Стенгру

 СТЕНГРУ
 
 Был осенний день, так говорил календарь, но молодой человек смотрел на всё и видел лето. Стояла жара. В автобусах и троллейбусах люди потели и им делалось плохо. Открывались окна и люки, ветерок становился одним из желанных и самых нужных. Может быть, каждый забывал при этом о своём мешке или сумке, может быть, даже о золоте или о том, что едет кого-то убить. Листья на деревьях и кустах ещё не собирались желтеть, но на некоторых деревьях солнце их выжгло. Иные берёзки от этого стали уродливы, а ведь это такие красивые деревья.
 Молодого человека звали Стенгру. Он родился на Земле, жил в какой-то стране и в какой-то семье. В детстве он был очень смелым. С тонкой веткой он шёл на гуся и не боялся. На трёхколёсном велосипеде съехал в погреб вниз по ступенькам. Его достали родители, у него был разбитый нос, а он смеялся. Но, став постарше, Стенгру понял, что это вовсе не смелость, а безрассудство, когда, делая что-нибудь, не предполагаешь свою гибель или возможность остаться калекой.
 В школьные годы он страдал, если кто-нибудь из товарищей мог пробежать быстрее него или дальше бросить камень. Но ему было наплевать, если кто-то из них лучше учился. И когда он стал взрослым, то подумал так: для детского сознания важнее что-то звериное. Значит, все рождаются зверьками, и только потом – кто раньше, кто позже – превращаются в людей с разным количеством того, что являет сущность человека. Количество же это не приходит спонтанно, а втягивается из окружения, из того, что есть в данное время и в данном пространстве. Казалось бы, выбирай. Но Стенгру понял, что, появившийся на свет, не выбирает, а просто открыт чему-то своему. И это своё может так и не появиться до самой смерти. Над такими принято издеваться, такое положение крепко укоренилось, и считается, что выхода нет. Когда в человека входит не своё, - он и не принадлежит себе. Он превращается в чью-то волю и разум его меркнет. И это помрачение служит ему компенсацией за то, что не принадлежит себе, а является силой чужого разума. Чтобы не мучился и не испытывал духовных страданий.
 Каким-то образом Стенгру освободился от помрачения и ужаснулся своему положению марионетки. Он увидел себя в тисках ужасного монстра, опутавшего планету. Это был дьявол, диктовавший условия людям. Жениться было ни в коем случае нельзя, но Стенгру женился и понял, что ему негде жить. Двадцать лет он проработал рабочим, но жилья так и не получил. Придумано, что работать нужно на одном месте. Крепостничество отменили больше ста лет тому назад, а оно до сих пор нравится правящим органам. Это корни, а говорят, что они выкорчеваны и с прошлым покончено. Стенгру сомневался, что когда-то было хорошо, а теперь плохо. Сомневался и в том, что виноваты в чём-то переворот и смена власти, а так же сомневался в виновности устроителей переворота. Он не был уверен, что устроители его только те, которые подобрали власть. Часто слушая песню Цоя: «Нам с тобой…», Стенгру соглашался с ним. Ему «не нравилось то, что здесь было, и не нравится то, что здесь есть». Люди творили и производили своё имущество. Причём, каждый сам не мог сделать того, что имел. Все вместе они делают что-то огромное, из чего живут. Если отделить человека от этого огромного и оставить одного – он уйдёт к волкам или собакам, будет жить как они и станет на них похожим намного больше. Когда люди берут из того целого, изготовляемого ими вместе, по существующему между ними закону, то совершенно такая же картина, когда происходит поглощение пищи у львов. Сначала ест самый сильный лев, потом следующий по силе, и так до самых слабых. Одни люди берут только хлеб, другие – хлеб и бутылку водки, третьи – и телевизор, четвёртые – и машину, и дачу, и виллу, и дворец.