Лики городов впечатления одного путешествия

Петербург
Петербург любит встречать и провожать яркими рекламными щитами; широкими проспектами, залитыми солнечным светом; важной суетой и строгой задумчивостью бледных после простуженной зимы зданий. Словно и впрямь он столичный господин, а не провинциальный щеголь, коим является уже более чем полвека.
И кажется, нигде так не горланят о весне желтые одуванчики на газонах, нигде так не свежа первая зелень садов и парков, нигде так не полноводна река…
«Так зачем же тогда уезжать?» – словно спрашивает Петербург, требовательно заглядывая в глаза темными окнами своих домов…
«Зачем уезжать? Э-э-э… Чтобы возвращаться…» – вспоминается из Розенбаума. Но Петербург не верит.
И ревниво не хочет нас отпускать: бросается лохматой собачонкой под колеса машины, преграждает путь суровым постовым в новой флуоресцентной униформе. …
К вечеру все же удается вырваться из плена каменных дворов-колодцев, из цепких когтистых лап золоченых грифонов и мраморных львов. На Пулковским шоссе над нами подозрительным коршуном описывает дугу серебристый самолет… Но город-призрак уже не имеет над нами власти…


Пустошка
Самые заурядные лица кажутся красивыми, если принадлежат любимым. И пусть меня простит мой строгий родитель и воспитатель Петербург за мою нежную любовь к крохотной точке на карте Северо-Запада, к моей няньке и бабушке, к моей Пустошке.
Петербург слишком эгоистичен, чтобы позволить боготворить еще кого-то, кроме себя. Но через Пустошку в моем сердце проросла любовь ко всей России - к сосновым борам и тихим закатам над туманными озерами; к быстрым темным речкам с крутыми берегами в черных пятнышках гнезд ласточек-береговушек; к заливным лугам и сырым ежевичным ложбинам с голубыми незабудками и голубокрылыми стрекозами; к картофельно-огуречным огородам и парному молоку с земляникой…
Помню, как смертельно я обиделась, когда какой-то туристический путеводитель сказал, что моя любимая Пустошка - ничем непримечательный городок. Но так, наверное, и видит Пустошку обыкновенный путешественник из других краев. Пустошка, пустошь, пусто...
В городе не сохранилось древних памятников архитектуры или земляного вала, ну, хоть бы как в соседнем Себеже, - да и не было их там никогда! Водокачка из красного кирпича. Тополиная аллея вдоль шоссе Петербург-Киев. Серебристые ивы возле Дома Культуры. Озеро с зеленым островом посредине и хлебопекарней на берегу. Вот что было в Пустошке.
Но мне всегда казалось, будто и закопченная труба хлебопекарни над розовой вечерней водой достойна пера поэта. И сердце все время тянулось к знакомой с детства картине, словно и вправду возможно было вернуться в то беззаботное время, когда крохотный пустошенский парк в три дерева казался целым лесом...

Ялта
Нерусский город, тем более не украинский, а какой-то забугорный. Недаром, говорят, в кинофильме «Бриллиантовая рука» Ялта играла роль «Стамбула, города контрастов».
Старая Ялта. Переплетаются между собой улицы и переулки, сбегают вниз и карабкаются вверх… Словно дети от разных браков, непохожие друг на друга двухэтажные домики… В палисадниках покачивает резными листьями грецкий орех…
Обессилившая к концу весны река убаюкала каштаны. Иглы кипарисов сшивают шифон сумерек и бархат ночи…
Курорт – клеймо в виде лилии на загорелом плече города. Даже воздух здесь праздный и слегка порочный. Открытые кафе заманивают посетителей ароматом жареного мяса, а рядом дышит море – соленое, как губы любимого в самые тайные и блаженные минуты…

Бахчисарай
Одно уже название вызывает в памяти сказки «Тысячи и одной ночи»…
Так и мниться вкрадчивый женский голос, нашептывающий: «Грозен был хан Крым-Гирей. Никого он не щадил, никого не жалел…Шли годы. Постарел некогда молодой хан, и ослабело его сердце.
Однажды в гарем к старому хану привели невольницу, маленькую худенькую девочку. Диляре ее звали. Диляре не согрела лаской и любовью старого хана, а все равно полюбил ее Крым-Гирей. И впервые за долгую жизнь свою он почувствовал, что сердце болеть может, страдать может, радоваться может, что сердце — живое…»
Над минаретами время застыло. Как и много веков назад в синеве южного неба плывут серебряные полумесяцы.
Знаменитый фонтан молчит.
Но воркуют сизо-коричневые горлицы – странный низкий гортанный звук, не обыденное для городского человека голубиное воркование.
Покачивается сирень над глухими воротами домов, и предвечерний сон пыльной улицы тревожит разве что брехня собак из-за заборов, скрывших от любопытных взглядов заезжих туристов частную жизнь города.
Не пытайтесь разглядеть ее и в узких глазах бурых от солнца стариков, что неподвижно сидят у своих домов на лавочках. Дверь в их восточную душу закрыта наглухо все теми же железными воротами…

Мариуполь
После однообразия плоских степей радуешься городу: его центральной улице, аккуратно размеченной, с зеброй пешеходных переходов, с яркими светофорами и праздничной майской иллюминацией, которая, впрочем, сейчас отключена, день потому что.
В густой тени цветущих каштанов прогуливаются граждане. У них выходной день, они заходят в магазины: обычное развлечение провинциального города.
Но вдруг эта картинка буржуазного благополучия резко сжимается, скручивается, и на фоне яркого голубого неба вырастают черные дымящие трубы, закопченные цеха, соединенные между собой диковинными перекрытиями, вышки ЛЭП. Несколько километров вдоль дороги грозно нависает над нами АЗОВСТАЛЬ.
И человек испытывает двойственное чувство: все, что в нем природы сопротивляется этому насилию над тихой красотой и гармонией неба и зеленых полей, но то, что в нем от Творца гордится делом собственных рук, восхищается индустриальной мощью и верит в победу разума над первобытными инстинктами.
И вот уже снова степь, но черные острые крыши цехов еще долго стоят перед глазами…