Я не такой

Я не такой
… Всем прохожим твердил,
Что по небу ходил,
Что по небу ходил,
Да ангелов видел,
Видно, впрямь у него,
Тут вы были правы,
Или мыслей нет,
Или нет головы.

СЛОВО АВТОРА

Прийти домой, раздеться, побросав вещи прямо на пол. Пройти на кухню, заварить себе кофе, запить им несколько таблеток анальгина, сесть на табурет и закурить, так и не включив свет.
Посмотреть в окно, подумать о том, что все твои мечты и надежды никого не удивили, поразмыслить о существовании самого себя. Прийти к выводу о бесплодности этих мыслей и затушить сигарету.
Закурить новую, вновь подумать о жизни, представить смерть – не понравилось, отбросить эти мысли. Далее поискать в холодильнике нечто съедобное. Ничего не найти, выругавшись на самого себя, отправиться спать голодным…
Потушить сигарету в пепельнице, вытряхнуть её и дать себе слово больше не курить в квартире. Вспомнить всё плохое, что случалось в жизни, позавидовать друзьям, даже если нечему там завидовать, полежать, скорчившись на постели, разметать её в приступе гнева из-за того, что ты – неудачник, псих и глупец, подумать о том, что твои светлые мысли и мечты никому не нужны, вспомнить, как недавно тебя осмеяли знакомые и чужие, когда ты предложил им создать концепцию жизни, ярко представить себе, что такое, когда все вокруг правы, а ты – нет. Успокоиться. Полежать на полу, раскинув в стороны руки и немигая глядя в потолок, почувствовать, как внутри ширится пустота…
Встать с пола.
Отправиться в магазин за едой…
Постоять в подъезде, покурить…
Прийти домой, побросать все вещи прямо на пол…

I`m a visioner,
Like a wind in leafs.
I can see by thousand eyes,
But I`m a blind man.

Try to touch me,
Maybe I`ll be able to wake up.
Try to feel me,
Maybe I`ll be able to see.
Try to love me,
Maybe I`ll be able to die from your love.

* * *
Что есть смерть? Что это такое и с чем её едят? Не понятно… Мне всегда было это непонятно. Как это, как это, что значит – меня нет? Ну вот же я! Думаю, разговариваю, хожу из стороны в сторону, и тут мне говорят, что меня нет. А кто же тогда размышляет над вопросом, есть я или нет? Кто тогда тут ходит?
Часы тикают, громко так, противно, на всю квартиру разносится этот гадкий звук отсчёта минут моей жизни. А потом? Нет, я не хочу жить вечно, это скучно и гадостно – видеть, как уходят твои знакомые, родные… Ты можешь вовсе не считать человека другом, да ты хоть его ненавидь до синьки, а вот скажут тебе, что он умер, сядешь ты на лавочке и задумаешься. Где он/она там? Чего делает? И как оно, быть мёртвым?
Странно всё это…
О душе надо думать, о душе, а не накручивать себя перед сном на всякие дурные темы. Тоже мне, философ нашёлся! Иди спать, Ека, и не мучайся понапрасну.
Когда ты приходишь и знакомишься с новыми людьми, ты ещё не знаешь, кто из них силён, кто слаб, кто лает на ветер, как собака, а кто может ответить за свои слова. И вот тут-то начинается самое интересное: надо не только поставить себя так, чтобы тебя стали уважать, но еще и, по возможности, не переходить дорогу лидеру и не попасть под «дружеское» влияние трепачей и слабаков. Выбор нужно делать быстро и точно, без права на изменение решения…

— Света, кто сегодня дежурит? — спросила молодая сестра у свой старшей подруги, зайдя в комнату отдыха.
 — Алёна, — ответила ей толстая крашеная брюнетка. — А что ты хотела?
— Да этот придурок из пятой палаты опять ходит по ней кругами, бормочет что-то... Я боюсь, как бы у него опять приступа не случилось, надеюсь уйти раньше, чтобы руки не пачкать.
— Так возьми и уйди! Блин, как всё надоело… На море бы сейчас, к пальмам, мужикам, коктейлям, — мечтательно прикрыла глаза вторая сестра.
— И не говори! Не нюхать бы этих психов, не вытирать за ними дерьмо и блевотину… Слушай, я тут с таким мужчиной познакомилась в баре! Расскажу – просто очумеешь! И при деньгах, и при машине, обходительный такой, импозантный…

