Драгоценнаянаходка

Индюк был крупный, взъерошенный, сердито отбивался, и затолкать его в большую сетку-авоську было непросто. Он шипел, царапался когтями, норовил ущипнуть Клавдию Денисовну за руки, но спасибо подошел шофер Василий, ловко крутанул индюку шею, тот сразу присмирел, видимо понял бороться бесполезно, и неловко заломив в сетке длинные ноги, косил на Василия черным, как уголь, глазом.
- Вы бы поосторожней голову-то крутить, - недовольно проворчал молодой мужчина, хозяин индюка, - оно, конечно, индюк не человек, но тоже имеет душу.
Клавдия Денисовна тут же хлопотавшая с этой непокорной птицей, успела подумать «хозяин прав, он вырастил его, привык к нему, как к родному и его обижало такое грубое обращение с его питомцем».
По пути домой, мягко покачиваясь на заднем сидении в машине, Клавдия Денисовна почему-то всю дорогу думала об этом индюке. Она не первый раз покупала на  рынке по распоряжению своей хозяйки Софьи Петровны Жмаевой живую птицу, участь этих несчастных была одна и  та же. Связанных по ногам и крыльям их привозили домой, шофер Василий нес их куда-то в подвал, а через несколько минут приносил обезглавленную тушку на кухню к Клавдии Денисовне.


Так продолжалось вот уже два года, и о тех порубленных птицах она не думала и не вспоминала. Таков закон жизни, человек хозяин на земле, ему принадлежит все, даже смерть птицы для человека в удовольствие, сесть за стол, подложить под воротник салфетку и с аппетитом съесть кусочек мягкого вкусно пахнувшего белого мяса.
А вот этот индюк будоражил душу Клавдии Денисовны, что-то у него было не так, как у других его сородичей, обреченных на смерть, наверное, волновал его бунтарский характер, он упорно не хотел, чтобы его заталкивали в сетку, а может что-то еще, но птица до самого дома не выходила у нее из головы.
А дома случилось то, чего совсем не ожидала Клавдия Денисовна. Через полчаса Василий принес в  большом цинковом ведре зарубленного индюка, Клавдия Денисовна обдала его кипятком, чтобы было легче общипывать перо,  несколько минут спустя общипала, опалила на газовой плите, начала разделывать тушку большим кухонным ножом. Разрезая зоб, то есть желудок индюка, нож неприятно чиркнул обо что-то твердое.
- Камень, - подумала Клавдия Денисовна, она знала, что птицы клюют все, им даже в корм подсыпают песок.
Распотрошив желудок, вытряхнула из него содержимое на стол и, вдруг, увидела в куче нехорошо пахнущей смеси что-то ярко блеснувшее желтизной.
Клавдия Денисовна осторожно, двумя пальцами, брезгливо морщась, взяла эту желтизну, густо залепленную серой массой, поднесла к раковине и пустила на нее сильную струю воды.
- Господи, сережка! – удивилась Клавдия Денисовна. Она действительно держала в руках желтую сережку.
- Как же его угораздило проглотить такую крупную сережку? – она и правда была очень крупная, красивая, тяжелая, а в центре ее был вмонтирован светло-зеленый камень.
Клавдия Денисовна не разбиралась в драгоценностях. Сначала даже совсем не придала особого значения этой находке. Подумаешь, редкость какая, сережка. Много она на своем веку видела на людях этих безделушек. Сама она не пользовалась никакими украшениями, она даже не увлекалась косметикой.
Клавдия Денисовна надела очки, поднесла находку к окну, внимательно присмотрелась, безделушка есть безделушка, но красивая и изготовлена, похоже, неплохим мастером, камень с зеленцой, переливается разными цветами, таких ей не приходилось видеть.
- Бог ее знает, может, и стоящая вещь, а, может детская игрушка, - откладывая ее в сторонку на краешек стола, подумала она, - недаром выбросили на улицу индюку на закуску. Потянулась рукой, хотела, было выбросить в мусорное ведро, чтобы голову себе не морочить этой находкой, но, вдруг, какая-то смутная тревога колыхнулась в ее душе.
Клавдия Денисовна снова надела очки, еще раз внимательно присмотрелась к сережке. На тыльной стороне рассмотрела какую-то метку, похожую на мизерную печать, а потом, камень величиной с подсолнечное семечко все-же был каким-то необычным, и еще желтый металл, а вдруг, золото, а вдруг…Она завернула сережку в носовой платок и положила в свою сумочку.
Вечером, у себя дома, она долго рассматривала через увеличительное стекло находку, крутила, вертела и так и сяк. Настораживала и желтизна металла. Честно говоря, она прожила не такую уж короткую жизнь, а путем не видела настоящего золота. В советское время люди, слишком увлекающиеся золотыми украшениями, считались преклоняющимися перед Западом или осколками аристократизма.
- Нет, самой не разобраться, пойду-ка я к соседу, тот поможет, - решила Клавдия Денисовна.
Сосед-старик когда-то работал ювелиром в антиквариате, теперь пенсионер, жил одиноко в своей квартире, слабоват зрением, пользовался слуховым аппаратом, но сохранил хорошую память и в былое время славился на весь район города лучшим специалистом в своей редкой профессии.
- А, Клавдия Денисовна, ко мне с визитом, - обрадовался ювелир приходу соседки.
Он, следуя старым традициям, галантно поклонился, взял ее за руку, провел в зал и усадил в старое скрипучее кресло.
- Чем могу быть полезен? – протирая очки и усаживаясь напротив Клавдии Денисовны, не без интереса спросил он.
-  Да я вот здесь, Давид Соломонович, штучку одну нашла, посмотрите ее пожалуйста, - и она подала сережку старому ювелиру.
- Штучку, говорите? Давайте вашу штучку, посмотрим! – ювелир явно обрадовался просьбе соседки, он давно был на пенсии, соскучился по работе и это, пусть маленький, мизерный, но любимый труд, который хоть на минуту отвлечет его от безделья.
Давид Соломонович включил настольную лампу, достал из шкафа увеличительное стекло, приложил его к сережке, присмотрелся, у него действительно была проблема со зрением. Вот и теперь, наблюдая за ним, Клавдия Денисовна видела как он, пытаясь рассмотреть украшение, вертел его то так, то эдак, потом почему-то кинул беглый взгляд на Клавдию Денисовну, и вдруг вскочил со стула и, шаркая шлепанцами, почти бегом потрусил в ванную комнату.
- Господи, не в добрый час взбудоражила я старика! – с горечью подумала Клавдия Денисовна.
Ювелир жил в однокомнатной квартире, санузел был совмещенным, и она подумала о старике непристойное.
Через минуту Давид Соломонович вышел из ванной с закрытым черным футляром, открыл его  и поставил на стол микроскоп. Протер линзы чистым носовым платком, пододвинул поближе настольную лампу, подключил и подсветку и склонился над микроскопом.
Клавдия Денисовна, спокойно наблюдавшая за стариком, вдруг почему-то внутренне напряглась, как перед прыжком в холодную воду. Давид Соломонович долго изучал сережку, почистил ее маленькой щеточкой, потом снова из ванной принес маленький пузырек с какой-то жидкостью, налил в стакан воды, размешал, и осторожно опустил туда сережку. Через несколько минут вытащил ее и она заблестела, будто вспыхнула ярким светом. Теперь уж и она поняла, наверное, сережка настоящая золотая.
Ювелир снова положил ее под микроскоп, долго рассматривал со всех сторон и, наконец, оторвавшись от прибора, испытующе, вернее, с интересом посмотрел на Клавдию Денисовну, будто увидев на ней что-то необычное, спросил:
- Где вы взяли эту вещь?
Клавдия Денисовна рассказала все.
- Дело в том, уважаемая соседка, - у ювелира слегка дрожал голос, он откашлявшись, продолжил, - эта сережка изготовлена была в девятнадцатом столетии великим французским мастером, я умышленно, чтобы не делать сенсации, не буду называть его имени, и она представляет огромную ценность. Было бы их две, я мог назвать цену сережкам, но поскольку она одна, всеравно за эту штучку, как вы ее назвали, на аукционе богатенькие любители старинных драгоценностей могут отстегнуть за нее кругленькую сумму, которая помогла бы вам безбедно прожить до глубокой старости.
- Давид Соломонович, что за камень вмонтирован в сережку? – на всякий случай, чтобы знать какую она ценность будет предстоящую ночь хранить в своей квартире.
- Бриллиант, матушка, бриллиант редчайшей породы. Их завозят к нам с Африки, кажется из Нигерии, - он осторожно, будто сережка от прикосновения может взорваться,  двумя пальцами взял ее с площадки микроскопа и, подавая Клавдии Денисовне, предупредил:
- Будьте осторожны, такие драгоценности никогда не приносили, даже богатым людям, счастья, а вам, одинокой женщине и подавно…, и еще не храните эту вещь у себя дома, сдайте лучше на хранение в банк.



               Г л а в а    2.

Сообщение ювелира Клавдию Денисовну привело в смятение. Дома она долго не могла прийти в себя, ходила из угла в угол, натыкаясь на мебель и, как запертая в клетку тигрица, не находила себе места.
Она жила одна, так сложилось у нее жизнь. Рано осталась  без родителей, росла сиротой, сначала у дальних родственников, а в четырнадцать лет они по блату, а может чтобы избавиться от лишнего рта, у них своих было четверо детей, устроили ее в другой город в ремесленное училище, где она окончила восемь классов и получила профессии токаря и сверловщицы.
Клавдия Денисовна не была алчным человеком, но конечно, она всегда хотела больше заработать. Из денег никакой наживы делать не стремилась, и вот теперь слова ювелира не выходили у нее из головы «любители старинных драгоценностей могут отстегнуть за нее кругленькую сумму, которая поможет вам безбедно прожить до глубокой старости».
В этот вечер Клавдия Денисовна поздно легла спать, долго ворочалась в постели, не могла уснуть, вспоминала свою прошлую жизнь. В двадцать лет вышла замуж за геолога,  он завез ее в такие дебри, где профессия токаря, конечно, не была востребована. Работала в разведке на разных работах: копала землю, промывала песок, перелопачивала разную породу, разыскивая особые минералы, нужные стране.
Там она познакомилась с Софьей, женой начальника геологоразведочной партии. Софья была на два года старше её и на двадцать лет младше своего мужа. Женщина волевая, строгая, расчетливая, она и замуж вышла, как потом оказалось, по расчету, никогда не любила своего мужа, но любила его деньги. Деньги для нее были всё. Софья умела копить копейку, сама не работала, а денежки у неё водились, приторговывала старыми вещами. Клава недоношенную одежду отдавала  бедным людям, Софья продавала, приворовывала  денежки и у мужа.
- Ты, Клава, зарплату свою куда определяешь? – спросила как-то она.
- Как куда?  - не поняла Клава, в комод кладу вместе с мужниными.
- Ну и дура! Мужикам деньги доверять нельзя, пропьют или с бабами прогуляют, а я вот…, - и  она показала Клаве, куда она расходует деньги мужа. У неё было несколько золотых колец, браслет, сережки и еще кое-какая мелочь и все из золота.
- А жевать что, на стол чего ставить? – совсем не радуясь и не завидуя Софье, спросила Клава.
- Жуем не очень жирно, но жуем, сыт мой беззубый старичок, я его от лакомого куска-то подальше держу, пузо чтобы не нахлепал, а деньги это бумажки, хлам, а золото – копилка, сто лет будет лежать и цену не потеряет, - высказала свое мнение Софья.
Не знала тогда Клавдия Денисовна, насколько была права  Софья, узнала только спустя много лет. А тогда…. Тогда проработав три года в геологоразведке, её муж сорвался с какого-то обрыва, переломал себе кости и позвоночник, пролежав несколько месяцев в больнице, умер, а Клавдия Денисовна уехала в Москву, в квартиру мужа, работала токарем на одном из механических заводов. Потом началась Горбачевская перестройка, жить стало невыносимо трудно, останавливались заводы, миллионы людей выходили на улицу, кричали, шумели, махали флагами, чего-то требовали и докричались. Пришел к власти другой президент….
В последний год прошлого столетия Клавдия Денисовна пошла на пенсию, пенсия оказалась скудной, с трудом сводила концы с концами. Денег не хватало сносно питаться, на квартплату, пыталась приторговывать в людных местах, подальше от магазинов, хлебом, не получилось, у других получалось, у неё нет, терпения не хватало сидеть на ветру, под дождем, боялась простудиться, тогда и деньги ни к чему. Так, наверное, и жила бы при бедности до глубокой старости, если бы не помог случай.



              Г л а в а    3.

Однажды Клавдия Денисовна прогуливалась по одной из улиц Москвы. Неожиданно рядом с ней, мягко скрипнув тормозами, остановилась машина, открылась дверь и, как показалось на первый взгляд, ее окликнула незнакомая женщина.
- Клава, Клавдия Денисовна, ты ли это?
Клавдия Денисовна присмотрелась к женщине и узнала.
- Боже мой, Соня, сто лет не виделись! Здравствуй!
Это была действительно Софья Жмаева. Прошло около трех десятков лет, как они расстались. Но она мало чем изменилась, только пополнела, отчего, казалось, стала ниже ростом. Короткая прическа молодила её, маникюр, еле заметные тени под глазами, все, как и положено быть у современной обеспеченной женщины.
Софья обняла Клавдию Денисовну, расцеловала как самую близкую родственницу, у нее даже выступили слезы, вытирая их носовым платком, хрипловато предложила
- Садись в машину, побеседуем!
Клавдия Денисовна покорно села в машину на заднее сиденье. Садясь рядом с ней, Софья коротко приказала шоферу:
- Вася, в ближайший ресторан!
Ближайший ресторан оказался очень дорогим, Клавдия Денисовна часто проходила мимо него, видела, как по широкой лестнице ресторана входят и выходят из него группами и поодиночке «новые русские», у двери охрана, внутри гремит музыка, там отдыхали, насыщались, влюблялись и расставались богатые люди.
У Клавдии Денисовны болезненно сжалось сердце, она была не молода годами, у нее не было денег, и такие рестораны были не для неё.
Софья нашла укромное место в самом дальнем углу зала, подальше от музыки, сели за столик.
- Рассказывай где и как живешь? – закуривая тонкую длинную сигарету, как показалось Клавдии Денисовне, с позолоченным мундштуком, вольготно, по-барски откидываясь на спинку стула, спросила Софья свою бывшую подругу.
Клавдия Денисовна рассказал все, или почти все, умолчала лишь о том, что она бедна, что она пыталась заняться бизнесом, и что из этой затеи ничего не получилось. Оказалось, Софья и без нее всё поняла по одежде, по внешнему виду, по тому, как она робко вошла в ресторан и как осторожно присела за стол на самый краешек стула.
Бедно живешь, подружка, я твою бедность заметила еще на улице, когда догнала тебя на машине, так что не горюй, я тебе помогу.
Софья, теперь она Софья Петровна, так назвал её официант, подскочивший сразу же, как только сели за стол.
- Значит она в этом ресторане свой человек, - подумала Клавдия Денисовна, и  кстати услышала от официанта её отчество, а до этого она мучительно пыталась его вспомнить.
Софья Петровна рассказала о себе. У неё тоже двадцать лет назад умер муж, у неё тоже нет детей.
- Трижды за эти годы выходила замуж и всё неудачно, - рассказывала Жмаева, - казалось всё по любви, это на первый взгляд действительно мне казалось, и возраст не молодой, и жизненный опыт богатый, а вот человека распознать сразу не умею. Два моих мужа оказались  большими любителями спиртного, а третий прожил год и начал заглядывать на других, жестоко предал меня, и я вышвырнула его, как пакостливую кошку. При Горбачеве пришлось пережить нужду, в рынок вошла с радостью. Помнишь, Клава, моё золотишко, оно и сыграло основную роль. Я выгодно сдала в ломбард все свои драгоценности за валюту, вошла в пай, тогда ещё только начинали создаваться акционерные общества, связанные с энергоносителями и теперь вот видишь? – Софья Петровна улыбнулась, показывая белые, явно не пластмассовые, вставленные зубы.
- Клава, ты пойдешь ко мне, так сказать, в услужение? Шучу, конечно, - предложила Жмаева, - слуги мне не нужны, помогать будешь по домашнему хозяйству, а то мне постоянно некогда, большее время провожу в офисе, а дома кавардак. Питаться будем вместе, да и деньгами помогу. Ну как, по рукам? Соглашайся, подружка, не пожалеешь.
- Хорошо, я подумаю, назови свой телефон, позвоню.

Позвонила Клавдия Денисовна своей подружке только через три дня. Нечаянно брошенные слова Жмаевой «ко мне в услужение» насторожили. Может и правда пошутила, а может и нет. Клавдия Денисовна слышала, как она  делала заказ в ресторане официанту, этот заказ не походил на просьбу, это был приказ грубый и унизительный.   
- Ты, голубчик, пошевелись, ждать-то я подолгу, сам знаешь, не умею! – и тот почти побежал по залу, умело обходя столы и расставленные кадушки со цветами.
Вечером на третий день Клавдия Денисовна позвонила Софье Петровне.
- Завтра приду, - коротко сказала она в трубку.
- Не надо, в восемь утра я подошлю машину, сразу заезжай на рынок, купи, пожалуйста, какую-нибудь живую птицу, шофер Вася поможет забить её.
Позже оказалось, они жили недалеко друг от друга, иногда Вася приезжал за ней на машине, а чаще всего Клавдия Денисовна ходила пешком, благо расстояние было всего в десяти минутах ходьбы.
Клавдия Денисовна серьезно относилась к своим обязанностям, исправно каждый день ходила на квартиру к Софье Петровне, та ей доверяла ключи, даже не прятала от неё свои деньги. Обещание «помогу деньгами» оказалось не совсем правдивым. Жмаева, наверное, умышленно употребила  термин «помогу», что означало можно дать, а можно и не обязательно.
- Да бог с ней. С этой помощью деньгами, - думала Клавдия Денисовна, - достаточно того, что питаюсь с её стола и то хорошо, продукты-то вон какие дорогие, не подступишься.
Иногда она оставалась у своей «хозяйки» на ночь, тогда они вечерами подолгу сидели на кухне, пили чай и вспоминали те далекие годы их молодости, когда жили в геологоразведке.
И так прошло два года.


                Г л а в а    4.

