psycho. 3

Положа руку на сердце, стоит признаться, что хоть что-то в моей жизни все же меняется. Не все и очень медленно, но прогресс налицо.
Когда мне было четырнадцать лет, я была крайне трагической натурой – каждый вечер тоненько резала руки с внутренней стороны и сетовала на лживость общества и несовершенство мира. О последнем я даже стихи писала, вроде этого:
После слова «любовь»
И обязательных слез в подушку
(Вы сами о них просили)
У меня наступило удушье,
По-научному – «асфиксия».
С тех времен у меня остались белые ниточки давнишних царапин на предплечьях и несколько блокнотов, битком набитых корявыми строчками. Если мне случается находить эти блокноты, я долго собираюсь их сжечь, а потом просто выбрасываю в мусоропровод. И неважно, что он вот уже несколько месяцев не работает.
Будь моя жизнь совсем беспросветной, я бы до сих пор рисовала на себе лесенки безопасной бритвой и сочиняла нечто подобное. Однако же я перестала. Я склонна считать это позитивным изменением. Быть может, я не совсем безнадежна, потому что тремя годами позже мне каким-то образом удалось сочинить следующие строки:
Море пенится, как наркоманская харча.
Я иду топиться, мерзко хохоча.
Надо сказать, что среди моих друзей-знакомых это стихотворение стало хитом сезона. Тогда же я начала строить скульптуры из железок непонятного назначения, перегоревших лампочек, кусков микросхем, проводков и прочего мусора, который можно обнаружить в своей квартире, готовясь к переезду. Как-то раз ко мне зашел парень, учившийся со мной в одной школе, и, увидев скульптуры, поинтересовался, с чего меня так прет. Я наврала про какие-то редкие таблетки, хотя и не пробовала о ту пору ничего, кроме всевозможного алкоголя да, несколько раз, травы. Сейчас я не стала бы врать, что кушала таблетки. Я всегда такая и таблетки тут ни при чем.
Конечно, я не перестаю надеяться на то, что однажды я высплюсь и пойму какую-нибудь важную вещь, которая поможет мне все изменить. Но каждый раз, ложась спать в пять утра, я ставлю будильник на десять. Может быть, просто боюсь, что вся хитрость совсем не в этом?
В те редкие разы, когда у меня получалось выспаться, ничего сверхъестественного не происходило.
Я иду домой от Поли, мучимая параноидальной уверенностью в том, что внимание всех встречающихся по пути зевак сосредоточено на мне. Наверное, им с первого взгляда заметно, что я раздираема внутренними противоречиями. Интересно, если подойти и спросить, в чем их суть, кто-нибудь мне ответит?
Когда я иду по улице, помятая и взъерошенная, и мечтаю только о том, чтобы поскорее оказаться дома и в одиночестве, я непременно натыкаюсь на кого-нибудь из тех людей, которые напоминают мне о моей далекой, прожженной и разменянной жизни. Как правило, на моем фоне они выглядят еще более успешными. Это как те мамаши в ярких летних платьях. Я даже не могу поручиться, что никогда не знала какую-то из них.
Алекс Куропаткин когда-то учился со мной в параллельных классах. Я замечаю его долговязую фигуру, когда сворачиваю на свою улицу, Алекс как раз переходит дорогу, и я понимаю, что через пару минут столкнусь с ним нос к носу. Я отступаю под сомнительную защиту облезлого куста сирени и чувствую, что готова благодарить всех богов за то, что Алекс везде ходит в плеере и никогда не смотрит по сторонам.
Алекс – музыкант, если мне не изменяет память, он начал играть на гитаре еще лет в одиннадцать. В школе Алекс частенько списывал мои домашние задания по истории и приносил мне свои сочинения для проверки. Сейчас он играет модный рокапопс в какой-то многообещающей группе, выступает в средней пафосности клубах и периодически мелькает на телевидении. При встрече он бросает нечто вроде «Все рас****яйничаешь?» и я вру, что нет, не рас****яйничаю, окстись, Куропаткин, давно уже не рас****яйничаю. Видимо, мое вранье звучит не слишком убедительно. Если однажды моя жизнь все же изменится, я придумаю какой-нибудь остроумный и необидный ответ. А пока я прячусь по кустам, изображая из себя партизана, чтобы не слышать вопроса. Алекс выглядит джаст факин бьютифул; не так давно у него появилась дорогая гитара и первые симптомы звездной болезни.
Я добираюсь до дома мелкими перебежками, останавливаясь перевести дух за зелеными насаждениями и ларьками.
У подъезда встречаю соседку, вылезающую из сверкающей темно-зеленой иномарки. Не знаю, какой именно, я в них не разбираюсь.
Еще немного – и я опять начну изображать на своем теле псевдосуицидальные художества и сочинять плохие стихи. В конце концов, можно их никому не показывать, а через несколько лет тихонько отнести к мусоропроводу и сделать вид, что это было не со мной. Наверное, стоит пройтись по магазинам и приобрести себе моток веревки, кусок хозяйственного мыла, коробку снотворного и пачку лезвий «Спутник». Я же всегда любила, когда есть из чего выбрать.
С соседкой я когда-то дружила. Даже читала ей иногда стихи из тех блокнотов и хвасталась новыми скульптурами. В общем, проявила себя крайне жалкой и убогой личностью. Из тех, для обозначения которых пользуются словами, содержащими корень «психо».
Я улыбаюсь и вру, что в институте у меня все хорошо, сейчас как раз пишу диплом. Да, запара, и не говори. Строго говоря, вру я меньше чем наполовину. Я действительно недавно писала диплом для какой-то юной экономистки. На полученные деньги собиралась съездить на пару дней на какую-нибудь базу отдыха за город, а в итоге накупила книг и музыкальных дисков чуть ли не на половину.
Соседка интересуется, что случилось с моими мусорными скульптурами. Я говорю, что вполне могу подарить ей парочку, у меня этого добра все еще осталось более чем достаточно. Она обещает зайти на днях. Я ведь буду дома? Конечно, дома, куда я денусь, диплом же пишу.
В последнее время я тоже часто обещаю людям, что непременно к ним зайду. Я совершенно перестала ходить в гости.