Коммунальная пещера

       Сказка



       В некиим царстве, в некиим государстве жила-была Коммунальная Пещера. Казалось, что река Забвения смоет её. Ан нет! Коммунальная Пещера выжила. Даже, напротив, стала гладкая, дородная да румяная. Как принарядится, расчешет свои льняные волосы – загляденье! Отворотясь – не насмотришься, как говорится. Ни клыков не увидишь, ни копыт. А глаза голубые навыкате и с поволокой. Всегда под хмельком. Влюбиться можно, если с первого взгляда. Хотя знаешь, „с лица воду пить“.
       Вот и влюбился старец Кирилл. Кто такой и как попал в коммуналку – не известно. Сам старец о себе ничего не рассказывал. Всё больше пословицы да поговорки. К примеру, спросят, кто таков и откуда, согласно ордеру, прибыл. А он: “Нет таких трав, чтобы узнать чужой нрав“ или „Залетела ворона в боярские хоромы“.
Так и оставили старца в покое. Знали только, что работает он в каком-то казённом доме. Мудрёный был мужик старец Кирилл. Глазки маленькие неопределённого цвета. И весь он какой-то неуловимый. Никто не мог сказать: бритый он или с бородой. Среднего роста или маленький. А, может быть, гигант? Что носит: джинсы или зипун? Даже вездесущая Люська, что жила в комнате рядом с общей кухней, не могла сообщить ничего определённого. Питался Кирилл кашей. А, может, супом? Придёт на кухню, поставит котелок на огонь и помешивает ложкой. Любопытная Люська тут как тут: “Что варишь, Кирилл Кириллович?“
       -Сморчком глядит, а богатырём кашу оплетает,- отвечает он и смеётся , а в глаза не смотрит никогда.
Люська заглянет в котелок, а там нет ничего – пусто. Обернётся к Кириллу, а уж и тот исчез. Вот и думай, что хочешь. Говорили, богатство у старца большое, золото спрятано где-то. Есть, мол, люди, которые видели. Уйдёт Кирилл в ванную, помыться. Люська – шасть в его комнату, всё перевернет, всё проверит, а сказать потом ничего не может. Видела что-то, а что – толком не знает. То ли картины какие-то, то ли скульптуры... Но не золото. Это точно. Золото бы Люська из рук не выпустила.
       -Хоть я и пьющая, но не дура,- обычно говорила она.
Не иначе, прадед у Кирилла служил в опричнине у царя Ивана Грозного.
       -На вожжах и лошадь умна,- и опять Кирилл не глядит в глаза, и смеётся.
Вот и пойми его.
       -Домовой он, не иначе,- понижала голос тётя Зина.
Обычно она говорила на повышенных тонах. Привычка такая у человека. Работала тётя Зина в местном комитете союза Почтовых Голубей и жила в комнате рядом с общим туалетом, поэтому и знала больше других.
       Ах, Вы не совсем понимаете, что такое Коммунальная Пещера? Признаться, мы и сами толком не знаем, что или кто это. Знающие люди говорят, что это большие пещеры со множеством комнат и одной общей кухней. Каждая семья занимает одну комнату. Представляете, какие очереди выстраиваются в туалет. Ну, натурально, были и ванная, и туалет. Не каменный же век! Кстати сказать, старца Кирилла никогда не видели в очереди в туалет. До сих пор доподлинно не известно: от бедности эти коммуналки или от идеологии. Да что очереди в туалет! На каждом холодильнике, что рядком стоят на кухне , висит замок. Не каждый завод выпускает холодильники со встроенным замком, попробуйте приспособить висячий. А надо! Кто знает, что придумают соседи. Одна Люська чего стоит! Ну, щей отольёт – ладно. Пусть похлебает, пьющая она. Тоже жалко – живая душа всё ж таки. Но и подсыпать могут. А в своей комнате держать холодильник не каждому метраж позволяет, да и тараканы...
       Однако, старец Кирилл не имел этих проблем, так как не имел и холодильника. Но дело тут не в Кирилле вовсе. Он раздражал соседей мало. Проскользнёт на кухню, сварит, что надо, и нет его. Другое дело художник. Жил такой в самой маленькой комнате. Интеллигент проклятый и с бородой. А имя–то у него – Валериус!