Антон закрыл книгу и помассировал уставшие глаза. Как ему надоело читать про трудности жизни. Сам он был из неблагополучной семьи, как говорили про тех, у кого не было одного из родителей. У него не было отца. Мать хотела девочку, и потому воспитание, положенное мужчине, Антон получил на улице, где бывал неоднократно бит, унижен и осмеян. Не то, чтобы это особенно укрепило силу его характера или улучшило  физическую форму, но зато молодой человек прекрасно изучил свой район и прилегающие к нему кварталы на предмет обходных путей для бегства.
К тому же, подобные приключения, всегда находившие его, когда Антон был в «нерабочем» состоянии, выработали в нём стойкую неприязнь ко всяческим историям становления личности, вроде тех, где описывается, как однажды хилый мальчик, которого била вся округа, или толстая девочка, которую дразнили подруги и любимый парень, смогли гордо вскинуть голову, найти в себе силы и сказать гордое «Нет!» своим обидчикам.
Поражало Антона в таких делах всего две вещи: откуда у забитых и несчастливых людей брались помощники (Боги спускались на землю, находилась под рукой волшебная палочка и т.д.) и почему, например, в фильмах, все они были высокими, стройными и красивыми? Но, по логике жанра, никто из окружающих этого не замечал, и, в конце концов, для каждого героя находилась пара.
Антон сидел за столом и тупо смотрел на книгу, которую ему посоветовал прочесть его друг – единственный, иногда трезво мыслящий объект, находившийся в пределах досягаемости.
— Эй! – громко спросил он сам себя. — Почему ко мне-то бабы на стол не падают, едва заметив, какой я замечательный? Я, между прочим, в детстве много читал – могу почти любую тему поддержать в разговоре. Кстати, кретины небесные. Куда вы смотрели, когда я по ночам с фонариком книжки листал? А теперь, вот, приходится очки носить, со стёклами, толщиной в палец. Что же вы не могли сделать так, чтобы мне хоть в чём-то повезло?
Всё это — чушь и бред! — хлопнул Антон ладонью по книжке. — Не бывает так, как в них пишут! Не бывает и никогда не будет! Во всяком случае, не со мной…

I`m a visioner.
Like a cripple in the middle
Of the market square.
I can feel by hundred ease,
But I`m a deaf man.

Try to touch me,
Maybe I`ll be able to wake up.
Try to feel me,
Maybe I`ll be able to hear.
Try to kill me,
Maybe I`ll be able to live instead of you.

Я походил немного взад-вперёд, посмотрел в зарешёченное окно и сел на край кровати. Делать было абсолютно нечего. За грязными, мутными от времени и отсутствия должного ухода стёклами было ещё светло. Солнце недавно село, но сумерки не успели сгуститься, и земля пребывала в прекрасном расположении духа…
— Итак, меня потянуло на лирику, — сказал я сам себе и окружающим меня стенам. — Дожил ты, Ека, дожил… Скоро начнёшь писать стихи и выпустишь в будущем книгу под названием «Мемуары старого психа. Лирика лечебницы».
Я искренне не понимал, почему здесь находился. Разве не должны окружающие тебя вездесущие соседи – люди, в общем смысле слова, – разве не должны они считаться с мнением одного тебя? Кто сказал вам, будто я псих? Со мной всё нормально, а если я вижу картинки из будущего, то это ещё не даёт вам права меня насильно лечить.
Мне, может, нравится ходить в длинном чёрном балахоне, натянув на голову капюшон и рассказывать всем, что их ждёт! Я же не хватаю людей на улице, не насилую их, не избиваю, не граблю и не убиваю, так почему я здесь, а те, кто это делает, на свободе? Какая вам, к чёрту разница, в чём я хожу и чем зарабатываю на кусок хлеба? Нравится мне спать на природе в палатке, так и не трогайте меня. Я не бомж, не бродяга, не алкоголик. Я – человек.
Вдруг я всего-то открыл новый уровень личности, нечто экстраординарное, про что остальным не известно? А меня за мои идеи, за мой образ жизни отправили сюда, как психа последнего!
Я ж нормальный…
Жил я себе – и жил бы дальше! Так нет, надо загнать, отловить и посадить. Водой бы ещё святой полили, авось, клопы кроватные от меня тогда разбегались бы, а то совсем от них житья не стало. Вот судьба моя несчастливая! Родителей не помню, с детства на улице жил; друзья все при делах стали, фирмы свои, сайты в Интернете; бабы сроду не любили за маленький рост и вечно отросшие волосы (я всегда забывал их постричь). И ведь был же шанс стать нормальным: подвернулась мне работа, квартиру дали, как воспитаннику детского дома, откуда я вечно сбегал, женщина была…
Нет, не любимая, скорее – привычная. А что ещё для семьи надо? Мог бы детей сейчас своих воспитывать…
Так ведь нет же! Вот, что мне стоило остаться в тот вечер, несколько лет назад, дома? Нет, вышел на улицу, прогулялся… на свою голову.
Меня стали одолевать воспоминания, картины прошлого и я сам не заметил, как закрыл глаза и прилёг на постель…

