Вадим Сыромясский. Мария Луиза

Вадим Сыромясский
Мария  Луиза

Это было в далекие уже семидесятые годы. Поднимался железный занавес в отношениях моей страны со странами Запада, и лавина любознательных туристов устремилась сначала в ближнее зарубежье и, немного погодя, в самое логово рыночной системы. Ехали за впечатлениями, близким знакомством с шедеврами западной культуры, к появившимся друзьям по социалистическому лагерю, но основную массу пожирал неистребимый огонь приобретательства. Постепенно, трудно и мучительно, складывался образ советского туриста, как человека, разумно отдыхающего на европейских курортах и одновременно отдающего дань сфере рыночных услуг.
Я уже третий год работал без отпуска, увлеченный возможностью сделать карьеру в близкой моему сердцу научно-технической сфере. Деловые контакты с иностранными специалистами, ревнивое отношение к их достижениям в области технического прогресса распаляли желание увидеть хотя бы краем глаза их алчный капитализм и хваленный на всех углах их образ жизни. На мое счастье с нового года открывалась новый трехнедельный  туристский маршрут по историческим местам Австрии. Будучи уже приличное время клиентом туристического бюро, я  мог претендовать на эту путевку наряду с некоторыми влиятельными лицами. Побывавшая в числе первых на австрийской земле заведующая турбюро, женщина глубоко интеллигентная и приятная во всех отношениях, живописала увиденные красоты страны, потрясающие культурные ценности, чудеса туристского сервиса и возможности отоваривания. Она горела желанием предоставить эту возможность только достойным людям, к числу которых по какой-то причине относила и меня. Очевидно, ей импонировала моя неприязнь к номенклатуре, которая досаждала ей в своем постоянном  стремлении везде снимать сливки.
Солнечным и теплым осенним утром наш поезд прибыл на венский вокзал. Нас встретила обаятельная  и хорошо владеющая русским языком  полноватая женщина, в которой можно было угадать в прошлом преуспевающую школьную учительницу. Она как старого знакомого  приветствовала нашего киевского руководителя группы и повела нас к ожидавшему на привокзальной площади супер комфортабельному автобусу. У открытой двери стоял и вежливо нам улыбался Хорст – водитель, улыбка которого будет теперь сопровождать нас все восемнадцать дней восхитительного путешествия по стране протяженностью 1700 километров при полном отсутствии словарного общения и наличии необыкновенно теплой взаимной симпатии. Он принадлежал к тому редкому типу людей, у которых взгляд и улыбка заменяют самый лучший словарь – разговорник. Спокойный уравновешенный и в высшей степени ответственный в исполнении своих обязанностей рабочий – интеллигент. Уже через неделю знакомства со страной мы могли бы добавить – типичный австриец.
После европейского завтрака и краткого отдыха ознакомительная экскурсия по столице государства. Центр, городская ратуша, венская опера, королевские дворцы и картинные галереи, Музей природы имени Марии Терезии, дворец Шенбрунн, дом длиною в целый квартал имени Карла Маркса – это все нам предстоит подробней лицезреть и восхищаться стараниями нашей любезной фрау Эрики в ближайшие пять дней знакомства со столицей. Любознательность нашей группы, состоявшей в основном из научных работников, очень импонировала до глубины души интеллигентной Эрике (до пенсии она работала преподавателем привилегированной средней школы, а муж был тенором венской оперы). Она прилагала все усилия, чтобы удовлетворить все наши пожелания, часто выходящие за рамки программы. Даже организовала за отдельную плату из своих резервов экскурсию в преисподнюю Венского оперного театра, а на обратном пути в эротический кинотеатр на окраине Вены. Впервые в жизни люди увидели все, что находится ниже уровня земли под театром: подвалы, туннели, систему перемещения занавесов, подъемные сцены и прочие технические подробности. Очень скоро гости подружились с фрау Эрикой и стали звать ее, как это принято у нас, Эрикой Рудольфовной.
На второй день нашего пребывания в гостях перед нашим туристским вниманием предстала еще одна блистательная дама. Она стояла у нашего автобуса и о чем-то беседовала с шофером. “Это жена нашего Хорста”, - как бы невзначай  сообщила Эрика. Пришелица, как и все в этой стране, отличалась изысканной красотой и обаянием. Что было единодушно замечено мужской частью нашего коллектива и принято во внимание его женской частью. В целом она несла образ Марлен Монро. Ее собственное имя тоже было звучным – Мария Луиза.  Изящная точеная фигура, красиво посаженная головка с непокорной волной светлых  волос. И глаза. Серые с голубым отливом, выразительные, смеющиеся и говорящие, сверкающие искорками света, подобно тому, как сверкают лучи, отражаясь от граней драгоценного бриллианта. Короче, белокурая бестия! Одевалась она, как и большинство ее соотечественниц, изысканно и просто. Во всем ее облике можно было прочесть: это я, а это моя одежда.