       -Что мы художников не видели?- Люська не понижала голос никогда, точнее, всегда орала.- Я тоже жила с одним художником, так он чуть меня не зарезал. Вот это художник! Кофту, правда, жалко – порвал.
Что правда, то правда. Было что-то „не то“ в Валериусе. В соседней коммуналке тоже жил художник и тоже с бородой. Так нормальный же человек! То его видели на валютной толкучке, то у обувного магазина. Приворовывал и приторговывал человек. А что? Время такое. Крутиться надо! А этот Валериус...Сказано, есть в нем что-то не то! И холодильник без замка. Сидит в своей каморке и рисует или вырезает из дерева фигуры какие-то. Тук...тук. Не иначе, золото у него где-то спрятано...Словом, косились на Валериуса соседи. Даже Татьяна, полная и добрая женщина, отворачивалась при виде его. Хотя наверное сказать трудно, отворачивалась ли она, так как ягодицы у Татьяны были с той же стороны, что и лицо. Особенно не любил Валериуса Егорыч, режиссёр. А точнее, массовик-затейник из клуба Жертв Криминальных Абортов. Известно, люди искусства... Кто их разберёт. Тёмное это дело-творчество. Егорыч, например, говорил, что это он написал „Я помню чудное мгновение...“, а А. С. Пушкин купил у него текст и поставил затем своё имя. Соседи верили и уважительно смотрели на Егорыча, но холодильники закрывали пуще прежнего. Кто его знает?
       Как мы заметили, Люська - женщина пьющая и к тому же-гулящая. Всегда в люськиной комнате слышались разные мужские голоса от тенора до баса, звон посуды и звуки падающих тел. Но вот повадился солидный человек, преподаватель Академии Политической Проституции, по фамилии Цезарь. Приличный костюм, галстук, но уши мохнатые. Иногда видны рога и хвост, но не всегда. Чаще в шляпе. Как зачастил Цезарь в коммуналку, так жизнь там стала интереснее и веселей. Ну, перепалки на кухне, они и раньше были страстные. Но теперь жизнь приобрела осмысленность и целенаправленность. Приходил Цезарь только тогда, когда Валериуса не было дома, представлялся он преподавателем, читающим лекции для просвещения населения. Все лекции заканчивались одним и тем же воззванием: „Да здравствует садизм как движущая сила революции!“ Согласно этим лекциям, выходило, что обряд жертвоприношения всегда был, есть и будет. Всё дело в том, в какой форме этот обряд осуществлять. В наш электронный век, мол, надо делать это тонко, а не лезть с ножом к горлу. Вот, к примеру, Валериус. Чем не жертвенный баран? Наивен, честен, погружён в своё творчество. Такого можно так подставить, что комар носа не подточит. Всё будет выглядеть как справедливое возмездие народа. А жертвоприношение, тем не менее, осуществится. Всем надо внушать, что Валериус не сам рисует свои картины, а только делает вид. Сидит весь день за мольбертом и плюёт в патолок. Рисует же Цезарь в своей Академии Политической Проституции.
       -Да-да, то-то я смотрю, есть в нём что-то не то,- в свинячих глазках Егорыча заплясали весёлые огоньки..- Я как рэжиссёр могу быть свидетелем.
Егорыч был северянин, но слово „режиссёр“ произносил с южным акцентом.
       -И я живой свидетель,- Люська судорожно проглотила слюну.- Если нальёшь, конечно.
Тётя Зина с сомнением покачала головой: „Но Василиус может представить доказательства. Возьмёт и нарисует ещё раз любую из своих картин“.
       -Надо, чтобы не смог,- Цезарь многозначительно посмотрел на Люську.- Холодильник у него без замка.
       -Пробовали, не помогает. Это на него не действует. Видно, в детстве питание было хорошим,- Егорыч зло сплюнул на пол.
       -Вешать их надо!- слепой дед из каморки под лестницей трясся от гнева, плохо понимая, кого надо вешать.