— Я же говорила, что у него приступ будет! — молодая сестра галопом неслась по длинному тёмному коридору к палате номер пять.
— Сейчас вкатим дропередол —  и всё! Быстренько затихнет, — её коллега бежала за ней, громко цокая каблуками туфель. — Что он там кричит-то? — спросила она, шумно дыша, едва остановилась у нужной палаты.
— Что его зовут Ека, что он умеет ходить по облакам, что он не такой, как все… В общем, что и обычно, — ответила её коллега, заглядывая в маленькое окошечко в двери.
— Может, подождём ребят из дежурной бригады? — с опаской в голосе спросила женщина в туфлях.
— А скоро они подойдут? — недоверчиво посмотрела неё первая сестра. — Он не успеет себе голову разбить?
— Да, вроде, обещали через несколько минут, я их уже вызвала… А если он и убьется, так и что с того? — фыркнула женщина. — Он всё равно не жилец, такие долго не живут, а я из-за него только ноги отбила...


Антон проснулся в холодном поту. Длинный тёмный коридор, по которому бежали две сестры, всё ещё стоял у него перед глазами. На улице дул сильный ветер, и снег буквально разбивался о стёкла, пытаясь ворваться в помещение.
— Вот это да, — пробормотал Антон, садясь в кровати. Он несколько минут тёр руками лоб, пытаясь понять, где находится. Крики Ека и диалог двух девушек эхом стучали у него в голове. Что-то странное было в голосах этих людей, что-то такое, что испугало молодого человека почти до безумия. Может быть, то, с какой интонацией говорили девушки, с каждым новым словом повышая тон, будто смеясь над всеми, будто бросая вызов… Только вот кому? Ему, Антону, или Ека, а может быть, самой судьбе? Над чем они насмехались, словно подразумевая в каждом звуке: «Ну и что вы нам сделаете,? Вы все, все – психи! А мы – те, кто держит вас подальше от нормальных людей! И вам никогда, НИКОГДА  не выйти отсюда!!!»
— Господи, нельзя столько читать всякой ерунды, особенно на ночь, — сказал Антон, тряхнув головой. — Так действительно можно свихнуться.
Он глянул на часы, времени было чуть больше четырёх утра. Молодой человек повалился обратно на постель, потянулся и…
Внезапно им овладело непонятное, странное чувство. Он, будто голодный зверь, у которого вырвали добычу, бросился к столу, включил свет и стал искать в книге то место, где герой вспоминал прошлое. Нечто неуловимое заставило его вернуться на несколько глав назад…

I`m a visioner.
And my pictures plenitude by the paints,
Although I`m a blind and deaf
I`m speaking with souls and minds of people,
And I hope that this life is not hopeless.

