Французская Какашка

Я привез из Парижа настоящую французскую какашку. На подошве моего CAT-ского кеда. Кеды лежали в пакете на дне сумки, а какашка была засохшая и собачья. Потому – не вонючая и незаметная. Наверное, ее оставил перед входом в отель "Корона" на улице Родье, тот симпатяга-лабрадор - бежевое воплощение доброты и благородства. Когда мы шастали по ночному Парижу, под ноги смотрели мало – только вперед – манили тайны разноцветных огней где-то в районе вокзала Сан-Лазар или Гранд-Опера. Зарядившись пивом и мясом с кровью в одном из ресторанчиков, мы перлись в никуда, в заманчивую темноту раскидистых платанов. Там, любой поворот за угол, гладкий от миллионов ладоней мог сбить с ног ослепительной иллюминацией и ритмичным биением загадочной жизни. Вполне дружелюбных, но, явно криминальных негров, кучковавшимся на углу улицы Сэн-Дэни, мы опасно провоцировали угрожающим шепотом:
-Ээээ, алллеоо, че вы тут третесь, это наш квартал….
Темнокожие красотки, очаровательные шоколадки, которых дружелюбные негры опекали, предлагали все чудеса любви всего-то за тристо евро… На крайняк – за сто пятьдесят… Потом оказалось, что хватило бы и сорока... Ночной Париж был манящ, немного опасен, уютен и не отпускал от себя.
Днем все менялось – город-музей, сердце Европы, где то и дело спотыкаешься взглядом о знакомые с детства по фильмам и книгам памятники...
Когда, вернувшись в Москву, я достал кеды из пакета, мне стало грустно. Я представил, какой эта какашка проделала путь – через всю Францию, Германию, Польшу, рОдную Беларусь, вплоть до милого Давыдково – и все для того, чтобы пережить последнее в своей странной жизни потрясение – путешествие в московскую канализацию. Куда я, не без труда, отправил ее – так сроднился с подошвой скукоженный комочек. С тихой, уютной улицы Родье, где сонно шумят вековые платаны, откуда виднеется купол Сакрэ-Кер на вершине Монмартра, где воробьи едят с рук, а автомобилисты притормаживают, пропуская собачек – и в московскую канализацию... Размышляя о превратностях судьбы, утирая слезы, скоблил ребристую подошву. И, в порыве несвойственного пафоса, вдруг захотел быть обыкновенной какашкой на улице Парижа. Или, на худой конец, тем бежевым лабрадором – таким ласковым показалось парижское небо, даже моей раздолбайской, панковской душонке…