Бремя танцора

Бремя танцора
повесть

Памяти ушедших ровесников.

1.

Лето не кончалось.  За окном был август, а солнце по-прежнему было обжигающим,  и в душном кабинете, несмотря на все кондиционерные ухищрения, Александр Евсеевич не чувствовал себя защищенным от неприятных ощущений липкости и влажности. Он был уже немолодым человеком, и затяжное лето не вызывало у него радостных эмоций, как прежде. Он сидел, то и дело обтирая лоб влажной салфеткой, вяло пролистывая подшивку газет за то время, пока он был в отпуске.
В театре  еще не было обычной суеты, звонков, обсуждений, и можно было бы только мечтать о некоторой передышке перед началом сезона. Если бы только не эта выматывающая жара, раскаленный асфальт живущего по своим законам мегаполиса, боли в сердце по утрам  и вечные семейные дела… Александр Евсеевич шумно вздохнул, открывая последний номер. В дверь деликатно постучали.
- А, проходите, проходите, как дела?
В старомодный, консервативного вида кабинет, украшенный какими-то безвкусными вазочками на высоких до потолка стеллажах, бодро зашел молодой человек лет тридцати пяти. Во всей его внешности нельзя было бы найти какого-то изъяна, и одежда была безупречно чистой и выглаженной, на белой спортивного вида рубашке ни намека на тридцатиградусную жару. Но не было в очертаниях чего-то такого, что цепляет глаз, и не было в манере того, что откладывается в памяти. Есть люди, которых запоминаешь по родинке на щеке, или слегка искривленному носу, или особому умению улыбаться, приподнимая верхнюю губу, или по смешной привычке теребить ухо. Посетитель выглядел как сама безупречность – и одновременно безликость. Он ловко пододвинул стул и приготовился слушать. Разумеется, Александр Евсеевич был таким человеком, что ему нужны были слушатели. Работа администратора предполагала выдачу коротких и четких команд, а в дискуссии с творческой интеллигенцией он предпочитал не вступать. Не потому, что ему не нравились эти люди, с которыми он проработал всю жизнь. Иногда ему казалось, что он имеет право на авторитет, уважение, почести – ведь он долго, честно, добросовестно служил русскому искусству, как он любил повторять на банкетах. Тем более, городское начальство всегда ценило его заслуги. Впрочем, сейчас Александр Евсеевич был прост и демократичен. Посетитель взглянул мельком на стол.
- Видели уже это?
- Да, только что прочитал. Знаешь, даже немного жалко этого парня, как его там звали-то… Баскаев Леня…да, помню я его. Всего ничего пожил.
- Зато как пожил. Он тут в городе нервов всем потрепал.
- И не говори. С другой стороны – есть у молодежи тяга к искусству! Вот только к какому искусству. Возьми вот этого Баскаева. Сколько он этим современным танцем занимался? Лет пятнадцать, не меньше. Все хотел что-то доказать… Кстати говоря, его я уважал немного больше, чем Сурковского – помнишь, в прошлом году убили?
- Как не помнить.
- Да…Тот вообще был.. Стыдно сказать, что на сцене вытворял. У меня жена с дочками ходила, так выскочила как ошпаренная. На меня кричала – куда, мол, детей заставил привести. Сплошная эротика. А по названию не скажешь – сказка и сказка. В общем, классика остается классикой. Конечно, босоножка Айседора  не дает покоя этим юным и смелым дарованиям, да… Хотят все чего-то. На Запад смотрят. Разве есть что-то лучше русского балета?
- Конечно, нет.
- Хотя и здесь уже прорываются такие все раскрепощенные, брутальные, сразу им давай и коней, и доспехи, и они чудо вершить будут. Есть у нас такие. Вернее, были. Но долго не продержались. И потом, эта их всеядность… Я имею в виду ориентацию… Сурковский - он даже не скрывал. Впрочем, это сейчас модно…На всех каналах рекламируют. Но это столица – а мы что, по сравнению с ихними размахами… Скромнее нужно быть. Вот понимаешь, что обидно?
- Что?
- Гонору, эпатажности – сколько угодно. А мастерства – вот на столько, - Александр Евсеевич показал свой толстый мизинец и широко улыбнулся.
Посетитель тут же ответил белозубой улыбкой. Он явно нравился Александру Евсеевичу. За свое умение поддержать любой разговор, за тонкое понимание роли искусства в современной жизни, за отличный вкус, касающийся всего – одежды, манеры поведения, умению одновременно светиться  лоском и не выскакивать под свет прожекторов. У Александра Евсеевича была дочь – но не было сына, и иногда он ловил себя на мысли о том, что  в своих мечтах видел своего гипотетического отпрыска именно таким.
- Ну что ж, молодой человек, у меня дела-с…
- Разрешите откланяться, как говорится.
И они обменялись дружеским рукопожатием .

2.
- Коля, ну что ты мямлишь!
Молодой мужчина как будто застыл в движении на сцене. Его длинные волнистые пшеничного оттенка волосы, стянутые в хвостик, влажно блестели, а в свете прожектора, казалось, слегка искрились. Лоб прорезала глубокая морщина, тонкие губы сжались в порыве упрямства или внутреннего напряжения. На черном трико расползались пятна пота, и резкий женский окрик подействовал на него, как на лошадь, остановленную на всем скаку.
- Что опять не так?
- Все не так!
Внизу, совсем рядом к сцене, стояла маленькая женщина, с почти подростковой фигурой. Словно для контраста, ее волосы были коротко острижены и уложены  отдельными волосками, из-за чего лоб казался скрытым за  частоколом жестких волосков. Женщине было лет двадцать, а Коля на роль мальчика уже явно не тянул. В его взгляде светло-карих, с желтыми сполохами глаз мелькнуло что-то жалкое, из-за чего он сразу стал похож на Пьеро.
- Лариса, почему ты считаешь, что только ты знаешь, как должен выглядеть спектакль?
- Послушай, я понимаю, что тебе тяжело. Ты с Лео работал много лет. Но я то ведь тоже не девочка!  Если мы хотим его все-таки поставить, будь добр, слушайся меня. Я тебя просила – свою партию переделать. Ты встречаешься с любимой девушкой, Мариной, тут нет никакой трагичности. Трагичность будет потом. Сейчас ты счастлив, радостен, полет, а у тебя не полет – у тебя ползание какое-то.
Лариса как будто уговаривала Колю собраться.
- Ощути плотность воздуха, который вокруг тебя. Ты не в меде двигаешься, вокруг тебя весна, любовь, цветы. Ты должен передать ощущение радости…
- Ну не могу я! Не могу! Не могу! Как без него?
В темном маленьком зале кто-то кашлянул.
- Все, репетиция окончена, - отрезала Лариса. – Поймите же наконец! Мы вообще не существуем! Нас нет! Я вчера разговаривала с Павлом Петровичем. В общем, перспектив никаких. Да он сам придет и скажет. А ты, - сверкнула она глазами в сторону Коли, - ты вообще как баба! Разнюнился! Всем тяжело! Не только тебе! Что теперь, рядом с ним в могилу ложиться? Мы сейчас все расслабимся, а завтра нас выкинут на улицу. Кто мы такие? Театр “Мембрана”? Вот у Сурковского – театр, у них сейчас и помещение свое, и сцена. А у нас ничего нет! У нас только Лео был!  У нас даже названия нет официального – кружок самодеятельного творчества, или современного танца. Вы вообще понимаете, чем это нам грозит?
Несколько человек, которые переодевались, скрываясь за спадающим занавесом, прекратили сборы.
- Ладно, Лариса, не распаляйся. Пошли домой, - к Ларисе подошла черноволосая девушка, ободряюще сжимая плечо.
- Пошли, Катюха.

3.

Рафик Гасанов учился с Баскаевым с десятого класса. Он и сам не мог понять, что их с Леней объединяло. Леня – всегда полный идей, замыслов, которые менялись у него с чудовищной быстротой, быстрый, взрывной – и тихий упитанный Рафик, всегда что-то обдумывающий, рисующий на бумажках квадратики и кружочки.
После школы Леня, как все творческие люди, пытался поступить то туда, то сюда, думая, что впереди у него вагон времени, и образование к таланту должно прилипать по каким-то своим, отбрасывающим всякую логику, законам. Ему предлагали заняться балетом всерьез – но он отвергал эту идею и повторял, что вырабатывает свою технику танца, совершенно отличную от консервативной.  Он создавал студию, набирал людей, ставил какой-нибудь спектакль – потом резко всех разгонял и уходил в подполье.
Потом поступил все-таки в институт культуры, проучился два года, и снова ушел в вольное плавание по морям своей неуемной фантазии, потом всплыл в стенах альма-матер, подобно забытому наутилусу, чтобы снова шокировать педагогов смелыми проектами. Смутное время перестройки не способствовало упорядочению процесса становления мастера.
С точки зрения окружающих, его движения были  достаточно хаотичны, в них не было логики или элементарной заботы о выживании. Рафик предложил ему заняться совместным бизнесом, тем более что сам, накопив первоначальный капитал на полулегальной перепродаже цветных металлов, решил немного выйти из тени. Леня в ответ только рассмеялся, потому что совершенно не представлял себя в “галстуке и перчатках”, как он выразился. Он не желает быть винтиком какой бы то ни было машины, он не знает, где будет завтра, интересно ли ему будет то, что кажется интересным сегодня.
Рафик в глубине души завидовал ему хорошей завистью – сам он был настолько правильным и  упорядоченным, что не представлял ни на минуту, что значит забыть обо всем ради искусства. Но также хорошо Рафик понимал, что Леня при всей своей целеустремленности нуждается в поддержке. Поэтому иногда старался свести его с нужными людьми и уговаривал Леню заняться пусть не совсем искусством, но, по крайней мере, приносящим живые деньги делом.
Вот и в тот наступающий вечер в начале августа они пили пиво и обсуждали какие-то новые замыслы. Рафик иногда давал средства под проекты, и с удовлетворением отмечал, что годы, проведенные в бизнесе, не смогли изменить его прежнего отношения к старому другу. Рафик уже перестал анализировать, почему ему с Леней было хорошо и комфортно, скорее всего, от безудержной энергии, кипевшей и выплескивающейся через край. А, может быть, из-за некоторой почти тоски по молодости, где можно было творить не ради денег – а лишь во имя того, что прекрасное имеет право на жизнь.
В тот день они сидели сначала у Рафика на даче, потом  поехали в поселок на окраине города, чтобы навестить родителей Лени, которые, конечно, усадили их за стол. Потом Рафик высадил его в центре поселка, около семи вечера, в тот день у Лени была какая-то непреодолимая жажда общения, то ли к девчонкам хотел заглянуть, с которыми вместе учились, то ли еще к кому. Он и Рафика звал, но тот отказался. Сослался на дела, да и не было в нем острого желания видеться с кем-то через почти двадцать лет после окончания школы. Так и расстались – солнечным вечером около автобусной остановки. Сейчас Рафик, вспоминая последний взгляд Лени, думал, что между ними осталось что-то не высказано, в памяти вспыхивали отдельные предложения и слова. А ведь Рафик почти ничего не пил, только бутылку пива в начале, зная, что придется садиться за руль. Ему было нестерпимо жалко того последнего момента, вроде бы, Леня что-то еще крикнул, но мимо как раз проезжал автобус, и последней фразы он уже не расслышал…

Рафик решил не разговаривать по телефону из дома. После того, как тело Лени нашли в пруду, а в милиции объясняли что-то невнятное, ему вообще казалось наиболее рациональным как можно меньше посвящать в дела своих близких людей.  Его так часто спрашивали о том, не был ли Леня в депрессии, не мог ли причинить сам себе вреда и прочий бред, который  последнее время начал его так раздражать, что ему хотелось крикнуть: “Да вы что здесь, все кретины?!”. Но он вынужден был давать показания, подписывать какие-то бумажки, журналисты лезли с вопросами. А причина смерти оставалась все такой же неясной, как туман над просыпающимся  озером, когда видны смутные очертания деревьев на берегу, и кажется, что картина давно изучена, но выступающие из белой молочной массы фигуры кажутся незнакомыми и чужими.

- Ашот?
- Здравствуй, дорогой, - на том конце провода ответил немного хриплый, с характерным акцентом голос. – Слышал про твои горестные хлопоты. Сочувствую.
- Да, вот так получилось… Ашот, ты ведь тоже его немного знал. Не можешь там по своим каналам простучать?
- Что простучать, Рафик?
- Да не нравится мне это все. Темное дело какое-то.
- Так все дела темные, - голос стал менее дружелюбным.
- Ты поговори там, пощупай… Несчастный случай, говорят. Не может этого быть! Он эту лужу переплывал в пять лет. Это же нелепо – пошел и упал в этот чертов пруд, захлебнулся и утонул. Ты бы этому поверил?
- Может, самоубийство?
- Это вообще глупо. В общем, я очень тебя прошу – пошукай там где надо… Пусть следака нормального дадут, чтобы нюх был как у гончей…
- Ммм… Я постараюсь. Ты не переживай, я тебя понимаю…Разберемся…

4.

Лариса  не хотела никуда идти. Она сидела перед зеркалом и вглядывалась в свое красивое лицо. На трюмо валялось приглашение на премьеру в театр Сурковского. Глеба она хорошо знала при жизни, но вот с Лео он не особо ладил. Да и внешне они были полные противоположности. Лео  - сухонький, невысокий, с хвостиком, в костюме чувствовал себя неуютно, предпочитая джинсовый комбинезон, трикотажные пуловеры и немного стоптанные кроссовки. Он двигался всегда бесшумно,  разозлить его было непросто, но обычно он старался задавить противника словами, с неизменной дружеской улыбкой. Павел Петрович его боялся, поэтому из дома культуры “Мембрана” то уходила, то возвращалась, по мере того, как у Лео  менялись какие-то планы. Глеб был высокий, ширококостный, выбритый наголо, с нагловатыми манерами. Обычно он долго подбирал слова, чтобы выразить какую-то мысль, главное в его стиле общения был напор, осознание собственной неординарности, самолюбование, желание подчеркнуть свою индивидуальность. Лео не раз говорил, что Глеб все более и более скатывается к обыкновенной “попсе”, подстраивается под желание публики получать шоу с минимумом мыслительных реакций. “Давит на эрогенную кнопку”, - таков был его окончательный приговор несколько лет назад.
Кончину   Сурковского обыграли во всех средствах массовой информации, даже нашли двух двадцатилетних мальчиков, которые ворвались к нему в дом с целью ограбить. Взяли видеомагнитофон. А Глебу размозжили его красивый  правильный череп.
Все-таки нужно пойти, несмотря ни на что. Коля на репетиции был просто ужасным. Мало того, что пил недели две, так еще сейчас, кажется, попивает в одиночку. За что Леня дал ему главную роль в своем последнем спектакле, непонятно. Все решится на днях. Если этот старый бюрократ Павел Петрович упрется, то нас просто выгонят. Поэтому весьма неплохо появляться в свете.
Лариса занималась у Лени столько, сколько себя помнит. В последние два года, когда у него начались проблемы с женой, они много общались. Кончилось это  достаточно банально – романом.
Это был странный роман, почти как у учителя с ученицей. Она спрашивала себя, было ли в ее отношении хоть капля любви – и не находила ответа. Было восхищение Лео как артистом, режиссером, учителем, но любовником он был переменчивым и непостоянным. Она то пыталась за ним следовать по пятам, то пропускала репетиции, потом снова все как-то налаживалось, даже переходило в спокойную дружбу, охлаждалось, как коктейль под влиянием кусочков льда,  снова вспыхивало. Что-то такое Лео всегда умел говорить, что верилось.
Кстати, почему к нему приклеилось прозвище “Лео”? Кажется, после сериала про “зачарованных”. Совершенно случайно маленькая девочка, дочь кого-то из друзей, назвала его так, и всем понравилось. Он действительно был “хранителем” их маленького театра, все вопросы с администрацией решал сам, но на репетициях требовал такой самоотдачи, что иногда приходилось танцевать до мозолей. Они никогда не знали, что же получится в итоге, а он говорил, что это знать не обязательно, важно знать основную мысль и пытаться ее додумать. Думать, думать – это было его основное правило. Думать о том, в чем ты движешься, каково окружающее пространство по констистенции, иначе говоря, какова “плотность”. Затем ощутить, как ты сливаешься с пространством, для этого найти “точку”, а когда колебания “плотности” становятся твоими, когда ты нашел эту “точку”, ты уже можешь выразить “линию”.
Многие не могли понять его методики и уходили. А он не отчаивался. Искал новых людей и верил, что любого можно заставить чувствовать пространство и танцевать с ним в унисон. Ларисе нравилось в этой методике то, что не было жестких алгоритмов, куда нужно двигаться. Когда они придумывали партию в спектакле, они придумывали на ходу, в соответствии с собственными ощущениями. Лео только подправлял, склеивал, сшивал движения,  и получался неповторимый узор спектакля. Как они это сделали, почему – трудно было объяснить словами. Но разве слова нужны, смеялся Лео, зачем искать логику в том, что не может поддаваться логике. Существуют какие-то законы, но мы не знаем о них. Или знаем, но не можем применить. В общем, с ним трудно было спорить, тем более что его доводы звучали убедительно, вопреки абсурдности.
Лариса в последний раз взмахнула щеточкой по ресницам, придирчиво оценила обтягивающий свитер и вышла на улицу.

5.

- Это великолепно, шарман, браво!
Возле юного мальчика из театра Сурковского шумно вздыхала дама лет сорока, млея от его наскоро накинутой, с проступающими пятнами пота футболке. Мальчик был и вправду хорош, но Ларису он не интересовал. Слишком юн, к тому же вопрос принятия или непринятия в коллектив театра решает не он, а его отец. Отец стоит поодаль, разговаривает с  солидным дяденькой, кажется,  директором музыкального театра. Внезапно на Ларису нахлынули воспоминания, она вспомнила время, когда Лео было что-то около тридцати, она была школьницей и в первый раз его увидела. Тут же она стряхнула воспоминания движением плеча и направилась  к столу. Что-то я часто и помногу стала пить, подумалось ей, но щебетание, окутывающее ее со всех сторон, показалось настолько равнодушным к ее личному горю, что она продолжила движение даже с какой-то отчаянностью.
- Лариска, привет! Сколько лет, сколько зим!
Путь ей преградил тот самый, очень правильный и очень не запоминающийся посетитель уважаемого Александра Евсеевича.
- Женя?
- А кто же еще! Вот решил тоже… приобщиться.
Лариса залпом выпила стакан водки.
- Ты хоть закусывала бы, девочка, я тебя понимаю, конечно…
Лариса кивнула,  взяла яблоко и пошла к стене, где были диваны. Ей показалось, что вокруг нее плотность воздуха увеличилась, и сквозь эту оболочку (мембрану, усмехнулась она) перестали проникать окружающие звуки. Люди вокруг перемещались в хаотичном порядке, она слышала голоса, различала фигуры, но, как будто просеивая ощущения сквозь плотное сито воздуха. Водка начала разливаться по телу, и оболочка начала становиться тоньше. Странно, должно быть наоборот.
К ней подсели и начали разговор, кажется, кто-то из артистов, девчонки. Они поглаживали ее по руке, как бы успокаивая; потом она поняла, что плачет, и становится легче, почему же она раньше не могла плакать, ни на похоронах, ни потом, воздух снова стало обычным, и она уже отвечала на вопросы, и ей не было больно на них отвечать, наоборот, хотелось и хотелось говорить. О том, что тело долго не выдавали в морге, какой-то тупой анатом с жирными лоснящимися глазками все не мог поставить причину смерти, они сидели в коридоре морга с Колей и родителями, она даже плакать не могла, потому что плакали все остальные. Потом им выдали тело в полиэтиленовом пакете, она глянула мельком и увидела черное пятно на левом виске. Такое огромное черное пятно, что его невыносимо было разглядывать. Потом какая-то чуть ли не уборщица вынесла заключение о смерти, и они с изумлением прочитали, что причина смерти не выяснена, и внизу мелким шрифтом – “признаков насильственной смерти не обнаружено”. Ларисе хотелось крикнуть: “А это что?”, но спрашивать было некого.
Так она сидела и рассказывала кому-то, пару раз подходил Женя, приносил водки, участливо брал ее за руку. А что в прокуратуре говорят, а какие версии, интересовался он, но Лариса почти ничего не знала. Какая-то пьяная компания, с которой он ездил покататься, какая-то свидетельница, но ее сшибла машина, и теперь она в больнице. Вот видишь, говорил Женя, пытаясь поймать ее беспокойные руки, значит, здесь все не так чисто, как может показаться на первый взгляд. Они якобы с Лео поехали покататься, потом остановились у пруда, шашлычок, пиво, все, как положено, а потом эту девчонку сшибли машиной. И вообще, как такое могло случиться – компания, ведь ты же помнишь…Понимаю, понимаю, все успокаивал ее Женя, оглядываясь, не прислушивается ли кто к их разговору,  и от этого становилось легче. Банкет двигался к завершению, и она была уже достаточно пьяна, чтобы встряхнуться и поехать домой самостоятельно. Женя галантно посадил ее на проезжающую машину и обещал позвонить.

6.

Павел Петрович решил задержаться до вечера. Последнюю неделю он напряженно решал для себя, стоит ли оставлять этих трубадуров, как он мысленно их называл, или все-таки указать им на дверь. В конце концов, он ничем не рискует, если заставит их поискать новое место для своих репетиций. Не велики таланты, к тому же у них не стало самого главного защитника – Баскаева. Он в свое время изрядно потрепал ему нервишки.
Павел Петрович был человеком от искусства весьма далеким. В подведомственном ему доме культуры он поддерживал культуру как мог. Дискотеки – это ему было понятно, нужно куда-то молодежи энергию девать. К тому же это выгодно, хоть какие-то деньги на ремонт и прочие расходы. А вот что делать с этими спектаклями, на которые ходят, как ему представлялось, только потому, что они были всегда бесплатными – этого он пока не понимал. Павла Петровича более всего заботило внутреннее спокойствие, и он взвешивал все “за” и “против”. А вдруг они достанут все свои дипломы непонятных фестивалей, обвинят его во всех грехах. С другой стороны, Лариса эта, совсем еще, по его понятиям, пионерка, а уже напирает, что ей нужно хоть как-то оформиться, а ставка руководителя коллектива у него на вес золота. Поэтому он придумал компромиссный вариант.

На репетиции были только шесть человек. Павел Петрович, маленький лысоватый колобок, вкатился в зал и торопливо поднялся на сцену.
- Ну-с, дорогие мои, добрый вечер! У меня есть к вам сообщение, весьма приятное, я бы сказал. Ларисочка, подойди сюда. Завтра оформляем тебя на пол-ставочки, по контракту, на два месяца. Коленька, ты не дуйся, дружочек. У Ларисочки диплом, культурная она у нас, а ты уж, извини. Я понимаю, что ты давно тут. Но меня тоже пойми. Вдруг кто в личных делах начнет копаться, сейчас с этим строго, культура - и образование должно быть культурное…

Лариса не ожидала, что так все повернется. Она несколько недель пыталась выловить Павла Петровича в коридорах, просила, потом требовала разговора о судьбе коллектива, и вдруг так просто все решается. Хотя что-то ей подсказывало, что все не так просто. Коля  смотрел на нее с обидой. Ну, ничего, я с тобой еще поговорю, в конце концов, ей не хотелось его терять. Последний спектакль, до конца ей непонятный, назывался “Золото Колаксая”. Она немного отвлеклась на застрявшую как заноза мысль, почему Лео был так привязан к Коле. Ведь Коля был такой нервный, на ее взгляд, человек, и она прямо чувствовала, какая волна неприятия исходит от него. А Лео его любил и даже не обращал внимания на его выходки. Коля молчал, почему-то вцепившись в пыльный занавес,  переваривая информацию.
- И еще, - многозначительно добавил Павел Петрович. - И еще я хотел вам сообщить не слишком приятную новость.  Скоро начнется учебный год, студенты вернутся с каникул, в общем, нам нужно подготовиться. Сами понимаете, должно быть все чистенько…
- Говорите яснее! – выкрикнул Коля из угла сцены.
- А если яснее, - еще более жестким тоном ответил Павел Петрович, - то нужен ремонт. И на это время у меня нет помещения для ваших занятий.
- И что же нам делать? – спросила Лариса.
- Что-то… Есть вариант. Пристройчик помните? Вот там предлагаю
- Но там невозможно, там пол - необструганные доски! Там вообще сарай! Там места нет, - заговорили все разом.
- Ну, хозяин барин. Сейчас вы тоже тут почти в темноте занимаетесь, и ничего, что делать, войдите и в мое положение, или вам сразу балетный класс нужен? Ищите тогда другое помещение, я ведь не настаиваю…
- Сколько времени необходимо на ремонт? - пыталась перекричать всех Лариса.
- Месячишко, думаю… Да не кричите вы так! В конце концов, никто не обязан создавать вам тут условия. Вот оценили бы мою доброту – нет, сразу в крик. Давайте подумайте. Что вам дороже, искусство или амбиции, оформляйтесь, ключи на вахте берите, субботничек устройте, приберитесь там…
Павел Петрович спустился по сцене и покатился в сторону выхода. Потом обернулся и со словами “эта культура давно уже висит у меня на шее” вышел в холл.