… В тот вечер я пришёл с работы рано. На следующий день у меня был выходной, и я мог позволить себе немного расслабиться, попить пива, прогуляться в парке или позвать к себе Жанну… Она бы, конечно, предпочла прогулку по магазинам, но у меня не было для этого ни настроения, ни должной суммы денег, поэтому я сделал выбор в пользу пива и телевизора.
В кои-то веки выдался свободный вечер! Можно позволить себе немного полениться и нарастить небольшое брюшко.
Но около полуночи я проснулся у работающего экрана, по которому шли новости, и понял, что у меня дикое похмелье. Голова болела так, как будто всё её содержимое сначала встряхнули, потом заморозили и разбили молотком. Эти осколки моего сознания переворачивались внутри всякий раз, как только я двигал глазами. Я пошёл в ванную, умылся и, вернувшись в комнату, понял, что похмеляться мне нечем. Собравшись, я пошёл в ночной магазин за «лекарством».
Первую бутылку минералки я выпил прямо в магазине, вторую оставил прозапас – когда проснусь, выжму в неё лимон; в сумке ещё болтался пакет кефира, в обнимку с которым мне предстояло провести время до сна дома.
Где-то в начале моей улицы я услышал женский крик. Судя по всему, кричала девушка, причём настолько отчаянно, что мне показалось, будто её не просто насилуют, а насилуют в самой извращенной форме.
Я пошёл на крик, потом побежал, всё быстрее и быстрее… Я так и не понял, как оказался у себя дома. Но крики привели меня именно к моей двери.
— Жанна! Это ты? — крикнул я с порога, едва войдя внутрь. — Жанна. Что случилось?!
Я ворвался на кухню и увидел там свою подругу. Жанна стояла в моей рубашке и что-то помешивала в кастрюле на плите.
— Чего ты так орёшь? — спокойно спросила она.
— Это не я, а ты кричала! Я ещё с улицы услышал!
— Я? — Жанна округлила глаза и перестала помешивать своё варево, уперев руки в бока, не застёгнутые рукава рубашки оказались в опасной близости от пламени
— Напился и галлюцинации ловишь? — едко спросила она. — Как меня нет, так ты за бутылку? Алкаш!
— Я же только… — начал было я и осел на табурет от удивления.
— Ты вообще скоро сопьёшься и сдохнешь! А я… А-а-а!!!
Договорить она не успела, потому что один из рукавов внезапно вспыхнул и начал гореть. Жанна кричала, а я понимал с каждой секундой, что именно этот крик я слышал накануне, будучи на улице. Я бросил под ноги пакет с кефиром и минеральной водой и быстро сбил пламя с рукава.
Когда я осторожно снял с Жанны рубашку, вся её правая рука, до самого плеча, была покрыта красно-чёрными волдырями. Даже невооружённым глазом было видно, что этот ожог серьёзен и вряд ли у девушки не останется шрамов.
— Что же я теперь буду делать? — плакала она, пока  я пытался хоть как-то облегчить её страдания, накладывая на раны холодные мокрые бинты, — кому я такая нужна? А я так хотела замуж за богатого выйти, в Америку уехать. Жить по-человечески, а не как ты… А всё из-за тебя! — внезапно взорвалась она. — Это ты виноват! Это я тебе готовила! Это ты! Ты!!
— Жанна, милая, успокойся, всё будет хорошо, — пытался я её успокоить, но она в гневе сорвала повязки, и из ран потекла кровь.
— Ничего теперь не будет!
Девушка в отчаянии рванулась к окну и, распахнув створки, встала на подоконник. Этаж у меня был двенадцатым – вполне достаточная высота, если прыгать вниз головой…
— Остановись, я всё исправлю! — я схватил её за здоровую руку, которой она держалась за раму. Девушка дёрнулась и соскользнула вниз. Я удержал её, повиснув вниз головой и цепляясь ногами за батарею под окном.
— Жанна, дай вторую руку! — крикнул я. Она не могла проронить ни слова – наверное, болевой шок перерос в оцепенение. — Дай мне руку!!
Жанна медленно протянула мне обожженную ладонь. Я крепко схватил её, и тут она закричала от боли, вырывая кисть.
— Не бойся, я всё исправлю, — словно в трансе пробормотал я и закрыл глаза, понимая, что мои ноги скользят по батарее. Через миг я лишился опоры и понял, что падаю вниз.
Время остановилось…
Жанна смотрела на меня, не сводя глаз, будто очарованная. Я видел, как полёт замедлился, как её волосы, в которых свистел ветер высоты, замерли и стали трепетать медленнее, будто погружённые под воду.
Весь мир как будто был под водой. Дома, с горящими в них форточками зажжённых окон, были похожи на огромных скатов, люди в этих окнах превратились в планктон, а мы плыли и плыли дальше, несмотря ни на что, не думая ни о чём и ничего не боясь.
В какой-то миг мои глаза залил свет, и я с удивлением обнаружил, что этот свет исходит от моих рук, которые всё ещё крепко держали кисти Жанны.
— Я всё исправлю, — тихо произнёс я, посмотрев на свои ладони, под которыми затягивались раны и разглаживалась кожа. Через несколько мгновений на руке девушки не осталось и следа от ожога, а мы всё так же медленно падали вниз.
— Я хочу обратно, — на глазах моей подруги появились слёзы. — Я не хочу умирать!
Я кивнул и вновь закрыл глаза…  Падение замедлилось и остановилось. Я взглянул вверх и стал подниматься, будто ступая по лестнице, я шёл всё уверенней и уверенней, на губах у меня появилась эйфорическая улыбка человека, который, наконец, понял, что такое безмятежность…
Когда я коснулся подоконника, в глазах потемнело, и я потерял сознание…

