Голубая монахиня

     Саудовская Аравия. Эр-Рияд.

     Идет война. Мы возим американские зенитно-ракетные комплексы «АСТРОС-40» и «АСТРОС-60» в зону боевых действий в Персидском заливе.  Эти самые ЗРК изготавливают на военных заводах в Бразилии, а предназначены они для поражения авиации Саддама Хусейна. Новейшими, готовыми в любой момент к пуску, ракетами мы практически нафаршировали турецкий Джияр-Бакир, аравийский Эр-Рияд, израильскую Хайфу, а также многие другие города ближневосточного региона. Но этот рейс особенный: мы везем ракеты из Эр-Рияда в Кампинас. Это очень выгодный для компании рейс, но очень опасный для нас. Ни одна авиакомпания не согласилась сделать того, что предстоит сделать нам.

     На наш борт сейчас будут загружать ракеты, которые по какой-то, никому не известной причине, не взлетели и не взорвались. Мы повезем брак. Там, на заводе-изготовителе, должны установить причину отказа, и сделать так, чтобы все остальные ракеты по команде «пуск» летели точно в цель. Их уже везут к нашему самолету. Еще полчаса - и они будут у нас в самолете. Затем нам предстоит промежуточная посадка на дозаправку в Дакаре, перелет через Атлантику, разгрузка в Кампинасе и отдых в «Вилла Рика» и, только после всего этого, мы полетим домой, в Люксембург. Но не известно, будет все это или не будет, а сейчас… сейчас в нашу сторону едет груженый армейский тягач. Он везет ракеты, которые получили команду «пуск», но пока что ее не выполнили.

     Мы понимаем, что ракеты могут выполнить эту команду в любое время и в любом месте, в том числе и в брюхе нашего самолета над Атлантикой. А сейчас в нашу сторону едет армейский тягач. На его платформе крепко-накрепко закреплен тяжелый металлический пенал с четырьмя цилиндрическими телами внутри, в красных головках которых притаилась чья-то смерть. Она уже получила команду «пуск», но почему-то медлит.

     Тягач скрипнул тормозами, пыхнул воздухом из ресивера и замер возле самолета.

     Обычная процедура сдачи-приемки груза. По авиационным меркам груза очень мало. Практически летим порожняком. Наш ИЛ-76 даже не почувствует эти 2–3 тонны. Обычный металлический пенал с ракетами, который устанавливают на самоходное шасси. В этом ящике есть все для того, чтобы ввести в систему управления координаты цели и запустить ракеты. После того, как ракеты уйдут к цели, этот уже никому не нужный хлам выбросят. Он одноразовый. Как шприц. Цель была указана, пусковая кнопка нажата, но поток электронов, идущих со скоростью света от аккумулятора до запала, где-то заблудился в многочисленных микросхемах хитроумного устройства. И запалы ракет остались холодными, и никто не знает, когда они вспыхнут раскаленными вольфрамовыми нитями и вспыхнут ли вообще. По нам оставались бы эти запалы холодными во век. По крайней мере, у этих ракет.

     Экзотика! Супернадежная американская электроника вместо того, чтобы превратить в металлолом иракский истребитель, превратила в хлам самое себя. Будем надеяться на то, что в металлолом она не превратит наш самолет.

     Дорогая штука эти ракеты! Весь пенал оклеен жидкокристаллическими датчиками, сигнализирующими о повышенной вибрации или случайных ударах. Обычно наши операторы (авиационные грузчики) в полете от скуки развлекаются тем, что щелкают ногтем по датчику и под общий хохот наблюдают, как он краснеет. Но на этом пенале датчики все зелененькие. Бережно, видимо с этой штукой обходились. И что ей, собаке, не хватило! Летела бы себе и летела. Ан нет! Не хочу, говорит, лететь покамест. Желаю, говорит, чтобы вы меня в брюхо своему самолету засунули, а там посмотрим.