7.

Следователь Корсуков был назначен на дело убийства Баскаева неделю назад. Перед ним дело вела молоденькая практикантка, и вообще по коридорам курсировали слухи, что дело не стоит и выеденного яйца, вроде как все понятно. Единственно непонятное заключалась в том, почему компания, с которой катался Баскаев, не заявила о его пропаже сразу. Только через неделю, когда выловили труп в грязноватой воде начинающего зеленеть пруда, задним числом приложили свидетельские показания. Из показаний следовало, что Баскаев был  лучшим другом свидетеля Жоры, Жора был за рулем, увидел стоящего на остановке Баскаева, предложил выпить в приличной компании, они мило посидели на берегу пруда, затем Жора подбросил Баскаева до “красного барака”, как они называли здание местной администрации.
Интересно, почему эти милые и чистые парни не написали свои признания сразу? Один из них до сих пор не найден. Это Корсукову не нравилось. Но делать было нечего, его буквально в экстренном порядке перебросили с другого расследования, под видом того, что многие в отпуске, а практикантка что-то не тянет. Надо бы это дельце еще раз провентилировать, как  выразился его начальник и многозначительно посмотрел в глаза. Корсукову было непонятно, в каком “разрезе” нужно решить дело, но он был не столь искушен в подобного рода “заданиях”, что уточняющих вопросов задавать не стал.
Рафик зашел в кабинет и увидел сидящего за столом необычно серьезного лейтенанта. Что-то в нем располагало с первого взгляда. Короткие, зачесанные назад волосы, чистый лоб с едва заметной морщиной озабоченности, серые, думающие глаза. Может, с этим повезет, подумал Рафик, присаживаясь на предложенный стул.
- Мне очень неудобно просить Вас рассказывать все снова, но я человек в этом деле новый, мне показалось, что четкой картины не складывается. Дело заведено уголовное, убийство, в то же время каких-либо улик нет, свидетельские показания путанные, в общем, я прошу Вас еще раз все вспомнить и рассказать мне.
“Те же яйца, только вид сбоку”,- разочарованно подумал Рафик, прикрывая глаза, чтобы уравновеситься, и начал по которому кругу рассказывать историю последней встречи с Леней.
- А какие у него были планы, он с Вами делился?
- Конечно. Видите ли, Леня был с точки зрения современного общества не коммерческий человек. Ему многое было интересно, иногда получалось и деньги зарабатывать. В последний день я уговорил готовить “батареек”.
- Не понял?
- Ну, девочек таких, на дискотеках. Заводят толпу, чтобы другие развеселились. У нас есть такие школы, но Леня, поймите, он был особо одаренный человек. Грубо говоря, бревно мог заставить двигаться. К тому же, это деньги. Есть спрос. Он уже готовил несколько групп раньше, но потом бросал. Знаете, как бывает у творческих людей – раз, и пришла в голову какая-то совершенно другая, замечательная мысль. Все, что к ней не относится и мешает, отбрасывается. Но новизна здесь заключалась в том, что театр, не знаю, говорил ли Вам кто-нибудь о нем, “Мембрана” называется, это основное и любимое детище его… В общем, он что-то задумывал, ему нужно было много людей. Девочки эти дискотечные могли бы заодно послужить материалом. Хотя, конечно, это грубо, но тоже – своего рода кастинг, приятное с полезным. Видите ли, у него были какие-то замыслы по созданию детской школы-студии пластической поэзии. Я не совсем понял, что это такое, но “батарейки” - это был вполне конкретный проект. Собственно, я ему помогал восстановить связи, найти заказчиков.
- А Вы не допускаете мысли, что это было самоубийство?
- Знаете, весьма экстравагантный способ свести с жизнью счеты, вы не полагаете? – с легким сарказмом ответил Рафик.
- Почему он поехал с Вами до остановки?
- Хотел зайти к одноклассникам.
- А Вы, почему не присоединились? Вы ведь в одной школе учились? Кстати, к кому он мог зайти?
- Во-первых, мне с утра нужно  было уезжать в другой город. Во-вторых, мы действительно учились в одной школе, но меня ни маши ивановы, ни вани сидоровы практически не интересуют. Я общался только с Леней. Дело даже не в том, что я стал каким-то “крутым” и бывших одноклассников в упор не замечаю. Разные интересы.
- Но Баскаев был тоже не вашего круга, если уж на то пошло. Насколько я понимаю, он не ездил на модные курорты, не “тусовался” по казино и боулинг-клубам, и вообще не имел даже собственной квартиры.
- И что Вы хотите этим всем сказать? – неприязненно посмотрел на следователя Рафик.
- Вы не волнуйтесь, я просто пытаюсь понять, что вас связывало.
- Зачем?
- Никто не сомневается в Ваших показаниях. Но непонятно, почему Баскаев, желая зайти к одноклассникам, вдруг садится в машину к малознакомым людям.
- На самом деле этот поселок  - маленький и отдаленный, практически деревня. И там почти все друг друга знают. Так что утверждать, что они мало знакомы, я бы не стал.
- Хорошо. Так каковы, на Ваш взгляд, мотивы этой последней поездки?
- А каковы версии самих участников?
- Подъехали, предложили прокатиться до пруда, поесть шашлыков. Кстати, Баскаев не злоупотреблял алкоголем?
- Последнее время – нет. Бывали периоды. Что касается последней встречи, он был практически трезв, я был за рулем, выпил только бутылку пива, но сейчас это не запрещено, после пары часов вполне можно водить машину. Леня выпил пару бутылок, он больше говорил, чем пил. У него был день, когда он очень много хотел сказать людям. А вскрытие что показало?
- У меня такое впечатление, что это Вы ведете допрос. Алкоголя в крови мало.
- Ну, вот видите. Несчастный случай – разве он мог быть?
- Вот показания свидетелей, - зашуршал бумажками Корсуков, - они говорят о том, что Баскаев пошел попить воды, якобы ему стало дурно, печень среагировала на жирную пищу и спиртное.
- Ну, это полный бред. Леня мог выпить очень много.
- Не перебивайте…Пошел выпить воды, веселье было в разгаре, долго не возвращался. Они про него забыли, а когда вспомнили, подумали, что ушел по-английски, не прощаясь.
- И?
- Потом, через неделю, мать Баскаева забила тревогу, и они вспомнили, что он был с ними.
- Угу. Пошел попить, упал. Очень логично.
- Именно. Вы говорили мне про планы. А чем последнее время Баскаев занимался?
- В смысле?
- В творческом отношении, разумеется.
- Ставил спектакль “Золото Колаксая”.
- Что за спектакль, о чем?
- Я точно не знаю, какой-то миф о царе-солнце. Из скифских мотивов.  О сыне Таргитая, которому досталось все золото. Но Леня додумал этот миф, внес что-то свое,  и  теперь смысл, возможно, стал совсем другим.
- В каком ключе?
- Во-первых, замысел автора до конца остается непонятным, во-вторых, танец – это не слово. И каждый его трактует по-своему.
- А как он относился к политике?
- Я бы сказал – никак. Она его не интересовала. Его ум занимали более высокие материи. Это было для него мелко. Он считал, что художник в принципе не должен заниматься политикой. Он должен заниматься душами человеческими.
- Хорошо. Спасибо, господин Гасанов. Если появится что-то новое, я вас обязательно поставлю в известность.

8.

Надо собраться, твердила себе Лариса. Собраться с мыслями, с чувствами и начать снова жить. Состояние неопределенности хуже всего. Неужели я не смогу довести его дело до конца? Замысел автора остается за кадром, говорил Лео, как и замысел творца. Уж не сравнивал ли он себя с Богом? Нет, этого не может быть. Но он часто говорил, что ему это приходит свыше. Бежар говорил, что танец – искусство двадцатого века. А Лео добавлял, что в двадцать первом веке произойдет не смешение языков, как в Вавилоне, а сознание перевернется в головах людей. И танец – этот первобытный язык всех людей – поможет остаться людьми. В минуты отчаянья он молчал и гнал ее от себя. Отчаяние… Самый большой из грехов. А потом словно взмывал в небо и начинал творить что-то невообразимое. Ларисе казалось, что он воспринимает мир какими-то особыми рецепторами, соединяющимися не с головным мозгом, а сразу с сердцем. Когда увидел репортаж с мест ведения боевых действий, надолго заперся у родителей в поселке, и недели две ни с кем не общался. Лариса проводила разминки, со страхом думая, что происходит в его душе. Из кризиса он вышел с новой идеей и буквально за неделю поставил спектакль “Белая река”. Черный, белый, красный – любимые цвета минимализма. Обыкновенная любовная история двух людей, живущих по разные стороны реки. Река – это и поле с белыми цветами, тогда торжествует любовь и мечты, но может стать красной от крови убитых, и может стать черной землей от горя остающихся. Только чистые цвета, только чистые цвета, повторял Лео, максималист от природы и по образу жизни. 
Жизнь улыбалась ему, словно ненавистная мачеха, кидая черствую корочку хлеба, выжидая момент, когда перестанут повторяться потуги воплотить замыслы творца. А он все не сдавался…Лариса снова почувствовала себя осиротевшей.

9.
Лариса нервничала. Рафик пообещал дать рекламу для школы “батареек”, в пять часов нужно было начинать. С Павлом Петровичем удалось договориться, чтобы для кастинга им предоставили балетный класс. Помещение, громко именующееся балетным классом, возможно, когда-то и было им. Но  пол начал рассыхаться, и уродливые трещины изрезали паркет. Вместо зеркальной стены осталась ободранная штукатурка. Что ж, думала Лариса, это лучше чем ничего. На скамейке сидело несколько девочек лет пятнадцати, они тихо переговаривались, очевидно, успев перезнакомиться внизу, на вахте. Коля сидел на стуле, нахмурив лоб. Ему затея набирать девочек вообще не нравилась, хотя он и понимал, что это, возможно, деньги, которых катастрофически не хватало, чтобы заказать недостающие декорации.
- Пожалуй, начнем. Кто первый? – обратилась она к девочкам.
На середину класса вышла худенькая девочка с опущенными плечами. “Да уж, контингент”, - думала Лариса, пытаясь подбодрить ее улыбкой. Неожиданно Коля подскочил к девочке, держа в руках стул.
- Все хорошо! – крикнул он, как будто вокруг были глухие, - А теперь представь себе, что этот стул и есть подиум. Представила? Вот и замечательно. Попробуй рассказать, что ты ощущаешь.
- Стоп! Стоп! – Лариса вышвырнула стул в угол класса. Девочки, сидевшие на скамейке, вжали головы и стали похожи на замерзших цыплят. – Что ты себе позволяешь? Мы сейчас ведем набор в школу танца, а не в театр!
- Это ты что себе позволяешь! Ты хочешь их просто научить прыгать под ритмичную музыку! Это не искусство! Это попса! Люди должны уметь думать! А не только трястись на дискотеках!
- Не диктуй мне! Я здесь руководитель! Если не нравится – можешь уматывать! Мы обойдемся как-нибудь без тебя! Нашелся тут, звезда!
Девочки распрямили плечи и удивленно наблюдали за перепалкой.


10.

 Корсукову казалось, что он все время теряет нить. Папка с материалами пухла день ото дня, но ничего нового, как ему казалось, не прибавлялось. Сегодня он вызвал на беседу бывшую жену Баскаева, надеясь составить, наконец, в своей голове законченный образ этого человека. В его кабинет легкой походкой вошла молодая женщина лет тридцати. Длинные волосы, уложенные гладко, заколотые сзади элегантной заколкой. Осанка прямая, в каждом движении чувствуется уверенность и какая-то воинственность. Она демонстративно плюхнулась на предложенный стул, закинув ногу на ногу.
- Когда Вы видели Баскаева последний раз?
- Весной.
- Ничего непривычного в нем не заметили? Он  не говорил, что кто-то ему угрожает, например?
- У нас уже не тот уровень отношений… был… В общем, у нас остались только сугубо деловые отношения. Он забирал свои вещи. Немного обсудили, как он будет видеться с сыном. Вот, собственно, и все.
- Хорошо. Он виделся с сыном?
- Иногда. При его образе жизни часто это делать невозможно, - при этих словах ее губы сложились в презрительную гримасу.
- Из-за чего вы расстались?
- Это так важно? – гримаса стала еще более презрительной и враждебной.
- Важно все, на самом деле. Ваш бывший муж погиб при странных обстоятельствах.
- Он вообще был довольно странный. С безумными идеями в голове.
- Я знаю, что на следующий день после его гибели он хотел поехать к Вам.
- Откуда?
- Такие показания дают родители, хотя я и не обязан Вам об этом сообщать. Насколько я понял, Вы препятствовали его общению с сыном?
- Я не поняла, мы в суде?
- Так препятствовали или нет?
- Не способствовала. Как раз мы уезжали на юг. Знаете, в отличие от Баскаева, у меня  очень мало времени. В частности, на отпуск. В тот день… я плохо помню тот день, но мы уезжали утром. Скорее всего, в тот день укладывали вещи.
- А с бывшей свекровью какие у вас отношения?
- Обыкновенные…- как можно безразличнее ответила она, но от Корсукова не ускользнуло, что сделано это было с усилием.
- У нее другое мнение. Она говорит, что Вы регулярно закатывали скандалы, чтобы не давать ребенку общаться с ними и погибшим Баскаевым.
- Послушайте, Вы переходите всякие границы! Я вообще не понимаю, какое это все имеет отношение к делу! Я не обязана любить ни отца ребенка, ни его семью. Ребенок остался  со мной, и мне решать, когда ему с кем видеться и зачем!
- Успокойтесь!
Лицо ее наливалось теплым румянцем, видимо, следователь задел ее за живое. Впрочем, размышлял Корсуков,   ничего удивительного в этом нет. Баскаев был слишком отстраненным от дел мирских. А этой женщине, в глазах которой видна железная хватка, вряд ли интересны чужие философские искания.
Как человек импульсивный, скорее всего, он вспоминал о сыне спонтанно, чем невыносимо выводил из себя эту дамочку.
…Постепенно она остывала и успокаивалась, и минут через пятнадцать уже говорила без ехидства, злорадства и излишнего негативизма. Из ее скупых объяснений Корсуков узнал, договорившись предварительно, что это не для протокола, что Баскаев изрядно пил, что и послужило причиной развода. Отсутствие денег – это лишь одна из причин. Пьянство с периодической депрессией, нетерпение к окружающим, он даже избивал сына, если тот начинал громко плакать. Поймите, говорила она, смотря на него полными от вызванных воспоминаниями слез, это был невыносимый человек, и я не хотела, чтобы он и дальше отравлял наше существование. Я привозила к его родителям Ванечку (так зовут их сына), но старалась это делать, когда он уезжал. Его я не видела совсем, я вообще отошла уже от этих кругов, богемы (повторение зигзага презрительной улыбки на лице), так только, редкие звонки. Поэтому я совсем не удивлюсь, что у него случился творческий кризис, и он… Ну, сами понимаете.
- Понимаю. Прекрасный способ самоубийства, не находите?
- Не понимаю, о чем это Вы?
- Спасибо, если что-то понадобится, я Вас вызову.
Беседа с бывшей баскаевской женой оставила у Корсукова неприятное впечатление.
Она что-то недоговаривала. Интересно, много ли она выиграет от его смерти? Единственно – сына. Баскаев в последние годы, по словам его матери, активизировался в этом направлении. А дамочка хотела выйти замуж за границу. Кажется, и жениха нашла. Конечно, эти вопросы в лоб Корсуков не поставил, но отчасти в скоропостижной смерти Корсукова есть выгода и для нее. Не нужно спрашивать его разрешения на вывоз ребенка за границу, и вообще все становится гораздо проще… И это странное настаивание на версии самоубийства и его депрессии… В ее интерпретации это был какой-то монстр, избивающий ребенка…

11.

- Колечка, милашечка…- теребила Лариса непослушные кудри. Они стояли в коридоре, из дальней комнаты маленькой двухкомнатной квартиры  доносились не вполне трезвые голоса.
- Да пропусти ты, дай раздеться!
- Солнечный мальчик…
- Ты пьяна, как ты можешь…Труп Лео еще не остыл, - нервно огрызался Коля, пока она стягивала с него промокшую от дождя куртку.
- Да, наверное, конечно…Девочки, пойдемте на кухню! – крикнула она собравшимся. – А ты раздевайся, проходи.
В комнате обсуждали в который раз показания свидетелей. Ребята горячо жестикулировали, возмущаясь тупостью милиции. Коля сел на диван и начал молча пить водку.
- Кто рассказал? – спросил он у сидевшей рядом Кати.
- Да Рафик Ларисе звонил.
- А синяки на виске ничего не значат? Нужно куда-нибудь писать, звонить, иначе они так это дело и закроют. Потом скажут, что он сам влил себе два ведра некачественной водки, задохнулся и утонул.
- В легких не было  воды, - ответила Катя.
В коридоре раздался звонок в дверь.
- А, Женя, проходи, проходи, - встретила гостя Лариса. – Слушай, извини, что в прошлый раз такая была. Со мной такое редко происходит, спасибо, что помог.
- Ну что ты, не стоит благодарностей. А это Верочка, - Женя любезно улыбнулся и прошел в комнату с какой-то девицей.
- … так это и доказывает, что он не мог утонуть. Они там все тупые, что ли? Нужно требовать повторной экспертизы, дополнительное расследование, а мы тут сидим, сложа руки, и ничего не делаем. Помещение у нас уже практически отобрали, Лариса устроена хореографом-руководителем временно, пара-тройка месяцев, дело закроют, а нас выгонят, - кипятился Коля, жестикулирую руками, как бы помогая ими подбирать слова.
- Да упокойся ты, в конце концов! – крикнула на него Лариса. – Что ты всех заводишь, нужно выработать тактику. А ты всегда лезешь, как мальчишка, на рожон.
Коля вспомнил, как Лео учил входить в воздух, уменьшаясь до точки, чтобы ощутить его колебания, чтобы потом снова расшириться до размеров вселенной. Последней фразой Лариса превратила его в точку. По ее глазам он понял, что оскорбил ее женское самолюбие своей грубостью. Значит, она мне будет мстить, внезапно пришла в голову скверная мысль. Точка, которой он был, ощутила вибрации недоброжелательности. Рядом с Ларисой стоял какой-то хмырь, смутно припоминаемый им с многочисленных тусовок. Кажется, мы знакомы. Но почему она его пригласила? Или он случайно мимо шел и зашел? Да еще с какой-то подругой совершенно непотребного вида, с заслюнявленным именем “Верочка”.
- Я согласен с Колей, этого дела так оставлять нельзя. Вообще, нужно раздуть как можно больше шумихи вокруг этого дела, - очень спокойно начал Женя.
- Прессуху подключить? – спросил кто-то.
- А что, и прессуха в ход пойдет. Может, выпьем и немного расслабимся? О конкретных ходах поговорим чуть позже.
Женя явно был каким-то чужим, но страстно желал, чтобы его приняли за своего. Он начал травить анекдоты, внимательно наблюдая за всеми. Точка-душа Коли начала разворачиваться в линию и в пространство,  и распирающая злость на собственное бессилие перед какой-то неведомой машиной возрастала с каждой секундой. Как она с ним любезничает, просто прелесть, думал он, глядя на Ларису, которая, кажется, действительно почувствовала игривость со стороны Жени и с благосклонностью ее принимала.
- А может, потанцуем? – предложил кто-то.
- Давайте. Под старенькие, без лишних децибеллов.
Коля все подливал и подливал себе водки, даже танцевать не хотелось. Потом очень неуверенной походкой направился на кухню. У окна стоял Женя.
- Все успокоиться не можешь?
- Что-то вроде того.
- Слушай, а кому он мог мешать?
- Я не знаю.
- Политика, бизнес?
- Какой бизнес, он на новые джинсы не мог заработать!
- Ну, бывает, что и миллионеры с заплатами ходят. Чтобы не светиться. А этот друг его, как его…
- Рафик. Не, он с ним со школы знаком. Да он нам постоянно то аппаратурой поможет, то с кем-нибудь договорится…
- Всяко бывает, дружба дружбой, а табачок врозь. А жена у него где?
- Развелся. Выставила с чемоданчиком. Еще зимой. Вот о мальчишке, конечно, тосковал.
- Может, не там мы собаку ищем… Над чем он работал последнее время?
- А ты поймешь ли? – с сарказмом спросил Коля. Не нравился ему этот тип.
- Постараюсь, если смогу.
- Спектакль о бренности денег, о том, что деньги не могут являться смыслом жизни. А ты все спрашиваешь про бизнес. Он жил так, понимаешь – где придется, с кем придется, лишь бы кто-то, который выше нас всех, его не покидал.
- Туманно говоришь.
- Вот. Ты вот бегаешь все время неизвестно где – а остановиться и задуматься не успеваешь. А роль искусства знаешь в чем? Чтобы вырвать тебя из этого круга – деньги – кормушка - покупки, остановиться, подумать о вечном и главном. Поэтому приземленным тварям вроде тебя не понять высокого полета. Вам лишь бы политика и всякая грязь. Искусство и политика – две вещи несовместные. И потом, искусство – это не товар широкого потребления.
- Э, как тебя занесло, голубок, - зло сказал Женя.
Колю позабавила его реакция. Неужели я становлюсь злым, с неприязнью к самому себе подумал он. Не мы такие, жизнь такая.  Удобная пословица для тех, кто хочет расквитаться за все сполна и навсегда. С другой стороны, кто этот Женя? Какой-то весьма серенький, хоть и облизанный со всех сторон, хмырь. Вот для чего сюда притащился, тут люди творческие, непричесанные и могут наговорить всего - всего, войдя в кураж. Ощетинился, тузик. Ну, прыгнешь на меня или только тявкать будешь?
Женя стоял, потирая руки, явно не зная, как развернуть сложившуюся ситуацию. Желтые сполохи пламени в Колиных глазах засверкали недобрым огнем. Так продолжалось с минуту, пока не открылась дверь,  девчонки не сказали, что теперь их очередь отравляться. Ну, что уставились, мальчики? Ах, извините, у вас тут дискуссия, а мы такие-сякие, ворвались. Сократы вы наши, Спинозы и занозы.
- Сократ – это тот, который сокращается? – спросил Коля.
- Глупый какой! Учить нужно было философию.
В комнате Верочка что-то щебетала про косметику некурящим девчонкам. Женя сел с ней рядом и начал недвусмысленно прижиматься  сзади. Сначала Верочка остановилась, но потом продолжила, как ни в  чем ни бывало. Да уж, подумал, глядя на эту сцену Коля; ее сейчас раздень догола – она все равно не остановится. Когда-то и мы с Лео групповухи даже устраивали, ночью на кухне, весело было. Девчонки у нас были красивые. Они так к нему и липли. Даже умные попадались. В двадцать пять море кажется по колено, а все женщины – прекрасными. Перед его глазами они табунами проходили на всех этих кастингах, когда он готовил показы мод, была у него и такой способ заработать. В постель попадали только самые лучшие.
Они никогда не говорили о Ларисе. Лариса была запретной темой. Может, потому, что она когда-то нравилась Коле, даже какой-то романтизм начинался. Но потом выяснилось, что она все время ждала, когда ее позовет Лео. И он позвал. То звал, то бросал, она возвращалась бумерангом. Ах, эти преданные глаза, которые смотрели на него, а сейчас на меня, поймал он на себе взгляд Ларисы. Смотри, милая, смотри. Устроила тут кружок Анны Шерер, противно даже.
Наскоро попрощавшись, Коля  ушел с вечеринки.

