Хранитель

   И каких только книг не бывает! У Сёмы, как считал он, не было многих. Для книжных магазинов, лотков этот пыльный человек был Сёмой, хотя лет ему было давно за сорок, а может, за пятьдесят. Сквозь неряшливость тяжело разобрать. Окружающим казалось, что его лысина блестела во все времена. Низкий рост его был с аккуратненьким брюшком и шикарной носовой отдышкой. В тишине книжных магазинов свист раздавался неожиданно, и продавцы незаметно затыкали нос. Не каждому достался приятный запах, а на покупной у него некогда не было денег, потому что всё он тратил на книги. Когда-то, Сёма работал корректором в маленькой местной газетёнке, и подозревать, что этот человек располагал большим достатком – значит не уважать его пенсию. А богатых родственников домоуправление не выдаёт за количество книг.
   Людей в свою жизнь он пустил лишь единожды. Жену и чужого ребёнка. Но их лёгкие не были приспособлены  для книжной пыли, а читать не хотели – бесплатно. Он даже не услышал, когда за ними захлопнулась дверь.
   Сказать что у Сёмы  много книг, в понимание обычного потребителя макулатуры, это стать его кровным врагом. У Сёмы было очень…
   У него была трёхкомнатная квартира, а жил он на кухне. Узкий лабиринт между полок, которые крепко вцепились в пол и потолок, стал со временем так же заполняться ровными стопками книг. Откуда он брал деньги на не столь здоровую страсть, останется загадкой даже для тех немногих тараканов, которые, обожравшись у соседей, нахально забредали на кухню. Холодильник убежал уже давно из этого помещения, поэтому те многочисленные продукты, требующие холода, – летом плавали в воде, а на зиму, зацепившись за форточку, наблюдали с улицы, как их хозяин вновь принёс красивую плитку бумаги.
   Сёма усаживался за стол и из целлофанового пакета доставал яркую книгу. Широкие ноздри жадно улавливали приятный свежий запах типографской краски. Он одними пальцами брал своё приобретение и, щурясь, с затаённой радостью растягивал рот в нежной улыбке. Оркестр играл вступление. Книга открывалась с тонким треском, и исчезало всё. Музыка бумаги начинала хрустеть, как снег на морозе. Он брал глазами ноты первых страниц, затем прислушивался к басам тиража и… закрывал. Так происходило с каждой книгой: он смотрел на сложенные нити страниц, и, порой, хотелось их укусить. Так они были аппетитны! Жаль, что книги нельзя есть, иначе Сёма читал бы их и ел.
   Нет. Когда-то он читал, - длилось это десятилетними запоями, - даже не оборачиваясь на график дневных обязанностей. Что это было за время! Но надоедает и клубника. Сёма отравился, а привычка осталось. Он отдавал, конечно, себе отчёт в том, что человеку можно прожить всю жизнь в одной квартире, но прочитать квартиру книгу – это гастрономия многих жизней. Сам, Сёма подозревал, что, как минимум, с век он протянет. И какое наслаждение было – купаться в лучах знакомых книгочеев. М-м-м! Это что-то.
   У него было « всё »!
   - Сёма, у тебя есть…
   - Есть, -  небрежно бросал он.
   - А, это, как его…
   Сёма оттопыривал нижнюю пышную губу, и вы понимали, что пора куда-то идти. Он любил показывать свои мысли, но так немного, что потом казалось, будто перед вами стоит уцелевшая  Александрийская библиотека. Сёма устало бросал глаза в полуприкрытые веки и изрекал:
- Литературы нет. Нет литературы. Всё только пишется, создаётся. Или будет написано.
   После таких слов каждый атом смотрит на Сёму загадочно, осознавая, через какие тернии работ и сочинений пришлось пробираться мыслителю. А если вы касались золота его памяти, то... Феномены пусть играют в крестики-нолики. Когда Сёма в настроений - стоит к нему подойти. Он ужасно скуп, но добр. Долгая интимная близость с классическими шедеврами, обязывает.
   - Каким тиражом вышел Эккерман  « Разговоры с Гёте » в 1988 году?
