Гулять

Турник над калиткой, сделанный из железного лома для колки угля. Забор высокий и турник крепится за его края. Подтягиваться можно только при открытой калитке. В центре лом отшлифован до блеска. Прошлой весной брат умудрился вывихнуть на этом турнике палец. Я до него не допрыгиваю. Поэтому приходится залезать, наступая ногой на старую, но ещё крепкую щеколду. Если мама увидит - будет ругаться. Цепляюсь за турник и перебираю руками, чтобы добраться до центра. На какое-то время повисаю на нём. Спрыгиваю. Зелёный забор. Краска отслаивается лепестками. Интересно отковыривать и ломать эту хрупкость пальцами. Со стороны огорода забор подпирается толстой палкой. Это сук вишни. За годы с него слезла кора, и палка оттёрлась временем до приятной серой твёрдости. Железная бочка. Тоже зелёная, как и забор. Папа красил её остатками краски, которая осталась от забора. В ней плавают, вчера пойманные на речке пескари. Интересно стоять на камне рядом, перевеситься через край и смотреть, как они плавают. А ещё интересней поймать Ваську и посадить его на край бочки. Сначала он вырывается, но потом замечает плавающих в бочке рыб. Балансируя на краю, он широко открывает свои зелёные глаза, поворачивает на бок серую морду и резко дёргает головой, следя за движениями рыбок. Бочка наполняется водой из ручья, которую нужно носить в цинковых вёдрах. У меня свои вёдра. Специальные маленькие. Но иногда они заняты, и я ношу по половине большого ведра. Но это только когда мама видит. А когда не видит, я набираю полное, и, перекосившись, так что центр тяжести находится между мной и ведром, расплёскивая на себя воду, тащу ведро к бочке. Рядом с бочкой растут флоксы. А ещё рядом есть какие-то непонятные жёлтые пышные цветы. Они резко пахнут и вокруг них всё время летает очень много разной живности. Её так много, что слышен гул. Самое интересное ловить пчёл. Это пчёлы дяди Пети, нашего соседа. Он живёт ниже по бугру. У него небольшая пасека. В этом развлечении есть даже определённый риск. Если ловко и быстро не схватить пчелу сзади за оба крыла, то она может ужалить. А это опасно. У меня очень сильная реакция на укусы насекомых. Не так давно я наступил на осу, когда мы ездили на плотину стирать паласы. Нога распухла так, что я не мог ходить. У меня даже от комаров раздуваются большие блямбы. После того, как мы ездим за грибами я весь искусанный. И тогда меня мажут зеленкой, и я хожу весь пятнистый как наш прошлый кот Мурзик. Он заболел лишаями и его тоже намазали зелёнкой. Он любил сидеть на антенне, которая возвышалась над нашим домом на высоком шесте. И люди, спускающиеся по нашему бугру на речку, тыкали пальцами в зелёного кота над домом, покачиваемого ветром и смеялись. А я на них злился. Мурзик совсем разболелся. В ветлечебнице помочь не смогли и брат на велосипеде отвёз его на мясокомбинат, где котов паслось достаточно много. Там они питались отходами завода. Я, вспоминая всё это, иду в сарай за литровой банкой и начинаю ловить насекомых. У меня уже три пчелы и одна капустница. Мне нравятся бабочки. Но я знаю, что капустницы – это вредные бабочки – они вылупляются из тех личинок, что едят нашу капусту. Кроме капустниц почему-то бабочек почти нет. Иногда только бывает павлиний глаз. В детской энциклопедии нарисовано очень много красивых бабочек. Но они у нас не водятся. Я пихаю в банку ещё несколько неопределённых мошек. Ещё я знаю, что около забора в одном месте можно найти красных жуков-солдатиков. Я ловлю трёх солдатиков и отправляю их вслед за остальными пленниками. Иду в сарай. Гвоздём делаю дырки в пластмассовой крышке, чтобы в моём «зоопарке» был свежий воздух. Ставлю банку на маленькое окошко. Это чтобы там был свет. Вспоминаю, что им слишком пусто. Бегу и срываю желтый цветок. Возвращаюсь и засовываю в банку. Довольный выхожу из сарая. Жарко. Раздеваюсь до трусов. Зачерпываю из бочки тёплой воды. Встаю на грядку с клубникой под яблоней и обливаюсь. Сразу становится легче. И тут вижу, что на грядке что-то краснеет. Запоздалая клубника. Срываю тёплую от солнца ягоду и запихиваю в рот. Мягкая волокнистая сладость. Не спешу глотать, чтобы лучше прочувствовать вкус. Раздвигаю руками тёмно-зелёные кустики клубники. Но ягод больше нет. Так всегда. Когда их много - есть не охота. Сразу захотелось клубники с молоком. Растолочь с сахаром полстакана. Залить холодным молоком, размешать и залпом выпить эту густоту. Жаль, что клубники больше нет. Задираю голову вверх. Сквозь густые ветки старой яблони пробиваются медово знойные лучи солнца. Яблоки ещё не созрели. Яблоки со странным названием коричные, которые всё время охота назвать коричневыми. Подпрыгиваю и хватаю