- Почему там поставили памятник Горькому, если это станция «Чеховская»? Почему не Чехову? – спрашивала ты меня и возмущалась в своё оправдание. Что мне было ответить? Со мной не советовались, какие памятники там ставить.
- Ну… Горький и Чехов договорились там встретиться, - начал придумывать я, - Горький долго прождал Чехова, но тот так и не пришёл. Однажды там собрались поставить памятник Чехову, раз это его станция. Но Чехов узнал – и вмешался: «Раз Горький так долго меня там прождал – ему и надо поставить памятник. Это будет памятник дружбе и преданности».
- А почему же станцию назвали «Чеховской»? – не унималась ты, хотя уже начала смеяться.
- В честь скромняги Чехова, столь сильно уважающего Горького, что пожелавшего почтить его честь памятником.
Мы уже смеялись вовсю. Но за день до этого нам было не до смеха: могло сорваться первое свидание. Нас спасли мобильные, ловящие сигналы в этих переходах. Ты назначила встречу у памятника Чехову. Как в сказке «иди туда не знаю куда». Потому что Чехова там не оказалось. Сперва я нашёл бюст Пушкину и ждал тебя там. Ты в эти минуты ждала «у Чехова» и позвонила мне оттуда. Я объяснил:
- Мне сказали, что тут нет памятника Чехову.
- Ну, как же, я возле него стою! – ответила ты уверенно.
И мне пришлось искать несуществующего Чехова. Того скромнягу, что попросил не ставить себе памятника.
Я нашёл Его. Ещё на расстоянии я понял, что это – Он – «Чехов». А рядом увидел Тебя. Я вскинул руку к долговязому усато-волосатому изваянию в лаптях, теребящему в руках кепку, и выпалил первую фразу в наших отношениях:
- Это не Чехов!
А я предлагал встретиться в центре зала любой станции. Но тебе захотелось именно «у памятника Чехову». Кто ж знал, что он замаскируется под Горького.
- Там точно есть такой памятник?
- Конечно! – ответила ты, и объяснила мне путь, по которому я пошёл и… не нашёл. Спросил у сотрудницы метро – и та отослала меня к бюсту Пушкину. Странно, что не к Горькому. Как будто пыталась сорвать свидание (если б знала, что он для тебя – Чехов).
… С тех пор наши отношения промахиваются. Имеем в виду одно, а понимаем по-разному. Вот и случаются напряжения. А всё потому что ты ждёшь меня «у Чехова», где меня, разумеется, нет, потому что нет такого памятника. Мне приходится врубаться, какого конкретно «Горького» (точнее, «Чехова») ты каждый раз имеешь в виду – и мчаться туда.
А ты говоришь, что не веришь в приметы и знаки. Но когда сохнут цветы – ты это замечаешь и делаешь выводы. А Горький-Чехов – это не знак?
… Позднее, когда мы спали вместе, и я просыпался, бывало, мне очень хотелось тебя обнять. Мне не хватало того, что ты рядом. Хотелось прижать тебя к сердцу – и я говорил:
- Я скучаю.
А ты отвечала:
- А я сплю.
Потому что удобнее лежать, не обнимаясь. Я повторял своё – но ты повторяла своё.
Но  иногда ты так здорово зарывалась головой в мою подмышку. Как котёнок. И я научился так же. Класс. Там всё чисто выбрито и вымыто. Запах есть, но это не пот, а богатый букет чего-то своего, родного, нежного, интимного... А как классно было облизывать по очереди ложку. Или передавать друг другу в поцелуе леденцы.
- У тебя две сосалки? – спрашиваешь ты.
- Угу.
- Дай мне одну, - говоришь ты, и томно целуешь. Язычки обнимаются, леденцы кувыркаются… Сосалка переплывает в твой ротик. Классно, обалдеть.
Мы хорошо понимаем друг друга, когда мы вместе. Стоит нам разбежаться по сторонам телефонной линии – и начинаются недопонимания. Чем дальше и дольше, тем нам сложнее. И тем больше мы можем запутаться.
Горький и Чехов разминулись. Горький прождал впустую, и получил лишь свой памятник. Так он и стоит там, бедолага. Так и ждёт Чехова, который так и не приходит.
Если мы вместе – мы находим, что делать. Нас на это только и тянет. И до еды и после… и до сна и сразу после… Вообще мы можем делать это долго. У меня очень удобно. А у тебя – оригинально. Когда ты играешь на пианино, а потом облокачиваешься на него, выпячивая попку ко мне… Если б ты в это время что-нибудь играла – было б ещё романтичнее. Жаль, ты не можешь сыграть то, что я тебя всегда прошу. Это было бы возбуждающе. «Похоронный Марш» и «Марш Мендельсона».
- У меня нет нот, - хороший ответ.
У Чехова тоже не было. Вот он и не пришёл к Горькому. Зато станция носит его имя. Но памятника ему там нет.

… Когда ты забрала свой станок и зубную щётку, это было как удар под дых. С ними эта квартира всегда ожидала тебя, была пропитана тобой, пахла тобой… а, забрав их, ты будто изъяла свой Дух. Я всегда отвечал на твои прощания «А я с тобой не прощаюсь».
