И пусть мне не будет спасенья

Наша деревня была меньше, чем соседняя. Но, может быть из-за этого больше семейная, что ли? Хотя и в Большой Чихаревке все знали всех. А у нас дошло до того, что мы не только знали всех людей, но и трех бездомных собак прикормили и дали им клички. Вот какие человечные люди жили у нас в Малой Чихаревке. А почему Кузька, Белка и Крэп были бездомные, я не могу ответить даже сейчас. Они легко могли поселиться в любом огороде, в любом сарае или даже под почтой. Но, видимо, у них в головах были свои мысли или принципы. Собаки бродяжничали по нашей деревне, но не уходили от нас. Мы, конечно, гоняли их, но по-своему, по-детски. И они это понимали, и, вроде бы, даже подыгрывали. Мы из-за поворота увидим Кузьку, и с криками бросимся за ней вдогонку. А она рванет от нас, и за ней Крэп с Белкой (они всегда были втроем). А когда мы устанем, остановимся, не догнавшие и довольные, Крэп подкрадется к нам с другой стороны и гавкнет, а у самого хвост виляет. И уже они за нами. На всю деревню их лай и наши визги. Но ни одна дворняга, ни одного ребенка ни разу не укусила. Вот какие мы были добрые дети.
А дед Иван вообще был большой шутник. Моя самая любимая его шутка была, когда он дал имя Белке. Надо сказать, что Белка была до последнего волоса черной. Даже нос у нее был черный. Дед Иван говорил, что когда он служил в армии, у них в части тоже была черная собака. И тогда они с ребятами тоже назвали ее Белкой. Вот дед Иван и решил узнать, правда ли то, что имя определяет судьбу. Их Белка родила шестерых щенят. Белых.
Осенью взрослые ходили за грибами. С другой стороны озера росло много всяких грибов. А мне уже исполнилось одиннадцать лет, и я тоже чувствовал себя взрослым. А значит и мне пора было ходить в лес. Рано встать и одному – обязательное условие – уйти на поиски.
В воскресенье в пять утра, влез я в холодные сапоги, в фуфайку, бросил складной ножик в корзинку и отправился в путь. Естественно лес я знал хорошо. И грибные места мне были известны. Но первый раз я шел один по мокрому, туманному лесу. Очень хотелось обратно в теплую кровать, и ждать горячего завтрака, но я вырабатывал силу воли, и без грибов ну никак не мог вернуться. Под ноги не смотрел. Все больше глазел по сторонам. Как будто первый раз видел я наш лес. Очень мало звуков в пробуждающемся мире. Мало движенья рано утром. Деревья сжались в ожидании солнца. За ночь они накопили влагу, только для того, чтобы при первых лучах одним движеньем стряхнуть с себя холодную сонливость, как будто рисуясь друг перед другом. И комары – разведчики уже проносились с жужжанием гномьих самолетиков. Если бы я мог заметить паутинки, то никогда бы не позволил себе срывать своим лицом и своими кистями этот прекрасный тяжелый труд лесных пауков. Как мне было жалко срезать первый найденный подберезовик. Я опустился на колени (штаны моментально промокли) и разглядывал красавца. Я попросил у него прощения и осторожно выкрутил из земли. А потом уже было проще. Может быть потому, что остальные грибы попадались наши, так сказать, деревенские. Сыроежки, опята, лисички. Я часто заглядывал в корзину и любовался аристократом среди челяди. И смотрел теперь только под ноги.
А когда листья в лесу зазолотились, я зажмурился и поднял голову вверх. Стоял с закрытыми глазами до легкого приятного головокружения. А когда открыл глаза, увидел силуэт. Меньше человеческого. Силуэт собаки. Висящей на суку. Повешенной на суку.
Я узнал Крэпа.
Корзинка выпала из руки, колени ослабли, время исчезло, лес померк. Я стоял и плакал. Бедный доверчивый Креп. Как же ты позволил себя обмануть. Зачем пришел сюда. Ведь ты же сам пришел. Сильную собаку невозможно притащить насильно. Любитель свободы. Романтик в шкуре. Обманутый друг.
Я стоял и плакал. Но не отворачивался. Впитывал в себя мельчайшие детали последствия трагедии. Стальной трос, обмотанный на шее и даже не завязанный. Лапы вытянутые вперед, просящие отпустить. На передней лане обломанный коготь. Дымчатая шерсть, вставшая миллиардами иголочек на защиту своей шкуры. Разбитый нос, зубы, ни разу не укусившие, и отрезанный хвост, пришпиленный к стволу дерева. Нож я узнал. И тут же меня отпустил гипноз. Я развернулся и побежал с ревом. На озере упал, обнял скользкую корягу и плакал. А стрекозы зависли над головой и удивленно смотрели. И отгоняли от меня безмозглую летучую мелюзгу.
Вернулся в деревню я поздно. Я узнал нож. Этот нож был известен каждому мальчишке в деревне. Его обладателя мы все боялись. Яша. Семнадцатилетний хулиган. Он всегда нас бил, стоило нам попасться ему на глаза. Он и мать свою бил, когда напивался. Не работал, не помогал, никого не уважал. Пил, дрался, и не было на него управы. Даже взрослые его побаивались. Чуть что, он принимался размахивать ножом, и делал это, к удивлению, умело. Один раз он порезал дядю Сашу. Дядя Саша выжил, но полпечени ему вырезали. Ну не было на него управы. Вот этим ножом и был отрезан хвост Крэпа.
Всю ночь я не ложился спать. Боялся, что мне приснится мертвый Крэп. Так и уснул на веранде, свернувшись в кресле. Хорошо, что спал я без снов. А утром опять убежал из деревни к озеру. И снова плакал.
Через неделю я ничего не забыл, видимо сказалось то, что я в подробных деталях запомнил чудовищную картину. Я знал, почему Кузька с Белкой ушли из деревни, но никому не сказал причину. Жители удивлялись и строили глупые предположения. И только через месяц случилось продолжение моей трагедии.
Поздно вечером я возвращался с карьера, и когда остальные разошлись по домам, на углу я увидел валяющегося Яшу. Он был совершенно пьян, и спал около фонаря. Лампа была разбита, наверно самим Яшой. А следующий фонарь находился на следующем углу. Но я даже в темноте его узнал. Мне вспомнилось то, что я увидел в лесу. Воспоминания водопадом пригнули меня к земле. Колени ослабли. И как специально в глаза мне бросился гвоздь, торчащий из забора. Гвоздь изогнутый, ржавый, огромный. Зачарованно, я начал его расшатывать, и наконец выкрутил. Подошел к пьяному Яше и воткнул ему в закрытый глаз. Яша дернулся, и мне показалось, что он сейчас встанет и вытащит гвоздь. А потом меня убьет. И я от ужаса схватил валяющуюся рядом  доску и забил гвоздь по шляпку. Яша дернулся и затих. Выронив доску, я побежал. Очнулся только в поле. Остановился и тут же рухнул без чувств.
Никто так и не узнал, кто же забил гвоздь в глаз Яшке. Естественно я молчал. И, конечно же, не забыл этого. Прошло уже тридцать лет, но я до сих пор жалею. Жалею, что Яшка не узнал, за что он умер. И что он не мучился перед смертью.
И пусть мне не будет спасения, но я точно знаю – убить человека мне легче, чем причинить боль беззащитному животному.