12.

Корсуков пытался собрать наиболее полный список лиц, знавших Леонида Баскаева. Он разговаривал с Ларисой, которая вела себя замкнуто. На вопросы отвечала односложно, будто боялась сказать что-нибудь лишнее. Из разговоров с другими Корсуков знал, что с погибшим Баскаевым они были очень близки, но сама Лариса об этом умалчивала. Лишь раз она вздрогнула, когда речь зашла о последнем дне. Потом сбивчиво начала что-то говорить, что была в этот день в городе, но, кажется, Леня ей звонил от родителей. Корсуков сопоставил это с показаниями родителей. Баскаев действительно был очень возбужден в тот день и во время встречи с Рафиком постоянно бегал к телефону, кому-то названивая. О чем говорили, спросил Корсуков Ларису. Не помню, отвечала она, кажется, он скучал и хотел меня видеть, но я была занята.
  Коля не произвел на него вообще никакого впечатления. Во-первых, он был весь какой-то помятый от постоянных возлияний, во-вторых, постоянно жестикулировал и  вставлял в речь слова-паразиты, что неизменно раздражало Корсукова. 
Все его показания сводились к тому, что он страшно страдает без своего друга и учителя, а в театре его буквально “душат и зажимают”. Как с ним вообще можно общаться, думал Корсуков, глядя на женственные черты лица Коли и вьющиеся волосы, постоянно залезающие на лицо, из-за чего тот постоянно откидывал назад голову.
В институте, где Леня учился с перерывами без малого десять лет, его еще помнили. Корсукову дали для просмотра личное дело, копию вкладыша к диплому, где красовались тройки и лишь кое-где неуверенные четверки. Преподаватель пластики, худенькая женщина со сморщенным лицом, ждала его в кабинете. Она, как видно, немного волновалась, и постоянно поправляла очки.
- Я помню его, конечно. Мы с ним часто спорили…Поймите меня правильно. Как Вам объяснить… У него не хватало профессионализма. Вы можете мне возразить, что он был лауреатом театрального конкурса “Серебряный дождь”… Скажу Вам больше, - Корсуков вовсе не хотел ей возражать, он пытался задать вопросы, ответы на которые его интересовали, но сухонькая женщина обладала, очевидно, умением не отвечать на вопросы, а упрямо идти своей дорогой, - Скажу Вам больше, - продолжила она, повышая голос, - Я даже сидела в жюри этого фестиваля. Конечно, это наш ученик, и мы хотели поощрить его…
- Вы хотите сказать, что он был недостоин награды, - быстро вставил Корсуков.
- Нет, Вы опять не поняли… Баскаев был достаточно талантлив, но чрезмерно убежден в своем таланте. А нужна упорная учеба, понимаете? Чтобы ставить спектакли, нужно знать элементарные правила  драматургии! А у него что было? Спектакли абсолютно – подчеркиваю – абсолютно не выстроены. Завязка- кульминация - развязка. Это же так просто! Но это правило, это классическое правило, и его никто не отменял. Вы думаете, Айседора Дункан была просто танцовщица, и просто импровизировала? Она импровизировала, но у нее были кульминационные точки, и она двигалась от одной к другой, не теряя ни на секунду основной темы! Рассматривать танец  в стиле модерн как что-то совершенно новое  - это совершенно недопустимо! И Баскаеву не хватало, с одной стороны, классики – то, чего он не взял у нас в институте в силу своей лени или простого нежелания, с другой стороны – школы “из первых рук” этого самого “модерна”.
- Но ведь он учился во Франции, я слышал…
- Учился. Месяц или два. Это, конечно, опыт, но он должен подкрепляться и обновляться  постоянно.
- Я знаю, что после репетиций они просто падали от усталости, по словам его учеников…
- Ну, про учеников вообще не стоит говорить… Там только Лариса имеет образование. Дай Бог, она его применит. Остальные… Очень слабые. Техники нет.
Корсукову было очень тяжело говорить на темы, в которых он абсолютно ничего не смыслил. Похоже, она так и не выпустит нить разговора, придется вставлять отдельные фразы, в итоге не узнав ничего нового.  Он принял позу внимательно слушающего студента, что еще более вдохновило собеседницу. Она, кажется, уже перебрала все основные классические балеты, помянула добрым словом корифеев русского балета, начиная от Дягилева и заканчивая Григоровичем. Корсуков боролся с усилием, чтобы не зевнуть.
- А знаете, молодой человек, все-таки обидно, что у нас в провинции так мало талантов, и они так рано погибают.
- Почему Вы говорите во множественном числе?
- Ну, как же… Еще один наш ученик погиб… Глеб Сурковский. В отличие от Баскаева, он постоянно к нам обращался за советом. Мы ходили на его постановки. Да что там говорить – принимали участие в разработке многих спектаклей. Сурковский, он был совсем другой, он стремился повышать свой уровень. А ведь тоже, парень из деревни, танцевать начал поздно, но у него такой напор был, понимаете? Впрочем, о мертвых нужно говорить либо хорошо, либо никак, - под стеклами очков заблестели слезы. Или это Корсукову показалось? – А вообще… Милиция, конечно, работает не достаточно эффективно. У нас случай был. Банда приходила в общежитие и насиловала девушек. Год не могли поймать. И фотороботы составляли, и свидетельницы были готовы дать показания, и даже задерживали. А судебный процесс не начинали. Потом то ли начальство сменилось, то ли еще что произошло, наконец-то состоялся суд, и посадили. Вот так-то, - закончила она усталым голосом.
- Баскаев, насколько я понял, не отличался особым усердием в учебе? – вздохнул с облегчением Корсуков, понимая, что пару вопросов ему задать удастся.
- Нет, не отличался.  Да… Знаете, мы все-таки его любили, хотя он, в общем-то, мало нас слушал. Считал, что сам уже все знает. Бывает такой род людей – им учеба кажется чем-то малоприятным и бесполезным. Вам может показаться, что он был очень неудобный человек. Да, это так. Знаете, мы даже брали его на работу, чтобы он свою… технику, ну, которую разработал, преподавал. И что Вы думаете? Начал он работать, все вроде хорошо… Студенты приходят – говорят, непонятно. Конечно, не каждый может объяснить… Но дело не в этом. Тут он начал репетировать что-то там свое… не помню, какой спектакль. И все. Нет его. Студенты приходят, преподавателя нет. Месяц-другой. Не появляется. Делать нечего. Наняли мы другого, тоже нашего выпускника. Леня приходит еще через месяц и устраивает скандал! Мы тут просто в шоке были. Но сейчас что об этом говорить… Знаете, как в сталинские времена говорили? Нет человека – нет проблемы. Глеб Сурковский, - теперь уже Корсуков точно заметил слезы, которые она смахнула платочком, быстро снимая и снова надевая очки, - Глеб тоже был не сахар. Но сейчас… Не на кого показать пальцем и сказать – вот, этот человек в нашем городе что-то делает. Ошибается, но делает. Я не говорю про  классический балет, это отдельная история…


13.

Лариса дожидалась Павла Петровича в его кабинете. Совершенно безликий кабинет, думала она. Послышались тяжелые шаги, и в комнату почти впрыгнул Павел Петрович.
- А, Ларисочка, что надумала, деточка?
- Павел Петрович, нам очень нужно помещение, чтобы завершить спектакль.
- Да, я понимаю, но мы живем в такое ужасное время, на все нужны деньги, деньги, деньги. Нужно уметь их зарабатывать. Вот поглядите на театр Сурковского – милые ребята, аншлаги срывают. Сурковский был, царствие ему небесное, экспериментатор. Не всем нравилось. Сейчас, слава Богу, репертуарчик стал более понятным для широкой публики. Искусство должно быть понятным народу, а вот вы развели тут какую-то метафизику, какие-то мифы Скифии, ну кому это может быть интересным?
Лариса стояла, закусив губу.
- И потом, - назидательным тоном завершил Павел Петрович, - вы слишком увлеклись расследованием дела об убийстве, для этого есть соответствующие органы. Я прекрасно помню версию, что девушка из компании хотела дать показания, но потом передумала. Наверное, она находилась под впечатлением, в шоке, потом вспомнила, что он сам пошел к пруду. Это же сколько нужно выпить, чтобы в луже утонуть! Так что, милая Лариса Евгеньевна, сейчас рынок, искусство должно быть либо коммерческим, либо находите меценатов.
Лариса вышла из кабинета, решив для себя, что разговаривать бесполезно.
… Корсукову она не сказала всей правды про тот последний вечер. Лео звонил ей несколько раз, сначала ее не было дома, и трубку брала мама. Ты пьян, спросила его Лариса, слыша прерывистое дыхание в трубке. Да, я пьяный и влюбленный. Лариса на минуту смутилась, потому что раньше они старались не обозначать свои отношения словами. К чему слова, все время убеждал ее Лео, сказать “люблю”, не имея чувств, очень просто, но, чувствуя, что без человека плохо, когда его нет рядом – сказать о таком очень трудно.  Приезжай, сказал он в том последнем разговоре. Лариса удивилась – куда, зачем? Пожалуйста, почти молил он, приезжай, я сейчас провожу Рафика и буду ждать тебя на автобусной остановке, там есть еще несколько рейсов, еще не очень поздно, приезжай. Почему он так меня умоляет, подумала тогда Лариса.
Сейчас  ей это виделось как мистический знак, который давала ей судьба. Она пообещала, что приедет, хотя совершенно не представляла, где она будет ночевать. Или он решил представить ее своим родителям не как ученицу, а как подругу жизни? Что-то с ним произошло за последнее время, он стал к ней относиться как-то бережнее, будто предполагал скорую разлуку. В тот летний вечер она вышла из дому и столкнулась с давним приятелем Женей. Как всегда, он был разговорчив и прилипчив. Да опаздываю я, нужно к Лео ехать, пыталась отвязаться она. Так я тебя подброшу, это ведь не очень далеко, примерно час езды, я с радостью тебе помогу. Это вариант, подумала тогда Лариса. Только что-то она не помнила, что у него есть машина. Что ты переживаешь, уверил ее Женя, машина, конечно, не моя, но у меня друг как раз в отпуск уехал, оставил. Так ты дольше будешь ехать, уверяю тебя, тут недалеко, на стоянке она стоит. Пройдя квартал, они зашли на стоянку и выехали на скромной “восьмерке”. Всю дорогу Женя что-то говорил, совершенно не глядя на дорогу. А Лариса думала про странные перемены, происходящие в Лео. Для нее он оставался таким же загадочным, как и много лет назад. Как раскачивающийся маятник – то к ней, людям, то от нее, от людей, в непонятные океаны собственных мыслей.
...Все это она вспоминала, идя из кабинета Павла Петровича.
…По дороге Женя периодически останавливался и звонил из телефонов-автоматов, а Лариса злилась и постоянно пыталась его “ущипнуть”, почему у такого крутого мужчины нет мобильного телефона.
Стоп. Все дело в том, что по дороге сломалась машина, Женя бегал вокруг нее, задирал капот, ковырялся, матерился, просил прощения. Она занервничала, зная, что Лео наверняка уже ждет ее на остановке. Так бывало всегда – пятиминутное опоздание и то не прощалось, а они стояли на обочине уже целую вечность, как ей казалось.
В общем, пришлось ей “голосовать”, оставив на дороге незадачливого Женю. Она приехала в поселок почти около восьми. Конечно, на остановке ее никто не ждал. Через полчаса прибыл автобус из города. Она с минуту соображала, что, кроме как на этом автобусе, ей в город обратно не уехать, и прыгнула в полупустой салон.
…Как летучая мышь, внезапно бросившаяся из темноты, ее сознание кольнуло странное чувство вины, что она не смогла вовремя приехать к нему в тот вечер. Это летучее создание впилось в нее своими когтями, и она присела в коридоре от слабости в ногах. Словно тень, за мышью маячил силуэт Жени, который косвенно способствовал тому, что она не встретилась с Лео. Кому он звонил? С того вечера, когда она оставила его со сломавшейся машиной на дороге, они долго не виделись. Да, его не было ни на похоронах, ни на поминках… Какой-то еще незрелый вопрос стучал в голове, но, подобно Скарлетт, она отмахивалась от него слабой рукой.

14.

В подвале ждали ребята. Какая уж тут репетиция, прыгнешь и упрешься в стену! Со стен обсыпалась штукатурка, и вообще вся обстановка оставляла ощущение заброшенности и надвигающегося полного развала.
- Надо писать письмо, - вдруг сказала Катя.
- Давайте сразу в организацию объединенных наций, - съязвил Коля.
- Да помолчи, Коля, ты права, Катя, - обрезала Лариса, - я этим займусь на днях. Вот что. Тут есть возможность подзаработать. В область поедете?
- Поедем, что еще остается, - послышались голоса.
- Ты? – посмотрела она на Колю.
- Поеду, - буркнул Коля, - только не командуй.
- Хорошо, давайте посмотрим, что мы сможем показать…
…Коля смывал остатки грима с лица. Перед выходом на сцену он опять столкнулся с Ларисой, которая  чуть не загрызла его, увидев грим. Произошла стычка, но времени уже не было. Вещи были разбросаны по комнате. Сосед, с которым его поселили, был человек в театре новый. Коля с ним практически не общался. За стеной уже шло бурное отмечание гастролей. Коля смотрелся в маленькое круглое зеркало на столе, и в голову медленно вползало воспоминание  об одной весенней премьере…
Они с Лео шли по радостному, по-весеннему отмытому асфальту главной улицы города. Пьеса называлась “Амадей”. Молодежный театр, так долго считавшийся опальным в городе, наконец, признали. Он располагался в старом особняке какого-то местного помещика с вычурными колоннами. Потом они вышли, закурили сигареты, и неожиданно Лео спросил, как бы  вглядываясь в линию горизонта, может ли Коля представить такую ситуацию, что его не станет.
Что ты будешь делать, спросил он, уже смотря своим прямым, безотрывным взглядом. Если наступит период безвременья и пустоты? Я не знаю, отвечал Коля, я не знаю, не могу себе этого представить. Моцарт писал “Реквием”, зная, что это реквием себе, усмехнулся Лео. Он освободился от всего того, что мешало ему творить – жены, долгов, Сальери. Но это не мешало ему творить, возражал Коля, иначе бы он ничего не написал. “А ты все-таки подумай. Иногда свобода – это смерть, иногда за маской любви – прячется смерть. Мысль, к сожалению, не моя. Говорят, Моцарт чувствовал приближение смерти. Это чувствует каждый человек. На самом деле он чувствовал зло, приближающееся со всех сторон. Но миссия человека, творящего искусство, в том, чтобы творить вопреки злу. Зло правит миром, а Моцарт смеется. Он знает, что этого у него не сможет отнять никто – ни зависть человеческая, ни смерть. Картины художника возрастают в цене после смерти. Значит, художник жил не зря, если успел хоть что-то сказать людям. На самом деле, творчество – это способ смотреть не по горизонтали, а по вертикали”, - бросил он на прощание…
В комнату постучали. В проеме показалась хорошенькая головка Кати.
- Пойдем, что сидишь, как бука. Не дуйся на нее.
- Сейчас приду.
… Ночью  страшно захотелось пить. Водка, что ли, бракованная попалась. И вообще, сколько я выпил. Впрочем, не все ли равно. Коля почувствовал, что чья-то рука легла ему на плечо. Вспомнил. Все-таки она затащила меня к себе в постель. Как обрывки газеты, которые они рвали и разбрасывали в одном спектакле, стали доходить до его сознания обрывки событий. Он напился, и они пошли сюда. Сопротивлялся он не сильно, только все время глупо улыбался, когда она стаскивала с него вещи, и вскрикивал от щекотки. “Ну, вот и паинька, ну, вот и лапочка”, - повторяла она, “хороший мальчик, я тебя не обижу, мы же одна семья, сам понимаешь…” Коля внутренне сплюнул.

15.

В доме культуры гремела музыка. Девочки-подростки восхищенно поглядывали на своих еще безусых спутников, которые платили за дам. На небольшом возвышении, построенном посредине зала, мальчишки в сдвинутых набекрень кепках показывали брейк. Девочки-“батарейки” в черных кожаных шортах и бюстье разгуливали по залу, застывая в манящих позах. Влажные оголенные пупки переливались разноцветными камнями. 
У стойки бара сидел русоволосый мужчина совсем не юного возраста, разговаривая с рыжеволосой девицей “татушного” вида, с улыбкой кидая в ее открытый вырез кусочки льда. Девица хохотала, словно полоумная, и пила беспрерывно заказываемое мужчиной пиво. В углу произошло какое-то движение,  как будто кто-то внезапно возник из-за кулис. Парень лет пятнадцати в джинсовой куртке стал нервно крутить ключами. К нему быстро подошел длинноволосый парень, что-то шепнул на ухо. Потом показал знак “о’ кей” и так же быстро удалился.
- На меня смотри, папик, - не унималась рыжеволосая.
- Да-да, куколка, - провел рукой по ее груди мужчина, улыбаясь криво и недобро, быстро оглядываясь в сторону нервного паренька, – мы с тобой как, все пуси-пуси?
- Смотри-ка,  догоняешь.  Ниче у меня попка, правда?
- Ага, точно, - ущипнул ее мужчина, - Куколка, тут шумно, а мне нужно срочно позвонить, дела у папочки, дела…
- Ну, иди, возвращайся скорее, я тебя ждать буду…

Он устремился к выходу, на ходу поправляя взъерошенную рыжеволосой  дурочкой прическу, расталкивая танцующих.
Минуты через три включили большой свет, и под громкое возмущение расслабленной молодежи начался большой шмон. Паренек в джинсовой куртке, как только включили большой свет, пытался дернуться к выходу. Но путь ему преградили два незаметных ранее человека с угадывающимися мышцами под стандартными джинсовыми курточками, сразу застегнув наручники.
Паренек еще трепыхался в их мощных руках, как рыбка, выброшенная на берег, но сопротивляться было бесполезно. Тут и там, словно по команде, среди танцующих стали объявляться и помощники, переодетые в штатское. Они практически одновременно скрутили руки и недавним покупателям, которые пытались сказать что-то в свое оправдание.
После увода человек двадцати дискотека продолжилась, но большая часть присутствующих, обсуждая происшедшее,  потянулась  к выходу, от греха подальше. Рыжеволосая поелозила своими аппетитными выпуклостями на сиденье у бара, стараясь как можно изящнее выгнуть шею, выглядывая знойного папика, но ее ожидания были тщетны.
Поняв, что рыбка сорвалась с крючка, она встала и вихляющей походкой пошла тоже на выход. Как раз включили медляк, и какой-то прыщавый юнец, с рыжими лохмами, как и у нее, что  показалось ей забавным, пригласил ее на танец, ловко притянув талию хозяйской рукой.

16.

Рафик пришел на беседу с Корсуковым, уже наверняка зная, что никакие звонки Ашоту не помогли.
- Что нового?
- Вот что. Дело закрываем.
- Забавно.
- Самоубийство.
- Нарисуйте картину. Похоже, у вас тут все просто шерлоки холмсы.
- Ой, только не надо этого. Сделали все, что смогли.
- А как же свидетельница?
- Она не дает показаний.
- Правильно. Ее запугал кто-то. Вот вы мне говорите - самоубийство. Это если бы он сидел дома, открыл все окна, наставил на себя ружье и выстрелил. Смотрите, мол – я сам себя убиваю. Да, падая, получил множество ушибов лица. Кого вы хотите обмануть?
- Кстати, один из людей, которые последние видели Баскаева, исчез.
- Вот видите!
- Это ничего не доказывает.
- А что доказывает? Помню-помню, показательное преступление. Я имею в виду Сурковского. Семь ножевых ранений, бросили лицом вниз, как собаку. Видеомагнитофон взяли. А у него там золото было, валюта. Честные разбойнички. А знаете, что говорят, - приблизил он свое лицо к Корсукову.
- Что?
- Что его сатанисты убили.
- Послушайте, Гасанов, к нашему делу это не имеет никакого отношения.
- Неужели нельзя посмотреть правде в глаза?
Рафик посмотрел на Корсукова долгим испытующим взглядом. Корсуков выдержал его взгляд и ответил спокойно.
- Это официальная версия, я вынужден подчиниться. Кстати, вот ответ из Москвы, заключение экспертизы полностью совпадает с мнением наших специалистов.
Корсуков протягивал Рафику какие-то бумаги, тот окидывал их ничего не видящим взглядом почти закрытых глаз и машинально откладывал на стол. Все напрасно, все напрасно, прости, Леня, я ничего не могу сделать, думал он обреченно. Или могу?  А этот Корсуков, что за фрукт, так я и не понял. Официальная версия, говорит он. Не хочет ли он этим самым сказать, что он с ней, этой версией, не согласен? Корсуков складывал бумажки обратно, не обращая внимания на Рафика. Стоп, мужик ты или нет, в конце концов, вздрючил себя Рафик. Посмотрим, кто кого.
- Хорошо, закрывайте. Только матери сами будете говорить, уж избавьте меня. Могу я увидеть эту свидетельницу?
- Не имею права дать вам ее координаты.
- Что ж, - сжав зубы, произнес Рафик, - слава КПСС. До свидания.

17.

…Надрывно звонил телефон. В комнате, всегда полутемной от темно-синих штор, пахло мандаринами и еще какими-то восточными пряностями. Диван был расправлен и занимал почти половину небольшой квадратной комнаты.
- Ну, кто еще в такую рань, - ища телефон рукой, не открывая глаз, Коля с гримасой отвращения лежал на своем диване. Слава Богу, хоть мама этого безобразия не увидит, мелькнуло у него при виде обнаженной Катиной ноги, закинутой на него поверх одеяла.
- Да, - пробурчал он в наконец-то найденную трубку.
Катя открыла свои чудесные черные глазки и уставилась на него. Коля молча слушал, потом бросил трубку.
- Кто это?
- Откуда я знаю?! Что ты глупые вопросы задаешь! – он соскочил с дивана и стал ходить по комнате, все время спотыкаясь об мягкий угол дивана.
- Что сказали?
- Да ты отстанешь или нет? Угрожают мне, у-гро-жа-ют. Чтобы не лез не в свое дело.
- В какое?
- Вот дура! – заорал он на нее во весь голос, разрубая воздух правой рукой. – Не знаю я, не знаю!!! Наверное, из-за Лео.
- Да успокойся!  Успокойся, псих!
Коля схватил сигарету, зажигалка надрывно скрипела, не желая выдавать заветную искру. Катя села на диване и протянула к нему руку, погладив вздрагивающую кисть. Коля всегда остро реагировал на неприятности, но поглаживание действовало на него успокаивающе, она это знала. Но сейчас он отшатнулся от нее и снова продолжил отмерять шаги на маленьком островке свободного пространства.
- Я же у Сурковского  в прошлом году работала, если ты помнишь. Там вот такая же фигня была, когда его убили. Театр в шоке, обезглавлен. Главное, нам только что дали новое помещение, и вообще, нашли, в общем, покровительницу одну, губернаторшей мы ее звали. Да нет, не жена губернатора. Блин, не маячь ты, я с мысли сбиваюсь.
- Дальше, - отрезал Коля, выдыхая дым и на секунду останавливаясь.
- С Глебом, честно говоря, мне он не нравился, еще, как подумаю, что он голубой, да нас он тоже гонял, конечно…
- Дальше!
- С ним сокурсница или соратница, черт ее знает, тетка под полтинник работала. Вернее, как она не светилась особо, но мы знали. Оксана Стаценко. Она вечно припрется, они сядут, и давай куролесить. Крики, шум. Думаешь, чем занимались – сюжеты обсуждали. Ненормальные люди.
- Ты смысл, смысл не теряй!
- Так вот, эта Оксана говорила, что ей звонят и угрожают. Это уже после его смерти. Мы ей не верили, знали, что она периодически лечится в психушке. А потом ее придушили прямо в центре города, в переулке. Говорят, она любила ходить по ночам одна, только это днем было, в субботу. Если бы Глеб не был голубым, можно было бы предположить, что они были любовниками. Но это совсем не так.
- Да уж, - успокаиваясь, прошептал Коля, снова залезая под одеяло, словно пытаясь спрятаться от надвигающейся угрозы.