… Потом ты спросила, где я был, когда тебе было 18. – Пять лет назад. Я был здоровым, был моложе, но был женат. А ещё я был глупее. Где я был? – В другой квартире. А ты была вообще далеко. Ты жалеешь о пройденных годах? Но ты делала лишь то, что сама хотела делать.
- Я же не знаю, как ты ко мне относишься, – рассуждаю я вслух.
- Я хорошо к тебе отношусь, - как ученица отчеканиваешь ты.
Как будто не понимаешь, что здесь существует своя градация. «Ты мне нравишься», «я к тебе не равнодушна», «я в тебя влюблена», «я тебя люблю»… Примерно так. Можно добавить что-то типа «я тебя обожаю», но это может быть шуткой. Или «я от тебя без ума», но это – показатель эмоциональности. А «хорошо» ты можешь относиться ко всем людям на Земле. И к животным заодно.
… Ты поражена картиной «Апофеоз войны» Верещагина. Я спрашиваю, почему – ты не можешь объяснить и выходишь из себя. Чтоб тебя вывести, достаточно задать важный вопрос или позвонить лишний раз. – Ты скажешь, что я зацикливаюсь, заморачиваюсь… Конечно, нам лучше заниматься тем, что у нас вместе хорошо получается. Пусть это будет позвоночником отношений. Ты и сама это понимаешь, но говоришь «я думаю и о будущем» – и всё разрушаешь. Будущим, которого нет. Чеховым, которому нет памятника. А я отвечаю:
- Будущее, это новые листики, что появятся у дерева завтра. Мы проснёмся – дерево под окном всё то же, и эти листики не заметны. Так и будущее нарастает незаметно, по чуть-чуть. Не правильно думать о нём как о чём-то полностью новом. Чтобы встретить будущее, надо держаться за настоящее.
 А памятники – это прошлое. «Апофеоз войны» – гора черепов – памятник войне. Может, увидев картину, ты почувствовала связь с эмоционально неприятным прошлым? И теперь, чтоб уравновесить его, ты хочешь опереться на несуществующее прекрасное будущее? – Я тебя понимаю. Только б и ты понимала. То, что я – в центре, я – опора, я – настоящее, я есть.
… Сырный салатик – ключик к твоему сердцу. Всегда должен быть под рукой. «Путь к сердцу мужчины…» – это не о тебе? Ты знаешь, какой вкус Мне нравится. Уж конечно не вкус еды. Твой вкус. Твой запах. Когда ты вспорхнула с дивана, помылась и мигом оделась – я расстроился. Мы знали, что у тебя не много времени, но такой автоматизм – перебор. Я не всё успел. Лишь когда ты ушла, я вспомнил, что не успел спокойно обнюхать твою шею. Разве сразу обо всём вспомнишь… А без этого – эхх…
Ты – это Я. У тебя подходящий мне вкус, запах, и всё остальное. Мы – одно существо. Но ты не соглашаешься, и указываешь на наши несоответствия. А я понимаю, что твои недостатки есть и у меня, но в отработанной форме. Это всё у меня было, но я это пережил, переварил, осознал. А мои недостатки ты воспринимаешь остро, потому что ещё не доросла до того уровня, когда они естественны. Дорастёшь, конечно, но сперва пройдёт время, а ты не хочешь ждать. Ты – Горький, думающий что он – Чехов. А я – Пушкин, идущий за этим твоим двойным сознанием.
У нас были и совместные переживания, и «партизаны» у подъезда… Но ты то прилипаешь ко мне, то ищешь как отлипнуть. Потому что сознание твоё пока двойное. С одним твоим «лицом» у нас прекрасные отношения. С другим – недопонимания. Товарищи писатели, мы, Пушкин просим вас разобраться в себе и в наших отношениях. Решите там вдвоём: мешаем мы вам или нет.
… Когда я ехал на первое свидание, народу в вагоне было много. Я стоял в углу, там не было сидений. За пару станций до моей вошёл странный тип. Похож на прибалтийца, с короткой бородкой, в куртке, с рюкзаком, интеллигент. Стал доставать то одно то другое. Хотел почитать большую записную книжку… Ему пришлось что-то зажимать между коленями. Увидев его мучения, я предложил ему своё место – у края вагона, рядом с подоконником, чтоб сложить на него свои вещи. Он спросил меня строго:
- Я вам не мешаю?
Я ответил:
- Нет, я просто хочу…
А он резко добавил:
- И вы мне пока не мешаете.
Сказал тихо, но нехорошо. Метнул недобрым взглядом. – И я отстал от него.
К чему это было? – К тому, что сразу после этого была путаница Чехова с Горьким. А ты не веришь в знаки. Я вспоминаю это – и прикладываю к нашим отношениям, и думаю: может и я тебе лишь «пока» не мешаю? Эх, скромняга Чехов. Не знающий о том, что он – Горький. Приходить надо вовремя. А не откупаться памятником за опоздание. К тому же, после тебя вряд ли останется аллея постаментов во весь рост. Скорее, груда черепов – тех, кто не нашёл Чехова. Слишком скромного, чтобы прийти.