Давид Соломонович своей оценкой сережки выбил Клавдию Денисовну из так хорошо накатанной жизненной колеи. Она никогда не стремилась к богатству, не завидовала «новым русским», не завидовала на их двух и трехэтажные коттеджи с вертолетными площадками и саунами. Считала, у человека самое главное богатство его порядочность и здоровье. Здоровье у неё было, слава Богу, неплохим, остальное всё приложится само собой, разве только иногда с расстройства пошаливало сердце, а уж если мерить по большому счету, то она завидовала самой себе. Ей перевалило за шестой десяток, казалось годы немалые, многих сверстников уже нет, другие не вылазят из больницы, хватаются кто за сердце, кто за печень, у многих болят ноги, ходят по городу сгорбившись, постукивая палкой об асфальт. А она, слава Всевышнему, здорова и это было её самым главным богатством.
Без зависти она смотрела и на Софью Петровну, видела, как она в свои-то годы моталась по Москве, не зная выходных. Уж бог её знает, может она как-то по другому, по богатому, реализует эти рабочие выходные дни, только всё это не для Клавдии Денисовны.
Это было до того, до сережки, а теперь всё перевернулось в её мировоззрении, сразу начала прикидывать, куда она сможет определить эти так внезапно свалившиеся на нее неплановые деньги.
- Надо в первую очередь купить цветной телевизор, - загибая мизинец, начала считать она, - сто лет телефону, дребезжит, как старая телега, неплохо сделать хотя бы косметический ремонт квартиры, и потом заменить зимние сапоги  новыми, да мало ли прорех и заштопать их у неё всегда не хватало денег.
Клавдия Денисовна долго не могла уснуть, навалившаяся забота не давала покоя. Она вспомнила, еще в молодости читала Джека Лондона, он писал про золотую лихорадку. Как люди на Клондайке добывали золото, сходили с ума, убивали друг друга, гибли от голода, замерзали на лютом морозе и слепли от белого безмолвия.
- Господи, Боже мой, и ты Пресвятая Богородица, помогите мне разобраться в этом вопросе.
Клавдия Денисовна не была религиозным человеком и вдруг вспомнила про Бога, теперь она поняла, почему, по рассказам знакомых людей, богатые бизнесмены, прежде чем пойти на какую-то сделку, идут в церковь и ставят дорогую свечку кому-то из богоугодных святых. У нее тоже появилась проблема подыскать  честного, порядочного, знающего в этих делах человека, который помог бы ей выгодно продать на аукционе драгоценную сережку. Среди своих знакомых специалистов по золоту, кроме Давида Соломоновича, а о нем и говорить нечего, уж больно стар годами, у нее не было, потому и приняла решение обратиться за советом и помощью к Софье Петровне.
- Посоветуюсь с ней, она знающий человек, она и поможет, - уже засыпая, решила Клавдия Денисовна.
А на второй день она специально задержалась в квартире Софьи Петровны, дождалась, когда та пришла, вернее, приехала с работы на машине, у нее был прекрасный лимузин или как там его называют, Клавдия Денисовна не разбиралась  в марках машин, этот был черного цвета, высокий, тупорылый, с круто загнутыми рогами у радиатора.
- Клава, ты еще не ушла? – войдя в квартиру, кажется, обрадовано спросила Жмаева, - вот и хорошо, ставь чайник, будем пить чай.
По тону разговора Клавдия Денисовна поняла, у хозяйки хорошее настроение, такое бывало не всегда, бизнес есть бизнес, он не всегда предпринимателя гладит по головке, часто наоборот.
- Слава богу, у Софьи Петровны сегодня видать удачный день, кстати, я и поговорю с ней о сережке, - ставя на плиту чайник, решила Клавдия Денисовна.
- Боже мой, как я сегодня устала! – усаживаясь в кресло, проговорила Софья Петровна, - ты, Клава, подай мне сюда.
Клавдия Денисовна вскипятила чай, поставила прибор на передвижной столик и подкатила его к хозяйке.
- Садись и ты! – кивая на рядом стоявшее кресло, пригласила хозяйка свою подругу, точнее домработницу.
- Спасибо, я только возьму для себя прибор, - приняла приглашение Клавдия Денисовна.
Несколько минут пили молча. Софья Петровна любила пить чай горячим, она никогда не пользовалась блюдцем, пила прямо из глубокой чашки и, главное, не выкладывала на стол чайной ложки из чашки. Ложечка, казалось, ей мешала, но она на это неудобство не обращала внимания.
- Я тут, Софья Петровна, вещичку одну нашла, - не зная с чего начать, повела разговор Клавдия Денисовна.
- Какую вещичку? – не придав разговору особого значения, спросила Жмаева.
- Да так, думала безделушка, а оказалась ценная вещь.
- Какая вещь, что значит ценная, говори яснее!
Софья Петровна хотела было отхлебнуть чай, поднесла уже чашку ко рту, ложка толкнулась об нос , тоненько звякнула, она с интересом посмотрела на Клавдию Денисовну, так и не отхлебнув, поставила чашку на столик.
- Ценную вещь, говоришь, ну, ну, слушаю, рассказывай.
И Клавдия Денисовна рассказала всё: как они с шофером Василием купили на рынке индюка, и как при потрошении внутренностей этого индюка она нашла в его зобу золотую сережку с каким-то непонятным для нее камнем. Клавдия Денисовна сделала паузу  в своем рассказе, она поняла по внешнему виду, по тому, как у хозяйки алчно загорелись глаза и тихо зазвенела ложка в дрожавшей руке, что надо бы остановиться на полуслове, но поздно и рассказала, что была у соседа-ювелира, и что тот несказанно удивился ее находке.
- Что он сказал? – насторожилась Жмаева.
- Он сказал, что эта сережка изготовлена в мастерской великого французского мастера-ювелира и что она представляет огромную ценность для любителя-коллекционера старинных драгоценностей.
- Ого! Вот как! И где она теперь?! – Софья Петровна встала с кресла и нервно заходила по комнате.
Клавдия Денисовна поняла, что сделала непростительную ошибку, рассказав Жмаевой про сережку, поняла и то, что из-за этой сережки у нее будут с хозяйкой большие неприятности.
- У меня дома!
- Вам вызвать машину или Вы сходите пешком? – остановившись напротив сидящей в кресле Клавдии Денисовны, спросила Софья Петровна.
Её официальный тон и переход на Вы давно был знаком Клавдии Денисовне, этим переходом Жмаева отсекала всякие дружеские отношения. Клавдия Денисовна старалась быть спокойной, хотя хорошо понимала – Жмаева объявила ей войну. Она тоже встала с кресла и глядя прямо в гдаза хозяйки, проговорила:
- Я плохо понимаю вас, уважаемая Софья Петровна. Почему я должна очертя голову бежать  домой и нести вам мою сережку?
-   Но, знаете, милая моя, вы забываете, кем работаете у меня? Это моя сережка! Вы купили индюка за мои деньги и привезли его в мою квартиру. Так что милейшая кухарка, немедленно отправляйтесь и быстренько несите сюда украшение.
В первые минуты этого неприятного инцидента у Клавдии Денисовны в душе ворохнулось было желание отдать эту находку, будь она  трижды проклята, жила всю жизнь без денег и, слава богу, жива и здорова, но Жмаевское брошенное слово «кухарка» с такой болью хлестануло по самолюбию, что у нее от злости и обиды перехватило дыхание. Сузив глаза, она сквозь зубы процедила:
Я тебе не кухарка, задрипанная аристократка, разбогатела на краденых от мужа деньгах, а теперь, эх ты…. Тугой ком распирал горло, нечем было дышать, казалось, заклинило и язык, и тогда Клавдия Денисовна шагнула к Жмаевой и сунула ей под нос кукиш.
- Вот тебе сережка!
Софья Петровна не ожидала от своей домработницы такой смелости, такого нахальства, она привыкла повелевать, командовать, не терпела никаких возражений и вдруг…. От удивления у нее широко раскрылся рот, расширились и глаза, у нее так же как и у Клавдии Денисовны, расперло горло, но она быстро справилась с собой и визгливо закричала:
- Вон, вон из моего дома, мерзавка!
Клавдия Денисовна медленно, очень медленно вышла в прихожую, надела плащ, обула туфли, и уже взявшись за ручку двери, услышала сдавленный голос Софьи Петровны:
- А сережку я найду способ отобрать у тебя!
По пути домой думала о только что пережитой драме. Клавдия Денисовна понимала, что борьба  впереди, а Софья Петровна, жадная до наживы, никогда не оставит ее в покое.






           Г л а в а   5.

Как только дверь закрылась и стихли тяжелые шаги уходившей Клавдии Денисовны, Софья Петровна еще несколько минут, пораженная наглостью своей кухарки, теперь по-другому она и не могла думать о своей бывшей подруге, которая два года назад при их первой встрече в ресторане согласилась помогать ей в хозяйстве, а не быть в услужении, все забылось Софьей Петровной, всё она вышвырнула из памяти, а оставила только зло, ненависть и презрение.
- Как она смогла, ничтожная нищенка, обворовать меня, свою благодетельницу? - клокотало у неё в груди, - Как она посмела поступить так со мной в моем собственном доме, плюнуть мне в лицо?
Жмаева лихорадочно подыскивала самые  оскорбительные слова. У неё мелькнуло подспудно где-то в самой глубине воспаленных яростью мозгов и появлялось сомнение в своей правоте. Могло случиться так, что этого индюка купила бы другая женщина и неизвестно, кому бы она купила, себе или не себе, сережка всеравно была бы этой женщины.
- Ладно, не будем…, не имеет значения, как бы поступила та женщина со своей сережкой, а я поступлю вот как, - она подошла к телефону  и набрала номер.
- Слушаю, кого надо? – прохрипел в трубке мужской голос.
- Тебя, Сыч, тебя родимый! Жмаева беспокоит.
- Опять баба затеяла какую-то гадость? – голос в трубке был или спросонья, не доспал, или с перепоя.

- Не гадость, а сделать доброе дело, уголовничек ты мой ненаглядный.  Бабой-то здорово не обзывайся, бабы на базаре семечками торгуют, а я хлебушком тебя кормлю, так что  слушай меня внимательно и запоминай. Утром проверю твою работу, тогда и получишь свою зарплату. Так что думай головой. Понял?
Сыч молчал. В трубке было слышно его тяжелое дыхание. Он чмокал губами, про себя матерился, но трубку положил только тогда, как запищали в ухо короткие гудки.



                Г л а в а   6.

Ночью Клавдии Денисовне кто-то разбил окно. Она жила одна в двухкомнатной квартире на втором этаже пятиэтажной хрущевки.  Кирпич величиной с мужской кулак влетел в спальню, вдребезги разбил два больших стекла на всю высоту окна, ударился об дверь и залетел под кровать, на которой спала Клавдия Денисовна. Спросонья, не разобравшись в чем дело, она соскочила с кровати, порезала о стекло босые ноги, потом пришла в себя, забинтовала порезы, закуталась в одеяло и просидела в кресле, не сомкнув глаз, до самого утра. Сначала она не придала особого значения этому случаю. Мало ли дураков шатается ночами по улице, кто-то из них развлекся, не думая над тем и, наверняка не зная, что в этой квартире живет одинокая пожилая необеспеченная пенсионерка, но когда утром зазвонил телефон и Клавдия Денисовна взяла трубку и услышала знакомый голос Жмаевой, поняла – это сделала она.
- Я жду  сережку! – чувствуя, что Клавдия Денисовна взяла трубку, коротко проговорила она. Голос хриплый, уставший.
Клавдия Денисовна поняла, Жмаева провела бессонную ночь.
- Никогда! – тоже коротко ответила она.
День прошел в заботах. Утром позвонила в домоуправление. К обеду только пришло начальство, пока составили акт, велено было заявить в милицию. Пришел участковый и только к вечеру подъехал к дому спецавтомобиль, в квартиру вошли два специалиста по стекольному делу, долго мерили окно, что-то у них там не ладилось, было похоже, что затянут время и не вставят в этот день стекла. Клавдия Денисовна догадалась, что надо им на магарыч, дала полусотку, работа сразу пошла на лад и через час было отремонтировано окно.
А еще через сутки снова случай, заставивший провести Клавдию Денисовну еще одну бессонную ночь.
В одиннадцатом часу вечера она сидела у телевизора, и к ней позвонили в дверь.
- Кто бы это мог быть? Она никого не ждала, соседи тоже очень редко приходили к ней, -вставая с кресла и выключив телевизор, подумала она.
Вышла в прихожую, спросила:
- Кто там?
- Видите ли, извините за беспокойство, я из милиции, - заговорил за дверью мужчина хриплым то ли прокуренным, то ли пропитым голосом.
- Что вам нужно? – у нее не было глазка в двери, не было и цепочки, чтобы приоткрыть дверь и посмотреть на милиционера.
- Да вы не бойтесь, у вас тут двумя этажами выше ограбили квартиру и нам нужны понятые.
Клавдия Денисовна не слышала о грабеже, она весь день не выходила из дома, был бы случай, соседи наверняка сказали бы ей об этом, и вдруг грабеж…, ее это насторожило. Мужчина потоптался у двери, потом зашелестел бумажками и спросил:
- Вы Клавдия Денисовна Лагута?
И тогда ей всё стало ясно. Это посланец от Жмаевой. Дело в том, что такая фамилия у нее была в замужестве,  тогда, когда они вместе с Софьей Петровной жили на Севере, в геологоразведке, а после смерти мужа она вернула себе родительскую фамилию.
- Какая причина менять фамилию? – спросили её тогда в паспортном столе.
- Очень простая, - ответила она. – Во первых умер муж, у нас с ним не было детей, следовательно меня ничего не связывает с этой фамилией, а второе – сама фамилия Лагута мне не нравится и, конечно, мне больше нравится моя родительская фамилия Сероглазова.
Меняла фамилию Клавдия Денисовна в Москве и так как-то случилось, что отработав у Жмаевой на кухне почти два года, у них никогда не возник разговор о фамилии. Знали соседи, знакомые по работе, знали очень многие, что она Сероглазова, а Жиаева не знала.
- Слушай, подельник Жмаевой, - с угрозой заговорила Клавдия Денисовна, - у меня с соседом один балкон без перегородки, а там живет милиционер. Улавливаешь? Так что убирайся вон.
- Вот сука косоглазая, подвела под монастырь, мать ее так! – заругался «милиционер» и топая сапогами, бегом побежал вниз по лестнице.
Утром Клавдия Денисовна сама позвонила Жмаевой по телефону, без всяких вступлений предупредила:
- Сережку я сдала на хранение в банк, - умышленно сказала она неправду, - прекрати бить мне окна и ночью подсылать своих подельников. Я вынуждена буду заявить на тебя в милицию.
Софья Петровна молчала, не проронила ни слова, пока Клавдия Денисовна не положила трубку.
Позавтракав, Клавдия Денисовна отнесла сережку в банк, а во второй половине дня к ней пришел милиционер.
- Вы Лагута Клавдия Денисовна? – заглядывая в записную книжку, спросил он.
- Да, я! – ответила она, прижав руку к груди.
Две бессонных ночи дали о себе знать. У неё начало ныть сердце, звенело в ушах, ей бы сейчас спокойно полежать, но бывшая подруга блокировала её со всех сторон, не позволяла сделать этого.
- Меня зовут Василий Павлович, фамилия Туркин, я ваш участковый.
Милиционер протопал в запыленных ботинках по ковровой дорожке, взял стоявший в стороне стул и поставил его у стола.
Она не стала говорить милиционеру, что у нее другая фамилия, понимала, что в настоящее время это не главное, уж если Жмаева пошла по такому пути доказывать свою правоту, то схватка с ней неизбежна. Вот когда все встанет на свое место, выяснится и настоящая фамилия.
Милиционер, как показалось Клавдии Денисовне, выглядел каким-то неухоженным: лицо засыпано веснушками, шея длинная, тонкая, он походил чем-то на того индюка, который принес ей пока только одни неприятности. На голове у него черт его знает что, то ли фуражка, то ли пилотка с козырьком, оттого и усиливалось сходство милиционера с индюком.
Он вытащил из папки чистый лист бумаги, разложил его на столе, потом достал из нагрудного кармана ручку, все это делал не спеша, обвел глазами комнату, остановил взгляд на комоде, где стояла статуэтка, копия в миниатюре французского скульптора Канова «Три грации». Эту статуэтку много лет назад мужу подарили на тридцатилетие друзья геологи. Клавдия Денисовна бережно относилась к подарку. Это была память о муже, и потом великий мастер вырубил из мрамора, уже каких размеров была композиция, она не видела и не знала, но то, что он сумел передать даже в миниатюре необыкновенную красоту обнаженных женских тел, волновало человечество не одно столетие. Не остался равнодушен к этой композиции и милиционер.
Он явно  не знал с чего начинать, тогда Клавдия Денисовна решила помочь ему.
- Вы, молодой человек, ко мне по делу?
- Да, да, конечно по делу! Ко мне вот тут поступила жалоба, что вы якобы незаконно, - милиционер замялся, подыскивая подходящее слово и, наконец, подыскал, - похитили ценную сережку у госпожи Жмаевой Софьи Петровны.
- Уважаемый Василий Павлович, я ни у кого ничего не похищала, - и она рассказала все как было, при этом добавила, что индюка она купила за свои деньги.
- Так вы же работали у нее на кухне?
- Да, действительно я работала, а точнее помогала ей по хозяйству, и на кухне тоже. Она мне почти не платила за это зарплату, дело в том, что мы были когда-то подругами, я и пошла к ней, как она теперь говорит «в услужение», не в домработницы, а в помощницы. И потом, слушайте же, Василий Павлович, за два года, пусть будет по-вашему, работая домработницей у Жмаевой, у меня выработалась привычка.  Утром я из дома шла пешком или ехала на машине на рынок, закупала продукты за свои деньги для хозяйки, а  по приходу в ее квартиру забирала потраченную сумму. На этот раз случилось так, что я как-то сбилась с толку с этой сережкой, совсем забыла забрать деньги за индюка.
Милиционер в задумчивости погрыз кончик шариковой ручки, вытянув шею, снова прошелся взглядом по квартире, снова, но уже чуть дольше, чем в первый раз, задержался на статуэтке, он не знал, как ему поступить с этим заявлением дальше и, наконец, принял решение:
В общем, так, - вставая из-за стола, тоном приказа проговорил милиционер, - сережку, украденную вами у госпожи Жмаевой, немедленно возвратить, иначе придем с обыском, и вы будете привлечены к уголовной ответственности.








                Г л а в а   7.

Софья Петровна познакомилась с Сычем случайно, около полугода назад, точнее случайность в данной ситуации была бы не совсем правдива, она искала такого человека, он ей нужен был для особых поручений. Как-то, проезжая по улице, она увидела плохо одетого мужчину лет сорока, на нем были до неприличия затертые джинсы, не бритый, не стриженый, он сидел на автобусной остановке и пил пиво через горло из пластмассовой бутылки.
- Эй, мужик! – притормозив машину, громко позвала она его.
Мужчина не отрываясь от бутылки, допил пиво, пошарил глазами, куда бы ему определить пустую тару, не нашел урны, бросил ее под скамейку и только после этого, посмотрев на сидящую в машине женщину, грубовато спросил:
- Кого надо, меня?
- Мужик-то с характером, - подумала Софья Петровна, на такого можно положиться. – Тебя, тебя, подойди ко мне дружок.
Мужчина неохотно встал со скамейки, подошел к машине.
- Заработать хочешь?
- А кто не хочет, хочу, конечно!
- Садись в машину! – Софья Петровна кивком головы указала ему на заднее сиденье.
 Отъехав за ближайший угол, она прижала машину к бордюру, повернулась к мужчине и проговорила:
- Работа у меня не пыльная, но денежная! Но прежде всего давай знакомиться. Меня зовут Софья Петровна, а тебя?
- А меня Сыч! Кликуха такая, а по фамилии  Крюков Иван, имя-то я свое не очень люблю, Иванами на Руси всегда дураков величали, а я не дурак, жизнь только у меня пошла на перекосяк.

У Жмаевой, в их Акционерном обществе, с одним из её коллег по фамилии Жалов, сложились, мягко говоря, не желательные отношения. С первого дня их знакомства он почему-то невзлюбил Софью Петровну. За что, она толком не знала, на собраниях акционеров в своих выступлениях Жалов не упускал случая упрекнуть её в каких-то несуществующих и неведомых ей её ошибках, а месяц назад обнаглел до такой степени, что в кругу своих друзей высказал такое мнение:
- Старушенцию Жмаеву, как ее там, кажется Софью Ивановну, надо крепенько поджать, - он даже умышленно, дескать, не помнит её отчества, изобразил на лице гримасу, пощелкал пальцем, добавил, - конечно, в Советское время может им и был бы почет, а в наше время лучше тем, из которых песок сыпется, сидеть дома.
Все это дословно передали Софье Петровне, она не знала, как этот молодой «лев» собирается поджать её, но стала усиленно думать, как осадить зарвавшегося наглеца.
Она действительно была немолода и, конечно, среди акционеров в их офисе считалась пожилым человеком, это ее несколько обижало, но что поделаешь – бизнес, жесткая конкуренция и за него нужно бороться всякими, может быть иногда далеко не совсем дозволенными методами.
Вот тогда-то у нее и созрел план осадить этого молодого выскочку с помощью Сыча.
Позже о Сыче Софья Петровна узнала все. Десять лет назад у него была семья, жена учитель младших классов, дочь Катюша. За поножовщину в пьяном угаре он получил срок - пять лет строгого режима. В зоне заболел, написал об этом жене, та среагировала на его болезнь, а может и не на болезнь, попробуй разберись теперь кто прав, кто виноват, вышла замуж за другого.
- Честно говоря, жить-то со мной ей было не мёд, - признался Сыч, - пил я здорово, а потом ломка пошла в стране, с работой пошли перебои, обозлились все на эту перестройку. Люди-то разные, по-разному и переживали. Одни стремились как-то зацепиться, всеми доступными, а порой и недоступными методами
зарабатывали копейку для своей семьи, а я за стакан, вот и оказался в зоне.
      - Квартира-то есть? – расспрашивала тогда Софья Петровна своего подельника.
Они сидели в дешевенькой столовой, где обычно питались торговцы из палаток и прочий люд, у кого мало было денег.
Сыч жадно поедал котлету, купленную Жмаевой, она маленькими глотками пила кофе.
- Есть, даже с телефоном, пожалела сука, не выписывалась до самого моего освобождения, а не было бы хаты, бомжевать бы мне по полной программе, до самого судного дня.
Первое свое поручение Сыч выполнил блестяще, кирпичами разбил Жалову два окна, мало того удачно брошенным кирпичом в одно из окон, изуродовал и раму. Софья Петровна знала, что Жалов как-то хвастался, что в квартире сделал евроремонт, заменил окна на пластиковые.
- Молодец, хорошо сработал! – похвалила она Сыча. – Еще пара таких заходов, и мы этого жеребенка заставим плясать под нашу дудку. А за раму плачу премиальные, - и Софья Петровна положила сверх стодолларовой купюры еще пятьсот рублей.
- Служу новой России! – щелкая резиновыми сапогами, в шутку вытянулся по стойке смирно Сыч.
- Не юродствуй, иначе деньги-то возьму и отниму, - пригрозила Жмаева.
Сыч изобразил испуганное лицо и уже не в шутку сказал:
- Нет, матушка Софья Петровна, деньги эти у нас с вами могут отобрать только менты.
О том, что Жалову ночью кто-то побил окна, в офисе узнали еще до прихода его на работу. В этот день Софье Петровне не пришлось встретиться с ним. Из разговоров знала, злой был, как цепной пес, грозился кого-то стереть в порошок, недоволен был и милицией, вызвал их будто бы еще ночью, а те, заметив, что Жалов крутой, отремонтировал квартиру,  говоря на блатном жаргоне, как «в лучших домах Лондона», начали тянуть время. Спасибо, догадался налить им по стопарю коньяка, только после этого был составлен протокол осмотра битых окон.
- Спесь-то маленько поубавится, - радовалась Софья Петровна  своему успеху, - ничего, родимый, посмотрим на твое поведение, а то можно и, как в песне поется «То ли  еще будет».
Но то было весной, в средине мая, теперь по Москве шагал октябрь, какой-то нервный, неуравновешенный, хмурился темным небом, или часто срывался на дожди, по осеннему нагоняя тоску на тех, кто сидел дома и еще больше на спешащих на работу.