18.

- Ашот, это Гасанов.
Рафик сидел в скверике напротив театра. Сентябрьское солнце просвечивало сквозь густую сетку американских кленов.  Погода была теплая, легкий ветерок приятно холодил разгоряченное лицо. Сейчас бы бросить все и просто лежать на диване под тихую музыку… И не заниматься всеми этими грязными делами…
- Здравствуй, дорогой, - ответил знакомый сладковатый голос.
- Как наши дела?
- Дорогой мой, у меня столько дел, столько дел… Я тебе обещал помочь, я это помню. Но жизнь такая тяжелая наступила, кругом  сплошные убытки. У меня на дискотеках дурь продают, понимаешь. Молодежь такая вся приличная, и такие неприятности, вай, - в голосе послышались причитания и какие-то намеки на суровую жизнь.
- Слушай, Ашот, я все понял. Я сам найду. И разберусь по своим законам. Мне Леня другом был, и я поклялся, что раскручу это дело.
- Бог в помощь, конечно, будь осторожен, Рафик, будь осторожен…
На другом конце провода еще повздыхали и покряхтели, а затем отключились.

19.

Без Ларисы не начинали. Странно, она никогда не опаздывает. Все тихо перешептывались, ожидая непонятных вестей. Старая скрипучая дверь подвала отворилась с жалобным стоном, и зашел  Павел Петрович.
- А где же милая Лариса Евгеньевна?
- Нет ее, - ответили все хором.
- Жаль. А я зашел поговорить с вами о вашем письме. Очень занимательное чтение, надо вам сказать. Да-да, что же вы думаете, сначала нас знакомят, потом уже разбираться будут. Рентабельность - вот главное в нашем деле, мы ведь у государства в роли пасынков и падчериц, культура, она сейчас никому не нужна, на кусок хлеба бы заработать. А кто и на масло зарабатывает, тот не спешит куском делиться. Разберутся, разберутся. И с правами человека, и правом на свободу мысли, все как по конституции. А потом можете хоть в организацию объединенных наций писать, демократы. И ваши международные дипломы пригодятся…
- Если бы был жив Леня, то Вы бы  не посмели  разговаривать с нами в таком тоне, -  прервал его Коля. – Вы  просто Джек-потрошитель какой-то – по отношению к культуре.
- Так-так, молодой человек, с вами разговор особый будет. Мне уже написали накладную на ваше недостойное поведение.
- А что такое?
- Не догадываетесь?
- Нет, чист и невинен, - начал дерзить Коля.
- Устроили скандал, понимаешь, и с кем – с вахтером.
- Когда?
- А вы не помните? На прошлой неделе. Жаль, не захватил бумагу.
- Не было этого.
- Что же ты хочешь сказать, что уважаемый пенсионер все наврал? Да я с ним в партии еще был.
- На самом деле никакого инцидента не было. Просто он ключ нам не давал от подвала, который вы нам выделили. Пришлось стукнуть кулаком по его столу. Очки свалились с носа, правда.
- Молодой человек, вы не имеете никакого представления о том, как ведут себя люди в приличном обществе! В общем, будем разбираться. Подойдете ко мне в кабинет, и будем разбираться!
Павел Петрович повернулся на каблуках, которые были необходимым атрибутом у любых из его ботинок,  и с возмущением вышел.

20.

- Саша, привет, как жизнь, как здоровье?
Павел Петрович готовил с Александром Евсеевичем совместно фестиваль “Золотые голоса осени”. С Александром Евсеевичем он дружил уже давно, со времен студенческой молодости.  Вместе начинали и на руководящей работе. Только Павлу Петровичу повезло меньше, это он относил на то, что поехал в далекий поселок по распределению директором клуба, в то время как  Александр Евсеевич сразу остался в городе и планомерно начал работать в администрации. Разными окольными путями он и дослужился до директора театра.
Часто встречаясь на различного рода совещаниях, они обменивались студенческими шуточками, вспоминая то стройотряд, то картошку, в компании любили попеть туристические песни. В общем, это были приятельские и прочные отношения.
- Представляешь, Саша, самодеятельность-то совсем обнаглела. Джеком-потрошителем меня называют, говорит, что я не даю развиваться молодежной культуре. Обвиняют во всех смертных грехах, меня, прогрессивного во всех отношениях. Сколько я Сурковского у себя под крылом терпел, когда он ставил свои дикие спектакли, чуть ли не с оргазмами на сцене. А Баскаев - ничем не лучше. Сколько я седых волос получил от его спектакля “Шехерезада”? Думал, что там тысяча и одна ночь – а там была такая ночь, что у начальства волосы дыбом встали.
- Да, - согласился Александр Евсеевич, - сейчас всем нелегко, особенно с этими молодежными театрами, которые на что-то претендуют, свою ноту хотят внести, а их всего семь, как ни странно. Такое воротят - сам черт ногу сломит. Театр Сурковского стал менее скандальным, и то спасибо. А то ведь помнишь, перед городским собранием на клумбу мочился среди бела дня. Все эта эпатажность, желание обратить на себя внимание, брутальность, тьфу ты, модные словечки одни, а надо искусство делать, высокое и незыблемое.
- Не говори. Самое главное – кому все это нужно, не понимаю.
- Вот именно – и я не понимаю, что они там с этими современными танцами носятся.  Они ведь даже не советуются ни с кем. Сколько у нас прекрасных педагогов, ведь все эти и Сурковкий, и Баскаев – все у них учились. Да не поставь они им все по классике, никакие бы их новые техники не помогли. А они даже не вспомнят никогда, кто их на ноги поставил! Практически скаламбурил. Кто танцоров на ноги поставил…. Кхе-кхе…Одно меня радует, в пении ничего почти не меняется. Голос, это, друг мой, без настоящего педагога  не сделаешь. Кстати, приходи на сольный концерт моей любимой и несравненной Олечки. Такая прелесть эта девочка, не представляешь.
- Обязательно приду, обязательно.

21.

Павла Петровича определенно начинало лихорадить. Баскаев был не подарок, а его ученики и вовсе без тормозов. Что ни день, то новые приключения. Того и гляди, что скоро посыплются неприятности сверху. С письмом в управление культуры удалось как-то уладить, правда,  пришлось оправдываться и мямлить. Потому и состряпал Павел Петрович в срочном порядке докладную, а для этого пришлось уговорить вахтера, чтобы ключ сразу не давал. Когда начальство вызвало на ковер, у него была запасная бумажка, посмотрите, мол, какие молодые нахальные, я их попросил немного, всего на месяц, освободить помещение, они шум подняли. А сами себя как ведут, вот посмотрите…
За этими мыслями Павел Петрович не обратил внимания на посетителя. Карие глаза Рафика смотрели жестко, будто просверливая его насквозь.
- Чем обязан? – быстро придя в себя, спросил его Павел Петрович.
- Я друг Баскаева.
- А мне-то что до этого? Вы скоро тут следственное управление откроете, кричать будете на всех поворотах, что душат культуру – а я всех выслушивать должен? Мне некогда, товарищ.
- Вы знаете, уважаемый Павел Петрович, наш город ни большой, ни маленький, но есть определенные люди, которые, занимаясь бизнесом, не хотят отставать от достижений, которых достигла цивилизация за предыдущие тысячелетия, и, как бы это ни показалось банальным и наивным…
- Молодой человек, нельзя ли короче. Краткость, как известно, сестра.
- В общем, Ваше поведение не нравится этим самым людям. Оставьте в покое “Мембрану”.
- Я бы сам хотел, чтобы они меня оставили в покое! Но у меня сложилось совершенно противоположное мнение, если мы говорим о людях, которые заинтересованы в тех самых достижениях… Очень жаль, но я, наоборот, стараюсь изо всех сил помочь ребятам…

22.

На проселочных дорогах стали появляться машины, груженные морковкой и капустой, верными признаками приближающегося октября. На обочине дороги сидела молодая женщина в поношенной куртке желтого цвета. Короткие волосы торчали из-под вязаной шапочки. Проезжающая мимо милицейская машина подобрала ее и отвезла в ближайшее отделение милиции. Молодой безусый сержант пытался ее допросить, но странная гражданка совершенно не помнила своего имени. Может, прикидывается, подумал сержант, но на всякий случай сделал запрос в город, проверить по картотеке. Бомжиха, наверное. Одежда и вправду поношенная, но руки нормальные, он обратил внимание на ухоженные ногти, когда неизвестная ставила крестик вместо подписи. Это черт знает что такое, вздохнул сержант, но ругаться не стал, а позвонил своей сестре, работающей в районной больнице.
- Амнезия, наверное, потеря памяти, - объяснила сестра. – Попробуй по телевизору фотографию показать, вдруг кто опознает.
- Кто сейчас милицейские новости смотрит.
- Смотрят, смотрят. Положи ее пока к нам, вдруг она вспоминать начнет.

23.

В подвале давно уже не шли  репетиции. Сегодня Колю вывело из себя появление Жени.
- А тебе что здесь нужно?
- Не кипятись. Я пришел узнать, что у вас тут.
- Сам видишь. Выкидывают. Лариса потерялась.
- Плохи дела. А письмо написали?
- Написали. Только ответов пока ноль.
- Что вы ждете-то, вот идиоты. С нашей-то бюрократией! – Женя все распалялся, но Коля все менее и менее ему верил. Странно, он говорил точно так же, как он сам какое-то время назад, но все эти правильные фразы казались Коле какими-то неискренними -  Судиться нужно с этим Павлом Петровичем! Всех привлечь! Написать письмо губернатору! Написать письмо президенту!
- Точно, точно, - послышались одобрительные голоса.
“Какие мы все наивные, просто жуть”, - подумал Коля, - “Приходит вот такой Женя, кстати, я так до сих пор не понял за столько лет, чем он занимается. Лозунгами говорит, а мы ушки-то и развесили. Вот недавно Павел Петрович нам лапшу на уши вешал, что, мол, ремонт, ремонт. С тех пор я не видел ни одного строителя. Что-то там быстро покрасили и сейчас якобы ждут денег. А нас не пускают. Заработайте сами, говорят. А счет отдельный не открывают. Вы наш коллектив, говорят – а в программу финансирования не включили. Все  замечательно”.
Женя уже иссяк с лозунгами и живо интересовался пропажей Ларисы. Голову он склонил набок, как бы внимательно слушая. Неделя прошла, говорите. А что сидите, уже пора все морги обзвонить. Обзванивали – нет нигде. В милицию? В милицию заявляли. Полная тишина.
- Да, полный вакуум. Так как Ларисы нет, я временно исполняю обязанности руководителя, - остановил все возражения Коля, - в общем, все свободны.

Ребята начали расходиться, на лице Жени чувствовалась некоторая неудовлетворенность. Что ты все тут вынюхиваешь, шакал, злобно думал Коля. Брысь. Катя уходить не торопилась. Она закрыла дверь за Женей.
- Я еще задержусь немного. Мне что-то важное нужно сказать.
- Говори.
- В общем, видела я Ларису на прошлой неделе с этим Женей. Я его не сразу узнала, он такой попсовый был. Они еще подергались с молодежью под музыку, я к ним подходить не стала, думаю, что Лариску смущать.
- Когда, говоришь, видела?
- Да не помню точно. Ой, больше ведь мы ее не видели!
- Вот именно.
Коля подумал про себя, как странно все устроено, и продолжил мысли вслух:
- А  вообще, кто он такой этот Женя? Никто не знает. То ли фотограф, то ли журналист. Он все время тусуется с богемой, какой-то незаметный и серый.
- Где больше наливают, там и он, - захихикала Катя. – Случай вспомнила. В общежитие к девчонкам пришел этот Женя, а они, хохмы ради, раскрасили его по полной программе, да еще и ногти приклеили, накрасив черным лаком. Как раз приходит Сурковский, а Женя был сильно пьян к его приходу. Он кричит Сурковскому: “Эй, лысый!”. Тот не реагирует. Глеб вообще не любил панибратства. Потом все-таки  обернулся, а этот придурок показывает ему свои пальцы, шевелит ими так, как девушка с Тверской: “Тебе нравятся мои пальчики?”. Как будто уже опустил его. В общем, Сурковский его не любил. Хотел ему по физиономии съездить, но удержали. Это было незадолго до смерти. А Баскаев нормальной ориентации был? Просто они все такие, от них чего угодно ожидать можно.
- Абсолютно нормальной,  а мне вот и мальчики, и девочки, и кошечки, и собачки, - прошептал  он, залезая под блузку.
- Сюда войти могут, погоди ты, - игриво стала отшучиваться она.
- Кстати, вспомнил один прикол… В общем, еще когда учились, в общагу к девчонкам ходили. Вернее, Лео учился, а я так… Решил он над народом подшутить, меня в той компании никто не знал… Взяли меня девочкой нарядили, сапоги тогда еще модные были – как чулки… Приходим в общежитие, я сижу, весь из себя с накрашенными ресницами… Девчонки спрашивают – это кто, Леня? А он им отвечает – это моя герла. А они – а водку твоя девушка пьет? Лео говорит – пьет. А я сижу такой, глазками моргаю и молчу. Что-то сказал, а получилось почти басом. Но водку наливают, я пью, мне весело. А там была девчонка с плохим зрением, у нее  оправа у очков  в тот вечер сломалась, она все за чистую монету и воспринимала. Сидит, щурится, вокруг все чуть не давятся от смеха, а она ничего понять не может. В общем, потом поползли по институту слухи, что Баскаев снял какую-то вокзальную потаскушку с пропитым голосом, которая водку хлещет почище всякого мужика. Лео снова в общагу пришел, чтобы реабилитироваться. Наконец до той слепухи дошло, какое шоу она пропустила. Там вообще непонятно было, кто над кем больше смеется. Девчонка эта и говорит – я сейчас очки новые купила, повторите, пожалуйста, выход на “бис”.
Катя во время всего рассказа тонко хихикала, шутливо отбрыкиваясь от Колиных приставаний.
В дверь деликатно постучали.
- Сегодня просто прием у французского короля. Войдите!
- Добрый вечер, Коля.
- Привет, Рафик.
- Мне нужно с тобой поговорить.
- Я и вправду чувствую себя сегодня как премьер-министром или, - в воздухе замелькали руки, - а, ладно. Катюшка, не судьба. Беги, моя радость.
- Милая девочка. Так вот, - Рафик проводил взглядом быстро собравшуюся Катю, - У меня есть друг, такой специфический, если ты понимаешь. Я его просил помочь с расследованием. Сначала все шло вроде как хорошо. Заменили эту несмышленую девицу, Корсуков мне даже понравился. Умный такой парень. Но вот незадача. Он мне намекнул, что официальная версия – самоубийство. Я своему другу – а он мне – проблемы, милый, у самого.
- А мне  все время звонят и молчат, но иногда раздается какой-то дикий женский смех, причем даже немного знакомый, но какой-то неестественный. Пропала Лариса. Видимо, она что-то знала, ведь она была последнее время любовницей Лео.
- Что за народ в вашей компании? У Лени была задумка о школе “батареек”…Вдруг это не понравилось Ашоту, поэтому он ничего и не делает… - Рафик как будто размышлял вслух, чуть прикрывая глаза, - Ведь дискотеки и поставка девочек – это его прерогатива. А Лео мог из ничего слепить классную танцовщицу. Наверное, Ашот решил, что Леня перебивает у него хлеб. Чем еще мог помешать бедный танцор? Почему какие-то силы так не хотят, чтобы нашли убийцу?
- Да вообще загадки, Рафик. Катюшка видела Ларису в последний день, перед тем, как она исчезла. В моргах ее нет, в больницах нет. Сплошные загадки.
- Да, у нас тобой как совещание перед решающей битвой, - Рафик коротко засмеялся. - Такое впечатление, что должно быть связующее звено, оно под ногами все время где-то. Мы его вдали высматриваем, думаем, что оно, это звено, такое значимое. А оно маленькое, незаметное.
- Значит, нужно найти звено и вырвать его цепочки.

24.

Александр Евсеевич сидел в своем кабинете за утренним чаем.  Ничто так не располагало его к приятному расположению духа, как чашка замечательного элитного чая. Удивительная вещь, размышлял он неторопливо, такая малость, а может доставить столько радости. Захотелось ощутить себя английским лордом или, на худой конец, русским старорежимным помещиком. Дверь  в кабинет резко открылась, и влетел Женя. Он швырнул на стол газету.
- Простите, что так резко вошел. Полюбуйтесь, что пишут в центральной прессе. Провинция, которая так богата талантами, либо выбрасывает их, либо убивает. Да-да, тут просто обвинительное заключение. На фамилию автора посмотрите – Варнавин. Ничего не напоминает?  Начитавшись Кафки, очевидно, писал. Бред просто какой-то. Кстати, и по государственному музыкальному театру прошлись. Замшелое искусство, мертвый сезон провинциальности. Это про вас. Яркий эксцентричный герой – это про него. Нашли героя. Кстати, Александр Евсеевич, я хотел бы ознакомиться с документиками некоторыми. Ведь у вас работала Оксана Стаценко?
- Конечно, конечно, - засуетился Александр Евсеевич, - я провожу, ой, извиняйте, не успеваю на прием к губернатору, сейчас позвоню….

25.

Загородный дом Рафика находился в ста километрах от города. Кругом был лес, и это вполне устраивало хозяина. С годами он привык ценить одиночество и вставать под пение птиц. К тому же сюда не так часто наведывалась налоговая инспекция, потому что он предусмотрительно оформил дом на родственника, живущего в Ашхабаде.
Рафик находил свое существование в рыночной экономике вполне сносным, к тому же он мог позволить себе помогать другу, которого всегда ценил. Он даже не мог понять до конца, что более всего ценит в дружбе с Баскаевым – его талант или свое участие в нем. После диалектических размышлений на подобные темы он всегда приходил к выводу, что, скорее всего, и то, и другое.  Сегодня он захотел сделать что-то приятное и для любимого детища Баскаева, его театра и артистов.  Он решил, что должен дать ребятам возможность выступить у себя в доме.
В большой зале шли приготовления. Даже сделали декорации, хотя все понимали, что “Золото Колаксая” - это незавершенный спектакль.
- Спасибо, Рафик, что ты нас понимаешь, - прочувствованно говорил Коля.
- Не стоит благодарностей. Вы так давно  не выступали, мне будет приятно оказать вам такую маленькую услугу, - почти торжественно отвечал Рафик, про себя думая: “черт, как же все-таки приторно это звучит”.
- Катя будет играть Марину. Вместо Ларисы. Знаешь, ведь она нашлась. Ее нашли через два дня на дороге, она ничего не помнила, и вот только последние несколько дней стала вспоминать свое имя, но о том, что с ней произошло, все равно не помнит, и сейчас лежит в больнице.
- Много совпадений. Не буду тебе сейчас ничего говорить, чтобы ты не расстраивался. Думай о спектакле.
Коля надел желтые просторные шаровары и прозрачную белую тунику. Веки оттеняли золотые тени с черными стрелками. Импровизированный занавес открылся, действо началось. Золотой дождь лился с потолка, переливаясь в свете фонарей. Вместо прожекторов были старомодные фонари, которые освещали сцену тусклым желтоватым цветом. “Танцующие в темноте”,- подумалось Рафику.
“Что мы, собственно, понимаем в искусстве, если не умеем его творить так, как эти бедные актеры? Мы можем только потреблять. Но можем ли до конца почувствовать дрожание руки или неверный шаг? Вот сейчас Коля перестал нервничать и полностью отдался движению. Для него перестал существовать этот злобный мир, где убивают самых талантливых,  где за мечту необходимо бороться ежесекундно. А ведь он счастлив на сцене. И Катя, такая чистая, тонкая, в черно-красной тунике. Я должен помочь этим ребятам. Ради тебя, Леня”. Он сам не знал, почему обратился с последней фразой к своему другу.
… Катя стирала грим с обессилевшего Коли. Он полулежал на кресле, укрытый полотенцем. Рядом на небольшом диванчике сидел Рафик. Когда они остались одни, Рафик начал быстро говорить:
- Кстати, я тут порылся в прессе, нашел любопытную статейку почти годовой давности. А заметка об Оксане Стаценко. Она писала с Глебом совместно либретто ко многим спектаклям. У меня такое ощущение, что она и Лене подбрасывала идеи. Во всяком случае, Леня и Глеб иногда мыслили одинаково. Вот сравни спектакли “Упырь” и “Жених”. Впрочем, это народный сюжет. Отвлекся, - Рафик говорил короткими, четкими фразами, словно рубил поленья для печки, - Стаценко убили несколько месяцев спустя, после смерти Глеба Сурковского.  Сплошные смерти. Сериал. Корсуков закрыл дело об убийстве. Но он так не думает. Отважный малый. Он помог мне раздобыть сведения об этой Стаценко. Сделали запрос в психиатрическую клинику. И ты знаешь, буквально следом за мной пришел какой-то товарищ,  и он тоже интересовался этой Стаценко. Девочки сообщили потом. Знаешь, конфетки-цветочки. Так что непонятно, с кем мы тут играем. Товарищ не просто посмотрел истории болезни. Девочек я не стал мучить на тему, на каком основании приходят дяди и  читают то, что является врачебной тайной. После прихода этого кадра исчезли ее дневники. Был у них там метод такой – вести дневники. Кстати, диагноз - “вялотекущая шизофрения”. Но тут я камрада опередил и все откопировал. Вот так-то, Коля, Коля… Колаксай… Не один ли корень?
- Да, один. Означает солнце, - Коля повернулся в кресле на бок и внимательно посмотрел на Рафика.
- Да, Леня был очень солнечным человеком. Копии этих дневников у меня с собой. Довольно занимательно. Леня ведь никуда не лез…
- Очевидно, ты его плохо знал, Рафик. Он с нами постоянно говорил о политике.
- О политике? На репетициях - о политике…
- Посмотри на Колаксая. Казалось бы, безобидный малый. Царь-солнце. У славян это Даждьбог, Хорс, в общем, у него много имен. У Таргитая было три сына (тебе это ничего не напоминает?), но только младшему достались золотые дары с неба. Потому что золото каждый раз разгоралось, и братья не могли его взять, как ни старались. Таргитай решил, что так тому и быть, и завещал ему власть, богатство, а также быть воином, охранителем скифской земли, вообще, всего народа, то есть сколотов. Это еще у Геродота описано. Тут нашего Лео понесло неизвестно куда. Его Колаксай дороже золота ценит свободу, любовь, и он готов отдать все богатства мира за то, чтобы у него были крылья этой самой свободы. Он влюбляется в Марину, степную девушку, неизвестно, могли ли раньше девушки свободно передвигаться наравне с мужчинами. Колаксай хочет любить и буквально светится от собственного счастья. В спектакле часто с неба проливается золотой дождь, если ты заметил. Вокруг него все радостное, сверкающее, и любовь только усиливает это ощущение счастья. Но на самом деле Марина – это Морена. Лео взял и своевольно смешал русские веды с геродотовским мифом. Опять же, потому что Колаксай – это и Хорс, и Даждьбог. Так вот, Морена – богиня смерти. Только она так красива, что в нее влюбляются сразу и навсегда. Колаксай не знает, что это смерть. Он любит, смеется, наслаждается счастьем. А Марина убегает с каким-то то ли кащеем, то ли инородцем. Колаксай бросается в погоню, отец Таргитай уговаривает его остаться, ведь нужно кому-то управлять государством, но Колаксаю жизнь без Марины-Морены не мила. Его не волнуют золотые реки, которые он оставляет, ему нужна любовь. Когда он настигает Марину на берегу какой-то реки, она обращает его в камень. Так что, довольно трагический спектакль. Правда, Таргитай его расколдовывает. И он благополучно влюбляется в какую-то прекрасную девушку-птицу, или Зарю-Зареницу, и  улетает на небо. Но смерть – понимаешь, свобода  - это смерть.
- Ты сейчас мне это все рассказываешь… И мне становится страшно – вероятнее всего он предвидел, что свобода – это смерть, но его солнечная душа этому сопротивлялась, потому он и выбрал женщину-птицу. Глеб, Оксана, Леня…почитай дневники, если что-то в них поймешь, позвони. И береги себя. Кто много знает, часто плачет. И обязательно доделайте спектакль, возможно, это все то, что хотел нам сказать Леня, и только вы сможете об этом сказать людям.