   И он ответит:
   - Сто тысяч, - затем вскинет невидимые кудри головой, и добьёт вас: - Предисловие Вильмонта, комментарии Аникста.
   Проверять не стоит. В такие моменты становится страшно. Хочется пить и что-то с градусом. Вы уже понимаете, что жизнь не удалось и чуда не будет. Ущербность ассоциаций приводит ваши мысли к аллергии и к нервному плевку после выхода из книжного магазина.
   Выпросить у Сёмы книгу – это заставит христианина принять ислам. Бесполезно. Это всё ровно, что избавит квартиру книжного монаха от пыли. Окна там были забиты ещё до прихода Христа, и поэтому пыль казалось вековой. Правда, солнце умудрялось сквозь щели сортировать своими лучами воздушные песчинки по полкам, издевательски напоминая Сёме о существований воды и тряпки. И иногда, когда дыхательная природа человека уже с трудом позволяла веселиться лёгким, он вспоминал о водопроводе.
   Он уходил в джунгли комнат белым ковбоем в понедельник и возвращался к выходным чёрным Биллом. Если вы думайте, что в трёхкнижном помещении теперь порядок, то выгляните ночью в окно. Вашу Луну украли.
   В начале было слово, и слово было… Так вот, это умышленное лукавство. В начале был цвет. Сёма расставлял корешки по цвету и его оттенкам, и иногда ему удавалось уловить гамму спектра. Но книги прибегали, нахально врывались в двери и падали ниц. И « ниц », бывало, терялся. Но со временем пришёл порядок. Этот порядок научил мыслить Странно. Стеллаж с Англией, во главе с метровым Диккенсом, держась за малиновую руку В. Скотта, плавно переходил в Германию, застывал в философии и уже нёсся по Европе полок со всеми остановками крупных стран и их деревень. Люди плывут в Америку много дней, летят – быстрей, а здесь достаточно повернуть голову, и вы в Канаде, и уже из зала севера можно лететь на юг – в спальню, вплоть до Антарктиды.
   Большую комнату, где жила мама, охватила Россия. Третьим, пятым странам отдали коридор. В расизме Сёму упрекнуть нельзя. А Россия теснились в маминой. Правда, сквозь сочинения советской эпохи уже не было видно начала, но Сёма был здесь президент, король, царь. Вот только Богом не стал.
   В далёкие времена, когда ногти у Сёмы были мягче и тоньше, у него была мама, которая запрещала их грызть. Не уместно объяснять, что это была за женщина, глядя в глаза сына. Но в ней была экзотика – её математика. Дети в школе, где она преподавала, за глаза называли её «Тёркой ». Она знала и, наверно, обижалась.
   - Да, - говорила с высоты своего роста, - я люблю доказывать. Теоремы это совесть жизни, - она поправляла одолжённые у стрекозы очки, и уходила в одиночество – гордо.
   И по сей день умные мира спорят над фактом рождения Сёмы. Эту загадку не может разгадать никто. Можно подозревать, что дети рождаются при участии двух разнополых, но всё рушится, когда видим эту худую высокую женщину и пухленького мальчика. Тихо. Они идут в книжный. Ни один мировой автор, ни одна служащая  библиотеки, ни простой продавец макулатуры, а уж букинисты городка и подавно ещё не знали,  какой маленький колосс подошёл в первый раз к стеллажу с книгами. В этот момент на соседней стройке упал кран, далеко в столице на смерть подавился обедом директор банно-прачечного комбината, и люди до сих пор говорят, что до того момента солнце светило ярче.
   Мама чудного ребёнка купила стремянку. Полка сиротливо заслоняла грудью всю самую большую стену квартиры. Она давилась буклетами и жадничала. Теперь же, с лесенкой, мальчик сам брал под потолком книги и познавал вершины художественного слова. Сёма так зачитывался, что часто падал с вершин. Дело в том, что все лгут о земном притяжении. Просто и на полу были интересные книги. Но мальчик не  плакал. Он знал, что на кухне мама – « доказывает », и мешать ей не нужно.
