Желтые кувшинки на темной воде

Улица была на самом краю поселка, а дальше начинался березовый лес, который подымался далеко и вверх, до самого горизонта, куда пастух на лошади, щелкая кнутом, каждый день выгонял большое стадо коров. И весь лес вблизи был истоптан коровьими копытами, и, собирая грибы и землянику, нужно было стараться не угодить в эти коровьи лепешки. Местные шофера, крепко отметив привоз сена, выписывали удивительные кренделя колесами своих машин на пыльной дороге, но потом справлялись с баранкой и уезжали снова в таежную даль. Или в гараж, если было уже совсем поздно.
 
В августе ветер поднимал в воздух пыль, а зимой было холодно, неделями стояли пятидесятиградусные морозы. Тогда дым из труб поселковых домов стоял высокими столбами, и было очень хорошо слышно, как стучат колеса тяжелых поездов по железной дороге. Когда колеса стучали совсем рядом, и на улице был туман, то можно было не ходить в школу, потому что мороз был заведомо под пятьдесят градусов. Можно было читать Джек Лондона, но только в его рассказах про золотоискателей из Клондайка не было ничего нового. Там, на Аляске, так же врывалась волна тумана под ноги, когда кто-то входил в этот дом, а вода в ведре так же точно покрывалась коркой льда по утрам.

Только помнилось все-таки лето. Зимой можно было ходить на лыжах, когда мороз опускался ниже тридцати, и это считалось теплом. Ещё можно было рыть ходы в снежных сугробах. Летом развлечений было много больше. Летом отец каждый день брал его с собой на машине – сначала это был ЗИС-5, а потом и другие машины или трактора. До сих пор он ни с чем не спутает этот запах грузовика – разогретое масло, бензин, тяжелый запах резины, и что-то еще... Они с отцом уезжали далеко, отец косил сено, а он ходил за водой к ручью или поддерживал костер. Там, у костра, он придумал свою первую сигару – это когда в сухую трубку из под дикого укропа набиваешь сухих сосновых иголок и пытаешься ее раскурить.

Потом его тоже научили косить, самой маленькой косой, семеркой. И в то первое лето, когда он сам пытался косить траву, они косили у большого таежного озера. Темная вода озера прогревалась всего на метр, а из глубины били холодные ключи. Около берега плавали кувшинки, желтые, с огромными зелеными листьями, и они с сестрой плавали за этими кувшинками, а потом замерзшие дрожали и грелись у костра.

Сколько дорог они проехали тогда с отцом! Даже сейчас, спустя много лет, он помнит огромную корявую сосну на затяжном подъеме из таежного лога. Сосна стояла на повороте, машина замедляла ход, и на большой ветке почти всегда сидела какая-то тяжелая птица.

Летом, когда отец оставлял его дома, можно было самому колесить по поселку на велосипеде или уезжать на реку. Эта запруда из камней на реке,  через которую хлестали прозрачные зеленые струи воды, эта вода снилась ему еще много лет.

Учителями наполовину были бывшие ссыльные – немец, гречанка, латыши. В поселке жили армяне, белорусы, еще кто-то. Одни уезжали, другие так и оставались доживать свой срок. Время застыло для них, но время менялось для нашего взрослеющего поколения.

Он помнит портрет Сталина под сценой деревенского клуба, куда они забрались, играя в свою детскую войну. Этот портрет было хорошо видно в лучике света, который пробивался через щель в полу. А в пятнадцать лет ему попалась списанная библиотечная книжонка – «Один день Ивана Денисовича». Потом были и другие книги, и первые сомнения. Потом были рассказы других людей. И были какие-то смутные надежды.

Время нас обмануло, нас вообще было легко тогда обмануть. Но детство осталось детством, никуда не убежало, и потом стало понятно, что ничего другого в памяти у него нет – только эта кривоватая пыльная улочка, где остались люди, которые еще помнят его, быть может.

Да еще осталось – эти прозрачные зеленоватые струи быстрой воды, которые мчались через запруду из камней этой маленькой таежной речки. И тяжелые ивы, которые свисали над омутами, в которых мы пытались купаться, убегая потом в кусты, чтобы согреться и выкрутить, выжать свои детские плавки на верёвочках. Детство прошло, пронеслось так же быстро, как проходили товарные поезда мимо станции и  осталось – неземными мелодиями во снах, да желтыми кувшинками, которые все так же колышутся в холодных темных водах далекого таежного озера. Да разве иногда потревожит запахом свежескошенной травы на газоне, который совсем такой же, как запах сена в детстве.

И совсем редко - запахом от случайно встретившегося грузовика. Разогретое  масло, бензин, и  что-то еще, о чём никому не расскажешь.

Иллюстрация: Исаак Левитан, "Кувшинки", 1895г.