26.

Дневник Оксаны Стаценко.
“Я не помню, когда это началось. Кажется, после того, как Глеб перестал скрывать свою сексуальную ориентацию. Тогда было модным обсуждать это во всех журналах. Глеб всегда говорил, что это способствует рекламе.
А началось вот что. Мне начали звонить люди с нечеловеческими голосами.  У меня было такое впечатление, что их прогнали через компьютер, правда, я мало знакома с компьютерами, в основном, по кино. Голоса участливо интересовались, какие у меня творческие замыслы с Глебом, о планах на будущее. Они интересовались очень настойчиво. Сначала я просто бросала трубку, но после некоторых разъяснительных бесед со стороны моего тогдашнего работодателя, я поняла, что руководство, мягко говоря, не слишком устраивают мои приработки на стороне. Мне так и сказали, что постмодернизм не есть актуальный вид искусства. На самом деле, в то время с Глебом я практически не сотрудничала, просто встречались и обсуждали кое-что. В театре, где я в то время служила, мне дали странную должность второго помощника режиссера. Когда начались эти звонки, меня спешно начали готовить к увольнению.
Как раз Глеб завершил чудесный спектакль “Акварели Парижа”, в прессе уже начали пробиваться первые ростки похвальбы и критики, прессуха была явно не проинструктирована, что нужно делать – хвалить или критиковать. Как обычно, был прием по случаю премьеры. Когда остались только свои, мы не стеснялись в своих чувствах. Потом я поехала домой, причем абсолютно не помню, как вышла из ресторана и садилась в машину. А проснулась уже в больнице.
Как потом выяснилось, я вернулась с вечеринки среди ночи, громко хлопая всеми железными дверьми, которые у нас были в подъезде, что-то громко кричала, поэтому кто-то вызвал “скорую помощь”, потому что я никак не успокаивалась. Я ничего не помню из этого эпизода. С соответствующим диагнозом меня быстро уволили. Перспектива жизни с “желтым билетом” меня не привлекала. Вообще, я поняла, что нужно привлекать к себе как можно меньше внимания.
Не все могут быть лидерами вида альфа.
Возможно, нужно быть аутсайдером, и тогда никто не будет думать, что ты надеешься на смену климатических условий.
Глеб не мог взять меня к себе на работу, он сам еще был практически в подвешенном состоянии. Я сидела дома, рылась в книгах, журналах, смотрела всю эту политику и мучилась в поисках настоящей идеи. Все казалось мне либо архаичным, либо чересчур обыденным и тривиальным. Иногда заходили друзья, Глеб, Леня, Макс, последний из моего последнего театра, который был у меня пять лет назад. А звонки не прекращались. Я уже писала, что не отвечала на вопросы, просто кидала трубку. Но после некоторых раздумий все-таки решила отвечать. Может быть, у них тоже был волшебный манок, который заставил меня задуматься о гармонии мира?  Тем более, что мне пообещали, что могут упрятать меня надолго.
Крыса нападает на человека, если голодна, а человек находится на ее законной территории. Совсем иначе у людей. Люди могут убивать друг друга просто из спортивного интереса. Но я отвлеклась. Так прошли два года, а потом Глеба убили. Два сосунка признались, что вломились к нему через дверь, подобрав ключ, а он неожиданно вернулся. На суде судья задавал вопрос, почему они перевернули его лицом вниз, они не могли ответить ничего вразумительного.
Меня вызвал участковый психиатр и посоветовал пройти реабилитационный курс. Соседи написали жалобу, что я кричу по ночам и все время говорю про каких-то крыс. Действительно, в нашем подвале развелось много крыс, в конце концов, мы живем не в Индии, где этих тварей почитают за священных животных, за то, что они умеют выживать в любых условиях. Скоро они выживут людей, впрочем, люди для них являются одновременно и врагами, и дающими кров и пищу. Просто я громко возмущалась, почему в нашем доме не проводят дезинфекцию, вот это и не понравилось соседке.
Я ее спросила, почему я не имею права голоса, ведь мы живем на первом этаже, и по ночам я слышу их писки. Она мне ответила, чтобы я не разводила демократию, с демократами мы только обнищали еще больше, а олигархи по-прежнему живут припеваючи. В общем, я ей про Фому, а она мне про Ерему.
Замечено, что крысы очень живучи и выживают в любых условиях. Возможно, когда-нибудь люди найдут средство, чтобы контролировать их популяцию, а не констатировать факты того, что они в очередной раз мутировали и стали неуязвимы для яда.
Этот дневник служит психотерапевтической цели освобождения моего сознания от негативных воспоминаний”.

Выписка из истории болезни.

“Больная поступила со следующими жалобами: постоянные звонки от незнакомых людей с угрозами, голоса имеют металлический оттенок, по высказыванию самой больной. Больная утверждает, что голоса интересовались ее литературными занятиями. Сон неспокойный, жалобы соседей, что кричит по ночам, как будто от кого-то отбивается. Первый раз ухудшение наблюдалось два года назад, когда больная была в состоянии алкогольного опьянения, что усиливает галлюцинации. Бригада психиатрической помощи зафиксировала угрозы в адрес воображаемых оппонентов, которая больная называла крысами. При попытке взять ее за руки, она вырывалась и кричала, что живой в руки не дастся и ее не заставят замолчать таким простым и дешевым способом. После двухмесячного пребывания в стационаре наступила ремиссия, и больная была выписана с диагнозом “вялотекущая шизофрения”. Через два года по направлению участкового психиатра была направлена в стационар”.

27.

Коля лежал  у себя дома, разбирая неровные, написанные крупным почерком, слова из дневника  Оксаны. Чего-то не хватало, каких-то, возможно, мелких фактов, за которые можно было бы зацепиться,  он чувствовал, что истина где-то рядом. Но ее нельзя было пощупать рукой, уловить вибрацию. Нужно было надеяться либо на логику, либо на интуицию.
Но Лео отрицал логику. Чтобы что-то сделать, логика не нужна. Самое интересное, что разным людям он объяснял свою методику по-разному. И каждый мог понять в той форме, которая наиболее приемлема именно для него.  Поэтому это все и осталось только в виде ощущений, которые у каждого были свои.
Чтобы что-то сделать, не нужно придумывать действие или движение. Нужно послушать пространство, если ты умеешь его слушать. Или ощутить, если тебе так легче. Или, закрыв глаза, представить его. “Придумывать движения – это смешно, пусть Сурковский придумывает”, - любил он повторять, - “музыку можно превратить в движение”, - и тут же показывал, как это нужно делать.
Возможно, и здесь, в обычной жизни, можно превратить мысль в действие, не сильно придумывая это действие.  Тогда действие будет также естественно, как движение  в танце,  оно сольется в унисон с окружающим пространством, и превратится в парение птицы. Как легко и просто было бы жить, усмехнулся он сам себе.

28.

Коля вышел на автобусной остановке  поселка и направился к родителям Лени.  Его встретила мать, женщина с заплаканным лицом и опущенными плечами.
- Антонина Степановна, мне очень важно, чтобы Вы дали мне какие-нибудь бумаги, ну, понимаете, дневники, стихи…
- Знаешь, каким Ленечка был в детстве? – немолодая женщина, казалось, совсем его не слышит, - Он читал стихи перед гостями, уже в три годика. Я ругалась, а он все равно читал, и добивался аплодисментов…
- А что он писал в последнее время? Он нам ничего не говорил, - Коля почувствовал, что вел себя бестактно, сразу приступая к делу, и опустил глаза.
- Знаешь, Коленька, вот совсем недавно приходили из прокуратуры и тоже хотели посмотреть бумаги. Пришел такой приличный молодой человек, помахал каким-то удостоверением, я не разобрала. Душевный такой молодой человек, простое такое лицо русское, сидел вот тут, чай пил, как мы с тобой. А я-то, дура старая, запамятовала, куда бумаги дела. Тут похороны были, суета, сунула куда-то и забыла. Он ведь как приедет, так лучшего места, чем чердак и нет для него. Закроется и до ночи свет у него. А с утра уже какие-то прыжки-разминки, ну, мы понимали, он что-то там свое придумывал, музыку почти не выключал. Так вот, бумаги эти…Я этому пареньку показывала рисунки детские, знаешь, тут и журналисты приезжали, всем интересно, какой он был, и он смотрел, все спрашивал, как ты, что он писал да что он писал. А я что, знаю, вот, бери, все листочки, едва собрала, все по чердаку было разбросано. – женщина протянула папку, перевязанную тесемкой.
- Если еще раз этот  придет, ничего ему не говорите.
- Да как же, он ведь власть. Как же ему-то не сказать, он как раз давеча звонил.
- Вы что, ничего не понимаете? Зачем они за этими папками приходили? Что они тут рыщут, может, его убили за то, что в этих папках?! Я к себе возьму, так безопаснее.
Женщина испуганно вскрикнула и начала креститься.

29.

Коля шел по Комсомольскому, в обиходе называемом компросом, не замечая, что за шиворот ему лился холодный дождь. Как там в песне? “Для них, членистоногих, мы старые хрычи”, это про девочек, обычно плавно плывущих по проспекту, как по подиуму. Сейчас девочки-малолетки скрылись, не сезон. У Гостиного двора девчушка в костюме тигра зазывала покупателей в ярко освещенный магазин. Ей хорошо, подумал Коля, у нее есть крыша над головой и кусок хлеба. Она пританцовывала, стоя на возвышающейся тумбе, изображая безудержный оптимизм.
Факты, факты… Нужно сопоставить все факты. Лариса гуляла с Женей по кабакам и после этого исчезла. Глеб столкнулся с Женей, и его убили. Некий товарищ выгреб все документы о Стаценко. Некий паренек ворошит бумаги Лени Баскаева. Такое впечатление, что они, какие-то странные люди с неузнаваемыми лицами,  все время соревнуются с Колей – эти неопределенные герои – в том, кто быстрее схватит информацию. В том, что эта информация интересует не только его одного, не оставалась никаких сомнений.
А может, это уже паранойя, как у Оксаны. Но ее смерть – вовсе не паранойя. Он вспомнил фильм про нобелевского лауреата, у которого были галлюцинации. Через много  лет он понял, что друг юности существовал только в его воображении.
Оксану убили не в фильме. Задушили и бросили в мусорные баки. А дело до сих пор не раскрыто.
Как-то он встретил ее сестру, известную в городе аферистку и обладательницу то ли пяти, то ли шести штампов о замужестве. Она умудрилась в смутные годы перестройки “нагреть” жуликов, заняв у них большие деньги, и по всем законам, должна была давно сидеть, но как-то выкрутилась. Только отдельные кредиторы смогли вернуть свои деньги, которые не остановились бы ни перед чем.  Поговаривали, что у нее были влиятельные друзья, которые дали какие-то гарантии. К тому же, ее уже почти посадили в камеру предварительного заключения, но она немедленно предоставила справку о беременности.
Сразу после похорон сестры, с кучей носовых платков, в которые постоянно сморкалась, вытаскивая фотографию Оксаны, она действительно производила впечатление убитой горем близкой родственницы.
Коля с ней был мало знаком, как и с Оксаной. Перед его глазами проявилась фотография с похорон, и знакомый силуэт Жени на ней. Олеся так яростно предлагала разделить с ней горе, что ничего не оставалось делать, как смотреть на эти фотографии. Между тем, при жизни сёстры были заклятыми врагами. Кажется, начинал припоминать Коля, речь шла о какой-то квартире, принадлежавшей Оксане, но явившейся яблоком раздора между двумя женщинами. После смерти  Олеся стала жить в этой квартире, что как-то очень смутно навеивало мысль о том, что  смерть сестры  тоже была ей очень кстати, тем более в тот момент она рассталась с очередным мужем.
Олеся вряд ли что прояснит, потому что насквозь лжива и театрально-бездарна. А Женю – его знают все и не знает никто. Он просто всегда везде присутствует, как декорация, которая почему-то хочет еще есть.
Надо остановиться, это невозможно. Надо прочесть, что в этой папке. Прямо сейчас. Коля свернул в какой-то бар в подвале и увидел свободный столик. Дрожащими руками стал развязывать тесемку.
С мокрых волос капало, он откинул их резким движением, достал простую резинку из кармана и с каким-то остервенением сделал хвостик.
Афиши спектаклей, это все понятно. Приглашения на стажировку… Да, я помню, они пришли в дикий восторг, эти французы…Его сразу пригласили  на закрытый фестиваль памяти Айседоры Дункан.
Он тут же придумал зарисовку – шарф Айседоры. Он хотел развеять то ли миф, то ли факт, то ли устоявшуюся версию, что она была задушена собственным шарфом, вернее, сыграть два разных финала. В общем, его радость была такая взрывная, что он нас просто всех перецеловал - перекружил…
Вот фотографии со спектаклей, на которых мы завоевывали первые места…
- Молодой человек, вы что-нибудь заказывать собираетесь?
- Да-да, принесите пока пива, спасибо, - от неожиданности Коля уронил какой-то листок бумаги на пол.
Девушка-официантка постаралась изобразить любезную улыбку, хотя было понятно, что ей неприятен жалкий вид стареющего юноши с мокрыми волосами. Коля поднял листок с пола.

“Как страшно быть камнем, поросшим забытой травой.
Как страшно стремиться к свободе, зовущейся Смерть.
Но солнце восходит в рассветной тиши заревой,
И птица стремится крылом неизбежно задеть.

От взмаха крыла расступается черная твердь.
Я больше не камень в блестящей оправе оков.
Легко и воздушно, не страшно теперь умереть,
Отбросив всю бренность ненужных движений и слов”.

Девушка что-то говорила, но Коля ее не слушал. Все сильнее на него накатывало ощущение того, что Леня знал о своей скорой кончине, поэтому стал отдаляться от людей в последнее время. Словно пытался обвить себя вакуумом и подумать обо всем, что с ним было и чем все закончится.

“Сотни бездарностей пытаются разложить все по полочкам и упорядочить мысли людей, которые занимаются искусством. Но именно хаос может родить гениальность, вспыхнуть яркой звездой. Тогда законы рождаются сами собой. Тот, кто стремится управлять этим процессом, заранее обречен. Кто не стремится, а лишь пытается высечь искру – может вести за собой. Так Данко не нужна была слава – и он ее обрел. У Сальери была слава при жизни – но после смерти его имя стало лишь черной меткой  в веках”.

Последние годы были особенно тяжелыми. Из жизни уходили те, с кем когда-то Леня работал и дружил. Кто-то погиб от наркотиков, кто-то попал в аварию, кто-то умер от тяжелой болезни.  Но всегда это было неожиданно, нелепо, что хотелось кричать и плакать от безысходности.

“На сердце чернеют зарубки-даты.
Еще один, еще одна…
К могилам слетаются воронята-
И выклёвывают имена.

                Не успеть в суете неотложной
                Увидеть друга – и он уйдет.
                Ты сам у памяти своей заложник…
                И ковыль-трава в душе цветет”.

Леня тяжело это переживал, и нередко они ночь напролет вспоминали, как ставили первые спектакли, как хорошо было тогда, и как трудно сейчас.
В прошлом году Леня после многих лет взаимного непонимания пошел на  последний спектакль Глеба,  очень философский и местами даже затянутый.
“Я будто разговаривал с ним, как хореограф с хореографом”, - сказал он после спектакля. “Но ты ведь всегда считал, что Сурковский скатился к попсе!” - возразил ему Коля. “Нет, это что-то вне времени и пространства…Я его очень хорошо понимаю… Нет, Глеб не изменил себе”. 

“Танец, жест – это самое первобытное, самое примитивное – и в то же время самое современное и самое совершенное средство передачи мысли. Если Бежар считал, что 20 век есть век танца, то 21 век – это век универсального языка, который, возможно, даже не танец – а просто движение в пространстве. Люди перестали понимать друг друга почти как в Вавилоне. Танец – это возврат к тому чудесному времени, когда понимание истины приходило на уровне подсознания, интуиции и опыта предыдущих поколений”.

Он позвонил Глебу, и они встретились. После этого Коля пытался вывести его на разговор, как прошла встреча. “Возможно, у нас будет совместный проект”. Что за проект, о чем, пытался выяснить Коля. Но Леня, обычно многословный, бурный, почти никогда никого не слушающий, почему-то объяснял скупо.
Есть две сестры, начал рассказывать он, внезапно преобразившись. Одна сестра черная, другая сестра белая. Их разлучили в детстве, и они даже не знают, что они сестры. Черная сестра – воплощение современной бездуховности. Белая сестра – наоборот – тиха, скромна, невинна. Она видит свою черную сестру на дискотеке, и внезапно понимает, что очень любит ее. Видишь ли, горячился Леня, рассказывая это Коле, иногда бывают такие моменты, что Амур вонзает не стрелу – а целое копье. И ты понимаешь, что все, что потом случится -  неизбежно. Эта любовь невозможна, но она случилась. Черная и белая сестра сливаются друг с другом и становятся такой силой, что другие люди подчиняются им.
Черное и белое, повторял Леня, ходя по комнате и жестикулируя, хотя обычно берег свои движения для сцены, черное и белое сливаются, и получается Серое. Да, госпожа Серость, которая правит миром. Серость, которая не видна сразу, люди разучились смешивать краски в своем сознании, и уже не  видят конечный результат.
А ведь это так легко. Смешаем белую краску с красной – и получим жемчужно-розовую жизнь. Красную смешаем с синей – и получим фиолетовые сумерки. Зачем столько краски, спросишь ты, продолжал Леня, не обращая ни малейшего внимания на Колю, так и застывшего с открытым ртом, зачем столько краски, но я подозреваю, что именно за этим мне и дали в руки кисть – чтобы я мог показать людям, что получится.

“Мелкие дела, заботы, суета… Вот то, чем люди занимаются денно и нощно. Окружая себя “умной” техникой, которая в итоге не освобождает время, а занимает его – все для того, чтобы прикрыть ПУСТОТУ. Для чего цивилизация и неукоснительное движение вперед, если люди разучились думать? Думать больше не нужно – есть техника, делающая все по одному нажатию кнопки, есть СМИ, которые решают, какому общественному мнению быть у народа, есть чиновники, которые уж точно знают, что, когда и в какой последовательности ты должен делать. Получается странная ситуация – мы им зачем-то нужны, этим вещам, чиновникам и тем, кто это все якобы “осмысливает”.  А в итоге, если взглянуть на жизнь, отбросив каждодневные заботы, получается, что кто-то ест, пьет, спит и снова ест, спит, пьет, а кто-то хаотично бьется об лед, с нулевым результатом. Но если тот, кто бьется об лед, не будет этого делать, спящий не проснется, жующий не остановится. Творец привлекает к себе внимание не потому, что ему хочется эпатировать публику, а потому, что всегда есть хотя бы один зритель, или  читатель, или слушатель, который не может жить как просто насекомое, ему жмут повязки на скрученных крыльях”.

Черное и белое – это день и ночь. Когда они соединяются, люди уже не могут сопротивляться, одни видят только белое, и восхваляют двух сестер, другие видят только черное, и просто боятся.
Знаешь, попахивает политикой, заключил Коля. Что ты понимаешь, возмущенно ответил Леня, художник и политика – две вещи несовместные. Политика – это низкая субстанция, это грязная возня, это борьба за кусок хлеба. Художник  - служитель чего-то высокого, в конечном счете -  самого Бога. Художник не должен вникать в то, что называется политикой.

“Иногда мне кажется, что власть зла в этом мире неодолима, но я сопротивляюсь этому, пытаюсь что-то делать, и этого у меня уже никто  не отнимет. Возможно, я счастливый человек, потому что судьба ко мне благосклонна, и я могу заниматься тем, что считаю делом своей жизни. Каждый раз я пытаюсь соотнести то, что сделал, с Богом и понять, чего больше – добра или зла в том, что я сотворил”.

30.

Последнее время с Корсуковым происходили странные вещи. Неожиданно дело об убийстве Баскаева отобрали. В одно прекрасное утро он разговаривал со свидетельницей по другому делу, неожиданно в комнату ворвались люди и предложили открыть все ящики стола. Как в лучших советских фильмах о нечистых на руку милиционерах, в ящике оказался конверт с какой-то круглой суммой. Тут же завели служебное дело и понизили в звании.
Корсуков понимал, что все эти события как-то связаны, но ему некогда было подумать, потому что сразу же после понижения его снова завалили работой. Дело закрыли за недостатком улик и сдали в архив, все оставалось неясным и туманным.
За такими размышлениями его застал звонок. Странно, подумал Корсуков, практически никто не знает, что я работаю в воскресенье. Голос в трубке был хриплый, мужской, возраст определить практически невозможно.
- Корсуков?
- Да. Мы знакомы?
- Не совсем. Вот и познакомимся. Не желаете?
- Смотря для чего, - этот наглый тон стал Корсукова раздражать с первых же минут разговора.
- Ну, господин Корсуков, - в трубке прозвучало что-то вроде смеха, - вы же человек думающий, мыслящий, ищущий, какой там еще…
- Нельзя ли более внятно?
- Короче, - уже жестко сказал голос, - Жду в баре “Лео” в шесть вечера.
- Как любезно. На какую тему будет разговор?
- На тему твоей великолепной карьеры. Да, и позвони Ашоту, он тоже многое может рассказать.
- Ашоту?
- Да-да, вот по этому номеру, - и  в трубке быстро продиктовали номер.
Ашот был местный предприниматель, из тех, кто контролирует. Об этом не принято было говорить, но в городе давно не было никаких “крутых разборок” по той простой причине, что все куски пирога давно были разделены. Поэтому Корсуков удивился, ведь отношения бизнес – власть давно были определены.  В конце концов, он ничем не рискует, если просто позвонит, а идти на “тихую вечеринку” - это он решит позднее.
- Ашот?
- Кто это?
- Давайте так, мы с Вами лично не знакомы, но мне дали Ваш телефон.
- Я понимаю, дорогой, что дали телефон, но кто?
Ашот был явно недоволен этим телефонным вторжением. Корсуков пытался что-то объяснять, но разговор все больше походил на перепалку в духе “кто такой, почему я тебе должен верить”. В итоге Корсуков просто сказал, что необходимо встретиться, и назвал координаты бара.

31.
Рафик до этого дня никогда не слышал, чтобы Ашот кричал.
- Слушай, это ты ментов на меня навел?
- Во-первых, здравствуй. Во-вторых, о чем идет речь?
- Слушай, мне не нравится, когда менты набивают мне стрелки!
- Объясни толком.
- Не прикидывайся пай-мальчиком! Я приду, конечно, поговорить, но и ты приходи. Кажется мне, что ты в курсе. Я за тобой заеду  в пять. Будь дома.
Ашот бросил трубку, и наступила гулкая тишина. Позвонил Коля.
- Рафик, я боюсь.
- Чего?
- Мне сегодня позвонили и сказали, чтобы я был в одном месте, в баре “Лео”.
- Кто позвонил?
- Не знаю. Какая-то женщина, или мужчина, я ничего не понял. Сказали – хочешь узнать о смерти Лео – приходи в бар “Лео”, и все поймешь.
- Знаешь, меня тоже туда пригласили. Приезжай ко мне. За нами заедут.

… Рафик и Коля сидели на заднем сиденье машины с тонированными стеклами, больно прижатые с двух сторон двумя широкоплечими мужчинами с отсутствием интеллекта на выбритых лицах. Водитель хаотично крутил радиоприемник в поисках ненавязчивой музыки. “Татушек в президенты”, - надрывался ведущий передачи, -“Голосуйте за группу “Тату” ногами и телами!”. Водитель прибавил звук, из колонок полилось откровение о прекрасном сумасшествии. Небритый потребитель молодежной субкультуры причмокивал и подпевал, не попадая в ноты. По окончании песни снова резко покрутил ручку, и салон наполнили странные слова: “Ко временному бегу равнодушны, не столько беззащитны, сколь смешны, слетались ангелы на шариках воздушных, не потому, что были крыльев лишены…”.
- Тьфу ты, романтизм пошел в атаку, - сплюнул водитель, с остервенением заглушив звук.