Она стала появляться ежедневно во второй половине дня. Куда бы мы ни ехали, она неожиданно подсаживалась, и также не предсказуемо  исчезала на каком-нибудь повороте. Ее визиты стали как бы частью регламента нашей группы. Стоило ей где-то задержаться, как в воздухе повисал вопрос: где же она? Внешне их  отношения с водителем несколько озадачивали общественность. Встречаясь, они не демонстрировали принятых здесь для этого случая  эмоций, никаких поцелуев, междометий – ровная беседа на известной дистанции, обед или ужин в ресторане вместе с туристской группой. При этом нас забавляла одна деталь. Туристы рассаживались по четыре человека за столом, за отдельный стол усаживался Хорст с женой, и за последним принимала пищу и курила фрау Эрика. Если Мария отсутствовала, то эта дислокация не изменялась. Такое вот классовое разделение!
Однажды при очередной поездке в ресторан кто-то заметил:
- А сегодня у нашего Хорста обед без жены.
На что жена киевского светила биологии, тоже профессор, в ответ предположила:
- Здается мне, ребята, не жена она, а агент ЦРУ.
- М-да, - пробасил академик, - у этого це-эр-у недурственный вкус!
Во все дни пребывания в Вене мы обедали в одном и том же ресторане и по сложившейся традиции теперь занимали одни  и те же места за столами. Я по воле случая оказался лицом к лицу с женщиной, которая привлекла мой обостренный интерес. Непроизвольно в периоды ожидания закусок я бросал взгляд в ту часть пространства, который занимал мой предмет обожания. Мария своим обостренным женским чувством обнаружила интерес к себе и место, откуда шел сигнал. Она с деланным равнодушием поглядывала в мою сторону и, наверное, при этом думала: “Ну и дался мне этот чужестранец!”  Но игра продолжалась, и через какое-то время она уже при посадке в автобус сама стала бросать в мою сторону более откровенные с лукавинкой взгляды.  А я начинал грустить, когда кресло за обеденным столом напротив оказывалось не занятым.
В последний день перед выездом в тур по стране у нас было вечернее посещение Венской оперы. Давали “Летучую мышь” Штрауса. К месту сбора на площадке у гостиницы  Мария  Луиза явилась в потрясающем виде. В меру открытое темное вечернее платье, дорогие меха на шее, сверкающее изысканной формы колье. Общее резюме коллектива вырвалось из уст моей землячки из медиков:
- И это жена шофера?! Нашего бы министра сюда.
В зале они сидели на два ряда впереди меня, Эрика, Мария и Хорст.  По ходу действия они, обмениваясь короткими репликами, непринужденно и весело смеялись. Меня же, как магнитом, притягивала и эта великолепная в обрамлении мехов женская головка и ее неподражаемая манера движения. От того, что происходило на сцене, меня отвлекали философские рассуждения. “Как же это, - думал я, - получается, что природа, штампуя нас многомиллионными тиражами и идя по пути случайных совпадений, вдруг создает такой шедевр композиции внешних признаков и такую гармонию внутреннего и внешнего содержания?” В обстановке театрального интеллектуального комфорта эта женщина воспринималась не как банальная любовь с первого взгляда, а как предмет высокого художественного воплощения природы.
Несмотря на осознание своего присутствия в стенах одного из лучших мировых очагов культуры, я не испытывал ожидаемого восторга от театрального действия. После Большого театра и Одесской оперы постановка не восхищала. Обыгранный в наших постановках образ графа – весельчака и балагура – в интерпретации его земляков выглядел несколько карикатурно и напоминал мне нашего Шельменко – денщика. На большом расстоянии была видна ветхость театрального реквизита и затрапезный вид заношенных сюртуков и фраков. Я заскучал и начал изучать разношерстную публику в зале.
Когда мы возвращались со спектакля, она сидела рядом с водителем, и наши взгляды изредка пересекались в водительском зеркале заднего вида, неся с собой озадаченность и вопрос. На утро мы уезжали в тур по стране, чтобы через десять дней на короткое время возвратиться в Вену.
Впереди было захватывающее путешествие в туристический рай. Потрясающе красивые Альпы, грандиозный Мост Европы, столица зимней Олимпиады Инсбрук, родина Моцарта Зальцбург, современная церковь с оригинальным воплощением в архитектуре библейских текстов, эксклюзивный концерт органной музыки в исполнении доктора Фоллера, - все это требует отдельного изложения и нового вдохновения автора. На все наши восторги и восхищение увиденным наша Эрика отвечала веселым смехом и неизменным “это у нас так принято”  или “так у нас издавна заведено”, и никаких рекламных пассажей и пропаганды австрийского образа жизни. Когда мы были в Тироле, она объявила: “Сегодня мы обедаем в лучшем земельном ресторане. Владельцы обещают хороший стол и бесплатное угощение сливовицей как для самых желанных гостей края. Обратите внимание: девушки, которые будут нас обслуживать, одеты в тирольском стиле. Если женщина надела передник, то это означает, что она хозяйка в доме. Так у нас повсеместно принято”. Когда мы расселись по местам, в зале появилась целая бригада хозяюшек в передниках, которые стали угощать нас сливовицей и разными мясными яствами, приветливо улыбаясь и летящей походкой перемещаясь от стола к столу. Эффект приема радушными хозяевами дорогих гостей несомненно был достигнут – к большому удовольствию гостей. Девушки, конечно, были хороши, но какой-то дежурной красотой и обаянием. Я непроизвольно искал среди них что-то похожее на мой венский идеал, и не находил ничего, хотя бы отдаленно похожего.