— В пятой! — кричала в трубку телефона молодая девушка в белом халате. — Да, минут двадцать назад… Не знаю я, что случилось! У него припадок! Ребят, давайте быстрее, а то он себя покалечит, да и нас, если мы к нему войдём!
После этих слов она повесила трубку и обратилась к подруге:
— Набирай в шприц дропередол и идём к нему. Чёрт! Вот ублюдок! Я из-за него на автобус опоздаю…

Когда я открыл глаза, рядом со мной сидела Жанна. Её взгляд был пустым и холодным. За окном светило яркое солнце, голова не болела, но в глазах почему-то слегка двоилось. Я посмотрел на её руки. Они были чистыми, без шрамов и волдырей.
— Жанна, что произошло? — слабым голосом спросил я.
— Ничего не произошло, — наигранно приветливым тоном отозвалась она и нервно улыбнулась. — Послушай, Витя, сейчас приедут мои друзья…
В дверь позвонили, и она бегом бросилась открывать.
— Какие ещё друзья? — не понял я. Ответом мне были приглушённые голоса в прихожей, и через несколько минут в комнату вошли санитары в белых халатах. Следом за ними появился щуплый усатый старичок, который посмотрел на меня и спросил у Жанны:
— Пил, говорите, накануне? И часто он пьёт?
— Нет… Не знаю! — она нервно сложила руки на груди. — Наверное, не очень часто…
— А вы ему кто? Жена?
— Нет, я подруга.
— Не дай Бог таких друзей! — донеслась до меня тихая реплика одного из санитаров, который стоял ближе всех ко мне.
— Пойдёмте, поговорим, — позвал доктор Жанну, и они пошли на кухню. — Займитесь им, — обернувшись, сказал он своим спутникам, которые тут же протянули ко мне руки. Сопротивляться у меня сил не было – это я понял, когда один из крепких ребят рывком поднял меня с постели. Слабость была такая, будто я вчера вагоны разгружал.
— … так, говорите, на подоконнике танцевал, — слышал я голос врача из кухни. — Кричал, что может ходить по облакам, что может лечить наложением рук…
Слов Жанны я не слышал, она говорила очень тихо. Боялась, что ли, что я её услышу? Так мне итак понятно, кто всё это устроил…
— … Так, значит, хотел вас изувечить? Пытался выбросить в окно? Даже так… Обжёг на плите? А шрамы где? Ах, только пытался… Ну-ну… говорите, последнее время изменился сильно? Начал пить? Угу… Стал носить плащ с капюшоном, одеваться во всё чёрное, стал замкнут… Что ещё?
Продолжения разговора я не услышал – меня вывели в смирительной рубашке и посадили в «скорую». Через несколько минут спустились Жанна и доктор. Моя подружка поставила у моих ног спортивную сумку и, не поднимая на меня глаз, сказала:
— Тут необходимые вещи… Бельё, бритва…
— А правда там есть? — спросил я, пристально глядя на Жанну. — Правда – это ведь очень необходимая вещь…
Девушка испуганно взглянула на меня и быстро убежала обратно.
Двери машины захлопнулись, и мы отправились в долгий путь…

Бригада санитаров – крепких молодых людей в помятых халатах, с небритыми лицами и заспанными глазами – подбежала к последней палате в конце коридора, у которой стояли две сестры, молча глядя на то, что происходило внутри помещения.
— Что случилось? — спросил первый мужчина, подойдя к сотрудницам лечебницы.
— Опять буянит, — ответила старшая.
— Так сделайте ему укол! — раздражённо ответил санитар. — Зачем было нас вызывать, наше дежурство кончилось!
Из палаты доносились звуки громкого голоса запертого в ней человека:
— Я не такой! Я не такой, как все! Моё имя Ека, я целитель, я умею ходить по облакам!!
В какую-то минуту он успокоился и устало опустился на кровать и, обхватив голову руками, стал раскачиваться из стороны в сторону.
— А вдруг они правы? — спокойно стал говорить он сам себе. — Что, если все вокруг правы, а я – всего лишь шизофреник, которому действительно нужна помощь? Боже! Дай мне ответ! Было или не было всё то, во что я верю? Ответь мне, хоть один раз, хоть слово, скажи мне, как быть дальше? Признать свою неправоту и подчиниться людям, принять их мнение о себе? Или бросить всё к черту и забыть? Забыть о том, кто я и кто они, пусть больше ничто не волнует меня… Стоит ли бороться за самого себя? Такая ответственность на тебе, Ека, — сказал он себе вымученным тоном, — ведь сколько людей придут к тебе за помощью, если ты сможешь доказать им свою правду. Столько людей после этого будут надеяться на тебя, пытаться узнать, что и как, приму ли я это…