32.

В баре было тихо и на первый взгляд очень спокойно. За столиком уже ждал Корсуков, он был невозмутим, потому что взял с собой группу быстрого реагирования, которая скрылась в подсобных помещениях. Только молодая девочка-официантка нервничала, наливая кофе трясущимися руками. Ее мягко предупредили, что может быть опасно, в случае перестрелки необходимо сразу же залечь за укрытием. Она работала в баре всего неделю, и боялась, что после испытательного срока ее уволят, поэтому собрала всю свою храбрость и не стала спорить.
На улице скрипнули колеса, и из машины выскочили двое сопровождающих, которые начали выталкивать Рафика и Колю. Коля попросил закурить, и один из охранников сунул ему зажигалку прямо в лицо. Интересно, есть ли здесь туалет, лихорадочно думал Коля, у которого всегда в критических ситуациях начинало крутить живот. Ашот подъехал на следующей машине, и уже медленно вылезал, кряхтя и отдуваясь, будто ему пришлось бежать кросс.
Он посмотрел на Рафика и Колю скользящим взглядом, словно это были какие-то неживые манекены, охранники открыли ему дверь, и он вступил в темное чрево бара. Коля бросил недокуренную сигарету и вместе с Рафиком последовал за ним.
- Мне надоели угрозы в мой адрес, - неожиданно взвился Коля, обращаясь к Ашоту. - Подозреваю, что это дело рук ваших людей.
Рафик пытался его одернуть, но Коля уже был как заведенный.
- Почему ты все время нюхаешь воздух, дело ведь закрыто, - Ашот не обратил на Колю никакого внимания, и сразу стал обращаться к Корсукову. -  Постоянно устраиваешь облавы на дискотеках, молодежь уже стала обходить наши клубы стороной. Это плохо, молодой человек, мы так с тобой не договаривались.
- Это входит в мои обязанности – смотреть за порядком, - спокойно ответил Корсуков. -  Кроме того, пресекать наркоторговлю. Разумеется, у нас есть осведомители. Но, вообще говоря, это не то, чем я занимаюсь. Я занимаюсь убийствами.
- Но эти облавы участились после последних событий, - произнес медленно Ашот.
- Но человека из компании, которая якобы напоила Баскаева, до сих пор не нашли. В легких  погибшего не было воды, значит, его убили раньше, чем бросили в воду. Кроме того, он явно не собирался пить с кем-то. Во-первых, он уже пил с Рафиком, во-вторых, его ждали родители, в-третьих, он вышел просто в калошах подышать воздухом. В машине нашли его окровавленную рубашку, но к вещественным доказательствам присовокупить почему-то забыли. Мне вообще-то наплевать, кто и зачем его убил, но как мне только дали это дело, стали сначала давить, что быстрей-быстрей, давай-давай, потом, наоборот, закрывай, и так постоянно. Не пора ли уже понять, кто за кого? – Корсуков посмотрел на Ашота, чувствуя, что все его самообладание куда-то улетучивается.
За стойкой бара молоденькая девочка протерла бокал и поставила рядом с другими, отчего тот  жалобно звякнул.
- Кто его убрал? – Рафику надоело сидеть так, будто его здесь нет.
Из подсобки выглянула какая-то физиономия, но на нее никто не обратил внимания. Девочка резко скрылась за стойкой.
- Спокойно, спокойно, - сказал Ашот, пытаясь успокоить своих охранников, - Давай поговорим, дорогой.
- Руки на стол, тогда поговорим, - ответил Корсуков, - Честно говоря, мне вообще эта игра в кошки-мышки надоела. И совсем не хочется участвовать в ваших “разборках”.
Ашот обвел взглядом присутствующих и кивнул своим людям, чтобы они успокоились. Равны силы или не равны? Сколько у этого красноперого в темных углах подсобного помещения? Эх, как-то совсем по-дурацки он вляпался. И где этот, который их “крышует”? Он вообще говорил – приезжай, потолковать нужно. Вообще-то, с ним раньше он дело не имел, но пару месяцев назад позвонили надежные люди и посоветовали прислушиваться к этому товарищу. Товарища он еще в глаза не видел, но после внезапного звонка Корсукова он ему перезвонил и успокоил, что все идет как нужно,  и вообще, необходимо “обозначить наше отношение к участившимся проверкам”. Слово “наше” было выделено телефонным собеседником с особой значительностью.
А сейчас он сидит, словно подросток, а на него уже смотрят пушки этих ленивых молодцов, которые, казалось, настолько верят в свои силы, что даже не пытаются перехватить действия его охраны. Да, плохо дело, дорогой, пожалел себя Ашот. И эти не помогут, посмотрел он на дергающегося Колю и сохраняющего спокойствие Рафика.
- Стойте! – Коля вертелся на стуле, понимая, что теперь ему до туалета не добежать.
Он сидел между Корсуковым и Рафиком, который его периодически одергивал. Внезапно он вытащил из кармана какой-то предмет, хищно поблескивающий в сумерках бара, и быстро нацепил этот предмет, оказавшийся кольцом, на палец Корсукову.
- Что это?!
- Это кольцо от гранаты.
- Зачем это? – Корсуков был сбит с толку, но ошибиться он не мог – это было действительно кольцо от гранаты. Если так, то в скором времени здесь прогремит взрыв.
Вслед за кольцом Коля вытащил из кармана гранату и показал присутствующим. Это сумасшедший, подумал Корсуков, лихорадочно думая, что делать. С другой стороны, ему почему-то это показалось забавным – какой-то почти мальчишка пытается действовать, как крутой ковбой. Сейчас граната взорвется, и все кончится. Почему-то ему стало хорошо от этой простой мысли – жизнь лопнет, будто воздушный шарик, висящий под потолком… Почему-то в одну минуту вспомнилось детство с его беззаботностью и счастьем. Да, в детстве его родители охраняли его от грязи жизни, из-за чего на первый курс юрфака он пришел с такими идеалистическими представлениями о жизни, что любой сокурсник не лишал себя удовольствия над ним пошутить. Он помнит, что первый раз в морге ему подносили смоченную нашатырным спиртом ватку, и девушка, в которую он тогда был влюблен, сочувственно вытирала холодный пот с его лба… Черт, нужно что-то решать… Если одним рывком откинуть этого мальчишку к стенке, то будет два трупа. А ты герой, усмехнулся он про себя, погибаешь как солдат во время войны. Некролог в областной газете, звание героя посмертно и возвращение погон… М-да… Что за бред, нужно собраться, а не развивать совершенно сюрреалистические мысли. Возбужденный голос Коли вывел его из странной оцепенелости:
- Давайте, выкладывайте, кто убил Лео, иначе я тут все разнесу.
- Постой, мальчик, все было совсем не так, как ты себе представляешь, исполнитель давно уже в могиле…- Ашот, казалось, с трудом подбирал слова, стараясь говорить быстро.
- За что?
- Э… спросил. Это у заказчика спрашивай.
- Кто заказчик?
- Нам не докладывают. Кидай гранату  в окно!
- Сейчас кину. Зачем нас сюда позвали?
В голове у Корсукова мелькнула мысль, что, подай он сейчас знак, и в тихом баре с романтическим названием начнется бешеная перестрелка, когда уже не разбирают правых и виноватых. Одно маленькое движение, шорох, дуновение ветра – и тяжелая тишина, свисающая с потолка, как свинцовая туча, обвалится. И все-таки  поза этого мальчишки была комичной. Корсуков машинально вертел кольцо в руках.
- Бросай! – твердым голосом крикнул Корсуков.
- Не брошу! – огрызнулся Коля.
- Ладно, давайте разберемся, как взрослые люди, только сначала ты кинешь гранату в окно.
- Сначала имя.
- Нам не говорят имен, мальчик, в общем, мы выполнили приказ - заговорил Ашот, по лбу которого стекали крупные капли пота, - Мы сами хотим его найти.
Коля бросил гранату в окно. Все машинально бросились на пол. Осколки разбивающегося стекла фейерверком разлетелись в разные стороны, мелкой крошкой засыпаясь за воротник. Взрыва не было. Коля, в отличие от других, на пол не лег, а стоял как соляной столб. Постепенно его тело затряслось мелкой дрожью от разгорающегося приступа смеха. Все неуклюже стали подниматься с пола.
- Я все понял! – Ашот поднимался с пола, предупредительно подняв руки, - Ко мне приходил человек, - продолжил Ашот, доставая платок из кармана и вытирая пот, - сказал, что нужно убрать человека.
- Сколько он заплатил? – спросили хором Рафик и Коля.
- Нисколько. Эти люди обычно не платят.  Их плата в другом – в нашем спокойствии. Только здесь вышло совсем наоборот. Я несу убытки, вот из-за них, - он кивнул на Корсукова.
- Надо еще посмотреть, чьих убытков больше. Я сам как между молотом и наковальней. То открываю дело, то закрываю. Начальство все время теребит за усы. К тому же, мне ясно дали понять, кто виновник всей этой свистопляски – вот он, - Корсуков кивнул в сторону Ашота.
- Все понятно, вас просто натравили друг на друга, и сейчас этот кто-то уверенно потирает руки, зная, что вы можете друг друга перестрелять, а заодно и нас, как слишком много сующих нос в чужие дела, - резюмировал Рафик, - осталось понять одно – где этот кто-то и как его найти.
- Думаю, что мы это сделаем в ближайшее время, - ответил Ашот, хотя особой уверенности у него в данный момент не было. Опыт подсказывал, что неудавшийся инцидент давно известен невидимому “режиссеру”.
- А вам на всякий случай советую не высовываться. И уезжать из города. Пересидите где-нибудь на даче. Я дам охрану, - обратился Корсуков к Рафику.

33.

В театре у Сурковского давали премьеру. Приглашение у Коли лежало давно, и он решил встать с дивана и пойти. В антракте он встретил старую знакомую, и обрадовался, что можно поговорить с человеком и отвлечься от того навязчивого состояния, которое затягивало его словно петлей. Он весело болтал, сам не понимая, почему ему так весело и легко, и тут он заметил знакомую фигуру Жени, входящего в зал.
Разговор оборвался на полуслове, он бросил свою собеседницу и побежал в зал, расталкивая людей. Как назло, прозвенел звонок и свет погас. Стоп, сказал он себе, никуда этот Женя не денется, все равно я его догоню. Он рассеянно смотрел на сцену, оглядываясь назад, пытаясь отыскать в черноте зала знакомое лицо. Вот сейчас, вот сейчас все закончится…
Молодой солист предлагал зрителям подняться на сцену и танцевать. К своему удивлению, Коля увидел, что  Женя выходит вместе с остальными зрителями и улыбается Коле. Женю окружали молодые девочки, которые радостно извивались вокруг него, сверху сыпалось конфетти, по залу летали воздушные шары, все кипело молодостью, радостью и весельем. Коля вышел в проход, и стал медленно приближаться к сцене. Он не заметил, что одновременно с ним из зала поднялось несколько молодых людей, которые контролировали каждый его шаг. Только Женя быстро оценил ситуацию, резко дернулся  и побежал куда-то за кулисы. Коля вспрыгнул на сцену, но веселящиеся люди мешали ему, будто нарочно задерживая его движение, потом он запутался в какой-то ткани и выругался про себя.  Оперативники расталкивали танцующих, из-за чего на сцене произошла самая настоящая свалка.
Коля все-таки прорвался за кулисы, с удивлением ощущая знакомый и родной запах театра и удивляясь нереальности происходящего. Он бежал по коридору, толкая поочередно все двери. В конце коридора мирно сидела вахтерша и вязала носок. Сбивчиво говоря, он пытался выяснить, не видела ли она кого-нибудь, кто пробегал по коридору. Но вахтерша взглянула на него из-под своих очков, которые выглядели как  пенсне, и с некоторым презрением ответила, что ничего не видела, чего она, впрочем, и не обязана делать – контролировать, кто ходит по коридору, а кто нет…
На выходе из театра стояли оперативники и тихо переговаривались, куря и сплевывая от досады. Они посмотрели на выходившего Колю, и один из них быстро набрал номер на мобильном телефоне.
- Да… упустили. Да нет, этот живой. Понял… Отбой.

34.

“Мы – птицы, сложившие крылья.
Мы – слепки умершего танца.
Манил нас солнечный Ирий,
Но мы предпочли остаться.
И связан веревкой земною
Надорванный голос бессилья.
О Боже! Останься со мною.
О Боже! Как слаб и плаксив я,
Сложивший оружие-крылья,
Поддавшись безумству слепому…
Лицо белой тканью закрыли…
И ангелы вздрогнули, вспомнив,
Мое оперенье из снега
На матово-розовой коже…
Лишь ветр, задыхаясь от бега,
Срывает шляпы с прохожих”.

…Он написал это, когда убили Сурковского, думал Леня, бредя по усталому городу. Незадолго до этого Сурковский вышел на сцену практически голым, со сложенными ангельскими крыльями за спиной. В первом ряду сидела председатель местного комитета по культуре, дама лет сорока, с правильными жизненными установками.  При виде переливающегося под светом прожекторов голого тела ей стало плохо, и она встала и неуклюже попятилась. Сидящие сзади приглашенные по “халявным” билетам товарищи предпочли не шикать. Наутро в кулуарах обсуждали низкий моральный облик Сурковского и высокую нравственную чистоту председательши.
Почему он опять это вспоминает… Долго ли мне мучиться, Боже, чтобы тоска оставила меня? Лео часто обращался к Богу. Он говорил, что только тот, кто там  за нами наблюдает, может помочь соединить все. Что-то витает в воздухе, говорил Лео, как будто внюхиваясь и напрягая слух. Моя задача – уловить это, преломить через призму танца. Художник должен не отражать жизнь, а творить свой мир, повторял он фразу Цветаевой. И в этом он соперничает с Богом. Если Бог одобрит, то даст силы. Если нет – то поведет к разрушению.
“Знаешь, что самое странное и страшное?” - они сидели глубоко за полночь на кухне у Коли, уже выпив пару бутылок водки. Но взгляд Лео был, скорее, не затуманенным, как это обычно бывает у пьяных, а какой-то безумный. “Самое страшное – осознавать, что если ты просил у Бога помощи в каком-то деле, а я сейчас говорю о том, что самое главное – творчество, то потом нельзя отступать. Понимаешь, ни в коем случае не отступать! Это уже становится не навязчивой идеей, нет… Это становится… бременем, долгом, чем угодно – но пока ты не сделаешь того, что ты должен сделать, это будет висеть над тобой, словно дамоклов меч… А когда совершишь- получишь успокоение и одновременно дикое желание забыть про все это… Вот почему я ставлю спектакль и редко его повторяю. Я словно убегаю от пережитого, потому что выкладываю все свои силы, чтобы оправдать надежду того, кто дает силы… Возможно, ты сочтешь это бредом. Но это так”.

35.

- Да ты просто идиот!
Рафик возбужденно ходил по комнате. Коля пришел к нему и рассказал про случай в театре. Коля хотел его поймать – по мнению Рафика это было просто верхом глупости.
- Ты знаешь, с кем ты имеешь дело? Это профессионал! А ты кто? Думаешь, тут пройдет такой же номер с учебной гранатой, я до сих пор смеюсь, как вспомню, про этот спектакль. Кстати, где ты ее достал?
- Где-где… В институте разбил витрину, где все эти штуки лежат.
- Да ты пойми, если тебя в баре не убили – так это просто случайность, этот Женя на то и рассчитывал, что мы не будем там разговоры разговаривать, а просто  перещелкаем друг дружку. Вспомнил… У Пелевина, разборка так замечательно описана. Рыбка плавала в аквариуме, а потом все разнесли вдребезги… И она трепыхалась у героя на коленях… В общем, от тебя даже мокрого места не осталось бы, уж не знаю, что тут сыграло положительную роль – может быть, даже твоя дурацкая выходка. Но дуракам дважды не везет, пойми. Тебе Корсуков что сказал – сиди дома и носа не высовывай. В общем, так. Уезжаем ко мне на дачу. Твой телефон Женя знает, адрес тоже. Корсуков нам дает охрану. Ему гораздо проще нас в одном месте держать. Они сами его найдут, понимаешь?
- Что ты на меня кричишь. Если бы он хотел меня грохнуть – он бы давно это сделал.
- Да он просто резвится! Забавляется! Давай, не разговаривай, сейчас приедут люди и уезжаем.
- Прямо вот так?
- А как иначе. Матери скажи, что просто у тебя гастроли… В общем, что-нибудь придумай. Да не волнуйся так, будешь ей звонить, мы ведь не в тайгу уезжаем. Просто там безопаснее. Неизвестно, сколько у Жени помощников.
- Ладно, давай завтра поедем, вечером…
- Что с тобой делать! Ладно, давай завтра. Только умоляю, никуда не впутывайся, иди домой, жди звонка!

36.

Коля шел какими-то незнакомыми улицами, не узнавая их. Может быть, я просто это видел очень давно, и поэтому не могу вспомнить? Навстречу ему шел Макс, когда-то он помогал им с подбором музыки, снимал спектакль на видео. Они улыбались друг другу, а  в голове у Коли неотступно завертелась мысль, как спросить его про Оксану Стаценко.
- Слушай,  Олеся Стаценко собирает людей. Друзей Оксаны. Ты ведь ее знал?
- Довольно плохо, немного.
- Вот тебе адрес, приходи.

В квартире у Олеси стояла духота. Самой хозяйки не было, дверь открыл какой-то парень в объемной “толстовке” и джинсах с вытянутыми коленками.
Коля  протиснулся в узкий коридор, казавшийся еще более тесным из-за высокого потолка, снял обувь и куртку. В лицо ударил запах недавнего ремонта и книжной пыли. Вдоль стены тянулся сплошной стеллаж с книгами, и Коля понял, что это книги Оксаны. Не Олеся же их читает. В ее чудной головке вряд ли уместится хоть одна бессмертная строчка из Шекспира.
Из приоткрытой двери доносились возбужденные голоса, кто-то настраивал гитару, в общем, все походило на обычную вечеринку, если не считать того, что человека, который был для этих людей если не учителем, то, по крайней мере, очень значимым, наблюдал за присутствующими из черного траурного овала.
- Коля, проходи, - Макс подвинул стул, - вот тебе рюмка.
Сидевшая справа незнакомая девица неохотно подвинулась, смерив Колю полупрезрительным взглядом. Или мне это уже кажется, мельком подумал он, садясь на жесткий стул, почти у самого окна.  Разговор, который был таким оживленным, на минуту затих.
- Кто знает, нашли убийц или нет? – спросила невзрачная девушка, сидевшая на диване в углу.
- Да никто ничего не знает, - ответил Макс, - У меня дядька в областном УВД работает – все чисто, никаких улик, никто ничего не видел. Практически средь бела дня в центре города убивают человека – и никаких следов.
- Как такое может случиться? – спросил Коля.
- Знаешь, там старые здания стоят, образуя коридор, причем здания много раз достраивали, пристраивали, поэтому коридор получился зигзагообразный, если стоишь на одном конце, то другого конца не увидишь. На первом этаже шел ремонт, но в тот день – это была суббота – никто не работал. Наверху офисы. Опять никого. Ближайший жилой дом метрах в 50 стоит. Там поутру в субботу никто не выглядывает. Ну вот, раз здания административные, в рабочие дни по этому коридору постоянно машины ездят, потому что им удобнее с черного хода подъезжать, там и площадка есть, для тех, кто работает. Последний отрезок – там гаражи стоят, воротами на дорогу. А средний участок – сплошные стены с двух сторон. Вот туда взяли и поставили эти мусорные бачки. Где ее и нашли. Она часто ходила именно здесь, короткой дорогой к театру.  Если географически – то практически под носом у местной администрации.
- Так это нужно караулить было специально. И в рабочие дни, - вслух размышлял Коля.
- В том то и дело, на этом “глухом” участке не укрыться, если только сверху постоянно наблюдать. Это получается, как в детективах.
- Можно и не сверху, а машину поставить где-нибудь поблизости, - вмешалась девушка с дивана.
- Вот, и это самое главное. Дядька мой про это и говорил. В том доме, рядышком который, да и не дом почти, барак, можно сказать, живут старики да пьяницы. А один старичок довольно сметливый. Хотя ему и восемьдесят лет. Крепкий такой старичок…
- Не тяни, Макс! – почти хором сказали несколько человек.
- В общем, дедулька последние дни перед этим… событием видел машину. Ну, мусорщики и мусорщики. Но больно уж долго они этот мусор грузили. Поставят машину в начале этого “коридора” и стоят, будто ждут кого-то.
- Ну и что с того? – пытаясь зацепиться за мысль, снова спросил Коля.
- Вот так если посмотреть – ничего особенного. Машина и машина. Он к ним как-то подошел, спрашивал, что, мол, так долго стоите, проход загораживаете. А мусорщики очень культурные оказались. Не матерились, как водится. Просто дедушке сказали, чтобы шел своей дорогой.
- Слушай, а ты не сам это все насочинял? Или дядька твой. И вообще, он-то откуда знает? – спросил чей-то недоверчивый голос.
- А знает он потому, что сам эти показания читал. Дядька у меня когда-то сам “следаком” работал, и ему интересно было материала “глухаря” посмотреть. Да только закрыто дело, сами знаете. А дедушку того расселили и где-то квартиру дали, в отдаленном районе. Хотел он к нему съездить, еще раз спросить, стал наводить справки, а дедушка-то и умер.
- Слушай, сейчас, по прошествии года, все что угодно можно придумать, - резюмировала девица из угла, - Я вот слышала совсем другую версию. Что убили Оксану совсем не в этом переулке. И что была она без пальто и сапог, в одном свитере и брюках. А отсюда следует, что убить ее могли совсем в другом месте, причем где-нибудь в квартире, например. Почему она была раздета, не скажешь? Дело было глубокой осенью, и без пальто долго не погуляешь. Вот и следует, что она была или дома, или в гостях, но кому-то было нужно, чтобы ее тело нашли именно здесь, в центре города, недалеко от того места, где она работала. Чтобы все поверили, что это было так, как ты сейчас нам и рассказывал. В итоге ни свидетелей, ни убийц.
Из коридора послышался характерный звук проворачивающегося ключа.
- Опять она дверь открыть не может!
Парень в толстовке шаркающей походкой вышел в коридор. Теперь Коля услышал шуршание куртки, низкий голос Олеси и шепот, принадлежавший еще кому-то, кто пришел с ней. Когда она зашла в комнату, разговоры затихли. Ее невидимый спутник сразу прошел на кухню, быстро заглянув в комнату и поздоровавшись с присутствующими. Коле был виден только срез затылка, гладко выбритого и неестественно-розового.
Голос, голос… Я слышал этот голос, понял Коля, чуть не подскочив на месте. Олеся между тем взяла на себя роль гостеприимной хозяйки и всем предлагала положить чего-нибудь на тарелку, улыбаясь при этом какой-то своей, особенно вымученной улыбкой несостоявшейся мальвины. Коля лихорадочно жевал колбасу, не чувствуя ни ее запаха, ни  вкуса.
Он там, где-то в глубинах этой квартиры, еще не подозревающий, что ловушка скоро захлопнется. Иногда у Коли мелькала мысль, что он слишком уверен в том, что сможет поймать этого человека. Но челюсти как будто перемалывали все сомнения.
Все вокруг, казалось, было совсем в другом измерении. Где-то он это читал… Время - для каждого - течет по-разному. Кажется, у того, кто хочет быть неуязвим, оно должно развернуться и течь вспять. Тогда ты сможешь предупредить все удары противника… Когда он читал эти неимоверно толстые книги про Шрайка, он не предполагал, что когда-нибудь испытает это на себе. Именно – люди вокруг что-то делают, жуют, разговаривают, ходят, ты даже можешь отвечать на их вопросы, только для тебя это все абсолютно неважно. Ты сидишь и чувствуешь, что  с каждым ударом сердца время то растягивается, то убыстряется, в зависимости от твоего желания. Поэтому это похоже на аритмию – но ты не чувствуешь дискомфорта. Ты владеешь этой игрушкой и можешь ею управлять.
Сейчас Женя сидит на кухне или, чего доброго, в туалете, но он уже в квартире, и даже если попытается улизнуть, Коля все равно сожмет время своей мыслью и успеет его догнать.
Продолжая пребывать в таком странном эйфорическом состоянии, Коля постепенно пьянел, сам не замечая этого. При всех этих манипуляциях со временем, пора бы этому завсегдатаю богемных тусовок появиться, подумал он.
-Э… пардон, мадам, мне нужно выйти…
Девица справа встала, чтобы его выпустить, встряхнув юбочкой-колокольчиком. Мне не до твоих ножек, хотя они довольно миленькие, подумал Коля, протискиваясь к ней лицом, нацепив дежурную улыбку. Она покраснела.
В коридоре он чуть было не побежал, но, вспомнив свое недавнее состояние, усмехнулся. В коридоре было темно, и он шел почти на ощупь. Ему казалось, что он идет уже не менее пятнадцати минут, когда на повороте, ведущем в кухню, освещаемом слабой полоской света, он столкнулся с Женей.
- Не меня ли ты ищешь?
- Наверное, тебя. Ты мне многое должен рассказать.
- Хочешь поговорить?
Женя грубо схватил Колю за ворот свитера и стал увлекать его за собой на кухню. На кухне он прижал его к стене и перехватил рукой горло. Другой рукой он защелкнул дверь на шпингалет.
- Надеюсь, тебе нравится?
Лицо Жени было так близко, что Коле захотелось в него плюнуть.
- Не торопись, Иванушка-дурачок, я тебе еще пригожусь.
- Гад! Сволочь!
- Ты ведь хотел поговорить! Ну, мальчик, не рыдай так, я умру от жалости. Что ты хотел знать?
- Ты сам знаешь. Иначе бы ты за мной не охотился.
- Постой, это ты за мной охотишься. Даже смешно. Ты пойми – это смешно!
Женя рассмеялся, не разжимая губ, только растянув их узкими полосками. Коля почувствовал, что рука, державшая его за горло, ослабла. Он попытался ударить ниже колена, но Женя перехватил его.
- Э, так не пойдет. Ладно, уговорил. Я тебе расскажу всю историю, от начала до конца.
В дверь постучали.
- Эй, вы, что закрылись, дайте людям покурить!
- На лестничной клетке курите!
- Олеся, че они там закрылись, голубые, что ли? – раздались возмущенные голоса, прерываемые  хихиканьем.
В животе у Коли неприятно зажурчало.
- Ну что, дрожишь, мальчонка? В общем, скажу тебе так – не там ищешь. Если бы ты раскинул свои куриные мозги, ты бы понял, что к чему.  Кому ты веришь-то? Ашоту, что ли? Ты посмотри на него. И подумай. У него совершенно конкретный бизнес, бары-дискотеки, и девочки-стриптизерши. А тут ваш Баскаев со своим пониманием профессионального танца. Из любой неумехи сделает звезду. Это же смешно. Но и опасно. Подумай на досуге, кому это выгодно. Может, вашей Ларисе? А что, Баскаев раскрутил, помещение выбил, на фестивалях засветился. Кто бы вас выслушивал, если бы не он? 
- Ты просто хочешь меня с ними со всеми стравить! Ты мне только скажи – за что?!
- Я тебе в сотый раз объясняю, - Женя взял тон, как у воспитательницы из детского сада, - я к этому не имею никакого отношения, потому что вообще с ним не общался…
- А Сурковский?
- А что Сурковский?
- А Сурковского – за что?
- Слушай, я ведь не справочная служба, ты меня обвиняешь, я чист, я невинен, люди! – Женя отпустил  руку и схватил нож.
Он толкнул Колю плечом, отбросив его от двери. Нож в руке задрожал. Наверное, он решил меня зарезать, думал Коля, не сводя глаз с кухонного ножа, играющего в Жениных руках. Взгляд его был совершенно обезумевшим. Со стороны коридора стучать перестали, и шум снова переместился в комнату. Сердце бешено стучало, с каждым толчком сотрясая все тело. Это тебе не игрушечная граната, застряло у Коли в голове, это уже “прощайте, скалистые горы”. Ветер с шумом ворвался в плохо закрытую форточку, она хлопнула и завибрировала. Рука у Жени перестала дрожать, он перехватил рукоятку и замер. Сейчас он на меня кинется, через секунду-другую…
Женя размахнулся и резким движением прочертил линию по тыльной стороне своей руки. Тонкая ткань разъехалась и стала намокать. Колю охватило оцепенение, и какая-то вялость и апатия. Женя со своей холодной улыбкой продолжал полосовать методично свои руки. Потом он стал нервно хихикать, и, наконец, хохотать. За дверью снова собралась публика, уже достаточно настойчиво пытавшаяся открыть дверь. В конце концов, дверь поддалась и с треском распахнулась. Мысль у Коли вернулась в прежнее состояние, и он почти побежал, расталкивая охающих девиц. Олеся стояла в коридоре, помогла ему найти свою куртку и ботинки, наградив его сочувствующим взглядом.
Только на улице, пробежал квартал, он остановился и огляделся по сторонам.