маленькое зелёное яблочко. Кислота отдаётся в ямочках под скулами. А ещё хорошо есть недозрелые яблоки с солью. Но много нельзя. А то будет аппендицит как у Алёнки дяди Петиной внучки. Со двора выходить мне запрещено. Вчера подрался с близнецами Поротиковыми. У них во дворе мы с Лёхой, засев в засаде стреляли в кур комочками земли. Те не понимали в чём дело. Откуда это вылетают комки, смешно суетились, и мотали головами из стороны в сторону. Мы настолько увлеклись, что я не заметил, как к нам подкрался второй брат - Анрюха. И из этих кур мы начали ссориться. А когда Лёха схватил меня сзади за руки, второй меня начал бить, что было вдвойне обидно, потому что в кур мы кидались вместе. Я вырвался от них и побежал через двор вниз к речке. Выбежав за калитку, я не стал убегать, а остановился на тропинке в густом и высоком бурьяне. Первым появился Андрюха, от испуга ни чего не поняв, через мою ногу отправился кубарем по склону в заросли крапивы. За ним с лёта отправился и Лёха. Я же ретировался домой. Через пол часа заявилась их взбалмошная бабка и начала орать, что я бешеный, и, избив её внуков, ещё и столкнул их в крапиву. Родители были на моей стороне, но на улицу выходить запретили, чтобы знал с кем дружить. Теперь я бродил вокруг дома, не зная чем заняться. Около строй будки, обитой рубероидом, спит Тишка. А в самой будке Васька. Васька, умный и хитрый молодой кот как-то сразу после своего появления подавил волю бестолкового Тишки. Ел из его миски. Нагло забирался в его будку и спал там. Я решил нарушить эту идиллию и, сделав последний укус, бросил огрызком в спящую собаку. Тишка, вскочил и сразу же, не поняв в чём дело, начал хрипло и отрывисто лаять. А Васька, взметнувшись из будки, скрылся в зарослях вишни. Тишка был честным псом, но глуповатым. Когда он сидел на цепи у будки гавкал, практически всё время. С перерывами на сон и еду. Выполнял свой долг. Лаял на всех, кто проходил мимо дома, даже на своих. Стоило же его спустить с цепи - хвост его начинал вертеться пропеллером и дружелюбней пса нельзя было встретить. Он носился стрелой по всей улице и приставал к прохожим. Но сейчас он был на цепи. Запертый во дворе, я, тем не менее, чувствовал себя свободнее, чем Тишка. Но в то же время это была та же свобода, что у козы, которая вечно ходила вокруг своего колышка и паслась выше по бугру. Это была коза Великановых. На самом деле у них была другая фамилия. Их дочка училась с моим братом, и они все были маленького роста. Брат сказал, что их фамилия Великановы, и я сначала поверил ему. Я знаю, где хранится сабля брата. Мне запретили её брать после того, как я себе порезал палец. Я захожу в сарай ещё раз и смотрю на свой зоопарк. Трясу банку и ставлю её на окошко. Переворачиваю ведро, становлюсь на него и на цыпочках дотягиваюсь до полки, где лежит сабля. Нащупываю. Беру и выхожу на улицу. Брат сделал её из какой-то детали холодильника. Ручка сделана из деревяшки и обмотана, синей изолентой. Выхожу за калитку и, не удаляясь от дома, иду рубить высокую сочную траву с полыми стеблями у ручья. Она звонко рубится со звуком открываемой пробки, подламываясь, падает. Но такой травы не много, а другую рубить не интересно. Смотрю через дорогу. На другой стороне растут несколько американских клёнов. Почему они американские не знаю. Просто их так называют. Заманчиво, но от дома отходить нельзя. Эти деревья стёрты от лазанья. Их кора в некоторых местах даже лысая. Иногда я качаюсь там на качелях. Они из настоящего трапа тормозного парашюта. Его привёз дядя Витя. Он военный. Папа перекидывает трап через высокий сук и крепит внизу сидение. И я качаюсь, поднимая кедами пыль с земли. Снова рублю траву. На этот раз нормальную. За сараем в клетках живут кролики. Мама шьёт нам из них шапки. Брату взрослые, а мне с каким-то дурацким козырьком. Распятые шкурки на печке ужасно пахнут какой-то кислотой. Можно покормить их травой. Им утром уже давали еду, но они могут съесть ещё. Сгребаю траву и несу кроликам. Они смотрят бусинками своих глаз и начинают суетиться в клетках, когда я засовываю к ним траву. Одна клетка пустая. Недавно ночью крольчихе отгрызли задние ноги крысы. Воспоминание неприятное. Собираюсь уходить и смотрю на вишнёвый сад, уходящий вверх и заканчивающийся забором, за которым находится какая-то таинственная организация, во дворе которой всегда стоят машины. Но на этот раз эта таинственность меня почему-то не манит. Не знаю чем бы ещё заняться. Вообще-то я люблю оставаться один. Мне интересно и ни кто за мной не смотрит. Мне так интереснее. Вот только на улицу выходить нельзя. В принципе, если я по быстрому сбегаю на речку - ни кто не узнает, потому что