psycho. 1

Голубая, по утверждениям некоторых очевидцев, планетка со скрипом разворачивается к Солнцу той частью, на которой расположена моя могучая и необъятная. Может быть, конечно, ничего там не разворачивается, просто какое-нибудь похмельное божество бороздит небосклон на своей солнечной колеснице. По большому счету, мне это глубоко фиолетово. Смысл в том, что день все-таки начинается. Прозрачный утренний воздух, розовеющий восток и прочая лирика, что полагается в таких случаях.
Мне не до красот. Я вздыхаю и продолжаю стучать по клавиатуре.
Меня зовут Epitaph, я зарабатываю на жизнь написанием разных курсовых-дипломных-рефератов на заказ. Скорая помощь для нерадивых студентов. Это кажется мне смешным, потому что сама я успешно вылетела из института полтора года назад, а еще просто по той причине, что я не сплю уже трое суток и уже почти привыкла к своей беспричинной смешливости и к рези в глазах.
Титульный лист. Министерство образования и науки Российской Федерации, Государственный Унитазостроительный институт, курсовая работа на тему… Глаза немилосердно слезятся, заставляя ровные строчки на мониторе расплываться. Еще немного – и они зашевелятся, подражая горке червяков, накопанных рыболовом-любителем. Я откидываюсь в кресле, массируя указательными пальцами виски. Слушаю редкие и робкие по случаю раннего часа уличные шумы и натужное гудение кулера. «Perhaps this is a saddest story, full of pain and hurt», - задушевно вещает болезненный андрогинный голос из колонок. Очень кстати – действительно, грустная это история. Мне приходит в голову, что лучшее из того, что есть в этой моей работе – компьютерные колонки с льющейся из них музыкой. Музыка пронизана печалью, до того беспредельной, что в ней появляется своеобразная чувственность, а иногда груба и агрессивна, но неизменно звучит тихо. Чтобы ее слышать, надо сидеть за столом. Я не люблю громких звуков.
Работа выполнена студентом второго курса таким-то (на фига себе, фамилия), научный руководитель такой-то (ух ты, еще похлеще), Санкт-Петербург, 2005 год. Оставив курсовик распечатываться, я иду на лестницу курить. На балконе мне кажется слишком холодно. На самом деле там совсем не холодно, а через несколько часов и вовсе станет по-настоящему жарко, но после третьей подряд бессонной ночи меня знобит. И я думаю о том, что часа через три, сварив и выхлебав очередной литр кофе и приведя себя в порядок, я съезжу отдать разнесчастный курсовик, получу за него деньги, может быть, выпью еще кофе в маленьком китайском бистро, а потом зайду к знакомой, которая живет там совсем поблизости, потому что до дома я уже не доползу, и буду спать, спать, спать… Просплю весь вечер и ночь, и еще половину следующего дня, потом знакомая растолкает меня и сагитирует ехать гулять на Крестовский. Каждый раз, когда я остаюсь у нее, мы едем на следующий день гулять в ЦПКиО. Знакомая спрашивает, не хочу ли я выпить по баночке, и я покупаю ей «баночку», а себе сок или минералку – когда у кого-то из нас есть, на что все это купить. Я равнодушна к алкоголю и всеразличной «дури», насколько может быть к ним равнодушна заблудшая душа двадцати трех лет от роду. Если денег нет, мы берем из дома термос с чаем. Моя знакомая терпеть не может кофе.
Даже провалявшись в ванне два часа (полтора из них я банально проспала), я продолжаю чувствовать себя какой-то неряшливой и помятой. Долго разглядываю в запотевшем зеркальце над раковиной свое изможденное лицо – его выражение чем-то напоминает тронувшегося рассудком наркомана, из тех, что при этом как-то умудряются сохранять некое подобие человеческого облика. В одной компании, с которой я иногда общаюсь, таких называют удивительно точным словечком «ушельцы». Тихие и безобидные психи. Сейчас я кажусь себе неуловимо похожей на этих жалких персонажей. Чтобы добавить себе хоть немного уверенности, я надеваю шелковую рубашку за полторы сотни зелененьких бумажек и сшитый на заказ позерский плащ. И старые, с множеством затертостей кожаные штаны – для контраста. Кто-то сказал мне, что модные богемные люди любят такие контрасты, так что я честно пытаюсь сойти за богему. Несмотря на жару, все черного цвета, на шее – такой же шарфик из почти невесомого газа. На нос я нацепила темные очки; честное слово, у меня очень романтичный вид – испей от меня и сдохни от недосыпания. В сумке, дополняя штампованный нынешней «культурой» образ, болтается роман Райс.