37.

- Принесли газеты.
Рафик понимал, что скрываться на даче от мифического Жени – глупо, смешно, нелепо. Но Корсуков жестко предупредил, чтобы они не высовывались. И потекли мучительные дни ожидания. Для Рафика такое времяпрепровождение, по меньшей мере, было странным.
Он привык быть в гуще событий, тем более, с приближением нового года ситуация становилась все более смутной и неопределенной. В России так всегда – не знаешь, чего ждать от елочной суеты. Предвыборная истерия, которая выливается на головы избирателей со страниц газет и телевизионных экранов, планомерно подводит к тому, что поставить “галочку” напротив нужного кандидата есть чуть ли не главное дело жизни. Вся эта чехарда интересовала Рафика с сугубо коммерческой точки зрения. Даст ли новая власть жить, или снова начнут искать “законные”  пути зачистки рядов строителей капитализма? Ему, с его маленьким сектором рыночной экономики, бояться было нечего, но быть в курсе событий, вовремя уловить за смутными  обещаниями настоящий смысл –  было просто первейшей обязанностью.
Так и проходили их дни пребывания на даче с Колей. Внизу, в вестибюле, сидели люди Корсукова, которым, по мнению Рафика, даже нравилась такая “ненапряжная” жизнь.
Два молоденьких лейтенанта в глубине души считали верхом глупости охранять этих двух совершенно не похожих друг на друга людей. Рафика они уважали, потому что чувствовали за ним силу, прекрасно сознавая, за чей счет они здесь живут.
Неврастеничный Коля вызывал в их душах чувство иронии. По их мнению, это был бесполезный для общества человек.
Если Рафик, закованный в рамки вынужденного безделья, продолжал слушать новости, звонить по телефону, выходить в интернет, то Коля вставал поздно, бродил по дому с потухшим взором и кругами вокруг глаз, пил чай, снова заваливался на диван, чтобы поставить кассету с  очередным боевиком, лишь иногда пытался делать разминку. Книги и газеты обходил стороной, всем своим видом показывая абсолютное равнодушие к происходящему. Из литературы признавал только странную папку с выпадающими оттуда постоянно измятыми листками бумаги, да еще крутил в руках видеокассету с затертой наклейкой. Видимо, это была единственная кассета, где не было звуков стрельбы и кровавых пятен во весь экран.
Единственное, что умиляло и казалось странным, это было то, что Рафик и Коля находили темы для бесед.
- Я все-таки не понимаю, зачем его было убивать?
- Совершенно нелепый вопрос, - Рафик пил кофе, одновременно просматривая газету.
- Почему?
- У меня сложилось такое впечатление, что ты совершенно не ориентируешься в жизни. Если убивают – то уже не спрашивают – зачем. По всему видно, мы так этого никогда не узнаем до конца.
- Но я же хочу понять!
- Ты хотел понять – и сам чуть не стал преследуемым зайцем.
- Что же теперь, всего бояться?
- Пойми, с этим разберутся без тебя. Мы приложили максимум усилий, чтобы что-то понять. Кое-что поняли. И они тоже поняли.
- Ты прав. И прав был Леня. Пришло время госпожи Серости. А с этим сложно бороться.
- Да пойми же! Я совершенно не против того, чтобы люди занимались искусством, - неожиданно вспылил Рафик, тут же пытаясь взять себя в руки, - но такие люди, как Леня… Они сейчас не ко двору, что ли. Он пытался рассуждать о глобальных вещах – жизнь, смерть, деньги, бедность, любовь. А люди заняты только одним – выживанием. Им это не нужно. Человек приходит после работы и валится на диван, словно выжатый лимон. Включает телевизор. А там – политика, попса, мыльные сериалы. И ему становится хорошо. Он понимает, что живет, как все вокруг.
- Это просто стадность!
- Вот! Что толку кричать? Его спектакли мне нравились. Они были непонятные, странные, иногда шокирующие, но я потом выходил из зала и понимал. Не сразу – нет! Через какое-то время. Что дело не в каких-то там движениях, музыке, даже сюжете – вообще не в этом. У меня такое чувство, что мысль, которую хотел нам передать Леня, вообще не может выразиться словами. Да и понимал ли он до конца, как у него это получается. Я не какой-то особенный. Но другим – в подавляющей массе – это не нужно. Люди не хотят напрягаться и думать. Так жить проще и удобнее.
- Если бы не было таких людей, как Лео, мир погряз бы в пороке, лжи и безвкусице…
- Вот-вот… Это ваша главная ошибка – я имею в виду тех, кто делает искусство. Вы берете на себя функции Бога, думаете, что истина в последней инстанции принадлежит вам. Это все уже давно сказано, написано, поставлено. Если вам выпадает шанс что-то сделать, это не значит, что вы смеете судить о своей роли и думать, что вы избранные.
- Лео всегда говорил, что это к нему приходит свыше, - Коля поднял вверх руки.
- Так и я о том же. Если это приходит свыше, следовательно, тот, кто там, наверху, прекрасно осведомлен о том, что здесь, внизу, происходит. Поэтому и не кинулись все на “мембрановские” спектакли. Особые мысли – особый зритель.
- Нет, ты меня не понимаешь. Мысли были самые обыкновенные для понимания! И они нужны были людям! Лео ненавидел – жестокость, насилие, вульгарность. Ведь это так просто. И пытался выразить это в своих спектаклях. Это общечеловеческие понятия…
- … это просто, понятно, но заставляет думать. А думать народ не любит. Возьми вот Колаксая. Чем он живет? Любовью. Полное презрение к деньгам. Скажи это мальчику, вышедшему из института, мечтающему о карьере, машинах, поездках за границу и уже потом, где-то там, в перспективе – о любви. Будут деньги – будет любовь. Все это я тебе говорю потому, что и ты, и Леня, и вообще – все мембрановцы абсолютно оторваны от реальной жизни. Я помогал Лене, чем мог, чтобы он не сильно думал о деньгах. Ты же знаешь, моя компания постоянно спонсировала его проекты. Но мне, в отличие от Колаксая, золотые вещи с неба не валятся. Мы вот сейчас сидим и рассуждаем на отвлеченные темы. Хорошо, что мои сотрудники вполне самостоятельны и, где-то там, в ту же самую минуту, зарабатывают деньги, на которые, собственно, я и могу жить. Это не упрек, Коля, - остановил он рукой порыв Коли соскочить с кресла, - это жизнь. В буржуазном обществе общечеловеческие ценности постепенно теряют свою значимость. Да еще в нашем, совершенно варварском обществе. Помнишь, Леня ездил во Францию. Там  - школы, мастерство, там зритель не бедняк, нет, но и не тот, кто работает до седьмого пота. Ему сладко было бы думать, что можно отдать жизнь за любовь, что можно бросить золото к ногам отца ради любимой. Сладко думать – не значит, что понимать до конца. А кто зритель у вас? Леня до конца дней сопротивлялся коммерциализации. Но и ему приходилось наступать на горло собственной песне, иначе – не выжить. И хорошо, что стал понимать. Это компромиссный вариант – делать что-то денежное, чтобы потом можно было работать над чем-то действительно стоящим. Вот только нельзя быть такими наивными, - закончил он с легкой, как показалось Коле, иронией.
- Ты хочешь сказать, что мы должны прогнуться перед обстоятельствами?
- Я ничего не хочу сказать, я просто объясняю, что подобные фанаты своих идей могут быть простым людям непонятны, раз, нуждаются в материальной поддержке, два. В общем, общество относится к ним неоднозначно.
- А что такое общество?
- Браво, я давно не рассуждал на экзистенциальные темы. Личность – это всегда одиночка. Это я понимаю. Одиночка в любом случае попытается выделиться из толпы. Это я тоже понимаю. Толпа это может воспринять негативно или позитивно. И это понятно. С другой стороны, толпа – это не хаос, это вполне конкретные люди со своими законами. “Хлеба и зрелищ” - этот принцип никто не отменял. Одиночка может предложить хлеб – и накормить. Может предложить зрелища – и толпа расслабится. А может дать идею. И толпа ее либо отвергнет, либо воспримет. Все это абстрактные рассуждения, но мне даже нравится объяснять это тебе. Посредством чувств можно многое разбудить в человеке. Но сейчас век рацио – тех, кто живет разумом. Поэтому, в принципе, независимо от личности, искусство, театр – обречены. Есть лишь отдельные люди, способные оценить все эти глобальные искания. Но скоро они начнут походить на вымирающих мамонтов.
- Это очень печально и не оставляет никакой надежды.
- Сразу видно, что ты живешь ощущениями и чувствами. Наоборот. Вы не даете людям забыть, что они – люди, а не просто механические роботы, которые должны ходить на работу, покупать товары, в конце концов, ставить “крыжики” в этих несчастных бюллетенях, когда уже без разницы, за кого и зачем. Вот только без лидера будет сложно. У вас нет лидера.
- Ты прав.

38.

В журнале посещаемости театральной студии Коля нашел запись нового спектакля, вернее, заметки.
“Жизнь качала меня на своих волнах, словно маленький кораблик без штурвала. Я приставал то к одному берегу, то к другому, а у причала меня ждала то одна, то другая женщина. Одна была милая и добрая, другая – расчетливая и холодная, третья – сумасбродка, четвертая – истеричка, пятая – бабочка-капустница, незаметная на фоне будней.
Я отталкивался веслом от каменной пристани, и не жалел ни о чем. Кто-то горько плакал, кидая мне белый платок (летит белый платок), кому-то я оставлял на память такие маленькие, сиротливые, притаившиеся в моем кармане монетки (кидает монеты, далее идут точки, пляшущие фигурки и неразборчивые надписи над ними).
Кто-то зажигал свечу, чтобы она освещала мне путь (на заднем плане сцены появляется свеча).
Однажды, лунной безветренной ночью, когда сердце сжимает от безотчетной тоски, если вглядишься в печальные черты одинокой луны, я медленно плыл мимо какого-то города. Ярко горели огни, напомнившие мне о сказочном Зурбагане, и вдруг молния сверкнула, приоткрыв портьеру неба, а после этого произошло чудо – в моей руке оказалась флейта. (освещение в стиле Грина, сказочная музыка)
Флейта… Я понял! Флейта – это мое спасение от одиночества (звучит флейта). Это спасение от хаоса, суеты привычной жизни – и в то же время не совсем уединение, ведь музыка дает ощущения соединения со всей Вселенной.(женщины уходят со сцены, герой исполняет партию соло, песня “Не играй на флейте”).
Так я стал флейтистом.
А сейчас я попробую развеять миф о тяжелой жизни уличных музыкантов. Почему-то все считают, что это сумасбродные люди, тяготеющие к пьянству, которые собирают гроши за свою игру в подземных переходах.
Я играл в подземном переходе. Когда играешь на флейте, кажется, что понимаешь мысли идущих мимо людей. Вернее, эти мысли плавно вплетаются в ноты, и возникает ощущение, что между тобой и слушателями исчезает стена непонимания.
…Она стояла около меня очень долго и ничего не говорила. Если вы думаете, что это была женщина небесной красоты, то ошибаетесь. Ничего особенного. Неприметный плащ и голубой шарфик, обвязанная вокруг шеи. (появляется героиня, возможно, Катя?)
Она стояла и смотрела, а глаза ее были полны слез. Что я играл? Я уже не помню. Что-то очень тоскливое, как вся моя предыдущая жизнь. Какая-то ода одиночеству.(что-то очень тяжелое, немецкое, флейта чуть-чуть) Интересно, те, кто всю жизнь проповедовал одиночество, вправду были счастливы? Или просто они не нашли те глаза, которые бы их приняли, даже ничего не понимая? Что в жизни главнее – понимание или принятие другим человеком тебя самого, без условий, таким, какой ты есть на самом деле?
Она  так просто повязала свой шарф на мою голую шею, что я понял, что и для нее наша встреча была чем-то давно ожидаемым и потому неудивительным событием. (дуэт, использовать шарф) Просто мы жили в разных городах, на разных улицах, а, может быть, и в разных вселенных. (космическая музыка)
Этот город похож на Венецию, только вода не голубая, а зеленовато-бурая. (итальянские мотивы с перебивкой на “тяжелые” из русских композиторов, поискать что-нибудь о Петербурге )
И мы были счастливы, потому что она умела молчать, когда поет флейта.(полифония из итальянских мотивов и флейты и обрыв музыки с тишиной)
Много раз я читал строки об удивительном слиянии двух любящих друг друга существ, но никак не мог достичь этого. Те, что ждали меня на случайных пристанях, были разными. Одни хотели отдать мне душу – но мне это было не нужно. Другие хотели поработить мое тело – и я этому сопротивлялся. Она не отдавала, не просила, не требовала, не заманивала – не делала ничего, что называется “искусством обольщения”.
Она просто меня ждала, когда я приходил грязный и злой, не жаловалась, не расспрашивала, как прошел день. Странно – счастье – это так просто”.
Счастье – это так просто, повторил эту мысль вслух Коля. Смогу ли я быть счастлив после того, как отомщу? В конце концов, месть найдет этого Женю, но станет ли мне от этого легче? Как жаль, что он так и остался загадкой. В сущности, что я помню? Что я знаю? Что остается после того, как человек перестает дышать? Дневник, видеозаписи и угасающие воспоминания. “С нас нарубят капусты и утопят в цветах”, вспомнил он слова из песни. Но ведь Лео нам не только это хотел сказать… Он хотел сказать, что даже при всей странности, нелепости и жестокости жизни, которая кажется иногда замкнутым кругом, есть выход – прорыв – полет души. Когда-то Коля читал, что из полной безысходности легче выбраться, потому что кажется, что уже нечего терять. Поэтому легко расправить крылья и полететь – не думая ни о чем.  Безудержный оптимизм, который занимает лидирующее положение  в искусстве, не вдохновляет. Это напоминает фильмы социалистических времен. Мрачные рассказы о порочности общества не придают открытости взгляду. Есть что-то третье – может быть, надежда на то, что люди станут жить по каким-то законам?

39.

Октябрьский ветер недобро задувал за воротник, и Женя ежился, идя по открытому пустырю. В сотне метров от него чернел не застекленными ямами окон недостроенный дом. Было уже по-осеннему сумрачно, в ботинках начинала хлюпать разжиженная глина, чудесным образом просочившаяся сквозь швы ботинок, но Женя этого не замечал.
К этому долгострою он приглядывался давно и внимательно. Вокруг весело зажигались огни в крепких домах-свечках, а этот стоял сиротливо и в то же время как-то насмешливо. Много раз его принимались строить, но потом оказывалось, что вдруг резко возрастали цены на стройматериалы, или подрядчик исчезал таинственным образом, переведя со счета строящей фирмы все деньги в неизвестном направлении. Городские власти на свой баланс брать его не хотели, а слава о нем шла по всему спальному району, слава дурная и громкая.
Жители окрестных домов видели в подвале неясный свет, писали письма, но наряды милиции так ничего не обнаруживали.
Женя зашел в темный подъезд и щелкнул зажигалкой. В глубине лестничной клетки послышалось сухое покашливание и шорох.
- Эй, кто-нибудь есть?
- Чего кричишь, как полоумный? – Ответил кто-то справа.
Подкрался, словно кошка, мелькнуло у Жени.
- Здорово. Так ты и есть здешний обитатель?
- Предположим. А ты с чем пожаловал в мой терем-теремок?
- Да вот, на ночлег хочу попроситься, если пустишь.
- Кхе-кхе, - незнакомец выступил в круг света с неровными краями, создаваемый газовой зажигалкой.
Это был мужчина неопределенного возраста, с заросшим лицом, с умными, чуть сощуренными глазами, цепко выглядывающими из-под косматых бровей. На голове крепко сидела шапка, обтягивающая голову, в разные стороны торчали небрежно обрезанные волосы средней длины. Женя вглядывался в незнакомца, пытаясь понять, можно ли ему доверять. Он был уверен, что в сложной ситуации сумеет выкрутиться, но лезть в заведомое пекло не хотелось. Они с минуту изучали друг друга.
- Ты кто таков будешь? – продолжил допрос незнакомец.
- Да вот, понимаешь, жена из дому выгнала. Так вот жизнь прижала.
- А ремнем-с не пробовал? – засмеялся незнакомец, открывая довольно хорошие зубы, что удивило Женю.
- Да нет, не пробовал, воспитание не позволяет. Ну, так как?
- И надолго гостить собрался?
- Ты отшельник, гостей не любишь? – попытался подстроиться под его интонацию Женя.
- Любишь – не любишь. Я уже от людей устал. И от жизни тоже. Вижу, человек ты серьезный. Нехай, ночуй. Только ночи холодные, тут тебе не барские покои. Выбирай на вкус, где кости бросишь. Больно одет ты легко, -  даже немного участливо резюмировал он, осматривая Женю еще раз. – Ладно, дам тебе одеяло. Но потом к своей жинке ужо обратно просись. В общем, надолго тут не рассчитывай. У меня тут с ментами  все отлажено, меня они не трогают, если что, предупреждают, а чужих не любят. Я тебя прикрывать не стану, словят – сам выкручивайся. Посему приходи, когда вот так, сумеречно, чтобы и кошки не видели. Сдается мне, что ты не сегодня этот тихий уголок приметил.
Смотри-ка, сообразительный дядька, осторожный, и смекает быстро, подумал Женя, радуясь, что и на этот раз его чутье не подвело. К тому времени незнакомец включил освещение, лампочка, правда, тускло разбрасывала рассеянный свет, но теперь Женя мог оглядеться.
- Давай познакомимся, что ли. Я  - Жора, - протянул он руку, дружелюбно улыбаясь.
Дверь в квартиру на первом этаже была приоткрыта, но Жене показалось, что там незнакомец не жил.
- Ты сам-то, где обитаешь?
- Любопытный ты, Жора.
- Не без этого. Как тебя звать, говоришь?
- Зови просто – Михай. Давай с тобой договоримся, Жора. Когда я сам рассказываю – ты не перебиваешь. Когда отмалчиваюсь – в душу грязными пальцами не лезешь.
- О’кей, договорились. Так куда мне?
- Жди, сейчас вернусь, принесу тебе одеяло.
И Михай нырнул в какую-то дверь под лестницей. Женя достал сигарету и стал ее разминать. Сигарета была немного влажной, но он не обращал на это внимания. В этом “тихом уголке” он надеялся пересидеть пару-тройку недель, пока все утрясется и успокоится. В том, что его уже ищут, он не сомневался. Свои люди оперативно сообщили, что “стрелка” в баре прошла прочти мирно, по крайней мере, все живы. Больше информации никакой не было, но Женя шкурой чувствовал, что охота уже началась.
Как человек, не лишенный эстетических чувств, пару дней назад он зашел попрощаться в театр Сурковского, а на другой день к Олесе. Сентиментальность! Сколько раз он ругал себя за это совершенно ненужное качество. Убийцы очень сентиментальны, вспомнилась ему фраза, услышанная где-то. И он улыбнулся, раскуривая, наконец, сигарету.
- Э, да ты курильщик. А я вот не курю, по правде сказать, табак плохо переношу, - снова появился, словно из-под земли, Михай.
- Неправильный ты какой-то, Михай.
- Что делать, Жора, воспитание у меня купеческо-дворянское.
- Это как?
- Это так. Когда нужно торговаться – тогда купец. А если о высоком поговорить – тут вся голубая кровь прямо в голову ударяет. Усек?
Михай говорил неторопливо, словно подбирая слова, но найденные предложения ложились, как камни на мостовую. Он отдал Жене какое-то еще вполне добротное одеяло и молча указал на дверь открытой квартиры. Женя понял, что аудиенция окончена, и поспешно открыл дверь, делая вид, что боится, будто хозяин передумает. Точно, он ведет себя как хозяин, подумал Женя, заходя в квартиру и насвистывая что-то из классики, как ему представлялось.
Квартира была пустой, но одна из комнат закрывалась на крючок, окно было заколочено куском фанеры, вся она походила на склеп, но Женя обрадовался тахте, стоящей в углу и, недолго думая, завалился спать.
Среди ночи он проснулся от приглушенного писка, доносившегося из глубин подвала. Он лихорадочно нашел зажигалку и внимательно оглядел пол. Потом облегченно вздохнул, поняв, что писки где-то там, далеко, и снова отключился.