Антон сходил на кухню и налил себе холодного чая, позабыв о том, что не вскипятил прежде чайник. Но этот факт ничуть не смутил его, он даже не заметил, что напиток холодный. Затем молодой человек снова засел за книгу, начав перелистывать потёртые страницы в поисках того момента, где главный герой узнал о том, кто он есть. Время близилось к семи утра, но солнце должно было встать не раньше половины девятого: на дворе стоял самый разгар зимы.
Снег неистово бился в окна, будто хотел о чём-то сказать сидящему в закрытом помещении человеку.
Антон на минуту отвлёкся от поисков и прислушался к вьюге. В какой-то неуловимый момент он почувствовал себя героем книги, который тоже был заперт в своей палате, лишенный шанса выбраться на свободу.
— Мы все психи, если заточили себя добровольно, если сидим по домам, боясь высунуть нос на улицу, — сказал Антон, с ненавистью взглянув вокруг себя. — Знающий о том, кто он есть, не боится смерти, потому что прожил свою жизнь достойно. Если ты вор, ты живёшь по воровским законам и никогда не станешь стыдиться своего ремесла, если ты человек, ты живёшь как человек, и не боишься увидеть то, во что верит твоя душа, а если ты – необычный человек, ты не имеешь права ни на страх, ни на стыд…
После этих слов Антон вновь занялся поисками нужной информации. Он хотел перечитать те моменты, ради которых, как он думал, и писалась книга…

Try to touch me, 
maybe I`ll be able to wake up.
Try to feel me, maybe it’s not my time.
Try to love or kill me,
Maybe it will change anything.

Передо мной раскинулось поле. Огромное, цветущее, оно, словно море, колыхалось волнами ароматных трав. С неба светило яркое солнце, стоявшее прямо над моей головой. Я стоял и смотрел, как ветер трепал верхушки вековых сосен, которые виднелись на горизонте.
Осмотрев себя, я увидел, что одет в просторную тунику, подпоясанную простой верёвкой, мои ноги были босы, а через плечо у меня висела старая, потрепанная дорожная сумка. Моя одежда не показалась мне странной, как не показалось странным место пребывания и состояние внутреннего знания. Я знал, кто я такой, знал, зачем пришёл сюда и что мне нужно делать.
Моё имя Ека. Я целитель. Я лечу наложением рук, варю снадобья из трав, за которыми и пришёл сюда, я умею летать и ходить по облакам, я не такой, как сотни других людей.
Я призван исполнять трудную задачу: лечить не только тело, но и души. Ко мне приходят за помощью, а я стараюсь им помочь. Мне ничего не нужно от людей, кроме знания. За своё ремесло я прошу ответить мне на вопросы. Я спрашиваю то, что мне интересно, то, на что я уже слышал многие ответы. Я делаю это не для того, чтобы убедить человека в своей правоте, а для того, чтобы научиться. Ведь, если моя точка зрения не верна, то я пробую её изменить с помощью тех, кто думает иначе.
Я стоял и думал обо всём этом. Вдыхал знойный летний воздух поля, наполненный  тысячами запахов трав и цветов, слушая стрекотание кузнечиков в траве и пение птиц, которое доносилось из леса. Ветер переменился, и вот я уже чувствую пряный аромат хвои и грибов.
Открыв глаза, я взглянул на голубое небо, улыбнулся ему и пошёл собирать травы. Мимолётом пожалев, что нет ни одного облачка, чтобы я мог пробежаться по нему….