Пока я жду свои деньги, успеваю прочитать его почти на треть. Мне неимоверно скучно, я читала эту книжку раза два – взяла ее сегодня с собой по ошибке. В итоге я просто дремлю в пластиковом кресле. Просыпаюсь под звуки похоронного марша и в очередной раз думаю, что давно пора сменить мелодию звонка у мобильного, сколько можно просыпаться под марш Шопена, но ничего подходящего на замену придумать не могу. Непослушными спросонья пальцами нажать зеленую кнопочку получается только со второго раза.
- Epitaph! Здорово! А мы тут пить собираемся! – орут из телефона. Это моя подруга Поли.
- «Мы» - это кто? – интересуюсь я, совершенно неприлично зевая.
- Святой Митрий объявился! Давай к нам! – когда Поли разговаривает по телефону, ее речь чаще всего состоит из восклицаний. Восклицания в зависимости от ситуации бывают удивленные, радостные или полные возмущения. Поли по большей части не злится, а возмущается.
- Посмотрим, - уклончиво отвечаю я.
- На что тебе там смотреть-то? Приезжай!
- Да мне пить как-то неохота.
- Мы тебе безалкогольного купим! Ты сейчас вообще где?
- Я жду, когда мне дадут денег.
- И когда тебе их дадут?
- Если не дадут в ближайшие тридцать минут, устрою несанкционированный митинг. Я тут и так уже с полодиннадцатого загораю.
- Давай через час на Восстания? Только не опаздывай! Еще Жанка будет, ну, ты ее помнишь…
- Кто? – переспрашиваю я, пытаясь понять, кто такая Жанка и почему я должна ее помнить.
- Ну, под Выборг с нами ездила, большая такая…
Большую девушку, ездившую однажды с нами и какими-то знакомым Поли под Выборг, я помню; в их разговорах она фигурировала как Жанна Агрегат. Помню ее низкий и какой-то вульгарный голос, короткую стрижку и некстати разорвавшиеся как-то раз камуфляжные штаны. Не помню только, что нам всем под этим Выборгом понадобилось.
- Агрегат, чтоли? Так бы и сказала. Ладно, буду выходить – позвоню.
- Ага! Смотри там… не проебись!
Святому Митрию тридцать с чем-то лет, он – бывший священник, ныне работающий в охране, и идейный алкоголик, испытывающий нездоровую страсть к общению с раздолбаями-неформалами. Еще Святой Митрий поэт, он даже издал две или три книжки своих стихов. Стихи попадаются как пронзительно-великолепные, выворачивающие душу наизнанку, словно перчатку, так и откровенно хреновые. Хреновых больше. У Митрия есть один недостаток, перевешивающий вполне закономерный интерес к его неординарной личности – в пьяном виде он начинает вещать всем окружающим о величии Римской империи, обзывать их варварами и вызывать на бой. Драк и дебошей, правда, он на моей памяти ни разу не учинял, но раздражает это преизрядно, особенно если учесть тот факт, что трезвым Митрия никто из моих знакомых не видел ни разу. Убитому митриевскому организму для превращения в римлянина вполне хватает двух банок пива, точнее, даже полутора, потому что к концу второй процесс трансформации уже минут десять как завершен. У меня нет никакого желания пить что-то крепче «Аквы Минерале», я не хочу общаться ни с какими Жаннами Агрегатами и ничего слушать про Рим, но я пару месяцев не видела Поли. И сейчас я понимаю, что соскучилась – и по ней, и по тому немудрящему веселью, которое обычно ее окружает.
Поли опаздывает минут на двадцать, в течение которых я пытаюсь подремать, стоя у перехода с Маяковской на Восстания. Получается плохо.