                Г л а в а     8.

Милиционер ушел, Клавдия  Денисовна даже не встала с кресла проводить до порога непрошенного гостя, не до того было. Этот блюститель порядка окончательно испортил ей настроение. Она долго сидела, смотрела в окно на хмурое осеннее небо, видела, как разгулявшийся ветер гнул и трепал деревья, как сорванные им с деревьев птицы, торопливо махая крыльями, заваливаясь от ветра почти на спину, старались вернуться на только что покинутое место.
- Как бы-то не было милиционер – это же представитель власти, - думала она, вернее является той властью, которая должна следить за правонарушениями, именно он должен досконально разобраться, кто в сложившейся ситуации прав, кто виноват. А этот пришел, даже не знает толком фамилии «преступницы», протопал по паласу в грязных ботинках. Не извинился, не попросил разрешения присесть за стол, с порученным ему делом разбирался односторонне, с позиции Жмаевой и тому, что говорила Клавдия Денисовна, не придавал никакого значения и, наконец, брякнул, как в душу плюнул: «Сережку, украденную вами у госпожи Жмаевой, немедленно возвратите». Дурак, тебе с твоими индюшиными мозгами не милиционером быть, а водовозом на скотном дворе.

На Клавдию Денисовну тяжелым грузом навалились воспоминания о прожитой жизни. И как бы она кропотливо не перелопачивала ее, не могла найти тот огрех, где бы поступила нечестно. Всю жизнь работала, считала заработанные копейки, не стремилась к наживе. И, вдруг, эта драгоценная находка….  На поверку выходило так, что она ничем не отличается от людей, стремившихся урвать нетрудовую копейку.  У нее тоже где-то в глубине ее сознания тлел уголек эгоизма, который заложен в человеке с самого его рождения и одному удается его подавить и выработать в себе альтруизм, а другой так и остается на всю жизнь жадным, завистливым и нечестным.
Раньше этого ущербного чувства Клавдия Денисовна в себе не замечала, а теперь проснулась жадность к лишней копейке. Появились сразу и прорехи, которые она должна залатать этими неплановыми деньгами, и та сумма, приблизительно названная ювелиром, раздула тот тлеющий уголек и она чувствовала, если не погасит его сейчас, немедленно, в сию же минуту, она потеряет навсегда покой, здоровье и может быть даже жизнь.
- Господи, откуда на меня навалилось это несчастье? Завтра же сдам эту сережку на хранение в банк, а сама пойду в прокуратуру и напишу заявление, пусть ищут настоящую хозяйку этой сережки, но Жмаевой её никогда не отдам.
В прокуратуру Клавдии Денисовне с заявлением идти не пришлось, Жмаева опередила её, с утренней почтой пришла повестка явиться в прокуратуру к следователю Серафимову.
- Ну и слава Всевышнему, - перекрестилась Клавдия Денисовна, - правда последнее время про юридических работников она наслышалась разного, но Господь всемилостив, попадет умный человек, по умному и разберется.




                Г л а в а    9.

Через неделю, тогда же в мае месяце, Софья Петровна снова встретилась с Сычем. Позвонила ему по телефону, назначила время и, подъезжая к месту встречи, еще издали заметила, Сыч, как искренне влюбленный поклонник, явно пришел задолго до назначенного времени, нетерпеливо ждал, нервно топтался неподалеку от газетного киоска. Увидев подъезжавшую машину, почти бегом побежал навстречу к Софье Петровне.
- Пьяный? -  строго спросила она присевшего на заднее сиденье машины Сыча, он так же был не брит, от него густо пахло перегаром.
- Да, как вам сказать, пить-то, честно говоря, и не начто, а так, помаленьку выпиваю, - пожаловался Сыч.
- Хотя бы бороду-то чем-нибудь поскреб, морда-то бандитская.
Софья  Петровна через зеркало видит, как у Сыча от ее слов перекосилось лицо, заходила челюсть.
- Вы, Софья Петровна, морду-то мою бандитскую здорово не обзывайте, сами должны понимать, одного мы с вами поля ягода, так что, выкладывайте, зачем звонили?
- Ладно, не обижайся, работа есть неплохая, - Жмаева остановила машину, выключила зажигание, - а за бороду почему повела разговор, тебе действительно надо навести с собой порядок, побриться, переодеться и вообще….
- Да что вы все о моей бороде, - перебил ее Сыч, - теперь бородатые в моде, в правительстве посмотрите, государственными миллиардами распоряжаются, а бороды не бреют, а вы на меня «поскреби да поскреби»….
- Дело в том, Иван, как тебя не помню, по батюшке? – Софья Петровна пощелкала пальцами, пытаясь вспомнить, как звали отца Сыча, но тот перебил её.
- Какой там батюшка,  Сыч я и больше никто!
- Ну хорошо, Сыч, значит Сыч. Так  вот слушай меня внимательно Сыч , дело деликатное. Проведешь операцию в престижном доме, где закодированы двери и в подъезде сидит  лифтерша, потому и советую тебе привести себя в порядок, иначе привлечешь внимание, или совсем не пустят в подъезд.
- Мне что, надеть черный фрак и белые рукавицы?
Софья Петровна, зажимая рот ладонью, прыснула от смеха, - перчатки, Сыч, перчатки, а в рукавицах дворники зимой на улицах долбят лед. В общем так, ты должен незаметно пробраться в подъезд, подняться на второй этаж, и как можно больше изуродовать дверь квартиры номер сорок восемь.
- Как изуродовать, топором что ли порубить? – недовольно спросил Сыч.
- Нет, не топором, а острым предметом исцарапать пластиковую дверь.
- Кто живет в этой квартире?
- Тот недобитый хлыщ, которому ты побил окна, помнишь?
- Помнить-то я помню, - засмеялся Сыч, а если прихватят, хозяин окажется дома, да мало ли чего?
- Потому и говорю, прилично оденься, пройдешь вечером, когда люди будут смотреть телевизоры, а за хозяина не беспокойся, в командировке он, дома будет через два дня, так что валяй. Ни пуха, - и Жмаева открыла ему дверь.
- Пошла ты! – выругался Сыч и, не оглядываясь, пошел от машины.
А через три дня в офисе переполох. Жалов, вернувшись из командировки, не вышел на работу, на телефонные звонки не отвечал, отключен был и его мобильный. К концу дня, по совету Софьи Петровны, решили узнать, дескать, что там и как.
- Парень молодой, одинокий, сами понимаете. Люди сейчас злые, могут и обидеть, - рассудительно убеждала она тех, кто считал, что затея с курьером лишняя, мало ли, говорили  те оптимисты, мог загулять, подпить, отоспится и все будет нормально.
- Но не скажите, - стояла на своем Жмаева, - человеку может помочь надо, а вы «отоспится и придет»….
Курьер, молодая девушка, вернулась через час.
- Что с ним? – опередив всех, спросила Софья Петровна.
Она не на шутку волновалась, беспокоило ее то, что уж больно у Сыча в тот день было плохое настроение и, черт его знает, что он там натворил на двери, Жалов куда-то пропал и не появляется третий день на работе.
- Не знаю, я его не видела, - чувствуя, что не до конца выполнила поручение, пожимала плечами девушка. – У него завешана одеялом дверь.  Соседи говорят, что два дня назад, ночью, ему кто-то сильно исцарапал новую пластиковую дверь.  Написал на ней всякие непристойности, даже нарисовал что-то, от чего у Жалова сначала отнялся язык, вроде как потерял дар речи, а потом прорвало его, и он начал материться таким отборным матом, что соседи хватали своих детей и уводили  от этого кошмара по своим квартирам.
- А где он сейчас? -  спросил кто-то из сослуживцев.
- Говорят, наверное, напился пьяным, потому будто слышали какое-то бормотанье, а потом тишина, двери-то на замке. Может так, а может и не так!
- Хорошо я его проучила! – внутренне радовалась Жмаева, - а Сыч-то каков, орел, а не мужик, интересно, что он там нарисовал на двери, что, кажись, чуть с ума не свел удальца,  молодец!
Расплачиваясь за работу, она спросила Сыча, что он там нарисовал?
- Да так, штуковину одну, - уклонился он от прямого ответа, а потом вдруг улыбнувшись, добавил, - теперь все можно писать, рисовать. Вам не приходилось читать Андрея Константинова? По его книгам сняли сериал «Бандитский Петербург», так там сплошная матерщина. По Советским законам ему бы в зоне на нарах париться, а его читают, да фильмы снимают.
- Ты, что, Сыч, книжки читаешь и телевизор смотришь?
Сыч и, правда, по сычиному посмотрел на Жмаеву, покачал головой, проговорил:
- Эх вы, Софья Петровна, богатство нажили, а человеческие души так и не познали. Все я делаю, и книги читаю, в метро кто-нибудь оставит на диване, подберу и прочитаю, и телевизор у меня вшивый, но если трезвый, обязательно смотрю. Богатых я не люблю, вот в чем загвоздка, это они растащили Россию, это они заставили меня пить водку и послали ко всем на службу – окна бить, да двери царапать, да что там говорить?! – Сыч махнул рукой и, больше не проронив  ни слова, вышел из машины.
- Ты мне еще потребуешься, и водку здорово не хлещи, околеешь от нее проклятущей, - приоткрыв дверь машины, крикнула вслед уходившему Сычу Софья Петровна, а про себя подумала не такой уж он дурак, как кажется на первый взгляд по своей внешности, а богатых я тоже не люблю, только тех,  которые богаче меня.
Потребовался Сыч Жмаевой только через месяц.



                Г л а в а    9.

Вот уж истинно говорит старая русская поговорка «от сумы, да от тюрьмы не отрекайся». Клавдии Денисовна в милиции за свою жизнь была только один раз. Это было давно, когда жила она в геологоразведке с мужем.
Как-то после работы он пошла в соседнее село в магазин. Дорога, точнее тропинка, шла через лес, по ней мало ходили, разве только геологи. И вот совсем уже неподалеку от села она нашла небольшой бумажник, развернула его, там было десять рублей денег и документы на имя Буракова Дмитрия Алексеевича, свидетельство о рождении, комсомольская путевка и еще какие-то бумажки, которые Клавдия Денисовна читать не стала. Дома с мужем разобрались, оказалось Бураков по прописке жил в поселке лесорубов в семидесяти километрах от геологов.
На второй день из конторы позвонили по  телефону в тот поселок, там телефонистка что-то долго не отвечала, положила трубку, куда-то, наверное, бегала, спрашивала, потом громко закричала по телефону:
- Бураков Дмитрий Алексеевич натворил у нас бед и вот уже неделю, как пропал куда-то из поселка, так что документы лучше всего отвезите и сдайте в милицию.
- Правильно сказала телефонистка, - рассматривая документы, подтвердил и Жмаев, начальник геологоразведки, муж Софьи Петровны, и распорядился, - так что, Клава, бери на завтра отгул и валяй на автобусе в райцентр.
Клавдия Денисовна так и поступила, на следующий день отправилась в райцентр. Дорога не близкая, почти два часа тряслась в автобусе, приехала в райцентр, нашла милицию, думала одним махом отдаст эти документы и тем же автобусом назад. На деле оказалось это дело непростым, и даже неприятным.
Дежурный по милиции просмотрел поданные ему документы, кому-то позвонил, назвав фамилию Буракова, ему что-то долго говорили, он не отрывая трубки от уха, согласно кивал головой, потом поднял глаза на стоявшую у стойки Клавдию Денисовну, спросил:
- У вас паспорт есть?
- Есть, паспорт у меня с собой.
- Дайте, пожалуйста.
Клавдия Денисовна подала свой паспорт, милиционер, не раскрывая, положил его рядом с документами Буракова и проговорил:
- Ждите, придет следователь, разберется.
Ждать пришлось долго, более трех часов. Уставшая от ожидания, она неоднократно пыталась забрать свой паспорт, но дежурный сначала скромно отказывал ей в этом, а потом не выдержал, грубанул:
- Вы, гражданка, не на базаре, а в милиции, у нас свои порядки, нравится вам или нет, но их придется выполнять. Ждите!
Следователь пришел только во второй половине дня, пригласил Клавдию Денисовну в кабинет, долго расспрашивал где и как, и при каких обстоятельствах она нашла эти документы, еще дольше переписывал их, составил длинную бумагу с точным описанием номеров и названий документов, даты и она просидела в милиции весь день, опоздала на автобус, следователь, чувствуя, что затянул время, провожая её, извинился.
- Понимаете, какое дело, Клавдия Денисовна, этот Бураков обворовал в поселке магазин, убежал из дома и теперь вот нам приходится ловить его и мордовать людей, таких вот, как вы. Так что извините, пожалуйста, за задержку.
Да, это был неприятный для неё день, но она тогда шла в милицию по доброй воле, во всяком случае, она хотела оказать человеку услугу, вернуть потерянные документы. Теперь же её вызывали к следователю, и в какой роли…, уж она точно знала, не в качестве истца, а, наверное, ответчика, а может быть даже подозреваемого в краже драгоценной сережки.
В длинном коридоре прокуратуры Клавдию Денисовну удивила необычная тишина, здесь не было той суеты, какая бывает  в других учреждениях. Не хлопали двери, никто не бегал с бумажками из одного кабинета в другой на подпись или доказывать кому-то свою правоту, пустыми стояли вдоль стен полумягкие диваны, и все было как-то неприавчно, и это неприятно насторожило её.
 У двери с табличкой «Следователь Серафимов» Клавдия Денисовна в нерешительности потопталась несколько минут, потом робко постучала, тишина, там тоже, казалось, кабинет был пуст.
- Странно, как вымерли, - удивленно подумала она, - и постучала еще раз, снова тишина, тогда она осторожно потянула на себя дверь, и в этот момент за спиной кто-то хрипловато пробасил:
- Вы ко мне, гражданка?
- Я к следователю Серафимову, вот у меня к нему повестка, - Клавдия Денисовна и до этого была неспокойна, что ни говори, прокуратура учреждение юридическое, строгое, связанное с преступлениями, теперь совсем заволновалась, стала поспешно расстегивать сумку, чтобы предъявить свою повестку.
- Я Серафимов, здравствуйте, проходите, пожалуйста, - он открыл дверь кабинета и первой пропустил Клавдию Денисовну.
- Садитесь, пожалуйста, - показывая на стоявший у стола стул, пригласил он, а сам снял с себя форменный китель, повесил на вешалку в углу кабинета, прошел тяжелой походкой к столу и присел на скрипнувший под ним стул.
Серафимов был среднего роста, полный, широкий в плечах, с круглой, как арбуз, лысой головой и короткой шеей. Он крякнув, наклонился, покопался в нижнем ящике стола, вытащил оттуда несколько тонких и толстых папок, выбрал одну из них, развернул и прочитал:
- Вы Лагута Клавдия Денисовна?
- Нет, не совсем так, я Сероглазова Клавдия Депнисовна.
- Извините, запутался я тут в своих талмудах! – Следователь поспешно стал перекладывать папки, отыскивая нужную фамилию.
- Не ищите, такой фамилии в ваших документах не значится.
- Не понял, как это так? – Серафимов поднял на Клавдию Денисовну глаза, они у него были удивленными.
- Дело в том, гражданин следователь, - начала, было, Клавдия Денисовна, но Серафимов перебил её.
- Извините, я не представился, меня зовут Степан  Тихонович, для вас я тоже Степан Тихонович.
- Спасибо, так вот, Степан Тихонович, дело в том, что в замужестве я действительно была Лагута, а теперь Сероглазова, - и она рассказала следователю, что несколько лет назад вернула себе родительскую фамилию.
- А вот в заявлении у меня  написано Лагута?!
- К сожалению госпожа Жмаева, я нисколько не сомневаюсь, заявление на меня писала она, не знала, что много лет назад я заменила фамилию. Знакомы мы с ней были давно, вместе работали в геологоразведке, теперь вот встретились снова, но так сложилось, что неумышленно, конечно, а просто, наверное, не возник разговор, и я не сказала про замену фамилии, потому она и написала в заявлении Лагута.
 - Так, так, у меня совсем теперь все  запуталось с этим делом! – Серафимов почесал себе карандашом за ухом. – Она вот пишет, что вы похитили у нее золотую сережку.
- Ничего я у нее не похищала и сережку могу возвратить только хозяйке.
- Минуточку, минуточку, Клавдия Денисовна, - заторопился Серафимов, - а разве это возможно?
- Степан Тихонович, вы меня удивляете, это я одна не могу найти хозяйку, а с вашей помощью можно сделать всё.
- Позвольте, эдак вы меня прямо не в бровь, а в глаз. Тогда рассказывайте подробно об этой пресловутой сережке.
И Клавдия Денисовна рассказала всё: о покупке индюка и о том, что потраченные на него деньги она не забрала у хозяйки на этот раз и сделала это не умышленно, а просто забыла из-за так необычно сложившейся ситуации, что выбила ее из привычного ритма жизни.
- Хорошо, хорошо, - Серафимов внимательно слушал её, постукивая карандашом о стол, - где у вас эта вещь?
- В банке!
- Молодец, по нынешним временам хранить дома драгоценности одинокой женщине небезопасно. Так вот давайте говорить дальше все по порядку. Вы можете узнать тех людей, у которых купили индюка?
- Нет, к сожалению, нет. Так случилось, я спешила в тот день, шофер Василий поздно приехал за мной. На рынке в тот день много было разной птицы и, конечно, вспомнить, у кого именно я покупала того индюка, не могу. Хотя…, – Клавдия Денисовна закрыла глаза, потерла ладонями лицо, продолжила, - знаете, Степан Тихонович, за индюка я платила деньги очень красивой молодой девушке и потом, кажется, на ящике с птицей была прибита красная доска.
- Красная доска говорите? – подхватил Серафимов, - это уже кое-что.
 - Да точно, была красная доска, с пазами Я еще подумала, наверное, сорван наличник со старых дверей.
- Ну что же, уважаемая Клавдия Денисовна, несмотря на то, что на вас подано заявление, вы правильно догадались, от Жмаевой Софьи Петровны, что вы похитили у нее драгоценную сережку, я почувствовал, что это дело шито белыми нитками, тут много неясного и нам действительно придется поискать настоящую хозяйку или хозяина этой сережки. Давайте договоримся завтра к девяти часам утра я подъеду к вашему дому, и мы вместе попробуем поискать этот хотя бы ящик с красной доской.
- Хорошо, я готова.
- Вот и отлично, видите как мы с вами быстро сговорились, а теперь идите домой. Кстати, еще одну минуточку, - остановил Клавдию Денисовну следователь, - вы не пытались сами найти тех людей, или хотя бы тот ящик с красной доской?
- Да, пыталась и не один раз, а дважды.
- Ну и что?
- Не нашла. На рынке таких людей не было, не нашла и ящик с красной доской.
- Печально, но не безнадежно, - проговорил следователь, - ну, до завтра, и спите спокойно.
Спокойно Клавдии Денисовне не спалось. Посещение прокуратуры, беседа со следователем Серафимовым сыграла обратную реакцию в ее мировоззрении. Куда-то далеко уплыло и скрылось за горизонтом то короткое желание поправить за счет неплановых денег свои дела, и даже вспоминая о нем, она чувствовала угрызение совести.
Конечно, если бы на эту сережку никто не претендовал, тогда другое дело, можно было бы помечтать построить  сказочные воздушные замки, но оказалось всё наоборот, Жмаева создала такую ситуацию, что Клавдии Денисовне пришлось вот уже дважды встретиться с работниками правопорядка.
Складывалось так, что она котируется у этих работников юстиции как преступница, хотя встреча со следователем Серафимовым несколько поколебала это мнение, пусть даже только у неё. Его человеческое отношение, желание найти настоящего хозяина, это явилось явным нежеланием встать на сторону Жмаевой, что в настоящее время является самым главным желанием Клавдии Денисовны.



                Г л а в а    10.