     Вдруг наши операторы начали нещадно материться и хватать друг друга за грудки. Явно назревает какой-то профессиональный конфликт. И не стоило бы на это нам внимания обращать, но уж сильно они толкаться начали и пульт самолетного тельфера друг у друга из рук вырывать. Явно, что какой-то профессиональный конфликт назревает.

     Стоят четыре взрослых мужика вокруг металлического пенала, явно разделясь на две непримиримые группы, трое из которых громко матерятся, на чем свет стоит, трясут перед лицами своих оппонентов крючьями от погрузочных тросов, хлопают себя по лбу и вращают пальцами возле собственных висков. Но, самое главное, что они поочередно показывают пальцами то на ракеты, то на наш самолет. Очевидно, прослеживается явное несовпадение мнений на почве профессиональной деятельности.   
     Арабы, издали наблюдающие за работой пока еще живых камикадзе, презрев страх смерти, исходящий от не взорвавшихся ракет, потихонечку, шаг за шагом, осторожно начали приближаться поближе к нашему самолету. Им явно интересно, не из-за гонорара ли спорят эти лихие «швейцарские» хлопцы.

     Мы с Юрой подходим к спорщикам и уже через пару секунд начинаем ржать, поняв причину их «разборок». Наши пернатые грузчики никак не могут придти к единому мнению, в отношении того, каким концом нужно грузить ракеты в самолет. Один из них настаивал на том, что грузить их необходимо боеголовками к кабине, так как, если ракеты вдруг надумают взлетать, то пламя из их сопел полетит в сторону хвоста, а не в кабину пилотов, что обеспечит нашим двигателям дополнительную реактивную тягу.
Другая группа «специалистов по не взорвавшейся американской технике» настаивала на том, что грузить надо как раз наоборот, т.е. так, чтобы боеголовки ракет были как можно дальше от пилотской кабины, потому что в случае взрыва пилоты будут находиться на расстоянии 40 метров от эпицентра.

     Юра, как мог, объяснил ребятам, что даже если загрузить ракеты поперек салона, или, к примеру, поставить их «на попа», это не спасет ни пилотов, ни самолет. В итоге, ракеты загрузили так, в каком положении их подвезли к самолету.
     Пенал закрепили, рампу подняли, люки задраили, взлетели и взяли курс на Дакар. Так начался этот самый полет, который предшествовал нашей встрече с голубой монахиней.

Сенегал. Дакар.

     Несмотря на раннюю весну, стоит тропическая жара. Дакар - типичный приморский город, расположенный вдоль Атлантического побережья.  Аэродром в Дакаре расположен на каком-то плато, но приблизительно недалеко от центра города. Вернее, сразу же за концом взлетно-посадочной полосы следует обрыв плато, и тут же начинается город, потом пляж и океан.

     Наш радист запрашивает наземные службы о температуре воздуха, атмосферном давлении и прочих и прочих авиационных премудростях. Интересно слушать в наушниках этот специальный авиационный английский язык, произнесенный африканцем! Но наш радист обязан услышать, понять и перевести все услышанное на русский. Бортинженер с учетом температуры и давления рассчитает параметры дозаправки, закажет несколько десятков тонн топлива, а после того как его зальют в наши баки, мы полетим. Хотелось бы залить много топлива, с запасом. Но залить его нужно ровно столько, чтобы мы могли взлететь при данном атмосферном давлении и нещадной жаре. Не то взлетная полоса закончится, а там обрыв, город! А у нас в баках десятки тонн топлива и ракеты в брюхе. Но кто-то кого-то не понял. Или неправильно перевел. Или неправильно рассчитал.