       Словом, ожила Коммунальная Пещера. Идея, овладевшая массами, это большая сила. Правильно было сказано. А тут ещё телевизор. Появилась новая рубрика под названием „Умный любит учиться, а дурак – учить“. Кстати сказать, телевизор был в каждой комнате, кроме – Валериуса. Этот всё бедным прикидывался: ходил в старых джинсах и даже телевизора не имел. Додик, одним словом. Так вот, благодаря телевизору, обитатели коммуналки знали, что президентом в их государстве стал господин по имени Товарищ Меченый. Ничего, хороший человек, уговаривал всё. Он и выступал в этой рубрике и всё призывал волков не есть овец. Нехорошо, мол, это и не соответствует принципам гуманности, с точки зрения овец. А ещё говорил про новое мышление для нас, для коммуналки, и для всего мира. Новое мышление... Это в Коммунальной Пещере понимали по- разному. Старец Кирилл, как всегда, говорил загадками: „Смирная овца – волку корысть“ или „От поблажки и воры плодятся“.
Тётя Зина мечтательно смотрела на Люську и мыслила вслух: „Если Валериус того, убирётся... то комнату его можно присоюзить. Правильно говорят, таких только убивать“.
       -Да я уже сколько раз ему сыпала, не берёт. Живучий, сука. С виду -додик, а поди ж ты.- Люська приходилась дочерью тёте Зине и иногда вспоминала об этом.
       -Теперь новое мышление, в коммуналки новых жильцов не подселяют. Освобождай только комнаты,- тётя Зина зло оскалила крепкие зубы.
       Действительно, странный был человек Валериус. Как будто всё видит и понимает, но, вместе с тем, всё оставляет без внимания. Закроется в своей комнатушке и „шлёпает картины“, по выражению Люськи. Или деньги считает? Цезарю виднее. В Академии Политпроституции всё знают. Не даром Цезарю недавно вручили орден Любви Народов. Зря ордена не дают, даже за деньги. А Валериус поставил холст на мольберт, устроился перед ним поудобнее и ... На чистом холсте он увидел зелёное поле, освещённое солнцем. По полю ходили девки в ярких сарафанах и цветастых платках. Одна, самая красивая, глянула на него да так, что дух захватило. Она поманила рукой и Валериус ступил на поле. Хоровод закружил его. Он был в красной рубахе, подпоясанной чёрным лаковым ремешком, и чёрных же лаковых сапогах. Вечером все собрались на посиделки. Там были и парни, все в ярких рубахах и черных сапогах. Девки пряли пряжу, а парни щёлкали семечки. Потом наступила ночь на Ивана Купалу. Все плясали, прыгали через костёр и купались в реке. Та, самая красивая, обнажённая, стала ещё красивее. Она отыскала Валериуса, взяла его за руку и увела в шалаш из свежих веток...
       Художник вздрогнул... от стука в дверь. Это слепой дед вернулся с благотворительного обеда и ошибся дверью. Каждый месяц он ходил куда-то на обед. В промежутках не ел ничего. Валериус взглянул на холст и увидел, что картина готова. Однако, той, самой красивой, на ней не было. Как ни старался, он не мог вспомнить её лицо. „Облако, было и уже нет его,“-пронеслось в голове. Тем не менее, картина осталась. Василиус потрогал рукой - свежая, на пальцах-краска.
       А жизнь в коммуналке кипела. Соседи на кухне проводили митинг.
       -Почему художник не работает?- тётя Зина выметала шерсть, оставшуюся после прихода Цезаря. К тому же, после него не горели лампочки и кухня освещалась каким-то зловещим зеленоватым светом.
       -Вешать их надо,- слепой дед как всегда трясся от гнева.
       -Напишем заявление в Охранку. Сидит весь день в своей комнате и делает вид, что рисует, чтобы прикрыть богатства. Может, поможет?- тётя Зина вопросительно посмотрела на дочь.
Люська с сомнением покачала головой. Упоминание об Охранке вызвало у неё не совсем приятные воспоминания: “Не поверят“.
       -Поверят, поверят. В Академии Политпроституции письмо уже пишут. Сам Цезарь сказал,- тётя Зина окинула собравшихся победным взглядом.
Наговорившись, осмотрев содержимое холодильника Валериуса, соседи стали расходиться. Старец Кирилл никогда не принимал участие в кухонных сходках. Проскользнёт к печке со своим котелком и бросит на ходу:“Рысь пестра сверху, а человек лукав изнутри“.
Никто не понимал, что он имел в виду, да и не интересовались. Очень надо! Тут Цезарь поинтереснее говорит...
Татьяна, хотя и добрая женщина, присоединилась к общему мнению:“Правда должна быть известна всем! Пусть его вызовут в Охранку“.