Поли выше меня на голову, у нее прямые волосы чуть ниже плеч, крашеные в ярко-красный с черными прядями и приветливое лицо с несколько широковатыми скулами. Такие лица обычно называют открытыми. На ней темно-синие джинсы и майка в тон, в руке косуха, за плечами – рюкзак. Я вяло матерю ее за опоздание, не со злости, а просто для поддержания разговора. Мои глаза под темными очками по-прежнему норовят закрыться, но прямо сейчас ехать и ложиться спать уже не хочется. Когда мы выходим из метро, я покупаю себе банку «Ягуара» - не алкогольного, а энергетического. Поли три или четыре раза звонит святому Митрию уточнить адрес, хотя до его дома минут пять ходу. Мы идем пятнадцать.
Открывая нам дверь, Митрий шатается и бормочет что-то на латыни нижегородского, если не усть-урюпинского разлива. Вслед за ним встречать нас вылезает Жанна Агрегат почему-то в красной строительной каске и какой-то парень самого пролетарского вида. На парне майка с эмблемой Олимпийских игр, Жанна представляет его как своего мужа. Олимпийца зовут Толян. Не Толик и не Анатолий, а именно Толян. Мне, в общем-то, все равно, хоть Евстигней. Толян сантиметров на десять ниже жены и в полтора раза менее объемен.
- Поли, - представляется Поли, пожимая ему руку. – С одной «л».
- Почему с одной?
- Polly wants a cracker… - усмехаясь, напеваю я.
- Не люблю «Нирвану», - поясняет Поли.
- Полина, чтоли? – выходит из ступора олимпиец. Я же забыла сказать, что он впал в него после долгого разглядывания ее волос и моих одежек?
- Нет, не Полина.
- Epitaph, - говорю я. Руки не подаю.
- Чего?
- Epitaph, - интересно, сколько раз мне сегодня еще придется это повторить? – E, p, i, t, a, p, h, «t» в виде креста.
Похоже, он опять впал в ступор.
Я наклоняюсь и начинаю расшнуровывать ботинки, давая понять, что знакомство состоялось. Раньше я в присутствии разных Толянов, Колянов и Шуриков робела и представлялась какой-нибудь Машей или Леной, а то и вовсе Глафирой. Потом плюнула – если они могут называться Шуриками и Толянами, почему я не имею права говорить, как зовут меня? Пусть скажут спасибо, что не Эрломирель какая-нибудь.
Я присаживаюсь к залитому пивом столу, не снимая очков. Все уже основательно под пивом и никто не вспоминает о том, чтобы предложить его нам. Поли отыскивает пустой стакан и наполняет его сама. Я запоздало успеваю подумать о том, что, наверное, нам стоило что-нибудь принести. Не то чтобы они остро в этом нуждались, просто для приличия. Поли в этом плане лишена каких бы то ни было комплексов – пока я рефлексирую на эту тему, она обеспечивает себя горюче-смазочным и порывается позаботиться обо мне. Я пива не хочу и продолжаю пить свой безалкогольный «Ягуар». Вскоре вечеринка как-то незаметно превращается в обычную пьяную демагогию в кухонном стиле.