Клавдия Денисовна своим телефонным звонком окончательно вышибла Софью Петровну, как говорят поэты,  из седла. Ведь план был разработан, как казалось, стратегически правильно. Сыч сработал неплохо. Выбитое окно должно подействовать на одинокую женщину, с точки зрения Жмаевой, «положительно». После этого акта устрашения «старуха» должна поджать хвост, забиться в угол, искать защиты, ей бы обратиться в милицию, но Софья Петровна твердо знала, что Клавдия Денисовна в милицию обращаться не будет, разве только для того, чтобы составить акт для домоуправления.
- А так какая ей милиция, - нервно думала Жмаева, - стащила у меня дорогостоящую сережку, конечно в этом плане она явно будет молчать, а вот мне придется заявить участковому их района, пусть потеребит её маленько, а там можно выработать какой-нибудь более результативный план.
Беспокоил Софью Петровну не только звонок, хотя и он тоже, а как она, эта самая Лагута,  быстро вычислила, что проделки с окном и визит Сыча на лестничную площадку, дело Жмаевой. Вот этот вопрос больше всего волновал её. А вдруг, чем черт не шутит, пойдет и заявит в прокуратуру. Конечно, она до этого не допустит и обязательно опередит события и заявит в милицию первой. Но то будет завтра, а сегодня нужно встретиться с этим пропойцей Сычем, пусть более внятно объяснит, что его так напугало при визите на лестничную клетку, почему он бежал по ступенькам, и как он говорит, чуть не переломал себе ноги.
Софья Петровна набрала номер телефона Сыча, тот сразу схватил трубку.
- Чего надо? – зло заговорил он.
- Ни чего, а кого, совсем через водку забыл русский язык, - осадила его Жмаева.
Сыч сразу подобрел, он знал, если звонит его подельница, значит будет работа, будут и деньги, будет и выпивка.
- С какой водки? Неделю росинки во рту не было, а вы с водки, я забыл уж, как она пахнет.
- На работу бы куда-нибудь поступил!
- На какую работу? На завод не берут, а строить дома чурок набрали без документов, те вкалывают за спасибо. Дом построят, а потом их взашей, жизнь-то  какая? – и Сыч по злобе совсем, наверное, забыл, с кем говорит по телефону, загнул такую крутую матерщину, что Жмаева и сама в нужный момент срывалась на мат, но такое услышала первый раз.
- Ты что, Сыч, совсем уж того…, сдвинулся, кончай материться, выходи к киоску, разговор есть.
- А заработок?
- Заработок какой-нибудь да будет!
Софья Петровна никогда Сыча не приводила в свой дом, боялась.
- Не дай бог чем-нибудь не угожу ему, мало дам денег, или еще чего, придет гад, по пьяной лавочке вынесет все окна, - потому не только приводить его в дом, а тщательно скрывала свой адрес.
Как всегда, к киоску он пришел первым. Увидев подъехавшую Софью Петровну, зная свое место, сел на заднее сиденье, на переднее она его не садила, во-первых от подельника всегда несло перегаром, а потом у него была плохая привычка то ли в забывчивости, а может специально, при беседе с Жмаевой он шарил в багажнике, там у неё лежал мобильник и иногда она оставляла там деньги.
- Чего приглашали, выкладывайте? – спросил Сыч.
- Звала я тебя, милок, вот по какому вопросу! – держась обеими руками за руль и не оглядываясь на него, проговорила Жмаева, - почему тебя сразу вычислила эта старая баба Лагута и заставила бежать во все лопатки, перепрыгивая через две ступеньки, по лестнице?
- А я почем знаю?
- Врешь! Расскажи все по порядку, как ты обращался к ней, как спрашивал, что требовал. Давай все рассказывай.
И Сыч рассказал все, как он скромненько постучал в дверь, представился милиционером, попросил побыть понятой, ну вел я себя крайне осторожно и скромно. Только знаете чего, мне показалось, ее насторожило, как я назвал ее по фамилии Лагута.
- Лагута, говоришь? Интересно, надо проверить. А потом что было дальше?

- А потом она назвала меня вашим подельником и предупредила ментами, тогда я сорвался и побежал из подъезда.
Сыч, конечно, умолчал, что у него сорвалось с языка, и он назвал свою подельницу Софью Петровну сукой косоглазой. Слышала бы это Жмаева, неизвестно чем бы кончилась их «дружба». Дело в том, что у Софьи Петровны действительно косил правый глаз, она по возможности прятала это от людей, становилась или садилась к собеседнику так, чтобы тот не заметил её косоглазости. В молодости она часто пользовалась темными очками, но очки тоже не всегда соответствовали своему назначению, при пасмурной погоде приходилось их снимать, и о косоглазости её  знали все, и уж, конечно, Клавдия Денисовна. Убегая по лестнице, Сыч выдал свою хозяйку, и у Клавдии Денисовны не осталось никаких сомнений, что «милиционер» был посланником Жмаевой.


 
                Г л а в а    11.

Серафимов оказался очень пунктуальным человеком. Ровно в восемь часов утра его машина стояла у подъезда дома. Клавдия Денисовна совсем не разбиралась в марках машин, но могла о них судить так: хорошая, это значит красивая окраска, ни горбатая, ни кургузая  и плохая. Плохих машин определяла по работе мотора. К плохим она обычно относила «Запорожцев».
- Рычит, как зверь лесной, - обычно говорила она о них, - и кто их только придумал, руки бы поотбивал.
Серафимов приехал на такой, что она сразу и не определила, потом только поняла никудышная у него была машина. Степан Тихонович, как только увидел выходившую из подъезда Клавдию Денисовну, хотел по джельтменски, что ни говори, к нему шла пусть немолодая, но женщина, распахнуть перед ней правую дверь машины. Дернул ее раз, другой, дверь не открывалась, тогда он, несмотря на свою полноту, резво обежал вокруг машины, заскочил в салон и плечом выдавил заклиненную дверь.
- Садитесь, пожалуйста, - и виновато пожаловался, - техника моя что-то забарахлила.
Уже сидя в машине, Клавдия Денисовна вспомнила бытующее в народе мнение «юридические работники берут большие взятки». Но проверить самой это не приходилось, она не имела с ними дела, если не считать эту пресловутую сережку. и судя по машине, Серафимов взяток не берет, что должно быть ясно даже самому завзятому скептику.
На рынке ящика с красной доской они не нашли. Птицы было много, много было и другой живности, хрюкали и визжали поросята, блеяли козы, тупо уткнувшись друг в друга, молча стояли и ждали своей участи овцы, продавали и индюков. Серафимов с Клавдией Денисовной прошли по рынку несколько раз, но ящика с красной доской не было.
 - Вы хотя бы место помните, где стоял этот ящик? – спросил Серафимов Клавдию Денисовну.
- Место, кажись, я припомнила, -  растерянно кида взглядом на шумный рынок, проговорила она и указала, вон, кажется, у того бетонного столба.
У бетонного столба, где приблизительно Сероглазова две недели назад купила индюка, в этот день толпилось много народа. Рядом со столбом стоял большой ящик, в нем хрюкали поросята. Хозяин поросят, высокий рыжий мужик с длинной щетиной на лице, обутый в резиновые, заляпанные свинячьим навозом, сапоги, широко расставив ноги, весело смотрел на толпившийся базарный люд.
Мужик, увидев подходившего к нему Серафимова в милицейской форме, сразу смахнул с лица улыбку. Настороженно посуровел, нахмурил брови и, наверное, подумал, милиционер есть милиционер, придерется и к телеграфному столбу. Раз появился и направляется прямо к нему, жди беды.
На вопрос Серафимова ответил не сразу, снял шапку, почесал кудлатую, давно не стриженую голову, потер ладонью лицо и только потом заговорил:
- Индюков, спрашиваете, продавали? Да, кажется, были такие, а кто они, не знаю, - и вдруг вытянув шею, посмотрел поверх толпившихся людей и громко крикнул, - Семен, иди-ка сюда!
Подошел Семен, молодой парень лет двадцати пяти, грудь нараспашку, из-под расстегнутой рубахи видны полоски тельняшки, черный чуб копной вихрился на давно не стриженой голове.
- Чего звал? – не вынимая изо рта папиросы, спросил он мужика.
- Да тут вот спрашивают, помнишь, недели две назад молодая пара торговала индюками?
- Я что-то не припоминаю, - парень опасливо посмотрел на майорские погоны следователя.
- Не бреши, помнишь. Женщина молодая, красивая, ты все передней чубом тряс, как породистый петух.
Семен слегка покраснел, улыбнулся.
- А-а, вот про кого?! Помню, у них еще на клетке с индюками была прибита красная доска.
Клавдия Денисовна поняв, что мужчины, побаиваясь милиционера, не все могут сказать, перехватила  инициативу.
- Вот, вот, правильно, ящик у них с красной доской. Родственники это мои, приехала вот из Воронежа, а найти не могу. На базаре-то я их видела, а адрес у них путем не расспросила.
- Так это же фермеры из Серебровки, мужик-индюшатник мне тогда рассказывал, у них колхоз развалился, председатель оказался какой-то вор в законе, колхоз ограбил и убежал. Люди и поползли в разные стороны, а эти стали разводить птицу.
- А где эта Серебровка? – спросил Серафимов.
- Да это куда-то в сторону Тулы, километров семьдесят.
- Спасибо мужички за помощь, найдем мы теперь этих родственников и, уже уходя, обернулся, уточнил, - а доска красная точно была на клетке?
- Была, была красная доска, - в один голос сказали мужичины.
Пробираясь через толпу по рынку, Клавдия Денисовна посетовала:
- Чего мужички-то так заросли, то ли мода такая, то ли от работы некогда подстричься?
- Какая там мода, кто за ней следит в деревне? – недовольно сказал Степан Тихонович, - сами, наверное, подстригаться не умеют, а в парикмахерской дорого, ну-ка шестьдесят рублей, где их взять. Вы знаете, Клавдия Денисовна, у меня по Советской власти особой ностальгии нет, при ней тоже были такие негативы, вспомнить стыдно, но отдельные моменты были и позитивные, мы только не понимали их, вот, кстати, вспомнили о парикмахерской, зайдешь, сядешь в кресло, тебя подстригут и спросят «Вас освежить?».  Немногие соглашались на такое предложение, в основном отказывались. А знаете, сколько стоило «освежить»?
- Сколько?
- Семь копеек! Улавливаете, семь копеек и отказывались. Спросите почему? Отвечу, культура у нас, у русских была, да она и теперь остается на самом низком уровне. Мы губернаторов выбираем не тех, которые умеют вести хозяйство, а тех юродивых, которые матерятся на сцене. Вот вам и русская культура.
У подъезда дома, куда Серафимов подвез Клавдию Денисовну, он посоветовал ей:
- Завтра в обязательном порядке заберите сережку из банка, мы поедем с вами искать этих фермеров. Кстати будьте осторожны. Ваша бывшая хозяйка женщина напористая и уж коль она не постыдилась заявить на вас в прокуратуру, то наверняка ищет сейчас способ отобрать ее у вас, может быть даже преступным путем.
- Спасибо, я постараюсь, - берясь за ручку двери, пообещала Сероглазова.
- И еще, - Степан Тихонович поднял стекло у левой двери машины, - я был у вашего соседа ювелира, как его? – не помню имя, отчество….
- Давид Соломонович, - подсказала Клавадия Денисовна.
- Спасибо, Давида Соломоновича, его как старого специалиста заинтересовала эта находка, он перерыл нужную литературу, разные там каталоги по этой части и нашел. Сережка действительно была изготовлена в мастерской великого французского мастера и, что якобы, таких сережек было в мире всего пятнадцать пар. Несколько пар хранятся в разных музеях на западе, сколько-то в частных коллекциях, что-то и пропало, потому, безусловно, эта ваша находка для коллекционеров наших и не наших, я имею ввиду дальнее зарубежье, представляет большой интерес, потому, и предупреждаю, будьте осторожны! Хотя, знаете, я завтра к вам подошлю человека и без него ни шагу
Клавдия Денисовна вышла из машины. Серафимов долго включал скорость, коробка рычала, машина дрожала, потом вдруг с подскоком тронулась с места и, обдавая ее дымом, побежала по дороге. «Москвич» успела прочитать Клавдия Денисовна на крышке багажника.



                Г л а в а   12.

О том, что завтра следователь Серафимов поедет искать настоящую хозяйку золотой сережки, Софья Петровна узнала от него же. Если бы она знала, что следователь пойдет по этому пути, никогда бы не обратилась к юристам, а постаралась бы этот вопрос решить своими силами. Но что сделано, то сделано, укусил бы себя за локоть, да не достать. Следователю не запретишь вести следствие, конечно, можно было забрать заявление, но сделать это невозможно, Лагута (Софья Петровна так и не знала настоящей фамилии Клавдии Денисовны) закусила удила, со своей дурацкой честностью не отстанет от юриста.
При беседе с Серафимовым, он, соблюдая свое право, рассказал, вернее проговорился, какую ценность представляет собой эта сережка. От услышанного у Софьи Петровны на время остановилось сердце. Она поняла, что в ее жизни произошел не какой-нибудь рядовой срыв, а катастрофа, страшная катастрофа.  Из ее рук вырвали громадные деньги, и их, во что бы то ни стало, надо отобрать независимо от кого, у этой чертовой праведницы Лагуты, а можно и у самого следователя Серафимова, и пусть даже у самого черта, или как там его зовут, самого дьявола.
Жмаева считала себя современным человеком, удачливым бизнесменов, а бизнес – это стремление к богатству, а потому, удержаться в бизнесе на плаву, все способы хороши.
Вон что случилось в государстве, приватизация полностью разрушила экономику в стране, за бесценок были проданы целые заводы и корпорации. Захватывающие эти богатства не считались ни с чем, нанимали киллеров, отстреливали своих противников, шагали по их трупам, и делали все, чтобы только остаться на плаву.
- А тут подумаешь, какая-то Лагута. Жалова убаюкала, а эту…, - зло подумала Софья Петровна. Сняла трубку телефона и набрала номер Сыча.

Термин «убаюкала»  Жмаева применила к Жалову неспроста. Ей, и правда,  пришлось порядком повозиться с этим молодцом. Он возненавидел Софью Петровну, не упускал случая «кусануть» ее в нужный момент, дела по бизнесу у нее тогда, по весне,  пошатнулись, может быть, в этом и не совсем был виноват Жалов, ну коль она наметила рассчитаться с ним, то, значит, начатое дело две недели назад надо было продолжить.
Сыч рвался в «бой», требовал работу, несколько раз звонил ей:
- Мне бы хоть уплатить за телефон, - жаловался он, - на работу не берут, а на пустых бутылках долго не проживешь. Отключат его, и с вами потеряем связь – на всякий случай припугнул он Жмаеву.
- Водку жрать надо меньше, который раз говорю тебе, - не обращая внимания на жалобу Сыча, не сдавалась Софья Петровна.
- Так я же с горя!
- С какого горя? С горя люди плачут, а ты пьяный на автобусных остановках валяешься.
Жмаева резко  бросила трубку на телефон, как-то проезжая по городу, она видела его пьяного на одной из автобусных остановок.
После этого разговора Сыч не звонил Жмаевой целую неделю. Позвонила она.
- Ну, как ты там живешь?
- Да как сказать, как на меня посмотреть,  с одного бока вроде бы живой, а с другого  краше в гроб кладут. – У Сыча и, правда, был слабый голос, дышал в трубку тяжело.
- Ладно, не умирай, работка тут у меня наклюнулась, так что приходи, поговорим.
Встретились  снова в той же столовой. Софья Петровна взяла Сычу первое и второе, сама пошла к буфету и принесла ему кружку пива. Голодный, он изо всех сил старался сдерживать себя, чтобы не хватать по-собачьи из тарелки, как бы то ни было, рядом сидела хозяйка, любишь, не любишь, терпи, она еще и женщина, при ней вести себя надо скромно. Не дай бог заметит в нем что-нибудь непотребное, откажет в работе, найдет другого, теперь таких, как он, в городе пруд пруди, только свистни, прибегут десяток, так думал Сыч, доедая суп с фрикадельками и принимаясь за котлеты с рисовым гарниром. После еды он сел, закинув ногу на ногу и блаженно начал попивать маленькими глоточками пиво.
- Я вот о чем думаю, - отхлебнув пиво, заговорил Сыч. Вы меня, Софья Петровна, используете на очень грязной работе. Пока, слава всевышнему, не даете мне оружие и не заставляете мочить ваших противников, на том, конечно,  и спасибо. Но тем не менее, я нарушаю закон нашей, теперь новой России и получаю за эти нарушения мизерную плату. Вы человек зажиточный, у вас вон какая машина, вы даже вместе со мной не кушаете в этой задрипанной столовой. Брезгуете значит!
- К чему ты клонишь, Сыч? Не понимаю я твою затянувшуюся прелюдию, - перебила его Жмаева.
Чтобы скрыть косоглазость, она сидела за столом, повернувшись к нему правой стороной.
- А клоню я вот к чему, уважаемая Софья  Петровна. Уж коль мы повязаны в один узел, с вашей стороны мне бы надо оказывать какую-то материальную помощь в виде пособия. – Сыч, отхлебнув пиво, поднял глаза, посмотрел на Софью Петровну, та, вздрагивая всем телом, беззвучно хохотала!
- Ну, наглец, ну и наглец ты, однако! – прервав смех, заговорила Жмаева. – Ты видел кинофильм «Цепная реакция», снятый про воров во время Олимпийских игр в Москве?
- Нет, не видел!
- Жаль, там тоже вот такой ханыга, как ты, просил пенсию, так ему знаешь что сунул под нос пахан, или как там, среди воров, главный начальник называется?
- Я не знаю, я не вор!
- Не вор, а замашки воровские, да я тебе такую пенсию назначу, что ты в зоне окажешься.
- Стоп, Софья Петровна, - резко, почти властно, остановил ее Сыч, - если и загремлю в зону, то только вместе с вами. А теперь выкладывайте, зачем меня позвали?




                Г л а в а    13.