       Вскоре в Академии Политической Проституции было написано заявление, согласно которому Валериус не сам рисует свои картины, а покупает их у господина Цезаря. Продаёт же свои картины дешевле, чтобы прикрыть богатства, спрятанные в унитазе. К тому же он нигде не работает и подлежит выселению из Коммунальной Пещеры. Все обитатели коммуналки
       подписали заявление. Люська даже два раза. Но Цезарь остановил её: “Хватит и одного“.
Дед, хотя и слепой, тоже подписался, прибавив: “Вешать их надо!“
Не подписался только старец Кирилл. Как всегда, шутки да поговорки: “Было бы кому врать, а слушать станут“.
Да ну его совсем. Не поймёшь. И до него добирёмся!
       Заявлению дали ход. Понятно, Валериуса вызвали в Охранку.
       -Где Вы работаете, задержанный?- пожилой майор смотрел доброжелательно. Во всяком случае, так казалось после жарких взглядов обитателей коммуналки.
       -Я художник,- „задержанный“ окинул взглядом стены и увидел на одной из них портрет человека с острой бородкой.
       -Я Вас спрашиваю, где Вы работаете?- офицер начинал терять терпение. Даже человек с острой бородкой со стены бросил укоризненный взгляд.-Имейте в виду, что статью 209 Домостроя никто не отменял. Согласно ей Вам грозит до двух лет лишения свободы. Вы понимаете?
       -Я понимаю... даже то, что соседи хотят меня отравить,- Валериус говорил спокойно.
       -Но они же Вас ещё не отравили?- майор с интересом взглянул на собеседника.- Когда отравят, вот тогда... Запомните, задержанный, в течение месяца Вы должны устроиться на официальную работу, в противном случае будем говорить иначе.
Печальный Валериус вернулся домой. В коридоре мелькнула тень Кирилла.
       -Невзначай, да кстати,- улыбнулся старец.- Ты, милок, того, приходи завтра в наш казённый дом. Сменщик мне нужен, сторож.
Художника охватила волна тёплого чувства, впервые за всю жизнь в Коммунальной Пещере.
       А жизнь там продолжалась. „Новое мышление“ приносило свои плоды. В обиход входило новое слово „приват“. Что это означает, толком никто не знал. Но обитатели коммуналки понимали: можно вздохнуть свободнее.
       -Бояться нечего, теперь не их время,- Люська неопределённо махнула рукой. В последнее время она зачастила к слепому деду, в каморку под лестницей, готовила еду, стирала бельё. Дед подобрел и, казалось, стал лучше видеть. Но главного он не увидел. Люська официально взяла над ним опеку. Дед уже никого не хотел вешать и называл Люську „доченькой“. Но вот однажды он исчез. Люська не проявляла никакого беспокойства. Она долго шепталась с Цезарем в дедовой комнате. Затем пришли какие-то люди,“фирма“, что-то считали, что-то измеряли. Так или иначе, но после исчезновения деда Люська в качестве наследницы продала комнату „фирме“. Теперь она загуляла и не „просыхала“.
       Обитатели коммуналки равнодушно встретили весть об исчезновении деда, каждый думал о своём. С вожделением они посматривали на комнаты Валериуса и Кирилла. Но со старца взятки-гладки.
       -За чужой щекой зуб не болит,- сказал и нет его.
А с художником надо разобраться... Напряжение в коммуналке росло. Люську уже нельзя назвать пьющей. Теперь она всегда пьяна и пребывает в мрачном настроении. Шальные деньги не идут на пользу. Валериус слышит возбуждённые голоса и угрожающие выкрики. Он садится к мольберту и смотрит на чистый холст. На этот раз он видит дремучий лес, густой и тёмный. На поваленных деревьях сидят медведи и играют на балалайках.Художник встаёт и входит в лес...
       А возбуждённые соседи, вооружённые кухонными ножами, подходят к двери Валериуса и ... не находят её. Там, где была дверь, теперь - кирпичная стена. Егорыч несколько раз ударил в стену лбом – раздался тупой звук. Соседи недоумённо переглянулись. Люська бросилась звонить Цезарю. Он не заставил себя ждать. На этот раз все видели у него рога и хвост. Но что случилось, не понимал даже Цезарь. Он ковырнул рогом стену, ища дверь. Стена была монолитной. Ничто не напоминало о том, что здесь когда-то была одна из комнат Коммунальной Пещеры.