Он и она

Она: А что я тогда понимала? Я жила не дома, а во дворе. Там были свои законы и привычки. Говорили, что я красивая. Но у них же все красивые, чтобы в кровать. И хорошо, если еще в кровать! А то на лестнице. В роще. На чердаке

Он: Она никогда не смотрела в мою сторону. Хотя я там на скамеечке был не последний. Но ей, наверное, нужен был первый. Она была красивой. А волосы! Какие у нее были волосы! Она говорила, что ее не стригли с 5 лет. Волосы ее душно пахли и я задыхался. Они были цветом тыквенных семечек, которые мы покупали у уродливых старух за 5 копеек стакан. Волосы она никогда не прятала. Даже зимой они струились вниз, как... Как... Ну откуда я знаю как? Я же дворовой пацан... Ну, наверное, можно сказать, как шелк. Хотя, откуда мне было знать, как струится шелк? Наверное, можно сказать, как водопад в горах. Но я никогда не видел водопад в горах. Вот! Придумал! Ее волосы струились, как пиво, когда его переливаешь из бидончика в стеклянную тару. Волосы выделяли ее из толпы. Она была другая. Я не представлял, как с ней можно было пойти на чердак. А когда представлял, то кончал даже не начав.

Она: Вокруг все готовились к взрослой жизни. Я тоже. Казалось, что у меня не будет этого вонючего коридора, этой дешевой мебели с белой полоской, этих скрипучих кроватей на пружинах. В школе я училась плохо. Да и учиться не хотелось. Пришло время, я пошла в училище на швею-мотористку. Потом от тоски сунула палец под иглу. Потом научилась шить. И пить тоже. Там же. Во дворе я бывать почти перестала. Моя взрослая жизнь проходила в центре. Мы ходили в кабаки и пили. Потом нас снимали. Мы снова пили. Потом я заболела. Потом вылечилась. Потом снова заболела.

Он: После школы я пошел на завод. Фрезеровщиком. Она исчезла. Я слышал, что она где-то в центре трахается за деньги. Тогда это было не совсем привычно и я не верил. Я ее, конечно, помнил. А однажды даже встретил в "Заре". Пела какая-то дура про белый пароход. Она была пьяная. Но меня узнала. Поздоровались. Я был с бабой, но смотрел на нее. На ее волосы. Они по-прежнему струились, как... Как... Как стружка, когда ее смахиваешь с верстака

Она: Это был 87 год... Я познакомилась с ним в "Ромашке". Они отмечали его день рождения. Потом мы пошли вместе. Я думала к нему. Нет. Я подумала, ко мне. Нет. На чердак? В рощу? Нет... Мы пошли на пляж. Ночью. И там он читал мне стихи. Я решила, что он больной...

Он: Я ушел в армию. Через 2 года вернулся. Мне сказали, что она вышла замуж и у нее уже дочка...

Она: Мне было наплевать, что о нем думает моя мама. Она сказала : "Хочешь? Расписывайся! Но с нас же люди будут смеяться." На свадьбе мама стучала в пионерский бубен, а потом заснула за столом. Его родственники пели что-то непонятное.


Он: После армии я пошел в кооператив. Мы принимали бронзу. Я сидел на весах. Жизнь изменилась. На заводах никто не работал. Каждый ковырялся как может. Люди ездили в Польшу за тряпками. Потом в Турцию. Я женился. У Светки были шикарные волосы. Но они не струились, как... Как баксы, когда их по пьяне подбрасываешь вверх и они ласточками опускаются вниз. Денег было много. Я развелся.

Она: В 1989 году мы уехали. В Израиле мне понравилось. Я пошла работать на фабрику, где шьют флаги. Мы шили по 50 флагов в день! Хозяйку звали Мирьям и она однажды позвала меня к себе домой. Когда я вернулась, первое, что я сделала, перставила молоко на другую полку. На ту, где не лежало мясо. Потом, на курсах, я много думала. Я сказала сама себе, что никого не предаю. Я сказала, что Бог – един и он, наверняка, был также и Богом моей мамы, которая умерла в 1995 от цирроза. Бог, сказала я себе, должен быть удобным. Семейным. Муж, правда, только смеялся и продолжал есть творог после колбасы. Я сказала ему, что он может меня потерять. Самое трудное было спрятать волосы. Мирьям сказала, что лучше их состричь. Еще лучше наголо. Я не смогла. Должна же я была оставить что-то от старого Бога.