Утром у подъезда Клавдию Денисовну поджидал милиционер, он сидел на лавочке, рядом лежала его форменная фуражка, и кормил семечками толпившихся у его ног голубей.
- Клавдия Денисовна Сероглазова? – увидев выходившую из подъезда женщину, окликнул он её.
- Да, это я!
- Я по поручению Степана Тихоновича, - надевая на голову фуражку, вскочил с лавочки милиционер.
- Спасибо за службу. Любите голубей?
- Так точно, у меня и дома их пять пар.
- Вот как, а где же вы их содержите?
- Живу на верхнем этаже, на чердаке устроил им клетку, - у него были приятный голос, голубые глаза и ровные белые зубы.
- Молодец, я тоже их люблю, - похвалила Клавдия Денисовна, ей сразу понравился этот молодой парень, от него веяли доброта и порядочность, и уж точно к нему не подходила кличка «мент».
- Ну что же, любитель голубей, давайте охраняйте меня, пойдемте в банк за моей драгоценностью.
Милиционер оказался разговорчивым парнем, по дороге сказал, что его зовут Антоном, много говорил о голубях, Клавдия Денисовна охотно поддерживала его, рассказала ему, как, еще будучи девочкой, жила в деревне и у них по соседству жил мужчина, очень любивший голубей и случилось так, что как-то зазевавшийся голубь попал под ноги поросенку, тот съел трепыхавшуюся птицу, а хозяин, взбешенный поступком поросенка, схватил нож, и не долго думая, зарезал его.
- Вы тоже способны на это? – в шутку спросила Клавдия Денисовна собеседника.
- Нет, я не способен, я вообще не терплю насильственность, - серьезно ответил он, - можете мне не верить, но скажу правду, я даже в детстве никогда не дрался с мальчишками.
…А у банка случилось непредвиденное, во всяком случае, для Клавдии Денисовны. Поднимаясь по лестнице, она заметила, у самой двери стоял неопрятно одетый мужчина, еще подумала:
- Чего у такого крупного финансового учреждения делать человеку, одетому в грязную гимнастерку и стоптанные башмаки, не стрижен, не брит, - тревога насторожила Клавдию Денисовну, она оглянулась, милиционер, подходя к банку, извинившись, попросил подождать его минутку, побежал к ближайшему киоску купить сигарет.
- Бог с ним, пусть стоит, мне с этой сережкой, как той вороне… - подумала она о мужчине и не дожидаясь милиционера, неторопливо пошла по широкой лестнице к центральному входу в банк.
В отделении, где хранилась ее ценность, очереди не было, предъявив документ, Клавдия Денисовна получила коробочку с сережкой. Опуская ее в сумку, краем глаза заметила, что тот мужчина продолжал стоять у стеклянной двери банка. Тревога снова дохнула на неё, выходя из  помещения, она попыталась обойти стороной этого человека, но он вдруг резко повернулся к ней, вырвал из рук сумочку, кинул ее в свой пакет и быстро, перескакивая через ступеньку, побежал вниз по лестнице.
- Держите вора! – срывающимся голосом закричала Клавдия Денисовна.
Вор выскочил на площадь, обогнул газон и круто повернул направо, ошалевший от удачи, он первые мгновенья не заметил идущего навстречу милиционера, сопровождавшего Клавдию Денисовну.
- Держите вора! -  снова закричала Сероглазова.
Вор, наконец, увидел милиционера, рванулся назад, но сильная подножка Антона сбила его с ног. Он бросил пакет с сумочкой.
А дальше произошло  невероятное, такого Клавдия Денисовна, от растерянности топтавшаяся на крыльце банка, не ожидала, конечно, не ожидал и молодой милиционер. Вор ловко, почти молниеносно, вскочил на ноги, согнулся в поясе и с короткого разбега ударил головой в живот милиционера, тот не успел отвести удар, охнул, съежился от боли, попытался, было, схватить вора, но не смог. Шлепая резиновыми башмаками, вор, виляя среди толпы, быстро скрылся в арке высотного дома.
- Бог с ним, поднимая пакет с сумочкой, - пусть бежит, ворюга несчастный! – подойдя к Антону, заговорила Клавдия Денисовна, - я еще поднимаясь по лестнице, заметила его, бестию лохматую, и подумала, не зря стоит, а меры не приняла.
Вскоре подъехал Серафимов, машина была не та, поновей, побольше, повыше и  выглядела шикарной, а как называется, Клавдия Денисовна не знала,  спросить постеснялась.
- Ну что, у вас тут ЧП? – видя растерянное лицо лейтенанта, догадался следователь.
- Да, он меня гад, на кумпол, я и не ожидал, - пожаловался милиционер, и все подробно рассказал о случившемся Степану Тихоновичу.
- Я же вам сказал, охрану даю, а вы пренебрегли, - укорил Серафимов Клавдию Денисовну, - ну что же, ладно, с кем не бывает. Садитесь, поехали, а воришку
этого рано или поздно поймаем.
… - Так говоришь на кумпол? -  уже выезжая из города, повел Серафимов полушутливый разговор с милиционером. Они, брат Антон, эти мелкота воришки «щипачи», когда им горячо, готовы головой стену прошибить.
- Да он меня, гад, я же не ожидал! – оправдывался Антон.
- Ты-то, наверно, хотел, чтобы он прежде, чем пойти на тебя в атаку, спросил бы:
- Господин милиционер, разрешите, я вас стукну головой в живот, - Серафимов беззлобно весело захохотал.
У Антона сначала покраснели уши, а потом понял, что Степан Тихонович не делает из этого зла, сдержанно заулыбался. По дороге разговорились, Антон оказался веселым парнем, он любил не только голубей, он в жизни любил многое: спорт любил, своих родителей и не помнит такого случая, чтобы когда-то грубил им, любил девушек, только хороших, которые не пили вино, не курили и не ругались матом. Он сам воспитывался в благополучной семье ученых, не любил этих излишеств, или как модно называть, пороков в человеческой жизни. Об этом Клавдия Денисовна узнала значительно позже, а теперь сидела она на заднем сидении и думала о своем. Ее беспокоил сегодняшний день, случай у банка, она  была уверена, что это проделки Жмаевой.
- Удивительно, откуда она узнала, что я буду забирать сережку из банка? – думала Клавдия Денисовна, она не знала, что накануне следователь Серафимов встретился со Жмаевой и нечаянно проговорился об этом.
Не знала она и того, что Серафимов, казалось, весело разговаривая с Антоном, тоже думал об этом же. Теперь он был уверен, что все происходящее последнее время с Сероглазовой – работа Жмаевой, и  ему, как юристу, следует обратить на это особое внимание. Складывалось дело так, несмотря на то, что Жмаева подала заявление в прокуратуру и считалась истцом, все оборачивалось по-другому и эта женщина, сидящая сейчас в машине, не может быть ответчиком и он, как ответственный работник прокуратуры, поможет ей.
- Антоном я значусь только в паспорте, -  оборачиваясь к Клавдии Денисовне, продолжил разговор молодой милиционер, - а так меня все знакомые, друзья и дома, и вот Степан Тихонович, называют коротко и просто Тошка. Сначала мне это не очень нравилось, похоже было, словно меня дразнят, а потом привык.
Клавдии Денисовне нравился этот молодой красивый парень, казалось с детским именем, но, как
известно, не имя красит человека, а наоборот.
Тошка всю дорогу рассказывал веселые истории, над ними смеялся Степан Тихонович, приятно  было слушать его и Клавдии Денисовне.
- Бабка у меня была юмористка, я то не помню, мать рассказывала, - повел очередную байку Тошка. – Над дедом часто шутила, у него был вспыльчивый характер, бабка зла-то не делала, но как говорится,  часто вила из него веревки. После войны время было тяжелое, в деревне не было ни машин, ни тракторов, ни лошадей, все таскали на себе, на плечах или на самодельных тележках. Мать говорила, она тогда еще девчонкой была, везли они как-то из леса дрова, а дорога в гору крутая, извилистая, дед впрягся в корень, впереди, веревку через плечо, на ногах лапти, тянет с пробуксовкой. Мать с бабкой по бокам тележки помогают, всем тяжело, все в поту, вот бабка и решила деду настроение поднять. На одном из поворотов при дороге камень лежал большой, плоский, килограммов в двести весом.
- Егор, Егор, остановись, - просит она.
Дед не слушает, прет вперед, лапти боком, чтобы не так буксовали.
- Тпру, тпру! Господи, да притормози ты на минуту!
- Камень под колесо подложите, - хрипит от натуги дед. Камень….
Бабка метнулась в сторону, схватила с обочины кусок мела, подложила под колесо.
- Что такое? – вытирая рукавом вспотевшее лицо, прохрипел дед.
- Егор, погляди, камень-то какой при дороге валяется.
- Ну и что, пусть валяется, тебе-то до него какое дело? – не понимая, куда клонит бабка, довольно спокойно говорит дед.
- Вот те здрасте, если говоришь дома не об чего топор тирнуть, давай положим его на тележку!
Дед от ярости сначала задохнулся, пучил глаза, зазевал, потом затопал ногами и, наконец, сорвался и закричал:
- Дура, дура, мать перемать, сто лет учу и не выучу, оси, понимаешь, оси у тележки такой груз не выдержат, погнутся, у камня-то весу пятьсот пудов!
- Господи, да я и не подумала, у бабы ум-то, сам знаешь, - сдерживая смех, бабка быстро отказалась от своей затеи.
Дед довольный тем, что легко вправил мозги своей половине, сразу отходил, он прост был по характеру и далек от той мысли, что бабкины подначки, часто выводившие его из терпения, были просто шутками и ничем более.
Смеялся за рулем Степан Тихонович, от души хохотала Клавдия Денисовна, ее детство прошло в деревне, она хорошо представляла и помнила те тяжелые времена и в Тошкином смешном рассказе верила каждому слову.
Кончился асфальт, дальше пошла грунтовая дорога, машину раскачивало, подбрасывало на ухабах. Тошка, сидевший без фуражки, надел ее на голову, прекратил свои байки, понял не до того Степану Тихоновичу, склонившись над рулем, он внимательно следил за дорогой. Проехали небольшой лесок, свернули вправо, за поворотом, на обочине дороги стоял мотоцикл с коляской. Мужчина, разбросав по траве инструмент, монтировал колесо, женщина, наверное, его жена, в стороне от мотоцикла, вытянув ноги, сидела на траве.
- Эй, мужик, - притормозив машину, обратился к нему Серафимов, - далеко до деревни Сереброво?
- Да вон она, прямо за лесом, - махнув рукой в сторону видневшегося леса, ответил мужик.
Он встал с колен, увидел сидящих в машине милиционеров, насторожился, стал поспешно протирать испачканные грязные руки. Женщина тоже встала на ноги, они стрельнули взглядом на коляску мотоцикла и тем выдали себя, из нее торчали ничем не прикрытые кукурузные початки.
- А вам кого надо в Сереброве? – пытаясь прикрыть спиной коляску, спросила женщина.
Нам надо встретиться с молодыми людьми, которые содержат птицеферму, - ответил Степан Тихонович.
Клавдия Денисовна рассматривала женщину. Та  была одета в грязную болоньевую куртку, на ногах глубокие резиновые галоши. Голова покрыта серым клетчатым платком, лицо загорело до черноты, руки черные, грязные, с изуродованными работой пальцами, о таких говорят «руки как крюки».
 - Господи, как, наверное, тяжело жить в деревне, - подумала она, кажется, вступили в цивилизованный мир, расщепили атом, вышли в космос, а крестьяне и поныне не расстаются с лопатой.
Мотоциклист снова махнул рукой, теперь уже в сторону жены, что означало, баба есть баба, лезет с вопросами к милиции. Какое ее дело, спрашивают, значит надо, и с сердитым лицом снова сел на колени, продолжил монтировать колесо.
- Так говорите молодые, птицей занимаются, - отложив в сторону монтировку, мужик поднял глаза к небу, пытаясь вспомнить, кто в деревне содержит птицеферму, дело в том, что многие занимаются фермерством, а кто чем точно не мог припомнить.
- Так это же Холины, - снова вмешалась жена. – Она, Шура, молодая и красивая и брат Борис. Они и индюков разводят, и гусей, и разных других птиц.
- Как их можно найти? – теперь уже спросил Тошка.
- Да проще пареной репы!
Она поняла, коляска с кукурузой милиционеров не интересует. Мужа она своим авторитетом с полуслова задавила, тот молча топтался возле мотоцикла и не обращал внимания ни на жену, ни на милиционеров.
-Клуб как проедете, повернете вправо, третий дом под шиферной крышей будет Холиных.
Отъехав от мотоцикла, Серафимов, улыбаясь, спросил Тошку:
- Заметил, как баба спиной прикрывала коляску с кукурузой?
- Заметил.
- А почему думаешь?
Тошка пожал плечами, неуверенно сказал
- Черт его знает, может кукуруза ворованная?
- Точно, я обратил внимание, километрах в четырех мы проезжали кукурузное поле. Колхоз, помнишь на рынке, говорил тот чубатый парень, развалился, председатель куда-то сбежал, вот колхознички и растаскивают помаленьку колхозное добро.
Тошка, запрокинув голову, весело захохотал.
- Она даже куртку расстегнула, прикрывая коляску.
- Расстегнешь небось, в машине два милиционера, а он с краденой кукурузой, - тоже улыбаясь, сказал Серафимов


                Г  Л  А  В  А      14.

За неудачу с сережкой Жмаева уплатила Сычу мизерные деньги, положила на его ладонь три сторублевки и защелкнула сумочку.
- Это что, мосол бездомному кобелю? – скосил на нее глаза Сыч.
- Ты и этого не заработал. Я все видела из машины. Куда ты, глаза-то вылупив, пер прямо в лапы менту?
- Да он, сука, на меня из-за угла, как коршун налетел, - вяло защищался Сыч.
- Сам ты  из-за угла мешком пришибленный, водку только пить, а дело тебе доверить нельзя, ты знаешь, какую ценность ты упустил?
- Откуда мне знать?
- Вот, вот, откуда тебе знать, гольтепа чертова. Посмотри, на кого ты похож? Костюм я тебе спортивный купила, куда дел? Пропил? Да?
Сыч, тупо уставившись в пол, молчал.
Действительно, немногим более двух месяцев назад Жмаева ему, как отличившемуся при особом задании, в порядке поощрения, купила новый спортивный костюм.
А случилось это так:
Жмаева пригласила его встретиться в очередной раз. Встреча происходила прямо в машине. Это не очень понравилось Сычу, ему бы ее провести в столовой, там бы хозяйка обязательно накормила бы его, но он стерпел, упрекать не стал, что ни говори – работодатель, иногда платит неплохо, потому и нарываться не стал.
- Гада надо одного добить, - сразу перешла к делу Софья Петровна.
- Как добить? На мокруху я не пойду, для этого ищите другого. А вообще-то знаете, уважаемая Софья Петровна, - Сыч поерзал на сидении, будто приготовился к длительному разговору.
- Никто тебя убивать никого не заставляет.
- Ну слава богу, но тем не менее найдутся без меня. Еще будучи  в зоне, а может и до того, я теперь уже того не помню, где это было, - повел разговор Сыч, - я как-то видел по телевизору такую передачу про палача….
Софья Петровна насторожилась. – Сегодня Сыч уж больно осмелел или обнаглел, выходило так, что будто не она его пригласила для беседы, а он ее, особенно не нравилось, что он завел разговор о палаче.
- Вы не пугайтесь! – заметив настороженность Жмаевой, успокоил ее Сыч, - я вот к чему веду разговор. В «пресловутое» Советское время, вы меня, конечно, понимаете, слово пресловутое я заковычиваю, тоже были недостатки,  но слава богу не было богатых, следовательно не было и киллеров, убивать некого было, не было тогда и бомжей, жили все одинаково бедно, но ровно, а преступники были так же, как и сейчас, были жестокие и за неоднократное убийство их приговаривали к «вышке», то есть к расстрелу.
- Господи, куда тебя понесло? – Софья Петровна даже подняла в машине боковое стекло.
- К расстрелу приговаривалось не много, не более двадцати-тридцати человек, - не обращая внимания на Жмаеву, продолжал Сыч – Я имею ввиду по всему Советскому Союзу. Приговор в исполнение приводил один человек, а может два, не имеет значения, но главное, это были люди юридически грамотные и обязательно в офицерском звании. Так вот эти палачи приезжали в тот или другой город, где находился приговоренный к смертной казни. Ему, то есть палачу, выдавали всю документацию о преступлениях приговоренных. Он несколько дней изучал их дела. У него, наверное, это я уже так думаю, накапливалось зло за содеянное этими преступниками и потом он  с легкой душой приводил приговор в исполнение. Я к чему все это говорю, Софья Петровна, вы используете меня, сами понимаете, на очень грязной работе, мы не будем перебирать то, что я уже сделал для вас, но я совершенно не знаю кого и за что я наказываю,  не исключено, что ими могли оказаться добрые люди, у них, наверное, есть дети, а я бью им окна, причиняю им материальный ущерб и это все только для того, чтобы насытить вашу злобную страсть. Так вот отныне, - голос у Сыча окреп, даже слегка задрожал, - я требую полной информации от вас, кого и за что я наказываю, и еще…
- Откуда ты такой грамотный появился и к чему поешь мне эти свои байки? – не выдержав, перебила Сыча Жмаева.
- А грамотный я потому, уважаемая Софья Петровна, что в конце семидесятых успешно окончил Харьковский политехнический, там же, после института, работал на одном из заводов конструктором, а потом рухнул Союз, рухнул завод,  я от безделья начал пить, - Сыч провел себе по горлу ладонью, - и дальше сами знаете, тюрьма и пошло, поехало.
- Ты сам-то москвич?
- Коренной и квартира родительская, только их теперь нет. Ну, в общем, госпожа Жмаева, вы меня поняли, карты мне в руки и я ваш, а в слепую работать больше не буду.
- А вы не такой простой, как показалось мне на первый взгляд, - сказала Софья Петровна, - ну что же,  берите свои карты, я расскажу все.
И она рассказала о своих проблемах в офисе.
- Хорошо, теперь мне все понятно, Жалов забыл советский лозунг «старикам везде у нас почет». Теперь рассказывайте, что я должен делать?
- Делать ты должен вот что: тебе приходилось жить в деревне?
- Да мои дедушка и бабушка по линии матери жили в деревне, и я часто по целому лету жил у них.
- Ты помнишь, чем колхозники мазали оси в телегах, чтобы не скрипели колеса?
- Конечно, помню, мазутом.
- Вот такого мазута ты должен  достать килограмма два, чего бы тебе это не стоило, финансирую я.



                Г  Л  А  В  А     15.

Сереброво было небольшой деревней, всего в несколько улиц. Одним концом оно подходило огородами к небольшой речушке, другим упиралось в кустарниковый лес. Проезжая по ее улицам, Клавдия Денисовна отметила, что многие дома были нежилыми, смотрели на мир, точнее не смотрели, окна их были всплошную заколочены досками. Пробрались сюда и новые русские, построили двухэтажные особняки с высокими кирпичными заборами и железными воротами. Клуб действительно стоял посреди деревни, но у него были побиты стекла, сняты двери, даже крыша зияла темными провалами, не было нескольких шиферных листов.
- Боже мой, что же произошло с нашей деревней, неужто по всей стране так? – подумала вслух Клавдия Денисовна.
- Нет, не только так, есть и похуже, - услышав ее,  сказал Степан Тихонович. – У моих соседей по площадке родственники жили в хуторе где-то на Дону в Воронежской области,  так там перестала их обслуживать медицина, закрыли школу, закрыли магазин и оставили жить людей без средств существования, они покинули свои обжитые места и расползлись кто куда.

Дом Холиных нашли сразу, постучали в ворота, во дворе хором загоготали гуси.
- И собак не надо, - улыбнулся Тошка.
- Так они в древнее время Рим спасли. Помнишь? – с улыбкой спросил Степан Тихонович.
- Понятно, - ответил Тошка, - хотя не помнил, то ли учили это в школе, или кто-то рассказывал, историю он не любил, исторические даты совсем не помнил и по этому предмету у него в школе, и потом в институте, всегда были проблемы.
Громыхнула щеколда, и ворота открыл старик, высокий, худой, прямой как доска, на голове соломенная шляпа с деформированными полями.
- Проходите, вопросы мне не задавать, у меня плохой слух, - проговорил старик и молча повел их в дом.
- В этом доме кукурузу на мотоцикле не крадут и милиции не боятся, - шагая замыкающим среди четырех, - пошутил Тошка.
- Это уж точно ты заметил, - согласился с ним Серафимов, и оба сдержанно улыбнулись.
Клавдия Денисовна окинула взглядом двор. Большой п-образный сарай, крытый шифером, за изгородью разноголосо гоготала, кричала, кудахтала разная птица, прижавшись к забору задними колесами, стоял трактор, рядом с ним маленький грузовой автомобиль, тут же, у забора, были сложены клетки для птицы, на одной из них ярко выделялась прибитая красная доска.
Старик кивком головы указал на крыльцо, а сам тяжело шаркая ногами, пошел куда-то вокруг дома.
На крыльцо, видимо привлеченная шумом гусей и стуком ворот, вышла молодая симпатичная девушка. Увидев милиционеров, она от удивления раскрыла рот и быстро оглянулась назад, словно хотела убежать в дом, а потом передумала, остановилась.
- Вы Холина Шура? – поднимаясь на крыльцо, спросил Степан Тихонович.
- Да, я Холина Шура, откуда вы меня знаете и что вам от меня нужно? – девушка пришла в себя от испуга, теперь она смело окинула  взглядом поднявшихся на крыльцо людей и почти с возмущением продолжила, - я что, кого-то ограбила?
- Успокойтесь Шура, никого не грабили и мы к вам совсем по другому вопросу, - спокойно, снимая фуражку, чтобы этим жестом по возможности снизить официальный накал их визиту, - мы о вас знаем многое, знаем, что у вас есть брат Борис, знаем, что вы фермеры и разводите разную птицу, и еще мы знаем, что вы заочно учитесь на биофаке в одном из московских вузов.
- Здорово! Вы что, шпионили за мной?
- Нет, совсем не так!
Вел разговор только Серафимов, Тошка молчал и пожирал глазами хозяйку дома, Клавдия Денисовна тоже молчала, ей нравилось здесь все, непринужденный полушутливый разговор Степана Тихоновича, нравилась Шура, ее удивленное лицо и быстрый, как вспышка молнии, взгляд на Тошку.
- То, что вы Шура и у вас есть брат Борис, нам рассказали за километр от деревни ваши односельчане, а то, что вы студентка-заочница, нетрудно догадаться вот по этим конспектам и книгам по биологии.
Степан Тихонович кивнул на стоящий на крыльце стол, на нем лежали книги и обитый металлической сеткой гербарий.
- Вот уж истинно моя милиция меня бережет, удивилась Шура наблюдательности Серафимова.
- Истинно, истинно бережем, особенно таких красивых, как вы, Шура, - и повернувшись к Тошке, спросил, - как ты думаешь, Тоша, таких девушек от супостата беречь надо?
Тошка покраснел. Клавдия Денисовна заметила, как только к ним навстречу вышла Шура, Тошка резко изменился, подтянулся, одернул и без того ловко сидевший на нем китель, поправил фуражку, посуровел лицом и ту болтливость, что была в машине, с него словно ветром сдуло. И было от чего. Шура была действительно красивая девушка, высокая, стройная, каштановые волосы тяжелыми волнами лежали на плечах, такие же каштановые, под цвет волос, глаза, редкое сочетание в природе, приятно подчеркивало ее и без того яркую внешность.
- Они чем-то похожи с Тошкой, - подумала Клавдия Денисовна и вспомнила разговор на рынке тех двух мужчин, которые назвали деревню, где живут эти фермеры. «Как забыл, говорил тот, что постарше, ты еще увидел ту девку и пошутил, мне бы такую». Наверное и правда красота Шуры будоражила не одного молодого человека.
- Мы к вам, уважаемая Александра…, извините, как вас по отчеству? – начал  Степан Тихонович, но девушка, опередив его, сказала:
- Шура, просто Шура, рассказывайте ваши проблемы.
- Вы знаете, Шура, мы на работе и проблем, как мне кажется, у нас нет, а если они есть, то больше ваши, чем наши.
- Мои??? – удивилась Шура.
Серафимов не ожидая приглашения, сам взял стул, отодвинул его от стола, надел на голову фуражку, давая этим понять, что официальная часть разговора началась и начал задавать вопросы.
- Шура, у вас есть сережки старинной работы?
- Есть!
- Где они у вас?
- Лежат в комоде!
- Покажите нам их, пожалуйста!
- Без проблем, сейчас я вам их покажу! – и Шура ушла в дом.
Вышла она не сразу, ее не было около десяти минут. Подавая коробочку Степану Тихоновичу, растерянно пожаловалась:
- Сережка одна, второй, перевернула весь дом, не нашла.
- Вторая у нас, она-то и явилась причиной нашего визита в ваш дом.
- У вас?! Как она к вам попала?
- Вот об этом мы с вами сейчас и поговорим, только приготовьте нам, пожалуйста, чего-нибудь попить.
Шура поспешно ушла на кухню, и вскоре на столе стоял дымящийся чайник и четыре чашки.



               
.                Г   Л   А   В   А     16


- Хорошо, я достану  этой гадости ведро, а дальше что? – Сыч почувствовал, что ему предстоит выполнить очень грязную работу в прямом и переносном смысле.
- А дальше все очень просто. Вымажешь мазутом новую дверь Жалову и площадку вокруг двери в диаметре одного метра. Денег не жалей, - Софья Петровна сунула в руки Сыча пятьсот рублей.
Выходившего из машины Сыча Софья Петровна спросила:
- Сычем-то почему тебя зовут?  Ты кажется и не пучеглазый.
- Никто меня так не зовет, - с еле уловимой грустью ответил Сыч, - в детстве, когда жил в деревне, звали, по сычиному умел кричать, а теперь я для всех просто Иван, а для вас Сыч.
- А ну-ка крикни по сычиному?
Иван сделал рот трубой и тоскливо прокричал.
- О, господи, ужас-то какой! – в шутку перекрестилась Софья Петровна, захлопнула дверь и включила зажигание.