   Женщина ваяла работу о математике и литературе, как о  сиамских сёстрах. Она делила
Ф. М. Достоевского на С.Т. Аксакова и получала Н. Успенского. Умножала
А. С. Пушкина на А.П. Чехова и получался И. Бунин. Ставила знаки равенства между
Э. Золя - ихнем , и Л. Н. Толстым – нашим, и получала советских авторов.
   Вскоре наступили времена, когда жидкие кудри Сёмы уже узнали что такое ветер, а юное сердце томилось гениальной рифмой, мальчик стал тоже забавляться прочитанным.
Но его страстью была кулинария. Свой первый волшебный рецепт изготовления блинчиков он подарил Весне, которую звали Маша. К тому времени девочка сошла с картины И. Босха и не пугала только кулинара. «В 100 гр. Блейка добавить белок Рильке,
подсластить Вагантами, залить всё Пушкиным и перемешать. И жарить на Евтушенко. Готовые – смазывать Лермонтовым. Приятного аппетита».
   Маша прочитала записку и указательным пальцем ударила себя в переносицу. Стёкла тяжёлых очков дребезжали гневом.
   - Ты, что проголодался? – только и сказала она. Она совсем не понимала Сёму. Все её книги улетели вместе с Ю. Гагариным, а читала она только тогда, когда пересыхали океаны.
   Мама умерла от туберкулёза. Много курила. А вот у Сёмы вредных привычек не было. Страсть к бумажным кирпичам поглотила его незаметно и уже не считалось привычкой.
   Ну как можно назвать жизнь – привычкой! Вульгарно.
   Первые звоночки о том, что плачут не только от радости, он услышал, когда коридор стал тесным, а кухня девственницей. Спал он теперь и ел у входных дверей. И вот почему это произошло.
   Недавно по одному из городских заводов поступали пачкой денег. Примета такая есть: постучи по товару – станет привару. На заводе была библиотека, которая стала не нужна, потому как люди слепли от труда. И надо же было случиться, что Сёме захотелось повидать старого приятеля в заводской малотиражке. Повидал…
   Сутки сносил он книги к себе на кухню, пока место не осталось только в коридоре рядом с дверью. И теперь, упираясь спиной в полочку для обуви, где стояли книги, он мелким чётким почерком заполнял восьмой том фолианта истории человечества и книгопечатания России, которая плечом прислонилась к его квартире. Запись велась тщательно. Двойные экземпляры выбраковывались и ждали обмена или макулатурных углов библиотек.
   Вот и наступило Однажды. Сёма шёл с раздувшимся саквояжем М. Булгакова, а рядом незаменимым другом, забрызгивая его кримпленовые штаны в полосочку, топала по лужам старуха Осень. Он устало посмотрел на её багряное в дырках платье и вошёл в подъезд. Старуха заворчала шорохом под домом и за ним не пошла. Стала ждать.
   Сёма открыл массивную дверь длинным, как китовый орган, ключом, и застыл. В оставшееся свободное место он просунул портфель и в последний раз осмотрел стену из книг. Задумался. Мысли протискивались сквозь тесные щели его комнат. Они, задыхаясь, добрались до начала, туда, где батареи под окнами, и прочитали полустёртое название его первой книги. « Русские народные сказки ». Сёма спохватился и торопливо стал закрывать дверь, что бы мысли не успели выбраться.
   Из подъезда выбежал двадцати летний парень с шикарной шевелюрой на голове. Он спросил, как зовут эту девушку с рыжими волосами, и она ответила – Осень. И улыбнулась ослепительной улыбкой. Осень взяла под руку Сему, и они ушли.
   Где сейчас Сёма, ни одна живая душа не знает. А мёртвых душ, как сказали по телевизору, не бывает.
   Когда моя жизнь, алкоголем, прислонила меня к пилигримам мусорных баков, я видел его экслибрис в библиотеках бомжей. Интеллектуалы  использовали книги по прямому назначению бумаги. «Личная собственность Семёна Альтовича  Черешина» намертво вцепилась в семнадцатую страницу. Одно время учащённо задышали букинистические развалы его собрания сочинений. И всё…
   Слово потому и доходит, что на свет пускают хранителей. Порой мне кажется, что его и не было никогда. Но, начиная читать книгу, я открываю первый лист и вижу Сёму. Он мне подмигивает.
                2000 г.