брат в пионерлагере, а мама с папой придут с работы не скоро. Но я дал папе честное слово и поэтому мне остаётся искать занятие дома или во дворе. Пробегаю по терраске в дом. Дома прохладно и немного пахнет погребом. Старой картошкой, плесенью и мокрым песком. Но только немного. Его открыли, чтобы он просыхал. Потому что скоро туда нужно будет спускать в погреб урожай. Мама, уйдя на работу, оставила пшённой каши. Разогревать не охота. Ем прямо из маленькой алюминиевой кастрюльки. В школе на завтраки дают кашу вкусней. Мама обижается и говорит, что в школе кашу варят на воде. А полезная и вкусная домашняя каша варится на настоящем молоке. Но когда каша холодная, она становится больше похожа на школьную. Ставлю пустую кастрюлю под умывальник. Помою позже. Прохожу в комнату. Чем бы заняться? Сначала вытаскиваю из-под дивана старый чемодан с железными углами. Он битком набит разноцветными клочками материи. Чемодан остался от бабушки. Она шила из этих клочков одеяла. Когда я был маленьким, то часто играл с ними. А теперь вынимаю, чтобы вспомнить и понять, почему мне это так нравилось. Не вспоминаю. Закрываю чемодан и засовываю обратно. Вынимаю из нижнего ящика письменного стола тетради сплошь исписанные войнушкой. Беру в горсть карандаши и сажусь за стол, который стоит между двумя окнами. Из них хорошо видно улицу. Сбоку появляется Васька. Украдкой оглядываясь, он спрыгивает со штакетника и вдоль него удаляется в заросли у ручья. Мой папа почти настоящий художник. Дома даже есть несколько его картин. Правда я никогда не видел, как он рисует. Наверное, он рисовал раньше. Папа говорит, что у меня хорошо получается. Мама тоже говорит, что хорошо. Но это не то. Она это говорит просто, чтобы сделать приятное. А папа говорит так, потому что правда так считает. И если видит, что что-то не так – поправляет. Больше всего я люблю рисовать войну. У меня уже несколько полностью изрисованных общих тетрадей. Беру карандаш и слюнявлю. Сначала получается не очень хорошо, потому что нет азарта. Но постепенно перестаю замечать всё вокруг и погружаюсь в рисование. Немецкие танки горят. Русские наступают. Падают кривые и ломкие солдаты. Из пушек вырывается пламя, похожее на тряпки. Большие и плоские самолёты метают бомбы. Наслюнявленный беззубыми нёбами химический карандаш скрипит по клетчатой бумаге. Аккуратно выводятся линии. От старания высовывается язык и замирает в углу белёсого рта. Он поглощен занятием и не замечает, как с нижней губы к небритому седому подбородку тянется ажурная перламутровая лента слюны. Видно как он беззаботно смакует подробности на кончиках своих узловатых пальцев. Периодически к нему приходит женщина из собеса. Она добрая, толстая и усталая. Он называет её мамочкой. Сейчас она выкладывает из своей матерчатой сумки продукты и вздрагивает, когда он озвучивает взрывы. Старик неожиданно замирает, поворачивает голову и смотрит на женщину. Кажется, что на его сухом морщинистом лице живут только глаза. Они по-детски прозрачны и хитры. Брови складываются домиком, и лоб прорезают глубокие морщины. Он шепелявит хриплым голосом: «Мамочка, ну ты же веришь, что они первые начали?» Женщина ему улыбается и несёт продукты в старый пузатый холодильник. Старик поднимается и, опираясь на палку, с трудом шаркает тапками по разбитому паркету в туалет. Женщина варит пшённую кашу и жарит яичницу. Она знает, что старик не любит кашу на молоке. Старик возвращается и ест. Крошки сыпятся на стол. Он неумело зажимает кулаком алюминиевую ложку, и кусочки каши падают мимо рта. Женщина подметает пол и убирает со стола. После трапезы старик опять садится за рисование, которое с новой силой захватывает его. Женщина моет за ним посуду и собирается уходить. Она говорит: «До свидания. Закройте, пожалуйста, за мной. Я в среду зайду.». Старик отрывается и рассеянно смотрит на женщину. Мысли его всё ещё поглощены баталиями. Женщина прикрывает за собой дверь. Старик поднимается и, опираясь на стену, доходит до двери и накидывает крючок. Возвращается к креслу и оборачивается на дверь. Руки его нервно теребят край застиранной рубахи. Голова с определённой амплитудой покачивается на тонкой сухой шее. Старик любит оставаться один к тому же он твёрдо знает, что завтра наказание за драку кончится и он, наконец, сможет пойти погулять на улицу, где можно будет сбегать на речку, полазить по деревьям, что растут на другой стороне бугра, порубить саблей крапиву и может быть заново начать строить шалаш, который недавно кто-то сломал. Он смотрит на закрытую дверь, и широкая улыбка надолго замирает на его старом пергаментном, но счастливом и беззаботном лице.

Изюм Ковров
20 июня 2005 год
Москва