В день нашего отъезда на родину администрация компании, организовавшей нашу поездку, давала прощальный ужин в ресторане, расположенном в живописном месте Венского леса. Вдоль дороги, ведущей к ресторану, выстроились красивые особняки, на воротах которых красовались крупные грозди винограда. Это свидетельствовало, как у них принято, что вино уже созрело и готово к продаже. В сверкающем огнями зале нас ожидал празднично оформленный длинный стол, где каждого ожидал увесистый зажаренный на вертеле цыпленок и бутылка сухого вина Гринцинг. Как только мы уселись, картина дополнилась рядом белоголовых бутылок родной Столичной, припасенной на этот торжественный случай. Шеф произнес торжественно – прощальную речь, инструментальный ансамбль заиграл попурри из произведений Иоганна Штрауса, и шумное веселье наполнило наши сердца. В разгар веселья со сцены сошел низкорослый чернявый скрипач и, проходя вдоль стола, дарил тем, кто ему пригляделся, эксклюзивные музыкальные пассажи, что вызывало смех и веселую кутерьму. Остановившись напротив места, где я сидел с поднятым бокалом вина в руке, музыкант перешел на мотивы венгерской рапсодии и, наклонившись в мою сторону, извлекал из своего инструмента сладостно-печальные ноты. Краем глаза я видел сидевшую справа Марию Луизу, которая хохотала и с озорством дирижировала скрипачом.  Одета она сегодня была в тирольский наряд: белая кружевная шелковая блузка, поверх которой был надет синий сарафан с широкими плечиками, схваченный на груди шнуровкой поверх темно зеленой вставки с вышитым узором.
В самый разгар веселья объявили отъезд на вокзал. Вся наша хмельная компания с шумным выражением искренних чувств любви и благодарности принимающей стороне погрузилась в автобус и, промчавшись на большой скорости через вечернюю Вену, прибыла на Зюдбангоф. Тронутые взрывом стихийных славянских душеизлияний наши австрийские друзья проводили нас до самого вагона, а затем не выдержали протокола и зашли в вагон, чтобы еще раз пожать наши дружеские руки. Молодежь, набившаяся в наше купе, пригласила к себе Марию Луизу. Она присела на нижнюю полку и одаривала всех по очереди своей лучезарной улыбкой. Не известно, откуда появилась последняя припасенная бутылка Столичной и единственный уведенный из ресторана стакан тонкого стекла. Разливающий вопросительно взглянул на Марию. Она весело по-немецки сказала: “Самому смелому будет приз”. Это было без перевода воспринято, как одобрение инициативы. Она отважно выпила свою дозу и передала стакан следующему под одобрительные мужские возгласы. До меня дошла последняя существенно сокращенная доза хмельного. Я опорожнил свой стакан и, сделав небольшую паузу, сказал по-немецки: “Мы ждем приз, фрейлейн!” Она встала, быстрым движением сняла с головы свою тирольскую шляпку и с хрустом вырвала украшавшее ее павлинье перышко. Затем она вплотную приблизилась ко мне, вручила приз и прильнула своими губами к моим губам, задержавшись ровно на столько, чтобы я смог ощутить их шелковистость и обволакивающую нежность. Этот дерзкий шаг вызвал взрыв воодушевления у всех присутствующих и массу остроумных экспромтов. Я чувствовал себя героем торжества. Но, как это бывает в жизни и в увлекательных художественных произведениях, в этот решающий момент поезд тронулся и осторожно начал набирать скорость. Провожающие бросились к выходу. И со своего места в купе я успел увидеть в окне лишь руку Хорста, которую он протянул спрыгивающей на платформу Марии.
Сидя в темном купе, я долго не мог уснуть и, покачиваясь в такт с вагоном, прокручивал в памяти яркие впечатления от прекрасно проведенного отпуска. Возвратясь домой, я собрал все, что привез из этой поездки, и оформил в виде отдельного альбома.
Сегодня  прошло с тех пор уже много лет. Я перелистываю страницы альбома, и меня охватывает волна теплых воспоминаний. На последней странице вклеен прозрачный конверт, в котором находится перышко из тирольской шляпки. Я смотрю на него, внутренне улыбаюсь и задаю вопрос, на который не нахожу ответа: “Что же это было?”