… Значит первые самые плохие, вторые лучше первых, третьи лучше первых и вторых, а четвёртые – первых, вторых и третьих. Так заведено между людьми. Но Стенгру не был согласен с этим. Любой человек человечества является частной силой, из которых складывается равнодействующая человечества. А если равнодействующая человечества – направление разума, то для него важен каждый человек со своим частным разумом. Потому разум не признаёт плохих и хороших. Для него их нет, и потому они есть. Стенгру это не нравилось, это какой-то парадокс или абсурд. Ему хотелось изменить направление общего вектора разума, и потому нужно было менять направление своего. Но из этого, как ему показалось, ничего толкового не получилось. Общий вектор был неприступен, и со своим частным Стенгру остался в сторонке. Так же ехали переполненные автобусы и троллейбусы, но интервал между ними делался шире. Их обгоняли всякие легковые машины, являющиеся сомнительной частной собственностью. Да и вообще, отвращение вызывал каждый сделанный шаг. Нога становилась то на окурок, то на бумажку, а глаза то и дело видели торгашей. Они, перепродавая вещи по несколько раз, забирали за них деньги, на которые можно было бы купить что-нибудь ещё, помогая промышленности. А так высасывалась баснословная сумма денег, никакой пользы тому общему и огромному не оказывая. Вторая баснословная сумма вытягивалась прямо с мест работы. Стенгру работал с ненавистником коммунистов. «Вешать и стрелять с пулемёта!» - часто слышалось от него. Но непрерывно этот товарищ продавал ворованную продукцию, выпускаемую его предприятием. Работая по сменам, Стенгру неоднажды видел, как ночью от цеха с ворованным товаром тараканами расползались в разные стороны рабочие или их покупатели. Всё это и не только это надоело ему до такой степени, что он сказал товарищу: «Вор!», и что его самого надо расстрелять с пулемёта. В этот же день он подошёл к мастеру и сказал: «Ты не то делаешь, что надо. Ты не должна заставлять меня работать за того, кто не пришёл на работу или работать за него сама. Ты должна вовремя дать мне мыло, спецодежду, зарплату, горячую и холодную воду в душ, чистую раздевалку и прочие мелочи, без которых нельзя. Ты должна отдаваться им так, как рабочий своей работе. Ты же думаешь только о том, чтобы сделать план». После этого Стенгру пошёл к начальнику цеха и говорил ему следующее: «Ты подлец. Ты со своей любовницей ездил заводским автобусом к морю. Вас только двоих возил автобус туда и обратно. Рабочих же возят раз или два в год. Тебе мало лет, но ты уже пользуешься общим больше других. От мастеров ты требуешь не того, что нужно. Если бы ты не был родственником директора, ты бы не стал начальником цеха. Ты хотел, чтобы я работал за того, кто не вышел на своё рабочее место. Но там надо переложить за смену сорок пять тонн кирпича. Я не могу, я электрик. Там в течение месяца скончались два сорокалетних человека от остановки сердца, один из которых тоже электрик. Ты бездушный чурбан!». Начальник сидел за столом и не знал, что ответить. Всё было неожиданно и необычно, а главное – правда. Стенгру тем временем направился в кабинет директора. Тот сидел с телефонной трубкой, приложенной к уху. Стенгру сказал ему такие слова: «Ты почему не даёшь людям зарплату вовремя? Сейчас каждый месяц повышаются цены, и задержанная на месяц заплата – уже не то. Почему конторские работники получают её вовремя? Потому, что у тебя новый мерседес, огромный дом с бассейном для купания, большая квартира и в ней всякие дорогие вещи. Потому, что ты клещ или клоп, сосущий кровь. Потому, что план – это бред, бригадный метод – бред, зависимость зарплаты не от себя – бред. И ты – результат бреда. Урод вырождающегося общества. Так произойдёт уравнивание, о котором мечтали твои предшественники. Уроды равны. Ещё чуть-чуть, и верх сравняется с низом. Планета будет кишеть вами, как гниющий труп – червями. И когда вы сожрёте всё, что на ней есть, то пожрёте друг друга. И останется один, как крысиный король, и подохнет в одиночестве, ничего не умея уяснить, кроме того, что корм кончился».
