёртв, а зелёнолицая ещё дышала,  уставившись в пространство страшными немигающими глазами и царапая грудь. Он тогда тоже стрелял наверняка, правда, издалека. А всё из-за лохматки, у Охотников их мало осталось, чужаки многих позабирали к себе, без всякого выкупа и даров. А как без  жить? Кто будет находить воду, сторожить по ночам, помогать Охотникам  выслеживать добычу, выгуливать скот и играть с детьми, пока женщины заняты по хозяйству? Он и эту-то заметил случайно, она сопровождала высокую зеленолицую и почти не реагировала на зов. Вождь позвал ещё раз: надо спешить, они и так долго выжидали, пока не стихнет. Однако лохматка почему-то не выходила, наоборот, сжалась в комок и, повизгивая, замерла у стены. Свет, бьющий прямо из плеча бледнокожего, рассеивался кверху и освещал тут всё не хуже дневного. Вождь, теряя терпение, хотел прикрикнуть на упрямое животное, но замер, наткнувшись на осмысленный, полный холодной ненависти и презрения взгляд зелёнолицей. Чёрные вертикальные зрачки, смотрящие жёстко, в упор, было последнее, что он видел в жизни.
Пентморфин, что по наитию ввёл алгойке землянин, ничего не зная о её метаболизме и обмене веществ, организм принял, тот подействовал не хуже катализатора и буквально подстегнул второе утухающее сердце, заставив его работать на пределе (первое, основное, было пробито). Но вместе с сознанием тут же вернулась и всепоглощающая боль, немым воплем взорвавшая мозг. В то и дело меркнувшем сознании фигуры датайцев преломлялись, дрожа и расплываясь. Она приняла их за землян, были они между собой чем-то похожи, и, не колеблясь ни секунды, разжала кулак (Вадим был прав - чего-чего, а выдержки и самообладания вместе с мужеством и самоотверженностью ей было не занимать).
Мощный взрыв потряс замкнутое пространство, встряхнул подвал не хуже землетрясения и вышвырнул взрывной волной двух иссечённых осколками датайцев обратно на улицу, обрушил стены и потолок, подняв клубы пыли и дыма, образовав на месте полуразрушенного дома братскую могилу, где остались навеки представители трёх разных цивилизаций, так и не сумевших ни договориться, ни понять друг друга. Робкий, несмелый, только-только народившийся первый росток этого понимания, сострадания и милосердия был безжалостно втоптан в землю. И вместе с ним на восьмиметровой глубине остался и лохматый, всё понимающий милый зверёк, в котором, по разным причинам, были заинтересованы все трое...
Буквально через три минуты, привлечённые взрывом, в проулок вышли алгойцы, которые разыскивали пропавшую медсестру. Сорок минут назад она отправилась на поиски своей потерявшейся живой игрушки и пропала. Старший сержант-мастер хотел выделить ей сопровождающих, но та наотрез отказалась, мотивируя отказ тем, что на точке и так недокомплект; а ожидается очередной транспорт землян и на счету каждый. Сержант-мастер пожал плечами, в знак неудовольствия взъерошил спинной гребень, буркнул что-то об осторожности и, взвалив на могучее плечо "гарпун", отправился на позицию. Она регулярно выходила на связь по трэк-сетке, а потом внезапно замолчала. Ни аварийного сигнала, ничего. Тишина. Медботы здесь, в пригороде, алгойцы, как и земляне, практически не использовали, надобности в том не было: подвижные мобильные группы действовали из засад, обходясь, на крайний случай, хирургическими медсестрами, которые обладали всеми навыками и выучкой опытного солдата-штурмовика.
Увидев два трупа датайцев с характерными ранениями, полученными от алгойской игольчато-осколочной гранаты, старший отряда переглянулся с остальными и тут же забубнил что-то в трэк-сетку на груди. Один из солдат наклонился над трупами, указательным когтем поддел какой-то кусок, оглядел со всех сторон и брезгливо отшвырнул. Остальные молча смотрели на свежие развалины и рыжую пыль, неподвижной взвесью повисшую в воздухе. Старший, доложив обстановку, стал ждать дальнейших указаний, растерянно оглядываясь вокруг, гребень его при этом топорщился. Сестру было жалко, и он на что-то ещё надеялся.
Потом, совершенно неожиданно, как чёртики из коробки, бесшумно появились два спасательных "Гриффина". Пока один сверху расстреливал заметавшихся в поисках укрытия алгойцев, другой приземлился среди руин, вмявшись туда всей своей многотонной тяжестью, тут же распечатал штурм-люки, из которых, бряцая оружием, посыпались десантники, и замер, настороженно поводя бортовыми эм-пушками.
Но они не знали, что алгойский спутник-шпион уже засёк необычное оживление в квадрате Д 17-70 и выслал на разведку боем пару штурмовиков класса "Игла" (в земной классификации). Отвалившись от патрульной полуэскадры, те унеслись вниз, к Датаю, сверкнув напоследок ярчайшими вспышками дюз-генераторов. Но их моментально отследили с ближайшего корабля-матки землян и вдогонку за ними на форсаже ушла тройка истребителей-перехватчиков "Алард", срочно снятая с охранения неповоротливой туши земного мегатонника, что, в свою очередь, не осталось не замеченным с Центрального поста наблюдения алгойского флагмана. Оттуда сразу была передана кодированная команда штурмовикам о висящих на "хвосте" землянах, а ближайшему спутнику огневой поддержки - приказ, тоже кодированный, развернуть орудийную башню навстречу приближающимся "Алардам" и открыть огонь на поражение...
...Война катилась дальше...



*******************************