Жанна Агрегат травит пошлые бородатые анекдоты, олимпиец Толян с торжественной серьезностью нетрезвого человека объясняет Поли, что мы с ней «нормальные тетки, только вас заебы ваши портят», через раз называя ее Поленькой. «Нафига я так вырядилась?» - тоскливо думаю я, методично уворачиваясь от сигареты в нетвердой руке Святого Митрия. Я не чувствую себя морально готовой к тому, чтобы прожечь бычком сто пятьдесят баксов. Мне скучно. Митрий достает всех присутствующих древним Римом, а мне плевать на Рим. В разное время я увлекалась скандинавской, кельтской и египетской древностью, но вот Рим меня не интересует совершенно. Я начинаю пить пиво и водку. И слушаю Жаннины анекдоты – иногда среди них попадаются не такие уж бородатые. Потом ко мне подсаживается Толян и начинает высказывать то же самое, что пытался донести до Поли, он не замечает, что я его не слушаю. Потом вдруг теряет нить своего монолога и просит посмотреть мой мобильный. На телефоне заставка – скриншот с презрительно скалящимся вампиром и надпись «Decay and dance», это опять возвращает его к прерванной речи. Он советует мне «бросить эту ***ню и найти нормального пацана». Я, озверев, отвечаю, что мне не нужны «нормальные пацаны» и еще меньше я нуждаюсь в его советах. Толян что-то обиженно бубнит, но мне все равно. Я могу обругать его пятиэтажным матом или вообще, будь на то мое желание, раздеться догола и станцевать на столе среди стаканов и пепельниц, все равно завтра никто, кроме меня, этого не вспомнит. Но танцевать в голом виде на столе я не хочу. Святой Митрий норовит упасть со стула и читает стихи. Вы когда-нибудь замечали, насколько нелепы пьяные люди, творящие обычные пьяные идиотизмы в полной уверенности, что выглядят неотразимо? Митрий смешон и пафосен, но смеяться не хочется. Я тоже читаю стихи, мне нравится мысль о том, что я могу сколько угодно читать стихи, или крыть матом Толяна, или танцевать на столе и никому потом не удастся мне этим попенять. Ближе к утру я засыпаю, не раздеваясь, на диванчике в прихожей вместе с Поли. Не люблю спать в одежде – но, с другой стороны, лет в шестнадцать я умудрялась постоянно спать в футболке с изображением старухи с косой и шипастых напульсниках.
Митрий выставляет нас из квартиры в десять часов утра. Толян страдает всеми положенными признаками алкогольной абстиненции и зовет всех куда-то пить пиво. Жанна призывает благоверного к порядку, обругав алконавтом. Возможно, она встречает его в дверях со скалкой или иным предметом кухонной утвари. Они вообще оба какие-то чересчур кухонные. Мы с Поли, хором простонав «В жопу твое пиво», идем за минералкой. Как назло, ярко светит солнце, кажется, что еще чуть-чуть – и мы начнем шипеть и плавиться от света этого похмельного утра. Я опять надеваю очки.
Мы ведем бредовые разговоры о самке светофора с выводком маленьких светофорчиков; я чувствую, что меня подавляет бессмысленность моей жизни. Поли ругается на компании вроде вчерашней.
- Клоповник, ****ь, какой-то. Клоака.
- Есть такая зверушка – гидроидный полип, - медленно говорю я. – Одна из особенностей ее строения состоит в том, что на теле данной зверушки есть только одно отверстие, и через которое она не только питается, но и удаляет отходы. Такой в прямом смысле слова оранус. Так вот, у меня есть некое ощущение, что наши знакомые реальные пацаны и девчонки – почетные граждане ротового отверстия гидроидного полипа. Так сказать, чем жрем, тем и срем. Ну, если учитывать антропоморфическую специфику, еще и трахаемся туда же. Гидры-то почкованием размножаются…
- В отличие от светофоров, - хихикает Поли.
- Ага. Вот и я о том же.
Мимо нас катят коляски две молодые мамаши в ярких платьях – одна в желтом, другая в фиолетовом. Наверное, они не старше нас. Уважаемые женщины, жены, матери и прочее в том же духе. Та мамаша, что в желтом, кивает в нашу сторону и говорит фиолетовой: «Наркоманы». Мне почему-то становится грустно. Хотя мы ведь для них – просто странно одетые помятые девицы, ну да, конечно же, две наркоманки, надо еще сказать спасибо, что проститутками не «обласкали». Но мне грустно. Я говорю об этом Поли. Она пожимает плечами.
- А, ну это нормально.
Это не нормально, это обычно. Наверное, мне потому и грустно, что нормальным считается обычное и ничего кроме него.
Поли показывает мамашам средний палец. Я кривлюсь – не люблю таких жестов. Они тоже кажутся мне слишком обычными. Но мамаши поджимают губы и отворачиваются от нас. Может быть, до них возможно что-то донести только обычными жестами. Правда, мне не хотелось бы так думать.
Мы вздыхаем и плетемся к Поли пить кофе.