Результат работы Сыча превзошел все ожидания. Жмаева точно рассчитала NT проблемы, которые ожидают Жалова, но случившегося никто не мог предугадать, даже сам покровитель этих затей, дьявол.
Дело в том, что Жалов решил жениться, но неприятности последнего времени несколько потеснили это желание, пришлось временно отложить его.. Пока восстанавливал разбитые окна, менял пластиковую дверь на железную, утрясал   домашние дела, а потом не совсем ладилось  на работе, прошло какое-то время. И когда  кажется, все улеглось, решил привести в дом молодую жену.
- Поживу несколько месяцев в гражданском браке, а потом посмотрю, может и женюсь, - решил он.
Его будущей женой была молодая красивая студентка третьего курса одной из московских академий. Она была против гражданского брака, какое-то время противилась решению ее будущего мужа, но он, опытный кавалер, старше невесты на десять лет, всеми правдами и неправдами сумел уговорить ее, и она пришла к нему в квартиру и осталась.
Кто-то когда-то сказал умное образное выражение «Жизнь дала трещину» и эти слова подходят к очень многому в нашей жизни.  Кто-то кому-то изменил, кто-то кого-то обидел, да мало ли бывает случаев в жизни, и везде люди говорят «жизнь дала трещину» и попробуй эту трещину залатать, заварить, залепить чем-то, ничего не сделаешь, эта трещина будет расходиться все дальше и дальше и иногда доводит человека до самого непредсказуемого.
 Вот такая трещина появилась и в жизни Жалова. Он долго строил далеко идущие планы, много этим планам уделял внимания и времени, и вдруг эта трещина перевернула все в его жизни.
В гражданском браке с молодой красавицей он прожил всего одну ночь. Эта ночь, а так же и утро, перечеркнули всю его жизнь, даже потом, спустя несколько лет у него появился новый отсчет времени, так же как когда люди говорят, это было еще до войны, или нет, это было уже после войны. Точно так же у Жалова, все хорошее было до той ночи, а плохое стало после.
Была эта ночь главной и у Ивана, по кличке Сыч, но об этом позже.
У Жалова с вечера все шло хорошо и ничто не предвещало того, что с ним случится несколько часов спустя.
Приглашая к себе в квартиру свою будущую жену, а то, что она станет ею, пусть временной, но женой, у него не возникало сомнений, он решил устроить небольшой банкет, гостей не приглашал, считал такое важной семейное мероприятие лучше провести вдвоем. Купил хорошего вина и все то, что должно быть приложено к этому вечеру.
Они долго сидели за столом, тихо звучала музыка, кухонный телевизор, установленный на специальной тумбочке, изготовленной по спецзаказу Жалова, передавал концерт симфонической музыки, и все было прекрасно и жизнь, которая последнее время пощекотала происшествиями нервы Жалову, казалось для него, вошла в свое старое русло.
- Вета, милая Веточка, - обратился он неожиданно даже для самого себя, к девушке, - ты знаешь, только сейчас, только в эту минуту я решил сократить наш гражданский брак от четырех месяцев до двух. И знаешь почему?
- Не знаю и знать не хочу! – перебила его Вета, наш гражданский брак будет длиться всего одну ночь, а завтра, мой уважаемый муженек Жалов, отправимся в ЗАГС и подадим заявление.
- Веточка?!!
- Перестань Жалов!
Такой разговор возникал между ними не первый раз, он упорно хотел, по возможности, потянуть время, не оформлять брак, а она, наоборот, сопротивлялась.
Настоящее имя его будущей жены по паспорту значилось Светлана. Жалов от переполнявших его чувств, звал ее Ветой. А она  не хотела называть его по имени, называла Жалов, по казенному, как солдата, . В этом, по ее мнению, было две причины. Во-первых, он был старше ее на десять лет и соседа, живущего рядом с ее родителями, старше ее на десять лет, она называет дядей, а второе – не было любви у нее к этому человеку. Ей нравилась его квартира, его богатство, а он нет.
Жалову не нравилось такое обращение Веты к его персоне, не нравился ему и характер будущей жены, слишком была вспыльчива, если что не по ней, сразу  менялась в лице, раздувала тонкие ноздри, и ее красивое лицо становилось злым и неприятным.

Спать легли поздно и вот тогда, когда молодожены тешились в любви, в эти минуты Иван, по кличке Сыч, стараясь не пыхтеть, не сопеть и не греметь ведром, делал свое грязное дело по заказу Софьи Петровны.
Специально изготовленным из поролона квачом, он старательно густо вымазал мазутом сначала дверь, потом и пол, выложенный цветным кафелем.
- По такому полу и без мазута опасно ходить, - думал Сыч, - а теперь и совсем как по льду, наступишь и с копылков долой.
Закончив работу, Сыч постоял, подумал, куда девать инструмент и ведро, а потом принял решение
- Пусть останется на месте, - поставил все в уголок
, а сам тихонько, стараясь не стучать башмаками, вышел из подъезда.



                Г  Л  А  В  А    18.

-Дело в том, уважаемая Шура, - когда сели все за стол, - заговорил Серафимов. Потом вдруг прервал начатый  разговор, обвел всех взглядом, остановился на хозяйке дома, привстал, слегка поклонился, произнес, - извините, пожалуйста, сначала давайте  знакомиться.
- Давайте, - улыбнулась Шура.
Ей нравились эти люди: спокойный полноватый милиционер с майорскими звездами на плечах, пожилая молчаливая, за все время не проронившая ни слова, женщина, и красивый лейтенант. Она сначала старалась как-то не обращать на него внимания, но это оказалось выше ее сил, он все время притягивал ее взор к себе и, наверное, это потому, что лейтенант нарушая все приличия, почти не спускал с нее глаз.
- Я следователь прокуратуры Серафимов Степан Тихонович, вот эта женщина Клавдия Денисовна и наш сотрудник прокуратуры Антон Стрельцов.  Так вот, Шура, с этой сережкой у нас сложились некоторые трудности, дело в том что на нее претендует женщина, которая, видимо, на сережку не имеет никаких прав.
- Клавдия Денисовна, покажите нам вашу сережку, и вы тоже, Шура, выкладывайте свою, сейчас мы, наверное, во всем разберемся.
Щура положила на стол красивую, изготовленную из кожи, коробочку, на ее крышке золотом тиснен был какой-то вензель, что он означал, из присутствующих явно никто не знал, но ясно было то, что эта коробочка, точнее футляр, тоже являлся определенной ценностью. Клавдия Денисовна хранила свою сережку в коробочке из-под студенческого ромбика, когда-то ее покойный муж окончил горный институт, на выпускном вечере ему выдали инженерный ромбик. Ромбик куда-то затерялся, а футляр остался, вот в нем она и привезла сережку.
- Такс,  такс, - обрадовано проговорил Серафимов, лежавшие на столе сережки, как две капли воды были похожи. – Сомнений нет, это родные сестры, но нам, вернее мне, как следователю, придется поработать и выяснить, например, как она могла пропасть из вашего дома, и как оказалась в желудке индюка, которого купила вот эта женщина. И потом из-за этой сережки разгорелся спор, на нее, как я уже сказал, претендует еще одна женщина и вообще вопросов много, будем искать на них ответы
- Во-первых, вы замужем? – спросил Серафимов Шуру.
- Нет, я не замужем!
- Теперь, извините, может быть, у вас есть дети?
- Нет, у меня нет детей, я живу одна, но  через стенку живет мой брат и у него есть четырехлетний сын.
- Этот сын бывает у вас?
- Конечно, мы фактически с братом живем одной семьей, и его сын Вовка каждый день пропадает в моей половине.
- Хорошо, где вы храните драгоценности?
- В комоде, но знаете, я не  считаю эти сережки драгоценностью, а других украшений и золота у меня нет, и еще я вас поняла, следующий вопрос будет такой, доступен ли этот комод для моего племянника Вовки, отвечу, да доступен.
- У вас завидное логическое мышление! – похвалил Шуру Степан Тихонович, - вам бы не преподавать биологию, а работать у нас в прокуратуре.
- Спасибо, я считаю, что вы мне сделали комплимент, но знаете о воспитании у нас с вами совершенно разные понятия. Вы ловите и воспитываете воров, бандитов, моя цель воспитать детей так, чтобы они не попадали потом взрослыми к вам.
- Браво, Шура, один ноль в вашу пользу, с вами трудно не согласиться, а теперь, пожалуйста, вы можете привести сюда вашего племянника?
- Конечно, сейчас приведу.
- Минутку, остановил Шуру Серафимов, - сделайте так: положите сережки на место в комод и осторожно спросите его брал он их или нет, если вы спросите без угрозы, он обязательно покажет, куда он выбросил сережку. Действуйте, а мы подождем.
Вскоре Шура привела племянника в свою половину дома, а через несколько минут они вышли из дома, Вовка бежал впереди тети, соскочил с крыльца и бегом направился на птичий двор.
- Все ясно, следствие закончено, осталось формальная часть, - проговорил Степан Тихонович
Удивительно было и то, что точно так сказала, будто подслушала следователя, вернувшаяся с птичьего двора Холина Шура.
- Все ясно, следствие закончено, оказывается, этот вреднючий Вовка стащил из комода сережку и выбросил ее в корыто, в котором мы кормим индюков, один из них и проглотил ее, а мы с братом продали его вот этой женщине, - Шура показала на Клавдию Денисовну. Как только вы поднялись на наше крыльцо, мне сразу показалось, что я где-то видела эту женщину, теперь вспомнила, на рынке.
- Молодец! – снова похвалил Шуру Серафимов и все же я не боюсь повториться, ваше место на юридическом, и появись у вас такое желание, мы  с Тошей помогли бы вам в этом, правда, Тоша?
- У Шуры растерянно забегали глаза, о каком.Тоше идет речь, она не поняла.
- Простите, о ком вы говорите? – с недоумением спросила она Степана Тихоновича
- Ах, извините, мы забыли во время знакомства пояснить вам некоторые неточности. Дело в том, что Антона друзья и близкие, в том числе и мы с Клавдией Денисовной, зовем его просто Тоша, советуем и вам в случае нашего дальнейшего пребывания в вашем доме, называть его так же.
- Спасибо! – Шура смерила глазами сидевшего за столом Антона.
- Да, я мог бы поговорить с папой о переводе из педагогического к нам на юридический, -слегка неуверенным от волнения голосом, пообещал Тошка.
- Шура, слушайте меня внимательно, я расскажу вам о ваших сережках, - продолжил беседу следователь Серафимов. – Вы даже представить себе не можете, какую ценность вы храните в своем доме, - и он рассказал ей все то, о чем ему поведал ювелир Давид Соломонович.
По мнению антикваров, в начале двадцатого столетия такими сережками государь император Николай второй отметил день рождения блиставшей тогда звезды на театральном небосклоне, талантливейшей и красивейшей балерины Матильды Пшесицкой, любимице, а может и любовнице, бог их знает, попробуй разберись, что творилось в этих венценосных семьях, дело-то было точно сто лет назад, она вхожа была в Зимний дворец, ей дарили несметное количество золотых украшений и историкам точно известно, что все эти богатства Матильда спрятала где-то в тайниках нашей необъятной России. Но это просто приложение к информации, главный вопрос, Шура,  состоит в том, что если вы, конечно, знаете, то расскажите, пожалуйста, как в вашу семью попали эти сережки. Хочу предупредить вас заранее, это к делу не относится, мы отлично знаем, что вы не воровали сережки у Матильды Пшесицкой, и нас беспокоит единственно то, что если верить каталогам, ваши сережки, как я уже говорил, представляют огромную ценность. Конечно, я не могу назвать цену, но единственная наша цель обезопасить вас, только поэтому и ни по чему другому, интересует нас история ваших сережек.
- Я знаю, каким путем они полпали к нам в семью, - сказала Шура.
- Тогда, пожалуйста, подогрейте нам еще чаю и расскажите, - попросил Степан Тихонович.



             Г  Л  А  В  А     19.

Случилось так, что  молодожены Жаловы провели в постели почти бессонную ночь, проснулись поздно. Вета, глянув на часы, ахнула. Она, оказывается, опоздала на первую пару занятий в институте. Это опоздание было не первым, ее уже предупреждал преподаватель, что если она по-прежнему будет относиться несерьезно к занятиям, он пообещал принять какие-то меры. Какие это будут меры, Вета не знала, но знала хорошо с преподавателями ссориться опасно, как говорят остряки в институте, целоваться с тигром никакого удовольствия, а риск большой.
- Жалов, я опаздываю, - объявила Вета и заметалась по квартире, сбегала в ванну, потом натянула на себя нижнее белье, верхнюю одежду, на завтрак времени не оставалось.
Жалов лежал в постели и любовался своей женой, у нее была стройная спортивная фигура, длинные ноги, красивые руки, русые волосы до самых плеч мешали торопливым движениям, и Вета каким-то необычно грациозным движением головы встряхивала их, и от этих движений у Жалова замирало сердце от умиления к ней.
- Жалов, пока, целую! – одевшись, Вета не подошла к лежавшему под одеялом мужу, послала ему воздушный поцелуй.
- Удачи, милая! – Жалов сделал жимок рукой, что означало он ее любит и желает ей счастья.
Вета открыла дверь, шагнула на площадку и вдруг ее дикий вскрик, как пружиной подбросил Жалова с постели. Забыв, что  обнаженный, он метнулся к двери и увидел: в полумраке его жена ползает на карачках по площадке, пытается встать, но почему-то ее руки и ноги расползаются по сторонам, она беспомощно шлепается на живот и отчаянно кричит нехорошим, будто она тонет в воде, голосом.
- Что с тобой, Вета? – испуганно прохрипел Жалов. Ступив на площадку, он неожиданно поскользнулся и шлепнулся сначала на колени, поспешно хотел встать на ноги, но снова поскользнулся и теперь уже распластался всем телом на полу.
Первой на крик из своей квартиры вышла соседка, пожилая женщина, жившая прямо напротив квартиры Жалова. Она перешла в этот дом недавно, ей купил однокомнатную квартиру сын, работающий нефтяником где-то на севере. Выскочив на крики, старуха сначала даже не поняла, что происходит на площадке, а потом присмотрелась, от удивления раскрыла рот.
Молодая женщина, визжа,  ползает на четвереньках по какой-то вонючей коричневой жидкости, а рядом с ней барахтается на спине совершенно голый мужчина.
- Господи сохрани и защити нас царица небесная, человек-то, в чем мать родила, срам-то какой, не приведи господи, - старуха так и стояла с раскрытым ртом, бегло крестилась и пятилась назад, спиной уперлась в закрытую дверь своей квартиры. Защелкали замки других квартир, вышло еще несколько человек….
А дальше следственным органам рассказывали соседи по площадке. Они как и старуха, сначала услышали дикие крики женщины.
- Вы знаете, я настолько растерялась, - рассказывала молодая женщина, - что в первые минуты, казалось, лишилась дара речи, во-первых в подъезде стоял удушающий запах, и второе – по полу площадки, измазанный какой-то коричневой жидкостью, лазили двое: молодая девушка и, извините меня за нескромность, совершенно голый сосед Жалов. Боже мой, вы не представляете эту картину, как это страшно, хотела кричать, звать кого-нибудь на помощь, но когда из квартир вышли сами, двое мужчин помогли подняться девушке, вытащили и Жалова и здесь, как мне кажется, случилось самое непредвиденное, девушка шагнула к Жалову, размахнулась и залепила ему измазанной рукой пощечину.
- Получай, гад! – зло выкрикнула она, - ты, наверное, делаешь людям гадости, они тебе платят тем же, и запомни дядя Жалов, моя нога никогда не переступит порога твоего дома
Девушка повернулась к стоявшим на площадке людям, попросила:
 - Пожалуйста, помогите мне кто-нибудь умыться и переодеться.
А Жалов будто сошел с ума, ему бы быстренько в свою квартиру, а он начал материться, обзывать всех козлами и даже пытался наброситься на мужчин с кулаками.

Ни в этот, ни на второй, ни на третий день Жалов на работу не выходил, но зато в офис его сосед, мужчина, на которого Жалов бросался с кулаками, принес на него жалобу с десятью подписями, соседи по площадке жаловались на недостойное поведение их соседа.
«Уважаемые господа предприниматели, - писал корявым, не очень грамотным почерком, кто-то из соседей, - господин Жалов, ваш товарищ и бизнесмен, живущий в нашем подъезде, оказался беспардонным грубияном и отъявленным матерщинником. Три дня назад ему кто-то измазал дверь и площадку перед дверью мазутом, а он, обезумев от злости, бегал голым по площадке, оскорблял всех нас, его соседей, обзывал козлами и набрасывался с кулаками. Мы считаем поведение вашего товарища преступным и подлежит наказанию с вашей стороны. Мы также считаем, он компрометирует вас своим поведением, и каждый может подумать о том, что не дай бог, все разбогатевшие бизнесмены начнут вот так голыми бегать по подъездам и что нам тогда делать бедным и обездоленным? А потом закрылся в своей квартире и не выходит вот уже трое суток. На стук отвечает бранью, у него гремит музыка, иногда он орет песни, похоже, что сошел с ума. Вызывали участкового, тот постучал ему, Жалов и милиционера послал куда подальше.
Отмывать площадку от мазута работники домоуправления отказались, они тоже бранили нас, всех жильцов подъезда, и слушать не хотели, что мы к этому не имеем никакого отношения. Потому и просим  вас, уважаемые господа бизнесмены воздействовать на своего собрата по офису, принять какие-то меры, чтобы он в дальнейшем вел себя достойно и не подводил бы к срамоте ни себя, ни нас».
Софья Петровна ликовала, несмотря на свой преклонный возраст, она нашла метод, как наказать молодого преуспевающего бизнесмена. Дело в том, что Жалов целую неделю не появлялся в офисе, а потом пришел злой, неухоженный, заросший щетиной, переадресовал куда-то свои акции и не попрощавшись, ушел из конторы.


             Г  Л  А  В  А    20.