Он: Я стал пить. Менять баб. Мы уже контролировали полгорода. Построил дом. Опять женился. Снова развелся. Отдыхал в Турции и в Испании. И искал ее.. Ее мать, кстати, повесилась. С пьяну... Я по-соседски снимал ее с петли. А Сашка со "Скорой помощи" по-соседски написал, что это был цирроз. Она к тому времени уже уехала... Говорили, что в Германию.


Она: Я ему сказала: "Или творог с колбасой или я". Он сказал, что я больная. С фабрики я давно ушла. Теперь я работаю в Иерусалиме.. Вожу экскурсии по Старому городу. У меня другое имя. Тали... Красиво ведь. Тали... Тали... Как дорога в небо. Мне удобно в своей новой вере. Удобно и понятно. Бог, сказала я себе, не имеет ни цвета, ни запаха, ни вкуса. Он как воздух, которым дышат все. И которого на всех хватает. Бог, еще я сказала себе, это равновесие. Если ты в жизни не падаешь, значит ты выбрал правильного Бога. Но можно ли выбирать Бога?... Надо спросить у Мирьям. Вот только волосы. Они все время мне напоминают о ... Это, наверное, то, что называют кровью? Я их, в самом деле, состригу! Наголо. И еще муж... У него кто-то есть... Я знаю. Долго ли? Мало ли их тут, сучек этих? Понаприехали! Надо спросить у Мирьям. Это же запрещено.... Месяцами... А потом даже без слов.... Да что без слов! Без глаз даже. Трое детей – это же ничто. А где выход? Надо спросить у Мирьям. Бог, сказала я себе, мстить не может. Потому что, только Бог знает, что в Боге можно ошибиться. Чертовы волосы. Состригу! Побрею!

Он: Я объездил пол мира. Я переспал с тучей баб. Когда я понял, что везде ищу свой детсткий двор и ее , я решил поехать в Израиль. На Богомолье, так сказать.

Она: Я рассказывала, о ханукальном чуде. Группа была из Воронежа. Стояла страшная жара. Им было до лампочки мои рассказы о масле, о Макковеях, об огне... Им хотелось обратно в холодный автобус. Я вспотела. Сегодня, на самом деле, просто невыносимо жарко. И эти волосы под платком! Мирьям сказала, чтобы ни одного волосика... С этим очень строго. Очень! Состригу! Побрею! Жарко... Ну почему он со со мной так? Я же ее видела. Пустышка крашенная. А мне ничего? Просто ничего? Что я ему сделала? Воронежцы уже ничего не соображали. Я поняла, что с них достаточно. "В автобус" – крикнула я
Когда кто-то закричал "Наташка", я даже не обратила внимание. В воронежской группе, наверняка, есть наташки....
Какой-то толстый и лысый мужик бросился ко мне со стороны Котеля. Он плакал.

Он: Я написал только одно слово : "Наташка" . И вложил между камнями. Если бы эта женщина не закричала, что-то про автобус, я бы ее никогда не узнал. Пршло столько лет! Но голос был тот же. Как на скамеечке.

Она: Он плакал и что-то говорил про скамейку. Я ничего не понимала и испугалась. Он сказал, что искал меня. Всю жизнь. Я по-прежнему ничего не понимала.


Он: Она меня не узнала. Прошло столько лет и она меня не узнавала. Я не знал, что делать. "Помнишь?" - сказал я "Ах, белый пароход, бегущая волна. Уносишь ты меня..."


Она: "Скажи куда..." – механически продолжила я какую-то глупую песню из прошлого. " Игорь?" "Игорь, ты?"

Он: Она меня, наконец-таки узнала! "Наташка", - шептал я. "Наташка!" " Как же долго я тебя искал. Где же ты была все это время? Что же это? Как же это?. Я люблю тебя. И всегда любил"


Она: Он что-то шептал и плакал. Солнце жгло не выносимо. Он гладил меня тонким пальцами по платку.

Он: Она была другая. Ну почему, не понимал я? Что изменилось? Волосы! Я не видел ее волосы! Она была в платке. В такую жару. "Почему ты в платке?" – спросил я – "Жарко ведь. Где твои волосы, Наташка?"

Она: Зачем он запел? А потом спосил про волосы. Я смотрела на него и видела грязную дворовую скамейку. Бог, сказала я себе, и... Поперхнулась... Он спрашивал про волосы. Я подняла руку и резко сдернула платок. Мои волосы рассыпались... Он перестал плакать

Он: Когда она сорвала платок, ее вылосы хлынули вниз как... Как это сумашедшее ближневосточное солнце.

Она: Мы живем в его доме. Это 20 минут езды от центра. И 4 часа самолетом от Мирьям.