40.

Коля  метался на кровати в верхней комнате, пытаясь справиться с жаром. Временами он видел лицо Рафика, приносящего ему клюквенный морс, и слышал  голоса, как будто присыпанные горячим песком.
- Что делать-то будем? - Это один из охранников, определил Коля, тот, который помоложе и поглупее.
- Да ничего, простуда. В крайнем случае, начнем антибиотики колоть. Посмотрим несколько дней, - отвечал голос Рафика.
- Вы врач, что ли? – удивился охранник.
- Нет, не врач, но многое умею. Поживешь с мое, будешь у-умный, как жираф.
Рафику было немного жалко Колю, но этот переполошившийся юнец его раздражал. Голоса стали отдаляться, теперь Коля различал только интонации, и представлял себе, что это наборы звуков в виде жидкости, содержащихся в разных сосудах. Кто-то невидимой рукой переливал эту почти эфирную жидкость из сосуда в сосуд, звук от этих манипуляций отдаленно напоминал слова и фразы, а может, это были звуки журчания ручейка или завывания ветра, Коля уже не мог понять.  “А нужно ли понимать?” - будто спрашивали его, и он вспомнил сказку про Нарнию, про чудесного льва, своим пением создающего мир вокруг себя. Только это пение могли слышать не все. Так и здесь ему казалось, что нечто неопределенное, что он идентифицировал как мелодию, другие воспринимают как обычную речь.
Внезапно в эту прекрасную идиллию ворвалось лицо Жени, ухмыляющееся, наглое и жестокое.
Он плясал, как тогда, на сцене, вместе со всеми, и его танец выглядел как оскорбление. Потом Женя побежал, все время оглядываясь, и Коля отчетливо понял, что ему предлагают погоню, и что в этой игре под названием “охота” в живых останется кто-то один.
Коле снится, что Лариса приходит на репетицию, румяная, немного пополневшая за время своего отсутствия, какая-то вся живая и оптимистичная. “Ребята, - говорит она. – Не надо дергаться и выяснять. Мне уже сказали, что Лео был в депрессии. В общем, это просто самоубийство. Это бывает. Будет лучше, если мы не будем грустить, а будем работать, работать, работать”.
С тебя бы скульптуру Мухиной лепить, нервно думает Коля. Разве мог Лео на это пойти? Разве мог он нас так предать? Что же ты такая идиотка. Коля чувствует, что злится на Ларису все сильнее и бесповоротнее.
- Плюнуть на вас хочется, дуры!
Коля выбегает из дома культуры, ветер врывается в его легкие, распирает его грудную клетку отчаяньем и безысходностью. Но снова и неотвязно приходит мысль, что нужно продолжить погоню, убить этого подонка, который это все и организовал. После этой мысли на Колино сознание наползает что-то смутное, напоминающее тени каких-то людей, безмолвно открывающих рот и пытающихся что-то прокричать ему, жестикулирующих и зовущих.
- Олеся…- произносит Коля и просыпается.
Во сне температура спала, и сейчас подушка промокла от беспорядочно разметавшихся волос.
- Очнулся, что ли? – ласково спросил Рафик, удивившись своей нежности.
- Да…
- Ну ты боец, метался, метался… Олеся – это кто?
- Что? Олеся? – Коля скорчил гримасу, будто провели по незаживающей ране по голове. - Это… наверное, Стаценко. Последний раз я видел Женю у нее.
- Послушай, мы ведь с тобой обо всем договорились. В детективов больше не играем. Лечимся. Кстати, звонил Корсуков.
- Ну и?
- Пока не нашли. Но есть подвижки. Я уже понял, что он боится сглазить. Пусть ищут. А тебе нужно выздоравливать.
- Что ты со мной, как с маленьким? Я почти здоров! – Коля вскочил с кровати и медленно сел обратно.
- Послушай, давай я у тебя буду мамой. Кстати, она звонила, я ей сказал, что у тебя температура. Хотела приехать, но я  остановил.
- Долго мы здесь еще будем торчать?
- Знаешь, я тоже сначала нервничал на эту тему. Неожиданно вошел во вкус. По телефону можно быть в курсе всего, а здесь уютно, спокойно, нет суеты и машин. Вот так и живут буржуа на своих отдаленных виллах. Красота.
- Красота, которая спасет мир. Сам-то ты в это веришь? Судя по нашим спорам – не очень.
- Коля, ты еще такой молодой, ты еще можешь мечтать, и это прекрасно. Мы немного другие, потрепанные жизнью. В сущности, у человека всегда остается  один и тот же потенциал – что в двадцать лет, что в сорок. Только в двадцать тратить свои таланты проще – и мы разбрасываем их направо и налево, а в сорок пытаемся что-нибудь продать  подороже, либо себе оставить, как воспоминание. В общем, осторожничаем. Знаешь, когда я Леню потерял, я понял, что он мне дал. Я сначала не понимал, что он, собственно, делает – мне это нужно было сформулировать, разложить по полочкам. Мы ссорились. Из-за этого.  Он мне – я так чувствую, ощущаю, движение рождается из колебаний в пространстве. А я ему – как, объясни, черт возьми, как это повторить, опиши доступными словами, и нет-нет, да и брякну – вот помрешь, никто и не узнает, и повторить не сможет.
- Что-то ты расчувствовался, на тебя не похоже, - усмехнулся Коля.
- Я понимаю… Ты его знал с другой стороны.
- Нет, ты все правильно рассказываешь. Я прямо вижу, как вы спорите.
- Ладно, отдыхай. Будем надеяться, что пойдешь на поправку. На вот, выпей, чтобы спать спокойно.
Рафик протянул таблетку, Коля запил их морсом, еще одним напоминанием о детстве, когда болеть было приятно и вкусно, и вскоре уснул.
“Олеся, Олеся, Олеся, живет в ожидании счастья, а с ним нелегко повстречаться…” - вертится в голове Коли песня. Он набирает ее номер  и все время сбивается.
- Алло, это Коля.
- А, Коля, привет, - голос у Олеси осевший, усталый и нетрезвый. – Что так поздно, я уже почти сплю, – говорит она, с трудом выговаривая слова.
- Скажи мне, как найти Женю! – кричит Коля в трубку.
- Какого Женю? Не знаю никакого Жени!
- Ну, помнишь парня, он у тебя на кухне весь порезался? Такой крепкий, с короткой стрижкой?
Трубка молчит, слышно только прерывистое дыхание и звуки легкой отрыжки. Потом Коля слышит то ли мычание, то ли стон, и Олеся со всего размаху бросает трубку. Короткие гудки бьют по ушам, и Коля открывает глаза.
Привязались эти ужасные сны ко мне. Он опустил ноги на пол, все еще чувствуя шум в ушах, в глазах плыли оранжевые круги. С этим бредом нужно как-то бороться, решил он. Правой рукой он нащупал светильник над головой, дернул за шелковый шнурок и с удовольствием отхлебнул из стоявшего на тумбочке стакана с морсом. Ему вспомнилось, что в детстве, проснувшись от кошмара, он настраивал себя на победу с тем, кто был его врагом во сне. Ему казалось несправедливым, что кто-то или что-то оказывал над ним победу, пусть даже и во сне. Поэтому он снова закрывал глаза, чтобы  соединить оборванную ткань сна нитями своего воображения.
То ли во сне, то ли контролируя свой сон, он доводил развитие воображаемого конфликта до кульминации, выражающейся в полной победе, и уже потом засыпал окончательно.
Олеся звонит Коле через некоторое время. Такое впечатление, что ее опьянение проходит, и на Олесю, эту восхитительную “покорительницу мужских сердец”, накатила волна откровений.
- Коль,  я вспомнила этого Женю. Его не Женя зовут. Вернее, я даже не знаю, как его зовут. Он прицепился ко мне, - трубка начинает дрожать, и слышны всхлипывания.
- Дальше что, дура!
- Напугал он меня! Жил у меня… А сейчас смылся.
- Фамилия!
- Ты не понимаешь, что ли! -  Совсем успокоившись, словно подводя размазанный глаз, приготовившись к прыжку, - я тебе толкую – не знаю, не знаю. Вот мобильник его запиши. Но я тебе ничего не говорила.
Коля набирает длинный номер, но абонент недоступен. Стальной голос все повторяет, чтобы он повторил попытку позднее. Но Коля понимает, что это отстукивают секунды, которые отдаляют его от врага. Как же его достать? Коля с удивлением замечает, что мысль о том, что он должен его убить, теперь не кажется ему такой ужасной, как раньше. Но почему, ведь Леня всегда учил другому. Леня…. Где ты сейчас? 

41.

Женя скрывался у Михая уже неделю. В основном он выходил на улицу вечером, чтобы его никто не видел. За это время ему удалось увидеть странного бомжа всего лишь раз.  У него было такое впечатление, что Михаю было абсолютно наплевать, живет “квартирант” или давно сгинул.
С утра подморозило, а потом, как это обычно бывает, растаяло. Хмурое небо низко висело над городом, не оставляя никаких надежд на то, что когда-нибудь этот переход от осени к зиме совершится. Женя валялся на видавшей виды тахте, читая какой-то древний журнал десятилетней давности. Дверь в комнату отворилась, и зашел Михай.
- Здорово, муж-горемыка.
- Заходи, хозяин. Чем порадуешь?
- Зашел поинтересоваться твоим житьем-бытьем. Жена-то обратно не пускает?
- Да нет, знаешь,  видимо, это уже возврату не подлежит. Нельзя войти в одну реку дважды, - Женя принял сидячее положение.
- Плохо-плохо… Люди должны жить в мире и согласии…
- А знаешь, я уже во вкус вошел. Чувствую себя свободным человеком, как ни странно. Не имея ничего, начинаешь понимать всю бренность этого мира и суеты. Чем дальше, тем меньше я ценю что-то материальное, и тем больше духовное, - произнес он, поднимая вверх журнал с улыбкой.
- Вот как все-таки ты прав, чебурашка, - подхватил ироничный тон Михай, - и я теперь ценю тишину и уют больше всего на свете.
В глубинах дома послышались писки, которые не давали спать по ночам Жене.
- Слушай, что это за странные писки?
- Это мои питомцы, - гордо ответил Михай.
- Кто?!
- Крысы.
- И где ты их держишь?
- Ясное дело, в подвале. Знаешь, когда-то, на заре перестройки, я всерьез занимался биологией. Вот… Заведовал лабораторией. Мы изучали крыс. Они ведь очень похожи на людей, - Михай мечтательно улыбнулся, и Женя понял, что это была его любимая тема, - крысы, они замечательные создания. Кстати, только они и смогут выжить после ядерной войны.
- Ну да, наверное.
- У них строгая иерархия. Все как у людей. Альфа-самцы и омега-самцы. Чувствуешь? Вот. Омега-самцы получают то, что осталось, или ничего. Но справедливость состоит не в этом. Их, аутсайдеров, не уничтожают. А все почему? Завтра могут измениться условия проживания. И где тогда взять генетический материал? Правильно. У них, родных. Именно так крысы приспосабливаются к любым условиям. И знаешь, смех-то в чем состоит? Как люди – даешь им отличные условия и условия хуже некуда. Сначала вроде все логично – бегут в рай, наслаждаются. Но те, которые почему-то попали в ад, не торопятся уходить. Упорные. Приспосабливаются изо всех сил. И выживают. Мы для них, вообще-то, и средство для того, чтобы жить, и одновременно враги.
- Почему же? Не будет людей – не будет еды.
- Правильно. Но ты попробуй встать на их территорию. Живым можешь не уйти.
- И все-таки, я не понимаю, почему ты их так  любишь?
- Потому что вся их жизнь подчинена логике. Они даже передвигаются в основном по прямым линиям – любят, чтобы рядом была стена, труба, что-то надежное, фигуры они выбирают геометрические, правильные. Ну, и вообще… Порядок у них. Знаешь, как они жертву загоняют? Бегают кругами, долго, упорно. Потом отдохнут и снова кругами… Не бросаются, не загрызают. Жертва сама умирает. От страха разрывается сердечко.
- Фу, как противно.
- Э, да ты еще молодой. Понимаешь, когда есть определенный, установленный уклад жизни, это очень хорошо. Вот возьми крысиного короля.
- Я, конечно, не знаток… По-моему, это еще противнее, чем просто крыса.
- Много ты понимаешь! – наставительно возразил Михай.- Конечно, с точки зрения эстетики… крысиный король- это сросшиеся в младенчестве крысята. В норах так тесно, что их хвосты, а иногда и лапки срастаются. Например, были мелкие ранки, они долго плотно соприкасаются, регенерация кожи повышенная, вот и получается – крысиный король. Сам он добывать себе пищу не может, передвигаться не может, очень злобный. А остальные приносят ему еду.
- Значит, это замечательно – когда нормальные, здоровые крысы подчиняются мутанту?
- Э, много ты понимаешь. Если они начнут сопротивляться, то нарушится весь уклад их нехитрой жизни. Анархия наступит. Революция. А революция чревата вымиранием.
- Тебя послушаешь – совсем печально жить становится. Ну да ладно. А зачем ты их держишь-то? Ведь самому еды, наверное, не хватает, а ты еще их кормишь.
- Я их изучаю, - философски заметил Михай немного обиженным тоном.
- Ты не обижайся, каждый может заниматься тем, чем хочет, - примирительно сказал Женя.
- Я и не обижаюсь. Простым смертным не понять, каких высот может достигнуть человеческое сознание, изучая таких, казалось бы, примитивных животных. Я просто уверен, что на основании простых выводов можно сделать потрясающие обобщения, которые, возможно, просто перевернут наши представления о роли человека в процессе эволюции. Потом окажется, что мы слишком высоко себя оценили в начале пути. А вообще, если есть желание, я могу тебе их показать. Увидишь, они даже милые. У них у всех есть имена. Да…
- Конечно, конечно. Как-нибудь, - Женя попытался “закруглить” разговор, чтобы расчувствовавшийся Михай не потянул его смотреть своих “милых крысяток” сию же минуту.


42.

Коля звонит Рафику и срывающимся голосом просит его выяснить фамилию по телефону. Рафик обещает помочь.
- Вот, слушай, что я выяснил. Телефон числится за Евгением  Широглазовым. Посмотрел я по другой базе. Адрес по милицейской базе не совпадает с телефонной базой. На всякий случай записывай оба, - Рафик диктует оба адреса.
Коля приходит по первому адресу, долго ждет у железной двери, когда кто-нибудь войдет. Подозрительные старушки с недоверием оглядывают его немного сутулую фигуру, явно сомневаясь в его благих намерениях. Наконец, он входит в подъезд, и натыкается на список жильцов. На деле номер квартиры не совпадает, но теперь Коля точно знает, где он все-таки живет. Он поднимается и дрожащей рукой жмет на звонок. Но за дверью не слышно ни шороха.    Он ходит перед домом до вечера, но свет в окне так и не зажигается. Между тем периодически отодвигается занавеска, и Женя смотрит на улицу. В какой-то момент Коля перехватывает взгляд своего врага и внутренне торжествует. Теперь ты никуда от меня не денешься, думает Коля, демонстративно уходя.

Коля выздоравливал, но сны не оставляли его. Он просыпался среди ночи, с трудом понимая, где находится.
 
Женя как бы случайно попадается Коле на глаза, увидев его на улице, и делает вид, что его не заметил. Они идут по улице, Женя периодически проверяет, точно ли за ним идет Коля. Коля понимает, что это всего лишь ловкая игра, охота. Посмотрим, кто кого, злорадно думает Коля. Когда это я стал таким беспощадным? Будьте милосердны к врагам своим… Нет, это сейчас не про меня.
Они идут уже очень долго, а навстречу им попадается все меньше и меньше прохожих.  Я знаю, думает Коля, куда ты меня ведешь. Ты думаешь, что режиссер, но это не так…Они выходят на пустырь, в центре которого идет стройка. Стройка огорожена забором, и Женя отодвигает заветную доску. Игра идет уже в открытую. Кажется, что Женя совершенно не боится, поэтому все делает медленно, со вкусом, словно пытаясь растянуть наслаждение. Что ж, думает Коля, я предоставлю тебе испытать счастье и затянувшейся паузы, и последнего вздоха.
Они заходят на первый этаж, и Женя ускоряет шаг и скрывается за поворотом. Откуда здесь запах мандаринов? Но уже некогда анализировать, и Коля буквально бежит за ускользающим Женей.
Пролетев поворот (кажется, это новая школа?), Коля сталкивается с Женей нос к носу.
- Добро пожаловать! Сейчас ты увидишь  кое-что интересное и незабываемое!
Открытая в конце коридора дверь ведет в подвал, и оттуда раздается крысиный писк. Женя вталкивает его в помещение, заходит сам и закрывает дверь. В полуосвещенном закутке стоит клеть с крысами. Они взбираются друг на друга. Напряженно нюхая воздух. Женя бьет Колю в пах, но тот ловко уворачивается. Э, брат, думает Коля, Лео меня не зря всему учил. Его самого вообще сложно было завалить.  У него была своя, особая система. Что-то эклектическое, взятое из разных единоборств. Техника техникой, но, похоже, была и какая-то философия, которой Лео ни с кем не делился.
Женя повторяет удар. На этот раз Коля пропускает его и сгибается от боли. Крысы в клети оживляются и отчаянно цепляются лапками за металлические ячейки.
Женя подбегает к клети с крысами, и становится видно, что рядом с клетью находится люк. Он отодвигает крышку, и каморку наполняет зловоние. Очевидно, там собратья тех, кто находится в клети, только еще более голодные.
Коля выпрямляется, хватается за внезапно падающий сверху канат, привязанный к решетке окна, разбегается и ногами сталкивает Женю в люк.
Женя страшно кричит и умоляет о пощаде. Но Коля хладнокровно задвигает люк. Почему-то нет радости победы. Ведь он так хорошо подготовился к этой, на первый взгляд, случайной встрече. Но нет радости победы.

… Рафик просматривал криминальную хронику в свежей газете. Коля вышел к нему в расстегнутой рубашке, с мокрыми волосами после обливания.
- И давно ты стал обливаться?
- С сегодняшнего дня. Кошмары замучили.
- Жизнь страшнее кошмаров. Вот тут смотри, что написано. “На заброшенной стройке обнаружен труп мужчины, объеденный крысами. Дату и время смерти установить точно не удается, равно как и личность убитого. По версии следствия, это бомж, который случайно заснул  в подвале дома вследствие алкогольного или наркотического опьянения”.
- Да уж.
- Кстати, звонил Корсуков. Помнишь девушку, которую сшибло машиной? Она дала показания.
- И?
- В общем, они действительно в тот вечер пили. Тот парень, который исчез, забыл его имя, постоянно с кем-то созванивался по телефону, но на это никто не обращал внимания, все были веселы и пьяны. Неизвестно, как им удалось уговорить Леню пойти вместе с ними. Компания каталась на машине пот поселку, несколько раз проезжала мимо остановки. Девица говорит, что все это время на остановке стоял Леня, и видно было, что он кого-то ждет и сильно нервничает.  Парень, очевидно, что его уже никогда не найдут, точно был в подчинении у Ашота, та квот, парень предложил повеселиться. Компания уже была изрядно пьяна, если кто и соображал немного, так это Жора. Да, забыл сказать, паренек-то был полукавказского происхождения, такого рыночного толка паренек. Леня мне рассказывал, что у него с этим пареньком были проблемы в свое время. То ли родителей его он обсчитал, то ли обхамил. В общем, он с ним уже сталкивался. Что его заставило сесть в машину – не понимаю. Хотя, в принципе, понять можно. Девица говорит, что разговор на остановке был довольно миролюбивый, прокатиться до пруда, поесть шашлычков. Так и сделали. Потом Леня действительно удалился от них. А паренек пошел за ним. Потом пришел и сказал, что подрался и, кажется, убил его. Так как Жора был самый трезвый, погрузили на машину и поехали неизвестно куда. Девице приказали молчать, она не сразу поняла, за что ее и пристращали, то, что она выжила, вообще случайность. И то, что заговорила – тоже случайность. В общем, катали они его так в багажнике долго, до глубокой ночи, потому что утопить в такой луже нужно было тоже с умом. Паренек с горячими кавказскими манерами всех держал практически на прицеле, чтобы помогли скрыть улики. В общем, ближе к ночи часть соучастников уже достаточно протрезвела, чтобы и рубашку снять, и брюки, будто бы он купался по своей воле. Тело бы раньше нашли, но оно зацепилось за корягу, или зацепили, не знаю точно, да и не восстановить, поэтому и не всплывало…
- А Женя?
- О Жене, думаю, тоже позаботились. Если честно – я у Корсукова про это не спрашивал. Он итак много сделал. Кстати, ребятишек его я отпустил уже. Так что, можно собираться домой. Все закончилось.
- Все закончилось… Так просто… - как эхо, повторил Коля, глядя в пустоту.


43.

Александр Евсеевич жил в нормальном напряженном ритме. В театр приезжали известные режиссеры и предлагали поставить нашумевшие в столицах постановки. Ему нравилась эта жизнь, потому что он чувствовал сопричастность к великому чуду создания спектаклей. Только сегодня понедельник, спектакля нет, и можно заняться скучной администраторской работой – созвониться с Подмосковьем, куда они летом поедут на гастроли, договориться с нашей гостиницей, потому что скоро театральный фестиваль. А уж завтра он пойдет на премьеру и будет наслаждаться великолепным голосом молодой перспективной солистки, Людочки, как он ее по-отечески называет…
- Можно войти?
Александр Евсеевич умел быстро выходить из состояния романтических грез в суровую действительность, ловко меняя маску упоения на маску любезности. На пороге стоял гладко выбритый молодой человек  в костюме оливково-сероватых тонов. Удачно подобранный галстук подчеркивал вкус и определенную утонченность хозяина.
- Э… проходите, конечно. Присаживайтесь.
Молодой человек ловко уселся на стул, но к удовольствию Александра Евсеевича, не закинул ногу на ногу, как это любят делать нынешние щеголи. Посетитель изящным движением руки отодвинул рукав  и взглянул на часы. “Longines”, машинально отметил про себя Александр Евсеевич.
- Я не отниму у вас много времени, - продолжал молодой человек, безупречно выговаривая слова, без всякого намека на местный выговор. – Меня зовут Михаил, вот мои координаты, Вы можете звонить в любое время.
С этими словами он вытащил из внутреннего кармана визитку,  паркеровскую ручку и мелким убористым почерком что-то дописал на золотистой бумаге. Александр Евсеевич настолько был заворожен всеми его движениями,  которые словно были хорошо отрепетированным пластическим спектаклем, что отвечал что-то несвязно и машинально.
- Всего доброго, Александр Евсеевич, - улыбнулся Михаил, оборачиваясь на пороге, показав белозубую голливудскую улыбку, которая когда-то так удивила Евгения Широглазова…


  Декабрь 2003 г. – март 2004 г.