- Эти сережки в нашей семье хранятся около ста лет, - Шура отхлебнула чай, несколько помолчала, задумчиво смотря куда-то в верхний угол крыльца. Клавдия Денисовна проследила за ее взглядом и увидела довольно  драматическую картину. Небольшая муха попала в паутину , она видимо влетела туда недавно, была еще полна сил, отчаянно билась, старалась изо всех сил вырваться из смертельной ловушки, а хозяин этой ловушки, расставив ноги, покачиваясь на паутине, ждал, когда пленница выбьется из сил, притихнет, и тогда он безжалостно вонзит в нее свой смертоносный кинжал.
Шура встала из-за стола, осторожно освободила из паутины муху, снова села за стол и продолжила прерванный мухой разговор.
- Историю об этих украшениях мне рассказала незадолго до смерти моя прабабушка. Она прожила долгую жизнь и умерла в возрасте девяносто четырех лет, мне было тогда всего восемь, но я хорошо помню все, что она поведала мне о своей жизни. Моя прабабушка, я лучше буду называть ее так, как звала при ее жизни, бабушка. Родилась она в обедневшей дворянской семье и жила в молодости в маленьком городке  на берегу Дона, где-то в Воронежской губернии. Рано лишилась родителей, но успела при них окончить, Тосно не могу сказать, то ли  реальное училище, то ли гимназию. Я, конечно, не знаю, как в царской России дело обстояло с работой, но ей, якобы, кто-то из бывших друзей отца, работающего в Земской управе, написал рекомендательное письмо, помог  устроиться гувернанткой к богатому купцу первой гильдии Прохорову. Он был баснословно богат, построил крупный по тем временам маслобойный завод, подвел к нему семикилометровую ветку железной дороги с высокой насыпью и железным мостом через небольшую речку. Жил с семьей Прохоров в большом двухэтажном доме с мраморными колоннами, выписанными, по словам бабушки, из-за границы. Жена, дородная купчиха в полном смысле этого слова, но как говорила бабушка, женщина высокообразованная, добрая,  с хорошими манерами, воспитанная в купеческой семье к бережливости и любви к Богу. У Прохоровых было двое детей старшая дочь Евгения и сын Юрий, живший за границей. Замужняя Евгения с мужем и пятилетней дочерью жила с родителями.
Моя прабабушка Екатерина Игнатьевна, по мнению моих родителей, была необыкновенно красивой, хорошо играла на рояле, пела и в совершенстве владела французским языком. Прожив около года в купеческой семье, гувернантка Катюща, так звали ее Прохоровы, казалось и не стремясь к этому, нажила высокий авторитет и доверие, ее считали членом семьи, но самое главное случилось осенью шестнадцатого года, ровно за год до Октябрьской революции, из-за границы приехал на побывку молодой купец Юрий и с первого взгляда влюбился в гувернантку, и сережки, которые он привез в подарок сестре Евгении, с разрешения родителей, были подарены Катюше.
Вот так и вошли в наш дом, как вы говорите, антикварные ценности, а с моей точки зрения, безделушки, недаром их ни я, ни моя мать, наверное и бабушка,  никогда не надевали в свои уши, а у меня, к вашему сведению, дорогие мои гости-сыщики, для этого даже не проколоты уши, - и Шура, подняв каштановую прядь волос, дернула себя за мочку уха.
- Что потом случилось дальше, наверное, вам рассказывала бабушка? – тихо спросила Шуру Клавдия Денисовна. Степан Тихонович, откинувшись на спинку стула, прикрыв глаза, внимательно слушал Шуру, Тошка не сводил с рассказчицы глаз, казалось, он почему-то нервничал, сидел неспокойно, то и дело лазил в карман, доставал носовой платок, протирал им руки, и со стороны несведущий человек по поведению лейтенанту поставил бы отрицательную оценку.
Шура словно и не смотрела в сторону Тошки, но краем глаз уловила волнение лейтенанта, поняла причину его нервозности, сначала это смешило ее, а потом почувствовала, что ей нравится его волнение , и удивительно было то, что она вдруг почувствовала, что это волнение передалось и ей, у нее тоже, как и у  Тошки, стали потеть руки и начал срываться голос. Шура отпила чай, несколько секунд молчала и когда поняла, что справилась с волнением, заговорила снова.
- А дальше события у бабушки пошли по тому руслу, по которому в то смутное время шло у  миллионов людей. В семнадцатом году в Россию пришла революция.  Купец Прохоров был, наверное, очень умным и дальновидным человеком, за три месяца до судного дня для царской России, я имею в виду Октябрьскую революцию, выехал всей семьей за границу, а гувернантке Катюше посоветовал переехать куда-нибудь в деревню, устроиться учителем и пережить там лихие времена. Она так и поступила, а в девятнадцатом году в их деревне остановился на несколько дней эскадрон, или как он там тогда назывался, отряд красных конников. Командовал  этим отрядом бывший царский офицер поручик Костя Жданов. Через неделю, скорый в своих решениях, красный командир увез из деревни в военной двуколке красавицу учительницу Екатерину Игнатьевну, а в двадцатом у них родилась дочь Ксения, моя родная бабушка, ей теперь за восемьдесят, у нее прекрасное здоровье, живет с дочерью, то есть с моей тетей в Белогородской области. Как-то так сложилось, сережки обошли мою маму, а потом, знаете, из рассказов стариков, молодежь того времени не стремилась к украшениям, да еще к золотым, идеология была другая, ненавистники могли припечатать ярлык преклонения к западу или как пережиток аристократизма. Больше говорили о работе, о новостройках, о строительстве социализма и постепенному переходу к коммунизму. Наверное, не полным будет мой рассказ, если я не скажу вам о том, что в тридцать седьмом году волной сталинских репрессий был подхвачен и  смыт бывший поручик царской армии, а в тридцатых, боевой командир кавалерийской дивизии, муж моей прабабушки Костя Жданов. По рассказам бабушки Екатерины Игнатьевны, ее муж был не только боевым командиром, он умел заглянуть за горизонт и увидеть там то, чего не видели другие. Я к чему это говорю Они с бабушкой прожили в мире, любви и согласии восемнадцать лет, и он не посчитался с этой любовью, поняв, что ему не устоять на шаткой сталинской политике, порвал ради любви всякие семейные отношения, якобы за неверность, фиктивно развелся с бабушкой, отослал ее в деревню, и тем спас ее от тюрьмы, а может быть и от смерти. Через три месяца после развода, Жданова арестовали и, потом уже бабушка узнала, спустя много лет, расстреляли.
Шура, вы удивительно хорошо знаете историю своей прабабушки, как вам удалось это запомнить? – спросил Степан Тихонович.
- Очень просто, - ответила Шура. Во-первых, я очень люблю историю и все то, что когда-то рассказывала мне бабушка, у меня хорошо отложилось в памяти, и потом я много читала о революции, а когда стала взрослой, попробовала все это переложить на бумагу.
- Вы пишите? – спросила  Клавдия Денисовна.
- Да нет, как вам сказать, проба пера, а заниматься-то этим особенно некогда. Институт, хозяйство вон какое, - Шура махнула рукой в сторону двора.
- Вы с такой любовью рассказали историю своей прабабушки, - снова заговорил Степан Тихонович. – А не сохранилась ли у вас ее фотография?
- Сохранилась!
- Покажите ее нам, пожалуйста!
- С удовольствием, - согласилась Шура и ушла на несколько минут в дом.
Сидевшие за столом у остывшего чая переглянулись
- Вы знаете, Клавдия Денисовна, - сказал Серафимов, - такую девушку, как Шура, я в жизни встретил в первый раз, своим обаянием и редкой способностью изложить то, что поведала нам она, вывело меня из душевного равновесия.
- Меня тоже, - согласилась со следователем Клавдия Денисовна и посмотрела на Тошку. Тот молча рисовал пальцем какие-то каракули на крышке стола.
Вскоре вышла Шура и положила на стол старый, обтянутый кожей, альбом, с отделанными для прочности медью углами и такой же, блестевшей желтизной, застежкой.
- Вот моя бабушка, Екатерина Игнатьевна и ее муж Константин Иванович Жданов, - раскрывая на нужной странице альбом, сказала Шура.
Сначала альбом взял Степан Тихонович, скользнул взглядом по фотографии, так же бегло кинул глазами на Шуру, передал альбом Клавдии Денисовне. Та еще до этого достала из сумочки очки, присмотрелась, на  фотографии стояли двое: высокий военный в буденовке, с ремнем через плечо, слева на поясе висела сабля, справа в деревянной кобуре, наган, а рядом с военным, Клавдия Денисовна не поверила своим глазам, стояла Шура, только одета была не по современному, а в ту одежду, которую носили в двадцатые годы прошлого столетия.
- Шура, это вы? – удивленно спросила Клавдия Денисовна.
Шура ждала такого вопроса. Она знала, что поразительно похожа на свою прабабушку.
- Конечно это не я, сказала Шура, - но мне очень приятно такое совпадение моей внешности с прабабушкой, она прожила долгую жизнь, воспитала свою дочь, помогла в воспитании своей внучки, то есть моей мамы и успела сделать кое-что для меня.
- Интересно, чего это? – спросил Серафимов.
- Она научила меня французскому языку!
- Вы говорите на французском? – спросил Шуру осмелевший Тошка.
- Да! Может быть и не в совершенстве, но у меня есть время и я надеюсь заполнить этот пробел.
В общем так, уважаемые женщины, - складывая в папку разложенные на столе свои, так и  не пригодившиеся, бланки опроса, проговорил Степан Тихонович, но нам, Шура, придется с вами встретиться еще раз, только не здесь, а у нас в прокуратуре.
- Я вас не понимаю! Почему? – удивилась Шура.
- К сожалению, как я уже говорил, на вашу сережку претендует еще одна женщина, и претендует серьезно, через прокуратуру, и наша с вами обязанность доказать ей ее ошибку, а для этого мы обязаны встретиться  с ней в прокуратуре. Так что через два дня Тошка, извините, Антон, приедет за вами на машине и подвезет вас до Москвы. Сережку, конечно, мы забираем с собой. Антон, ты согласен приехать за Шурой? – весело улыбаясь, спросил Степан Тихонович.
- Так точно, товарищ майор! – щелкнув каблуками, весело ответил Тошка.
- Шура, а вы согласны?
- Так точно, - неожиданно для самой себя, повторила за Тошкой Шура.
- У, какие мы все стали военные, 0 совсем  уж веселясь, пошутил Серафимов и кивнув на прощанье Шуре, сказал, - так что до встречи через два дня.
Шура проводила «гостей» за ворота и долго смотрела вслед отъезжающей машине, пока она не скрылась за углом клуба.









                Г  Л  А  В  А     21.

За  хорошую «работу» Софья Петровна Сычу выдала премиальные, сверх договорной цены добавила еще стодолларовую купюру, потом протянула ему  целлофановый пакет, где лежал спортивный костюм синего цвета с множеством различных цветных украшений.
- За серьезное отношение к своему делу, - вручая деньги и костюм, похвалила она его.
- Спасибо на добром слове, - принимая подарок с деньгами, поблагодарил ее Сыч. – Мне то что, платили бы деньги, я не только мазать мазутом подъезды, я готов в институте читать лекции по гинекологии.
- Не хами при женщине, - почти грубо цыкнула на  него Жмаева.
- Это при вас-то? – скосил глаза на подельницу Сыч, - при вас можно все, при вас не только острить про гинекологию, можно материться, ругать бога и восхвалять сатану, при вас можно делать всякие разные гадости людям и совсем забыть про порядочность и доброту.
Сыч толкнул плечом дверь и вылез из машины. За деньги, полученные от Жмаевой, он уплатил за телефон, купил кроссовки к спортивному костюму, не выдержал, зашел в магазин и купил бутылку водки, круг колбасы и буханку хлеба, решил все же обмыть удачный заработок. После первой бутылки была и вторая, а может и третья, он не знает, сколько выпил в этот день. Перед вечером, окончательно осатанев от выпитого,  вышел на перекресток улицы и кричал на проходивших мимо него людей:
- Всех измажу мазутом, мать вашу так, окна  повышибаю, деньги бы только платили, да я вас, в печенки, селезенки, в гроб загоню!
Через полчаса его скрутили милиционеры, переночевал в милиции, а на второй день суд присудил за хулиганские выходки пятнадцать суток Это нисколько не огорчило Сыча, в милиции бесплатно кормили хлебом, правда жестко было спать на голых нарах, но зато заставляли делать добрые дела: подметать улицы, помогать строить во дворе детские площадки, никто его не заставлял бить окна или ломиться в дверь к пожилым людям, изображая бандита или насильника. Пятнадцать суток это не один час и не один день, это очень много времени, чтобы подумать о себе, л прожитой жизни и Сыч, по фамилии Крюков Иван, бывший студент и бывший конструктор, крепко задумался, что он сделал полезного в своей жизни.
- Ни себе, ни людям, - вслух подумал он, лежа на нарах, при тусклом свете защищенной металлической сеткой, электрической лампочки, - а впрочем людям-то я как раз наделал столько гадостей, что меня бы они осудили не на пятнадцать суток, а на всю жизнь. Достаточно того, что последнее время связался с какой-то проходимкой Жмаевой, бил по ее указанию окна за деньги, мазал мазутом двери, да мало ли творил неприятностей и все почему? Это она, гадина, испачкала меня и мою душу, мою совесть. Все, выйду отсюда, брошу пить, при встрече набью морду Жмаевой и убегу из Москвы куда-нибудь к черту на кулички, и начну жизнь с чистого листа.
Так думал Сыч, думать-то думал, а на деле не получилось, снова встретился с ненавистной подельницей и пошел на последнее, по ее распоряжению, дело, да на какое, теперь уже совсем преступное, влетел в объятия мента, спасибо сработал инстинкт самосохранения, пошел на таран и тем спас себя от тюрьмы.
После того неудачного ограбления, Сыч завязал с выпивкой, неделю сидел дома голодный, грязный, но спокойный. Он принял твердое решение продать квартиру и уехать из Москвы. Так и поступил.
А через два года в одной из газет районного масштаба в Курской области появилась небольшая статья под заголовком «Не так уж плохо и в деревне». В ней говорилось о бывшем конструкторе, а ныне фермере Иване Васильевиче Крюкове. Приехал из Москвы, арендовал в колхозе десять гектар земли и успешно развивает вместе с женой фермерское хозяйство.
- Иван, чего ты уехал из Москвы? – спросил его как-то сосед, - там, говорят, меньше пятнадцати тысяч не зарабатывают.
- Не всем там хорошо, -  уклонился от прямого ответа Крюков, - одни зарабатывают может и тысячи, а другие сшибают копейки, главное работать надо, мы вот с тобой и не в Москве, а живем как люди.











             Г  Л  А  В  А    22.

Когда Клавдия Денисовна через два дня шла в прокуратуру, она и предположить не могла, что там ей придется перенести некоторое унижение.
На улице шел дождь, прохожие, прикрываясь зонтиками, обходя лужи, спешили по своим делам. Одни торопились к станции метро, другие, наоборот, выскакивали оттуда, хлопали зонтами, раскрывая их, и бежали в обратном направлении.
В коридоре прокуратуры Клавдия Денисовна увидела Софью Петровну, она сидела на диване и задумчиво смотрела на плачущие дождем окна. Увидев входившую Клавдию Денисовну, резко дернулась, будто ее ударило электрическим током, гордо подняла голову, смерила вошедшую брезгливым взглядом и не без ехидства заговорила:
- Ну что, достукалась, уважаемая, как тебя я уж и затрудняюсь назвать, на старости лет начали таскать по прокуратурам, как последнюю воровку.
Клавдия Денисовна молчала, она бы и даже в том случае молчала, если бы не знала того, что ей известно на сегодняшний день. «Воровка» поняла, что Жмаева не знает о том, что нашлась настоящая хозяйка сережки, поняла и то, что Жмаева считает Клавдию Денисовну вызвали в прокуратуру в качестве ответчика, а ее как истца. Поняла и то, что Софья Петровна торжествует и уверена, что пройдет совсем немного времени и следователь вручит ей драгоценную сережку, а кухарку пристыдит за воровство и неизвестно, как развернется дело, могут привлечь ее и к уголовной ответственности.
   Клавдия Денисовна молчала, конечно, оскорбительное «воровка» слегка ущипнуло ее за нервы и надо бы хорошенько хлестануть достойным ответом зарвавшуюся праведницу, но но она была выше этого, потому и перемолчала, а потом как бы они выглядели со стороны две совсем немолодые женщины в стенах прокуратуры, сцепившиеся в брани, оскорблениях, унижениях друг друга и еще зная характер Жмаевой, с ней вообще связываться где бы то ни было, представляет определенную опасность.
Прошло несколько минут, в коридор прокуратуры шумно ввалились Тошка и Шура. Тошка был одет в гражданскую одежду, на нем была кожаная куртка, джинсы, с непокрытой головой, пока бежали от машины до прокуратуры, дождь успел намочить ему голову, и его пышные волнистые волосы теперь кольцами прилипли ко лбу, от чего он показался Клавдии Денисовне еще более красивым, похожим на озорную девчонку. Они были чем-то возбуждены, что даже в первое мгновение не заметили Клавдию Денисовну, Шура полыхала румянцем и выглядела очень красивой.
- Он вошел в аудиторию, сел за стол, лысый, носатый, - рассказывала о чем-то Шура, посмотрел на меня, спросил:
- Вы девушка, Дубинина?
- Нет, говорю, я Холина!
- Странно, а вы вот здесь у меня…, он вдруг замолчал, близоруко щурясь, осмотрел аудиторию, притихших студентов, захлопнул журнал и глухо проговорил,  извините, я, кажется зашел не в ту  аудиторию, - и как только за ним захлопнулась дверь, группа взорвалась от смеха.
Хохотал и Тошка. И только потом они увидели сидящих в разных местах Клавдию Денисовну и незнакомую им женщину.
- Клавдия Денисовна, вы уже здесь? А мы с Шурой задержались, машина не заладилась, - будто извиняясь, пожаловался Тошка.
Софья Петровна кинула быстрый взгляд на вошедших молодых людей, она поняла, что они знакомы с Клавдией Денисовной, и е было это крайне неприятно, почувствовала, во всяком случае не ожидала такого начала в прокуратуре, как бы то не было, она писала заявление следователю, она истец, и ей должно быть оказано какое-то предпочтение, а не этой вороватой старухе и непонятно, чего тянет волынку этот следователь, должен давно пригласить ее в кабинет, а он закрылся и сидит там как сыч,… Софью Петровну внутренне передернуло о воспоминании об этом пьяном шарлатане Иване Крюкове, наверное, не к добру, только и успела подумать она, и вдруг раскрылась дверь, показался следователь и тихо, словно в коридоре сидели нервнобольные люди, пригласил
- Сероглазова, Жмаева и вы, молодые люди, прошу зайти в кабинет.
Жмаева встала с дивана и внимательно окинула глазами длинный коридор, женщин кроме нее и Лагуты, не было. Значит Сероглазова, это Клавдия Денисовна, и у нее еще больше испортилось настроение.
- Да какая разница, - успела подумать она. - Лагута или Сероглазова, дело не в этом, дело в том, что проработала у меня почти два года и не сказала, что заменила фамилию, значит, они всегда были разными людьми, никогда не были подругами, и выходило так, что эта самая Сероглазова никогда не доверяла ей и молчала. Да, наверное, я была неправа, я думала только о себе, о своем богатстве и совсем не интересовалась жизнью даже близких мне людей.
- Антон, пригласи, пожалуйста, понятых, - стоя у двери, попросил следователь молодого парня.
Антон извинился перед девушкой, выскочил из прокуратуры и через несколько минут вернулся, приведя с собой двух понятых: седовласого мужчину с авоськой в руках и молодую женщину. Женщина, видимо, была впервые приглашена в такое серьезное учреждение, робко переступила порог, настороженно смотрела на присутствующих.
В кабинет следователя Софья Петровна вошла последней.
- Садитесь, господа, или как вас теперь, и не поймешь, кто есть кто. Одни господа, а другие остаются товарищами, - миролюбиво  заговорил следователь Серафимов. – К нам в прокуратуру поступило заявление от госпожи Жмаевой Софьи Петровны о том, что у нее была похищена ее домработницей Клавдией Денисовной Лагутой, то есть Сероглазовой, ценная сережка. В результате проведенного расследования выяснилось, что сережка является собственностью хозяйки птицефермы Холиной Александры Васильевны.
Сделав небольшую паузу, следователь предложил:
- Александра Васильевна и вы, Клавдия Денисовна, выкладывайте на стол сережки для опознания. Прошу подойти к столу понятых, и вас, Софья Петровна.
Все  сгрудились вокруг стола, сомнений не было, сережки однозначно были похожи друг на друга и ни у кого не вызвало сомнения, что это не подделка.
Следователь Серафимов положил сережки в футляр, подал его Шуре и, посмотрев на Жмаеву, объявил:
- Так что уважаемая госпожа Софья Петровна дело по вашему заявлению мы закрываем, сами понимаете, нет никаких оснований для дальнейшего расследования.
Софья Петровна, выйдя из прокуратуры, догнала Клавдию Денисовну, резко дернула ее за плечо, зло прошептала:   
- Дура набитая, это через тебя я потеряла деньги. Неужели ты думаешь, что эта деревенская птичница оценит твое благородство? Я ненавижу тебя и будь ты…, - Жмаева круто повернулась и, громко цокая каблуками, почти бегом сбежала с лестницы.
Клавдию Денисовну целая тирада Жмаевских оскорблений даже как-то не очень обидела. Ей приятно было то, что в истории, связанной с сережкой, она встретилась с прекрасными людьми, со следователем Степаном Тихоновичем. В его порядочности она не сомневалась, знала наверняка, Жмаева обязательно предлагала ему взятку, и он явно отказался. И слава богу встретилась и познакомилась с лейтенантом Тошкой, с Шурой, они прекрасные молодые люди и ей кажется, что они не обойдут стороной друг друга, а наоборот влюбятся, поженятся, построят хорошую семью и все это будет потому, что Клавдия Денисовна не клюнула на удочку Жмаевой, пошла против нее и теперь вот все будет хорошо.

               



                Г   Л   А   В   А      23.