— Виктор, вы меня слышите? Виктор! — голос врача был слегка обеспокоенным. Но всё же не нервным. — Виктор. Откройте глаза!
— Бесполезно, доктор, — обратилась к нему женщина с крашеными темными волосами. — Он не реагирует ни на что. Мы пытались его привести в сознание, сразу же, как только услышали, что у него припадок. Вот, и ребята-санитары нам помогали…. Мы прямо тут же двери открыли, укол ему сделали, но…
— Сколько продолжаются реанимационные мероприятия? — сухо осведомился доктор.
— Около двадцати минут, — сдавлено произнесла молодая сестра.
— Закончить реанимацию, — приказал он, —  время смерти: 22:13.
Доктор вместе с санитарами быстро вышел из пятой палаты. Он был чем-то сильно расстроен. Может, смертью пациента, может, тем же, чем и бригада молодых людей в белых халатах, а может, из-за того, что он обещал сегодня жене быть дома пораньше…
Сёстры переглянулись и одновременно посмотрели на лежащего на кровати мужчину. Молодая девушка в коротком халате растеряно огляделась по сторонам – приближалась ночь, её дежурство кончилось полчаса назад.
Старшая решительно шагнула к ней и сказала:
— Пойдём домой. Алёна сама разберётся.
Две сестры вышли из палаты.
— Эх, Виктор, — вздохнула брюнетка, сжимая в кармане шприц с дропередолом, которому так и не нашлось применения.
— Моё имя Ека, — сказал мужчина, стоя у своей, в прошлом, кровати. — Я не такой, как все.
Бывший заключенный палаты номер пять психиатрического отделения Государственной Лечебницы с номером 17 сложил на груди руки, повернулся и пошёл прочь. От его рук исходило невообразимое сияние, шаги были медленными, потому что полы длинной туники сковывали движения босых ног.
Он не обернулся на своё тело. Не вспомнил растерянности сестёр, которая привела к его гибели, не позволил себе задержаться ни на миг, даже для того, чтобы посмотреть на Жанну – девушку, которая то ли предала его, то ли помогла найти своё место.


Антон отложил книгу.
Надо же! Он закончил её читать ещё вчера, но так и не понял ни слова. Молодой человек видел буквы, складывал их в слова, но смысл написанного всё же ускользнул от него. Только сейчас, когда за окнами было уже почти совсем светло, он сидел за столом, смотрел в одну точку и всё ещё слышал слова, видел сюжеты, но никак не мог избавиться от навязчивого чувства того, что это – ещё не конец истории.
Перед глазами Антона мелькали образы Жанны, сестёр, врача, Ека, санитаров… В голове кружились яркие мысли главного героя, когда тот стоял посреди большого поля, вдыхая запахи жизни.
Метель за окнами прекратилась с полчаса назад, уступив место солнцу. Прохожие торопливо шагали по своим ранним делам, и под их ногами скрипел наметенный за ночь снег, а Антон всё сидел и сидел. Он будто оказался посреди рыночной площади – слепой, немой и покалеченный, а вокруг него были люди, сотни людей. Каждый, проходя мимо него, старался ткнуть, плюнуть или обозвать Антона, словно человечество устроило конкурс на лучшую шутку над тем, кто отличался от них.
— Думаешь, ты тут центр земли?! — слышались ему голоса.
— Я тоже считал, будто моё дело – правое, когда был молодым!
— Максималист!
— Лгун!
— Псих!
— Да, что ты можешь знать, сопляк?!
Это были голоса всех, кого он когда-либо встречал. Антон представал в их глазах, в глазах всего окружающего мира, как инверсия. Он говорит о белом, а все слышат, что о чёрном. Он пытается разобраться, зачем делать что-то, что заведомо приводит в тупик, а ему говорят, будто все живут и ни о чём не спрашивают. Враги – это друзья, друзья – это враги…
А где правда? Правда, которая так важна? Может, стоит поискать её во лжи…
Антон встал, подошёл к  окну, постоял так недолго, глядя в пол, а затем, резко подняв глаза и взглянув сквозь стёкла исподлобья, сказал:
— Я не такой. Я знаю, что было дальше, а вы никогда не узнаете. Потому что для вас смерть – это конец, но для меня она стала началом. Я больше не боюсь быть собой, я проживу свой срок достойно и никто, никто и никогда не сможет отнять у меня то, что есть: знания.

Эмина.
19.06.05.

*В тексте использованы слова групп Пикник (альбом Королевство кривых, трек «Из коры себе подругу выстругал…») и Anatomy Of Spirit (Ten sound of me, «Visioner»).