Колька-пастух
…Мы сидим с Колькой-пастухом на краю Андреева Клина. Я люблю пасти коров и искренне радуюсь, когда выпадает очередь идти поддаником.
Колька достаёт из кармана грецкие орехи, давит их здоровенными ручищами и выковыривает ножом ядрица. Орехи прошлогодние, многие ядра сморщенные и почерневшие.
- Мамка купила, килограмм пять,- он делится со мной очередной горстью орехов.
Я давно догадываюсь, что число пять у Кольки имеет какой-то особый смысл, наверное, ещё со школы, которую Николай так и не смог закончить. Всё самое дорогое и желанное неизменно соразмеряется у него с цифрой пять.
-Коль, чё не загораешь?
- Загораю, – он запрокидывает лобастую, как у бычка, голову с копной выгоревших золотистых волос и щурится на солнце.
- Когда жениться собираешься? Натаха с учёбы вернулась, хорошая девка.
- Жениться… Эт надо, чтоб ещё согласилась, - он грустнеет: - А вообще у меня невеста была. Мамка не разрешила.
- Почему?!
- Курила…
Я вспоминаю Колькину мать – грузную пьющую женщину с хриплым, как сплетничают - после какой-то нехорошей болезни, голосом. Покойные отец и дед тоже были пастухами.
- А я вот никогда пить-курить не буду, - он откидывается на спину, заложив руки за голову, и мечтательно глядит в облака, – а жену такую возьму, чтоб кровать до пола прогибалась!
-Такую толстую?!
-Ага, чтоб было, что обнять!
Мы смеёмся. В вышине стремительно проносятся стрижи, мелькают белыми брюшками деревенские ласточки-касатки. Горячий июльский воздух пропитан горечью чабреца. По бледному стебельку тысячелистника ползёт небольшая божья коровка. Взобравшись на белое соцветие, она останавливается, поднимает рыжие в белую точечку надкрылья и улетает, ей вслед проплывает пух Иван-чая.
Черно-белая прощалыкинская Пеструха упрямо сдаёт к краю холма, отбиваясь от стада. Коровы как люди – у каждой свой характер. Есть наглые и своевольные, есть пугливые и глупые, спокойные и добродушные. Одинаковых нет. Даже «внешность» у каждой своя. У одной рога загнуты вверх, как лира, у другой грозно нацелены вперёд, у третьей, по-бычьи короткие и толстые, направлены в стороны. У кого переносица с горбинкой, у кого отметины или сбит рог.
Я беру тяжёлый Колькин пастушечий кнут, вырезанный из снятого с комбайна ремня.
- Коль, какой длины кнут? Метров семь?
-Восемь! Раньше десять был, обрезал.
У деревянной рукояти - кнутовища, где выцарапано Колькино имя, кнут почти в мою руку толщиной, потом плавно по всей длине сужается и оканчивается белой косичкой с обтрёпанной кисточкой на конце, плетёной из синтетической верёвки. Нужно сперва откинуть кнут назад, так, чтобы не было заломов и петель, иначе весь удар придётся на тебя самого, потом, заводя снизу-вверх из-за спины руку, с силой послать его вперёд и одёрнуть. Черная блестящая змея вылетает перед тобой, потом изгибается пополам, белая кисточка скользит вдоль ленты кнута, и:
- Паф-ф! – как лёгкий щелчок, это если направить удар в сторону поля.
- Ба-бах! – как громкий хлопок, если в сторону леса.
- Бу-бу-у-у-у!- как пушечный выстрел, если пустить по распадку или с вершины холма к городу. Голуби срываются с колокольни, с громким кудахтаньем несутся по тропинке куры, коровы вздрагивают и перестают жевать.
Я подбираюсь к Пеструхе. Паф-ф! Кисточка легонько щёлкает, скользнув по путу. Корова отдёргивает ногу, по её шкуре пробегает дрожь, как от укуса мухи. Не переставая щипать траву, она пятится обратно к стаду. Раззадорившись, я прицеливаюсь к растущей метрах в семи ромашке. Паф! Бело-жёлтый цветок летит в сторону. Паф! Паф! Рядом покачиваются ещё две обезглавленные бодылки. Кто сказал, что на ромашках нужно гадать?!
- Класс?!
-Угу,- Колька робко смотрит на меня: – Варь, пойдём на следующий год к Стародубцеву пастухами? Лошадей дадут, платят хорошо.
Я только смеюсь в ответ. Где-то там, далеко, есть Москва, весёлая студенческая жизнь, друзья, первая любовь.
Колька мрачнеет и резко встаёт:
-Зерна две тонны дают, картошки тонну… Смотри за стадом, спать пойду.
Он уходит к молодой поросли берёзок, ложится в тенёк на траву и натягивает на голову серую спецовку.
Начинает припекать. Босым пяткам щекотно от травы. Утолив голод, коровы ложатся. Хороший пастух не позволит корове лежать, не то вернётся с пустым брюхом, не даст молока. Иду поднимать стадо. Паф! Паф! Белая кисточка щёлкает по ляжкам. Как-то я обнаружила набитые на конце кнута мелкие гвозди. Может, Колька их не вынул, когда кнут укорачивал, а, может, специально набил, чтобы было больнее. Гвозди я тогда вытащила, но пастуха не сдала - куда он потом без своих бурёнок денется? Коровы нехотя встают. Сначала с натугой подаются вперёд, опираясь на передние ноги, потом поднимают зад и встают, задумчиво глядя перед собой, поматывая головами. - отгоняют слепней и жигалок.
В перелеске заунывно кукует кукушка, стрекочут кузнечики. Напуганный мной жаворонок пробегает вдоль тропинки, окидывает укоряющим взглядом из-под светло-коричневых надбровий и взлетает. Через пару секунд откуда-то сверху льётся его незатейливая песенка…
Я задумчиво пинаю пустую ореховую скорлупку. Два года назад верхнего стада не стало. Поумирали старики, державшие коров. Баба Лида, встречая Цыганку, присела на обочину:
- Ой, чтой-то дурно мне,- так и померла у выгона с палочкой в руках.
Оставшихся коров пасёт по берегу Оки, в «нижнем» стаде, сутулая молчаливая старуха. Кнут у неё тонкий и короткий, метра три, плетёный из супони. Коровы - все незнакомые, одинаковые.
Колька, потеряв работу, начал пить. Сгорел быстро, за год, так и не успев женится.
Свидетельство о публикации №205060600008
Удач Вам творческих!
Георгий Филимонов 10.09.2007 08:30 Заявить о нарушении
спасибо
Варвара Болондаева 11.09.2007 13:19 Заявить о нарушении