Когда-то давно, столетия назад, а может и больше, бородатый славянин, в холщовой одежде и лаптях, увидев плюющего в колодец мальчика, строго сказал
- Эй, отрок, не погань кладезь, испить придется.
.С тех далеких времен и бытует такая поговорка. Многие прислушиваются к ней и не делают того, о чем предупредил мальчика славянин, а другие вопреки предупреждению, часто нарушают и плюют.
Не прислушалась к этой поговорке и Софья Петровна. Она знала себя, знала, что умеет делать деньги, и что, учитывая сегодняшний день, деньги решают все. Они защитят и от дурного человека, они помогут пойти против сильных, незаконным путем перескочивших через человеческое горе, сделают все, что только доступно желанию человека.  И уж не думала тогда, несколько месяцев назад, оскорбляя свою давнюю подругу Клавдию Денисовну, что пройдет совсем немного времени и им снова придется столкнуться, только совершенно по другому случаю. 
Прогуливаясь как-то по улице, Софья Петровна поскользнулась на льду, упала и сломала себе ногу. Подобрала ее «скорая», в клинике Склифосовского рентген показал открытый перелом, да еще и продольная трещина. Накладывая гипс, врач только покрутил головой.
- Серьезный перелом, и как это вас угораздило, - непонятно то ли сожалея, то ли ругая, во всяком случае, тон врача Софье Петровне не понравился.
- Поскользнулась и вот, пожалуйста «бриллиантовая нога» - попыталась пошутить Софья Петровна, но врач шутки не принял.
- Ладно, лежите, проверим вас, проведем обследование, назначим лечение.
- Вы видите у меня какие-то сопутствующие болезни? – насторожилась Жмаева.
- Да, мне не нравится ваш внешний вид. У вас плохой аппетит?
- Нет хороший!
- Маша, больную в палату, и срочно возьмите анализ на сахар! – приказал врач помогавшей ему медсестре.
Уже в палате, лежа на койке, у Софьи Петровны нестерпимо болела сломанная нога, болела и душа. Дело в том, что вот уже несколько месяцев, несмотря на хороший аппетит, и совсем уж на неплохие продукты, она  интенсивно худела. Сначала не.обращала на это внимания, даже в первое время ее несколько радовало, как бы то ни было, она была женщиной, и пусть в годах, но всеравно ей не хотелось полнеть, а здесь, пожалуйста, без диеты вдруг начала худеть. Но когда худоба зашкалила за определенные рамки, когда она почувствовала, что  у нее на ногах и на боках провисает кожа, и иногда чувствовала в себе слабость, тогда-то к ней пришло беспокойство за свое здоровье. По утрам у нее сохло во рту, она считала , что это из-за таблеток клофелина, которые иногда приходилось принимать на ночь от повышенного артериального давления. Появлялся и зуд тела. И потом, это уже совсем недавно, перед тем, как сломать ногу, ощутила сильную слабость, от этой-то слабости она и не удержалась на ногах, упала и вот теперь в палате, на койке.
У Софьи Петровны взяли анализы и уже к вечеру того же дня хирург, который ставил на ногу гипс, пришел к ней в палату и привел с собой другого врача..
Врач, пожилая женщина, в очках, с болтавшимся на шее фонендоскопом, с торчавшей из кармана   халата  марлевой повязкой, с бледным лицом, сквозь толстые стекла очков смотрела на Софью Петровну  светло-коричневыми глазами.
- Софья Петровна, здравствуйте, - присаживаясь рядом с кроватью на стул, проговорила она. - Я врач эндокринолог, меня зовут Вера Васильевна, и отныне я буду вашим лечащим врачом.
Софья Петровна почти никогда серьезно не болела, разве только, как и все, иногда грипповала, а до того не бывала в больнице, да еще, это  уже совсем недавно, буквально последнее время, у нее начало побаливать сердце. Записалась в поликлинике к терапевту, врач совсем еще молодой человек, не придал особого значения ее болезни, смерил артериальное давление, прослушал грудь, посчитал пульс, посоветовал:
- Выпишу клофелин, пейте по пол таблетки перед сном, а так  опасных симптомов в вашем сердце я не замечаю.
 Выписал рецепт, так и закончилось ее посещение больницы. Названия специальностей врачей, кроме хирурга, терапевта и окулиста, не знала, и слова «я врач эндокринолог» прозвучали для нее таинственно и угрожающе.
- Я тяжело больна? – упавшим голосом спросила она.
- Да как вам сказать, - замялась эндокринолог, -  вы больны сахарным диабетом. Болезнь коварная, опасная, но не смертельная, просто теперь вам нужно соблюдать строгую диету и все будет нормально. Конечно в вашем сегодняшнем положении диабет опасен тем, что он не способствует скорому выздоровлению пораженных тканей, так же и сращиванию вашего перелома.
- Выходит моя болезнь затяжная? = прикидывая сколько ей придется пролежать в больнице, теперь уже совсем расстроенная, спросила Софья Петровна.
- Да, безусловно, мы будем принимать меры, будем лечить, но гарантий на скорое выздоровление нет.
- Доктор, у меня есть деньги, я могу отблагодарить ваш труд.
- К сожалению, матушка, за деньги можно купить все,  на них можно нанять килера, чтобы рассчитаться со своим врачом, можно наделать еще каких-нибудь гадостей неугодному человеку, короче можно все, только невозможно купить себе здоровье. – Врач встала со стула и вышла из палаты. Софья Петровна поняла, разговор о деньгах ей не понравился.
Врач-эндокринолог была хорошим специалистом, и ее предсказания сбылись с точностью, наверное, до одного дня.
 - У больных, не страдающих диабетом, - сказала она тогда, в первый день, когда Жмаеву положили в больницу с переломом ноги, - гипс снимается приблизительно через сорок дней, конечно, зависит какой и где перелом. Это я имею в виду людей, которые не страдают какими-то другими болезнями, а у вас диабет, следовательно выздоровление вашей ноги продлится значительно дольше.
И правда, прошло более месяца, хирург каждый день приходил к больной, обследовал ногу, стучал пальцем по гипсу, расспрашивал Софью Петровну как ее самочувствие, болит или не болит нога.
- Болит! – жаловалась она, - особенно по ночам. Мне бы какого-нибудь лекарства посильнее, я уплачу!
.Хирург недовольно морщился, он не первый раз слышал такую просьбу, пытался объяснить, что поломанную кость лекарством, пусть даже самым дорогим, быстро не срастить, особенно при сахарном диабете.
- Вы знаете, Софья Петровна, мы не можем вас держать больше положенного времени, - как-то заявил он при очередном обходе, - поймите нас правильно, у нас ограничено время стационарного лечения, так что готовьтесь после выходных дней к выписке. Назначим вам амбулаторное лечение, будете долечиваться дома.
Это было в пятницу, через два дня ее должны выписать. Софья Петровна, откинувшись на подушку, мучительно, до боли в сердце, думала, как ей поступать дальше. В Москве, да и не только, у нее не было никого, ни друзей, ни родственников, кто бы мог помочь ей в тяжелую минуту. Она понимала, одной ей не справиться, понимала и то, теперь ей не удержаться и в офисе, бизнес не любит слабых и болезненных людей, он держится на гибкости разума и твердой крокодильей хватке. Такая хватка была у Софьи Петровн до болезни, теперь ее нет, теперь нужно менять свою жизнь, начинать как-то все заново, непривычного, для нее. Впереди одни проблемы. Она представила себя на костылях одну в большой благоустроенной квартире, складывалось так, что она не сможет даже обеспечить себя.
- Что же делать? – терзала она себя, вспомнила и про Клавдию Денисовну, - она  там жива, не жива, годы-то немалые.
После того, как они расстались, Софья Петровна трижды брала к себе в домработницы разных женщин, но они все оказывались неудачными. Одна пила водку, а пьющим, как известно, всегда не хватает денег. Заметила, что для этой цели домработница приворовывала денежки у хозяйки, пришлось выгнать. Вторая оказалась нерадивой, не умела готовить пищу, на столе то пересол, то недосол, квартиру убирала плохо, да еще заметила Софья Петровна, эта неряха почти не мыла руки, пришлось тоже выдворить. Третьей взяла молодую девушку, бывшую студентку. Что-то у нее получилось в институте, с третьего курса отчислили. На вид стройная, красивая, недели две работала хорошо. Жмаева радовалась, что ни говори, юная душа в квартире, вечерами  подолгу сидели с ней. Софья Петровна рассказывала о себе, о пережитом. Неля, так звали девушку, внимательно слушала хозяйку, а как-то Жмаева, вернувшись с работы, почувствовала запах дыма от папирос.
- Неля, ты куришь? – еще не раздеваясь, спросила она.
- Нет, Софья Петровна, я не курю,  - потупив глаза, ответила девушка. – Это у меня был знакомый товарищ, он и накурил.
Жмаевой не понравилось, что в ее отсутствие у нее в квартире бывают незнакомые люди и, судя по тому, что они бесцеремонно курят, у ней создалось мнение, что этим знакомым доверять квартиру небезопасно. Она хотела об этом предупредить Нелю, но на первый раз решила воздержаться, а зря, надо бы припугнуть свою домработницу и вот почему. Спустя несколько дней, Софья Петровна пришла с работы раньше обычного и застала такую картину: в зале на диване, вальяжно развалясь, сидел мужчина лет сорока, бородатый, патлатый.  Увидев вошедшую хозяйку, он встал с дивана, галантно раскланялся, проговорил
- Мадам, мое вам почтение! – и хотел было поцеловать Жмаевой руку, от него густо несло перегаром.
- Кто такой? – не обращая внимания на мужчину, спросила Софья Петровна Нелю, сначала она подумала, что это отец девушки, но по его поведению поняла, что ошиблась.
- Толюсик, пожалуйста, иди домой! – испуганно сказала Неля, она взяла мужчину за плечо и подтолкнула его к двери, но тот неожиданно обернулся, погрозил Софье Петровне пальцем, пьяно предупредил
- Нелю не обижать! Иначе защекочу!
- Кто такой? – снова спросила Жмаева, когда за мужчиной закрылась дверь.
- Анатолий Семенович, преподаватель института! – теперь уже смело, глядя прямо в глаза хозяйке, ответила домработница.
- У тебя с ним роман?
- Да!
- У него есть семья?
- Да!
- Тебя из-за него исключили из института?
- Да! Пришла жена, начала оскорблять меня, я сорвалась и набила ей морду!
- Хорошо, хорошо, - нервно проговорила Софья Петровна, она не раздеваясь, прошла в зал, присела а кресло, смерила взглядом стоящую у двери девушку, брезгливо процедила
- Собирай свои вещи и вон из моей квартиры! Я не терплю шлюх в своем доме.
Неля молча собрала свои вещи и не прощаясь, ушла. Софья Петровна, не снимая пальто, долго сидела в кресле. Поступок юной домработницы, устроившей свидание с мужчиной в квартире, настолько возмутил ее, что она никак не могла справиться со своими нервами.
- Господи, какая гадость, - вслух говорила она, - я понимаю молодость, любовь, мы все прошли через это, но влезть в семью, связаться с женатым мужчиной, извините, это уже разврат высшей степени.
Софья Петровна вспомнила, как Неля ласкательно назвала своего возлюбленного «Толюсик» и неожиданно для себя, громко расхохоталась. У Толюсика была всклокоченная борода, пегие до плеч неухоженные волосы, навыпуск рубашка и сморщенные, лежавшие на ботинках, джинсы. Жмаева представила, как этот супермодный преподаватель института входит в аудиторию, студенты встают, приветствуя своего корифея науки, а у Нели бешено колотится сердце от любви и умиления к этому чудовищу.
- Нравы другие, - продолжала размышлять Софья Петровна, - у людей теперь совсем другие и ценности, не те, что были у них. К примеру, взять меня, - она начала перелопачивать свою жизнь и вдруг поняла, похвастаться-то и нечем, получилось так, почти всю свою жизнь она обязательно кому-то говорила неправду, начиная от мужа и кончая даже теми людьми, которые ей делали добро. Вспомнила и Клавдию Денисовну, и не поняла то ли злость, а может горечь содеянного, больно хлестанула по ее совести.

И теперь, лежа в постели на взбитых подушках, Софья  Петровна со скрупулезной подробностью перебрала в памяти тот неприятный инцидент, произошедший у нее с Клавдией Денисовной

  – Что же делать, что же делать? – снова и снова спрашивала она себя и не находила ответа.
Еще раз вспомнила о Клавдии Денисовне, и сердце тоскливо защемило в груди, только теперь она поняла, что тогда, борясь за свои права на золотую сережку, была неправа, думая только о своем богатстве, растоптала самое прекрасное, чем наделен человек, это дружбу и взаимную помощь друг другу. При воспоминании о бывшей подруге, черной непроницаемой тенью становился между ними образ Сыча, слышался звон разбитых окон, и все те неприятности, которые устраивала она ради своей наживы, всплывали в памяти, путались в голове, перехватывали дыхание и больно отдавались в поломанной ноге.
- Слава богу, его теперь нет, - мысленно перекрестилась Софья Петровна, - пропал куда-то, как в воду канул.
После той неудавшейся попытки вырвать сумочку с сережкой у Клавдии Денисовны, Жмаева две недели молчала, не трогала его, а потом он потребовался ей «по мелочам», она позвонила Сычу, тот долго не брал трубку, потом взял, коротко спросил:
- Кто?
- Я, не узнаешь родимый? – ласково заговорила с ним Жмаева, но он не дослушав, оборвал ее
- Пошла ты к энтой бабушке, бандитка гребаная, еще звякнешь, узнаю, где живешь, окна побью, - и положил трубку.
- Научила дурака на свою голову, - кладя трубку, подумала она.



Софья Петровна больше ему не звонила, оно и большой нужды не было, прошло совсем немного времени, и она сломала себе ногу.
- Что же делать, что же делать? – снова спрашивала она себя.
У нее болела нога, на части рвалось сердце, металась на кровати, понимала свою беспомощность, и, наконец, не выдержала, достала из-под подушки мобильник, , положила его на грудь, долго не решалась включить связь, потом включила, пальцы задрожали, не слушались, собрала свои нервы и совесть в один узел, затянула их покрепче и набрала номер.



                Г   Л   А   В   А     24.

- Слушаю! – Клавдия Денисовна сидела в кресле, читала книгу. Последнее время к ней редко, или почти совсем никто не звонил, и при прозвучавшем звонке она вздрогнула, подняла трубку и услышала знакомый голос…
- Клава, мне плохо!
- Соня, это ты?
- Да.
- Где ты сейчас и откуда звонишь?
- Из больницы, я лежу с поломанной ногой вот уже больше тридцати дней, - голос у Софьи Петровны был слабый.




Клавдия Денисовна знала ее много лет, она в нужный момент вызывает жалость к себе, могла и притвориться, но не сегодня, он действительно был слабым, и это-то насторожило Клавдию Денисовну. Значит бывшей подруге, или как там, бывшей хозяйке, наверное, совсем уже плохо.
       - В какой больнице? -  не вдаваясь в подробности, спросила Клавдия Денисовна.
Софья Петровна назвала больницу, назвала этаж и номер палаты.
- Хорошо, через час буду у тебя, - сказала Клавдия Денисовна и снова откинулась в кресле, правильно ли она поступает, забыть все унижения сразу, как говорят, с кондачка, откликнулась на жалобы Софьи Петровны, пообещала срочно поехать к ней….
- Клава, прости меня, я была неправа! – увидев вошедшую в палату Клавдию Денисовну, заплакала Софья Петровна.
Она полулежала на кровати похудевшая, подурневшая до неузнаваемости, только голос остался прежним, глуховатым, с чуть заметной хрипотцой.
- Соня, что с тобой, и как ты сюда попала? – совершенно не обращая внимания на просьбу о прощении Софьи Петровны, спросила ее Клавдия Денисовна.
Она видела стоявшие у кровати костыли, поняла, что со Жмаевой случилась беда, и беда немалая, уж коль она не выдержала и обратилась к ней за помощью, к своему злейшему врагу, с которой совсем недавно скрестила шпагу в поединке, пыталась




отобрать через прокуратуру золотую сережку. Конечно, ей бы сейчас не принять прощения и сказать бы, что она думает о ней, снять бы, как говорится, камень с души. Клавдия Денисовна была тоже человек и все человеческое ей не чуждо, у нее тоже были нервы, была и обида, и вот бы взять эту обиду и вырвать из груди, а сделать этого она сейчас не могла.
      - Клава, мне плохо! – снова повторила Софья Петровна слова, сказанные по телефону, - возьми стул, сядь рядом со мной и я тебе все расскажу. И рассказала.
     - Ты же знаешь, кроме тебя у меня никого нет, насколько мне известно, у тебя тоже никого, давай вычеркнем из памяти то плохое, что произошло между нами, и начнем новую жизнь.
      - Софья Петровна, о чем ты говоришь? -  перебила ее Клавдия Денисовна, - нам столько лет, и о какой новой жизни ты сказала? Мы много прожили хорошего и плохого, и теперь начинать какую-то новую жизнь, ты меня извини, нецелесообразно.
      Софья Петровна тяжело вздохнула, она была неглупым человеком, она отлично понимала, что виновата перед Клавдией Денисовной, и что теперь как-то надо выкручиваться, исправлять свои ошибки, и весь этот бред о новой жизни не что иное, как детский лепет. Да мало ли что приходит человеку в голову, когда ему плохо, когда он нуждается в помощи, когда ему кто-то должен помочь, и этот кто-то теперь сидит рядом у кровати, а ведь совсем недавно она этому человеку сделала больно.
     - Когда тебя выписывают из больницы?
     - В понедельник.
     - В понедельник я приеду за тобой, - расстегивая сумку и выкладывая на тумбочку фрукты и плитку шоколада, проговорила Клавдия Денисовна, а сейчас вот тебе гостинец, я по пути к тебе прихватила в магазине.
     - Спасибо, Клава, ты так и осталась добрым человеком, - у Софьи Петровны выступили слезы, - шоколад только забери, диабет у меня проклятый, сладкого не положено, и еще приезжать за мной возьми такси,  машину-то я свою, как сердце чувствовало, перед болезнью продала, деньги я потом уплачу.
     - Господи, о чем ты говоришь, Соня, какие деньги, сегодня я тебе, а завтра ты мне, рассчитаемся.
     Клавдия Денисовна пробыла в больнице более часа, разговор как-то не вязался, уж больно последнее время они жили по-разному, следовательно, они были разными людьми и с разными понятиями




                Г   Л   А   В   А      25.


     Первые дни после выписки из больницы, Клавдия Денисовна каждый день приходила к Софье Петровне, покупала продукты, готовила пищу, убирала в квартире, стирала белье, хотя последнее делать было не трудно, у Жмаевой была стиральная машина-автомат, короче делала все, что должны делать домработницы. Софья Петровна попыталась, было платить ей за труд деньги, но Клавдия Денисовна категорически отказалась.
     - Боже упаси, Соня, какую зарплату, - запротестовала Клавдия Денисовна, - мне пенсию прибавили, так что ее вполне достаточно, чтобы прожить одинокой пожилой женщине.
     - Клава, пощади, мне же неудобно, ты на меня работаешь, - искренне волновалась Жмаева. – Господи, откуда на меня такое наказание, прожила-то я, кажется…, - Софья Петровна хотела сказать «честную жизнь», но осеклась.  Вспомнила небритую рожу Сыча, послышался снова, как тогда в больнице, звон разбитых окон, ползающего обнаженным по мазуту Жалова и, наконец, сережка…
      - Ничего, удобно, удобно, - перебила ее мысль Клавдия Денисовна, - зима на носу, похолодает, иногда ночевать у тебя буду.
     - Чего это мы будем ждать холодов? -  зацепилась
за слова Клавдии Денисовны Жмаева, - переходи теперь и живи, а свою квартиру закрой и сдай под охрану милиции.
     Клавдия Денисовна прислушалась к предложению Софьи Петровны, так и поступила, уставшая за многие годы от одиночества, легко согласилась, через неделю перешла на постоянное жительство к Жмаевой.

     … И так прошел год. Здоровье у Софьи Петровны стабильно держалось на одном уровне, не ухудшалось и не улучшалось. Диабет не давал хорошо срастись поломанной ноге, и она без костылей не могла сделать и шагу. Акции, вложенные в нефтяную кампанию, продолжали приносить доходы. Правда, за год их  уменьшилось и не чистые на руну люди, порядком пообщипали, как говорят в народе, без хозяина и товар плачет. Софье Петровне пойти бы,  самой разобраться, да куда ей на костылях, а потом, считала она, жизнь-то одна, а не десять и того, что было у нее на книжке, хватит им с Клавдией Денисовной, до конца. Она старалась не ущемлять себя ни в чем, дважды побывали в большом театре, хорошо питались, несколько раз Софья Петровна водила, вернее нанимала такси, и ездили в ресторан, отдыхали, так сказать, цивилизованным образом. В хорошую погоду выходили в ближний сквер и подолгу сидели там, дыша «свежим» московским воздухом.
      Как-то однажды теплым солнечным летним днем
 они сидели в сквере, неподалеку плескался фонтан,
мальчишки гоняли на велосипедах, старики читали газеты или играли в шахматы, и вдруг недалеко от них, у лавочки, остановились молодые люди с детской коляской.
      - Клавдия Денисовна, это вы? – удивился молодой человек.
      - Да я, а вы…, боже мой, а я-то, старая, и не узнала! – вскочила со скамейки Клавдия Денисовна, перед ней стоял и улыбался лейтенант Тошка, а рядом с ним, держась за коляску, стояла Шура.
     - Господи, какая встреча! – у Клавдии Денисовны сразу навернулись слезы, - вы теперь вместе?
      - Вместе, у нас вот уже сын, - указал на коляску Тошка.
     Клавдия Денисовна этой встрече была искренне рада, она видела по лицам молодых людей, они тоже были довольны встречей с Клавдией Денисовной, ведь это она помогла им узнать и полюбить друг друга.
     - А  кто эти молодые люди? – спросила, до этого молчаливо сидевшая, Софья Петровна.
     - Да так, мои знакомые соседи по бывшей квартире, - умышленно уклонилась от правды Клавдия Денисовна, зачем бередить старые раны, подумала она. Раз Софья Петровна не узнала их, значит так богу угодно. За все время, прожитое ими в одной квартире, о золотой сережке у них никогда не возникал разговор
     В тот же день, в этом же сквере у них произошла еще одна встреча. Из подошедшего троллейбуса вышла группа молодых людей. У входа в сквер они остановились, несколько минут о чем-то спорили, потом разошлись по разным сторонам. Трое из них, двое парней и девушка, сцепившись под руки, пошатываясь, пошли к лавочке, где сидели Софья Петровна и Клавдия Денисовна. И тут произошло непредвиденное, молодые люди вдруг остановились у лавочки, точнее их остановила девушка. Клавдия Денисовна обратила внимание на эту девушку, одетая в короткую кофточку с обнаженным, почти до самых грудей, животом, в грязных, чем-то облитых джинсах, она, пьяно пошатываясь, с прищуром посмотрела на Софью  Петровну и, показывая на костыли, нетвердо
 спросила
      - Ваши?
      - Неля, ты пьяна, иди своей дорогой, иди! – не отвечая на вопрос, проговорила Жмаева.
      Девушка, запрокинув голову, захохотала, парни, не поняв в чем дело, потянули было ее от лавочки, но та резко крутнувшись, вырвалась из их рук, наклонилась над Софьей Петровной и твердо, совсем не пьяно, сказала
     - Бог-то, он не сапог, шельму метит! – повернулась и пошла, слегка покачиваясь, к фонтану.
     - Кто это? – теперь уже в свою очередь спросила Клавдия Денисовна.
     - Неля, моя бывшая домработница, я тебе о ней рассказывала.


     - А, помню, помню! – сказала Клавдия Денисовна, о случившемся комментировать не стала, попробуй разберись, кто прав, а кто виноват, подумала она.




Сентябрь-декабрь 2004 года.