 - Эй, Стенгру, ну чего ты там добился?! – кричали ему рабочие, у которых на глазах он взбесился. Но Стенгру шёл мимо с обходным листком. Ему всё-таки было радостно, что больше он работать не будет, никто ему не прикажет нажимать на кнопку, на которую он нажимать не должен и не хочет. Он будет свободным человеком, и его воля будет принадлежать только его собственному разуму, и ещё тому, который создавал всех людей.
 Дома жена ему сказала идти на все четыре стороны. Но Стенгру и сам давно уже втайне подумывал уйти куда-нибудь, как Чарлз Стрикленд, и превратиться в бродягу. Но только собрался идти, жена обняла его, сказала: «Не пущу», и заплакала. Она хотела иметь квартиру, а её ещё не было. Дети вот-вот станут взрослыми, а у них и самих ещё ничего не было такого, чтобы можно было сказать: «Вот это всё мы заработали честным трудом». Не понимая, за что жена его любит, Стенгру сидел перед деревом, смотрел на него и слушал, что оно ему шелестит своими листьями. Ветерок ласкал, и это было приятно, а Стенгру всё сидел. Ему почему-то вспомнилось, как однажды у моря он сидел на скамейке возле столовой, ожидая приглашения на завтрак. День обещал быть солнечным и прекрасным. Как и Стенгру, другие люди, ожидая того же, сидели на таких же скамейках вокруг фонтана. Он ещё не был включён и вода стояла зеркалом в его отсеках. Люди прибывали. Они хотели кушать и ожидали чего-то вкусненького. Нарождался день, нарождалась радость отдыха и вот-вот наступит первое удовлетворение. Стенгру смотрел то на людей, то на сосны, то на воду, в которой трепыхалось какое-то насекомое, размером побольше мухи. Вдруг он вышел из созерцательного состояния из-за мысли, которая неожиданно его пронзила. Насекомое отдавало жизни последние движения, а вокруг было ожидание радости от вкусного завтрака. Ужасный контраст показывал, что жизнь торжествует, что её ничто не может перечеркнуть, и, что она безжалостна. Позавтракав, Стенгру подошёл к фонтану и увидел букашку уже без движений. А рядом – тут и там на поверхности держались точки таких же других, сразу которых не позволила обнаружить пронзившая мысль.
 Теперь Стенгру сидел перед деревом с невесёлыми мыслями. Он чувствовал себя такой же букашкой. Жена уговорила его проситься опять туда, где работал. Там очередь. Скоро, возможно, дадут малосемейку с одной комнатой, и они бросят наконец-то сарай, называемый бараком, в котором уже существуют десяток лет. Стенгру не выдержал слёз, и ему жалко было жену. Она готова была идти и просить за него директора, унижаться перед этим чудовищем. Стенгру пообещал, и отчего же было теперь веселиться. Ему не нравилась малосемейка и возвращение опять к той жизни, от которой только что так браво ушёл. Перед ним всё качалось дерево, и шелестело, и волновало больше, чем может волновать женщина, а значит и больше всего, что у людей осталось ещё. Наступила ночь, а Стенгру всё сидел и смотрел на дерево. Ветерок заставил подумать, что всё-таки лето кончилось. Сверчок ещё пел, он ещё будет петь, пока его не придавит холод. Невдалеке захохотала сова. Стенгру поднял взгляд выше верхушки дерева и увидел Луну. Она была полной, и потому прогоняла подальше звёзды. То ли перистые, то ли другого названия прозрачные облака медленно ползли по ночному небу. Луну они прикрыть не могли, а только усугубляли внутри Стенгру щемящее чувство. «Но если меня дерево волнует больше, что мне остаётся здесь делать!!!» - закричал он вдруг и даже сверчок замолк. Стенгру прыгнул, и удивительно, что не приземлился, а оказался на самой верхней ветке дерева, на которой обычно сидит сорока. Ветка чуть-чуть качнулась. Стенгру осмотрелся и увидел все огни города, которые оттуда можно увидеть. Но вся эта красота огней обмануть его не могла. Всё это построено для того, чтобы существовать кое-как, а значит и являет собою дрянь. Он оттолкнулся от ветки и взлетел на облако. Это было последнее, что принадлежало Земле. Стенгру оттолкнулся и полетел к звёздам.