     Ревут все четыре двигателя. Самолет, сотрясаемый сильной дрожью, несется к концу полосы, но никак не может взлететь. Уже давно превышена расчетная взлетная скорость, уже давно наши шасси должны были оторваться от полосы, а крылья, подавшись вверх, понести нас в сторону океана. Но земля не отпускает нас, а крылья в этом горячем, а посему разреженном воздухе, не могут нас поднять, и мы несемся к обрыву. И тормозить уже поздно и опасно - на борту невзорвавшиеся ракеты, черт бы их побрал. А конец полосы все ближе и ближе!

     На последних метрах бетонки переднее шасси, наконец, отрывается от земли, но мы еще не летим, а катимся по земле. Вот полоса закончилась, мы, на скорости под 300, выезжаем на бровку обрыва и летим, нет, падаем вниз! Падаем с обрыва прямо на город, но в последний момент, в считанных метрах от земли все-таки цепляемся за воздух и летим.
Можно ли назвать полетом движение самолета массой 100 с лишним тонн на высоте нескольких метров от земли по центральному проспекту сенегальской столицы?  В сантиметрах под нашим брюхом пролетают крыши автомобилей. Насмерть перепуганные жители высотных домов столичного проспекта выбегают на свои балконы двадцатых этажей, смотрят вниз и с ужасом видят, как громадный реактивный самолет с ревом проносится где-то внизу, на уровне вторых, третьих этажей. А ревущие на форсаже двигатели как пыль разметают киоски, автомобили, вывески. Но вот, наконец, город закончился, и мы на полной скорости вылетаем на пляж. Куда-то разлетаются лежаки, зонтики, песок. Но мы медленно, медленно набираем высоту. Мы летим!

Кампинас, Бразилия.

Кампинас встречал нас внушительной делегацией военных и гражданских спецов. Ясно, что они встречали не нас, а ракеты. Толпа военных чинов довольно внушительная. Кое-где мелькают генеральские фуражки. Не шуточное дело - брак в ЗРК.

     Здесь следует обратить внимание на одного из наших операторов. Леша Селин был явным молчуном. Он, конечно, переживал, но вербально не участвовал в перепалке в Эр-Рияде. Вообще мало кто слышал его голос. Его и в экипаж-то взяли за то, что он всегда молчал. О нем говорили: английского языка он не знает, а русским не пользуется. Работал, правда, этот парнишка всегда хорошо и молча. А это не мало.

     Закрепили стропы на пенале, и груз медленно начал выплывать из фюзеляжа. Но вот он качнулся, накренился и - о, Боже! - пенал с ракетами с пятиметровой высоты рухнул на железобетон рулежной полосы. На мгновение все замерли, а затем побежали, понеслись, полетели в разные стороны. В мгновение ока всех встречающих буквально сдуло с аэродрома. Все было бы хорошо, но мы в тот момент, были в пилотской кабине и, конечно, не могли всего этого видеть.

     Ровно через секунду после падения пенала, в пилотскую кабину влетает наш Леша и, обращаясь к Валере, на хорошем английском языке, на одном дыхании, кричит: «Капитан, ракета упала на землю! Её неправильно закрепили стропами! Она сейчас взорвется!»

     Валера вмиг побледнел, но не оттого, что на землю упали четыре ракеты, а потому что Леша начал говорить на правильном английском! Только несколько минут спустя, после первоначального шока он осознал всю серьезность данной ситуации.

     Минут через тридцать из-за зданий начали высовываться головы наших встречающих, а через час, явно осмелев, они уже осматривали приклеенные к пеналу датчики, которые почему-то не покраснели, а почернели. А мы? Мы забрали свои кейсы, закрыли самолет и поехали в свою гостиницу. Поехали в «Вилла Рика» снимать накопившийся стресс.

     Окончание полета мы решили отметить всем экипажем в гостиничном ресторане. Официанты сдвинули столы и накрыли на 12 персон. Меню, кроме напитков, было согласовано заранее.

     Три официанта проводили нас до стола, а когда мы расселись, старший из них спросил, что господа будут пить. И тут Гриша решил блеснуть своими знаниями в области вин.

