эпистолярно

Я хочу написать тебе письмо – долгое-долгое. В нем я бы уместила свои чувства, ощущения, сны и тревоги. Я рассказала бы тебе о том, как приятно ехать навстречу ветру на машине, открыв до предела все окна и люк впридачу. О том, как нежно солнце по утрам, и как тепла морская вода ночью, особенно если купаешься обнаженной...
Я хочу написать тебе письмо; письмо-роман, письмо-стих, письмо-песню. Чтобы ты читал его и перечитывал, с удивлением находя всякий раз новое. Чтобы ты с грустью переворачивал последний лист и думал: «жаль, что оно так быстро закончилось!», а потом ждал нового письма; ждал, начиная с того момента, как дойдешь до моих инициалов и неизменного размашистого «Обнимаю...» в конце.
Я хочу написать тебе письмо. Обо всем на свете – беспорядочно перечисленном, выложенном мозаикой или трепещущем на ветру. И пусть кто-то (даже я сама!) посчитает это письмо потоком сознания, я все равно хочу написать тебе.
Долгое письмо, впитавшее в себя всю меня – до тебя, всю мою жизнь – в которой так неожиданно возник ты, все ночи, на протяжении которых я буду писать его тебе. Превращая образы – в слова. Заполняя вены приятным теплом – нежностью. Водя пером по бумаге, нежно вытирая его специальной тряпочкой. Ты же заметил? – ночью пишутся самые главные, самые честные письма. Обязательно пером. Обязательно на твердой бумаге. Обязательно с несколькими словами безнадежно перечеркнутыми. С непременным «Обнимаю...» в конце... Именно ночью находятся самые нужные слова, простые, но способные отразить всю глубину чувств, искренние и звучащие как звон капель. Ночью мне проще признаться тебе в том, чего я хочу. И поэтому однажды, едва дотерпев до полуночи, я усядусь за стол и, старательно обмакнув перо в чернила, выведу цепочку слов, свое заветное желание: «Я хочу написать тебе письмо...»
А дальше? А дальше слова польются сами. Мне бы только успевать записывать их, не терять нити, не пропускать удары сердца и вкрадчивое покалывание в кончиках пальцев и между лопаток. Это моя нежность так проявляет себя – словно травинкой проводит по коже – до мурашек. Словно греет руки – как язычок пламени от свечи. Конечно же, я пишу при свечах – так получается честнее, чище, ро-ман-тич-нее, наконец...
И сидя на кухне, отпивая маленькими глотками обжигающий десна херес или чуть вяжущее красное вино, я буду вести с тобой этот ночной диалог на бумаге. Да-да, я не ошиблась, именно диалог, - ведь мне кажется, что я знаю тебя уже несколько столетий, и мне знакомы все твои реакции. Вот здесь ты саркастически поднимешь бровь, тут – улыбнешься мне так, что от нежности у меня сведет горло, а здесь – уткнешься носом в плечо, засмущавшись вроде бы...
Я знаю тебя, и я совсем тебя не знаю. Я могу предугадать реакции, но не знаю, будет ли тебе интересно читать такое длинное письмо. Я знаю, как ты спишь, но я не имею ни малейшего представления – видишь ли ты цветные сны... Что же это – неожиданная близость или непреодолимая пропасть? Фантазия или силы выполнить самое большое свое желание – полюбить? Может быть, это надуманная постановка, в которой у тебя – главная роль, где ты блистаешь под светом нарисованных мною же софитов, а я ючусь за режиссерским пультом, в полумраке зала, допивая пятидесятую чашку черного без сахара кофе и стряхивая пепел мимо переполнившейся уже давно пепельницы? Может быть это – сон? Может быть – предсказание? Может быть – ностальгия?
Я не знаю, да и нужно ли? Я просто напишу тебе письмо. Я наполню его разными звуками, от самого тихого и щемяще-нежного, до резкого, разрывающего слух. Такова моя музыка, такова я сама – грубая в своей беззащитности, ранимая в своей агрессии. Видишь ли ты меня? Узнаешь ли? Узнаёшь?... Я легким джазом доношусь из высоких окон, когда ты гуляешь ночами без направления, слушая только голос внутреннего штурмана. Я голубем, сложенным из листика в клетку, случайно падаю на твой подоконник, когда ты впервые за год открываешь окно. Ты увидишь надпись на левом крыле: «Кошка хочет курить...» - и не сможешь не узнать меня! Я прикинусь ветром и коснусь твоих непослушных волос, попытаюсь уложить их, а потом – отчаявшись – взъерошу окончательно, словно и не ветер я, а чья-то быстрая рука. И ты поймешь, что это я... И, глядя на птиц необъяснимо стремящихся за заходящим солнцем, ты вдруг ощутишь, что я давно не писала тебе писем. И на короткий миг, достаточный для того, чтобы птицы совершенно растворились в закатном рыжем цвете, ты загрустишь...

Письмо, по сути – это та же птица. Ты ее отпускаешь, непременно с распахнутых ладоней, обязательно в небо. Больше никак нельзя, иначе никакого полета не будет. А письмо, оно как птица, как песня – ему невозможно не летать. Сначала льются буквы на странички, переплетаются, держатся друг за друга крепко-крепко, чтобы потом, когда полет начнется – не разлететься. Ведь если слова лживые и бессмысленные, вмиг рассыплется стройная конструкция, исчезнет очарование вензелей, потеряется смысл. И не спасут ни свечи, ни вино, ни самая поздняя ночь... А если из сердца, с самого его донышка черпались слова – лететь высоко, набирать ветров разных, свежести и прозрачных капель небесного дождя, который живет выше облаков, видных с земли, и приносить адресату. На, держи! Это все – тебе. Ты только разгляди, между строчек, за тонкими ножками буквочек, среди запятых и бесчисленных многоточий. Если смотришь внимательно, если ждешь – не сможешь пропустить. Ведь так? Ведь иначе не может быть, просто никак не может быть иначе, правда? Мне бы очень хотелось в это верить.
И когда я опаленным мотыльком упаду на деревянный дачный столик перед тобой, не побрезгуй, подними, поднеси к губам – я шепну тебе последние слова. Вопреки всему мотыльки умеют говорить и осознанно летят на свет.
И когда я надорванным тетрадным листком выпаду из снятой с антресолей папки, не поленись – прочти. Там написано очень мало, но ты все равно узнаешь меня. Несмотря ни на что, у тетрадных желтоватых страниц тоже есть душа.
И когда я подойду к тебе близко-близко и суну доверчиво мокрый холодный нос тебе в ладонь, не отдергивай руки, поговори со мной. Ведь нежность бездомной собаки почти никогда не несет в себе просьбы подать на пропитание. Вопреки всем людским убеждениям, нам просто хочется, чтобы с нами поговорили...
И когда ты найдешь на капоте своей машины желтый кленовый листок, не торопись стряхивать его в лужу; желтое так изумительно смотрится на черном! И, вопреки всему, листья тоже тянутся к тому, что их влечет – даже если это отражение неба в луже или глянцевый капот твоего авто.
И когда ты вскроешь конверт и прочитаешь первые слова – «Я хочу написать тебе письмо...» - не хмурься, отнесись к этому проще. Любое желание можно воплотить в жизнь. Я так хотела рассказать тебе письмо, мой хмурый друг с нежным взглядом, заразительным смехом, тайными снами и непокорными волосами! И я сделала это. Прими мой скромный дар – строчки, опаленные огнем свечи, намоченные дождиком, нагретые теплом капота и чуть припорошенные пыльцой с крыльев мотылька. Разгляди...