     Он вальяжно откинулся на спинку стула, театральным движением кистью правой руки выразил полное пренебрежение ко всему и сказал: «Принеси-ка нам, братец, «Блу нан коллекшн»». На эту фразу главного штурмана Управления отреагировали два человека: официант выразил своим каменным лицом подобострастное уважение знатоку редких вин, а Антоныч - тот запросто спросил, что это за вино, если официант, услышав эти слова, слегка побледнел.

     С чувством собственного достоинства Гриша произнес: «Я читал где-то, что это хорошее вино. «Голубая монахиня» называется».

     Минут через пятнадцать появился официант, в руках которого была обычная, на наш взгляд, бутылка сухого вина, однако официант обращался с ней явно более деликатно, чем мы со своей невзорвавшейся ракетой.

     Он манипулировал вначале бутылкой, затем пробкой перед Гришиным носом, наконец, налил ему в бокал несколько капель. Гриша поверил официанту на слово, пробовать вина не стал и сказал: «Что же ты братец, одну бутылочку принес? Ты нам ящик неси». Официант второй раз за вечер переменился в лице и единственное, что он смог произнести, это: «What?» На что голосов пять произнесли слово «box», а остальные попытались сказать это слово руками. Официант оказался совершенно непонятливым парнем и еще раз переспросил, что мы от него хотим. Ему, в конце концов, втолковали, чтобы он принес еще ящик этих бутылок. Каким же тупым нужно быть, чтобы не понять, что на 12 человек для начала нужно хотя бы 12 бутылок сухого вина. Официант поклонился в пояс и ушел кормой вперед.

     Минут через 10 вышли 12 официантов, и в руках каждого было по одной бутылке сухача. «Ну и комики, спектакль перед нами разыгрывают», - подумал каждый из нас двенадцати. 

     Сухое улетело вмиг. Это было хорошее сухое вино. Некоторые из наших орлов начали сравнивать его с «Баян-ширеем» (узбекским сухим вином по рупь двадцать за бутылку), а поэтому как за свидание с Родиной были весьма благодарны Грише. Но для закрепления результатов дегустации решили взять еще ящик, о чем мы сообщили нашему главному официанту.

     Официант явно смутился, сказав, что они не держат в своем ресторане такого количества этого вина, но если нам будет угодно немного подождать, то минут через 20 они привезут еще одну коробку «Голубой монахини». Гриша хлопнул его по плечу и сказал: «Валяй, братец! А пока ваши экспедиторы бегают нам за бутылкой, принесите нам ящик «Хеннесси»!

     Нам принесли коньяк, затем обещанное сухое, но уже никто так и не вспомнил, что и с чем нужно было сравнивать. Когда ужин закончился, Гриша, не глядя, подмахнул чек за трапезу.

     Через день к нам в Бразилию из Швейцарии прилетел наш хозяин. Господин Саймон Лахав, собирая нас на экстренное совещание, был явно чем-то озабочен. Свое выступление он начал словами:
- Я понимаю, что вы все классные и бесстрашные пилоты. Я понимаю, что вы в своей жизни видели немало. Но скажите мне, пожалуйста, как так случилось, что ВЕСЬ ЭКИПАЖ оказался состоящим исключительно из настоящих ценителей редких вин?
Валера хихикнул и сказал:
- Ну, мы же советские люди!
Лахав не нашел что сказать и, явно расстроенный, улетел к себе в Лугано.

     Нам была непонятна реакция нашего работодателя, который, согласно нашим контрактам, оплачивал все, что мы едим и выпиваем, поэтому вечером, в ресторане, Гриша спросил у официанта, сколько стоит одна бутылка этой несчастной «Блу Нан коллекшн».
Официант вытянулся и сказал:
- 8400 долларов бутылка, сэр.

     Больше сухое вино, вкусом напоминающее «Баян-ширей», мы пить не стали. Даже по  Гришиной рекомендации.