Город

  Я вышел на улицу. Утро кольнуло меня холодком и заставило сжаться. Я не выспался. Мало поел. Хотелось только одного: добраться до электрички и задремать. Служебные обязанности требовали моего недолгого присутствия в городе Б. Что ж, Б так Б. Не все ли равно, куда ехать и что делать.
  На перроне я выкурил сигарету. Люди спешили занять места, волоча за собой тележки, узлы и прочую кладь. В основном пожилые, скорее даже старики. В голове моей, еще не проснувшейся, возник образ муравейника. Где-то вставало солнце, и пожилые муравьи уже были готовы к великим делам.
  Вагон принял меня в свои недра. Почти все места были заняты; голосовой смог висел в воздухе. Приятно было видеть людей ( и так много ), которые имели цель, и которые отнюдь не были ей обременены, судя по выражению лиц.
  Состав дернулся и, громыхнув, стал с ревом набирать скорость. В окно заглянуло солнце. Я задремал, убаюканный шумом, солнцем и излишеством людей.
  Сон мой был некрепким и беспокойным. Грохот электрички, голоса и яркое солнце создавали фон для причудливых картинок и странных мыслей. Мое состояние чем-то напоминало наркоз. И наркоз этот помогал переносить долгую дорогу.
  Прошло какое-то время. Я стал замерзать и очнулся. Потягиваясь и приходя в себя, я стал замечать некоторые перемены вокруг. Солнце исчезло, и стало пасмурно, вернее, даже хмуро. Людей стало гораздо меньше. Они были разбросаны по вагону, и, глядя на их застывшие лица, я не мог уже сравнить их с муравьями. Это были уже галки, сидящие на голых ветках, и, казалось, что ветер ерошит их перышки.
  Почему я так замерз? Оделся я по погоде, а утро обещало хороший день. Но сейчас что-то изменилось. Появились сквозняки, и небо заглядывало в окно, нахмурив брови. Мне захотелось курить, и я вышел в тамбур. На полу, прямо под яркой надписью на стене "не курить", валялось несколько окурков и высыхали лужицы плевков.
     Я жадно затянулся, посматривая сквозь стекло на свое место, где я оставил свои вещи. Ничего ценного я в общем-то не вез, но это не имело значения. Ощущение не уютности в тамбуре усилилось. Громче стучали колеса, сильнее дуло, а слившиеся в зеленую стену деревья за окном, добавляли какой-то неуверенности.
  Сигарета не принесла привычного удовольствия. Наглотавшись дыма, я вернулся в вагон. Двое или трое подняли на меня глаза, и снова устремили взгляды в пустоту.
  Спать больше не хотелось. Сиденье сделалось жестким и неудобным. Я мерз, и странные мысли стали одолевать меня. Зеленый железный червяк несет меня в своем чреве неизвестно куда со страшной скоростью. Какое ему дело до маленьких слабых людей. У него есть пункт отправления и пункт прибытия. Строго по графику. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Он неумолим и безмолвен. И этим страшен. Можно выйти только там, где тебя выпустят с лязгом открывающиеся двери. И эти челюсти захлопнутся, если ты на минутку замешкаешься. Ты беспомощен и кроток, послушен и тороплив. Ты благодарен, что неведомые силы за небольшую плату (а тех, кто понаглее, даром ) доставляют тебя туда, куда тебе почему-то необходимо. Этот червяк заглатывает тысячи людей и, распухший, выплевывает порциями биомассу на станциях и полустанках, облегчая свои внутренности.
  Мне стало плохо. Я посмотрел на сидящих в вагоне. Но и от этого стало не легче. Куда едут они с такими пустыми глазами?  Разве можно с такими глазами куда-то ехать? С такими глазами лежат в гробу, если забыли прикрыть веки. Я опять вышел курить.
  Бычок юркнул в щель между дверями и сверкнув напоследок, исчез. А поезд все грохотал и грохотал. Я стал забывать, куда я еду и зачем. И я не знал, на каком расстоянии нахожусь от пункта Б. Мне стало так тоскливо и грустно, что я даже не мог побороть эти чувства. Я вжался в сиденье и стал глядеть на мелькающие столбы.
  Город Б начинался с серых железобетонных построек, каких-то конструкций вдали и грузовых составов. Я никогда здесь не был, но сразу почувствовал, что приехал. В вагоне оставалось лишь несколько человек, и все они потянулись к выходу, хватаясь за спинки сидений. За окном шел то ли снег, толи дождь. Когда я вышел на перрон, то все равно не понял, что это. И это что-то порывистый и холодный ветер пригоршнями бросал мне в лицо. Было так холодно, что могло показаться, будто это другая страна.
  Я шел за небольшой кучкой людей и, перейдя пути по надземному переходу, подошел к зданию вокзала. У этого перехода были такие крутые и такие разрушенные ступеньки, как - будто его воздвигли в средние века. И жалко было смотреть на старух, которые с огромными сумками и рюкзаками взбирались и спускались по нему, рискуя оступиться и разбиться насмерть.
  Здание вокзала было большое и свежевыкрашенное. Я вошел и стал искать туалет. Но оказалось, что он вынесен за пределы большого здания. Туалет оказался платным. Из маленького окошечка вытянулась костлявая рука, и я положил в нее деньги. Вертушку разблокировали, и я оказался в туалете. Журчала вода, пахло смесью хлорки и экстрементов, пол был мокрый и грязный. Здесь имелось всего три отделения, отгороженных толстенными, но низкими стенками. Плохо пахнущая, грязная, страшная бездна разверзлась передо мной. Я вышел, стараясь не касаться ногами пола, и жадно вдохнул воздуху. Теперь надо было заняться делом.
  Я собрал всю свою волю и пошел в город. Мне приходилось сопротивляться ветру и огибать лужи, скопившиеся в трещинах и выбоинах изгибавшегося волной асфальта. Редкие прохожие попадались на пути, и вид у них был такой, что неудобно было окликнуть кого-нибудь из них и спросить, как пройти туда-то.  Все было серым и каким-то жалким, так, как будто все, что попадалось мне на пути, доживало свой долгий и нелегкий век.
  Закоулками я выбрался на главную улицу. Она была бесконечная; направо и налево, насколько хватало глаз, по обеим сторонам дороги стояли невысокие сырые здания различного назначения.  Номеров и названия улицы, за редким исключением, на этих зданиях я не обнаружил.
  Подойдя к немолодой женщине, в старом плаще, я извинился и попросил подсказать дорогу. Она вскинула на меня усталые глаза и, подумав, сказала, что не знает точно, но должно быть где-то недалеко. Только третий человек смог вразумительно объяснить мне дорогу. Я поблагодарил и пошел, стараясь не думать и не разглядывать, а только делать свое дело, иначе тоска, сидевшая на дне желудка, могла в любой момент подступить к горлу.
  Найдя то место, которое  искал, я вошел и приступил к выполнению цели моей поездки. Я немного взбодрился и напустил на себя деловой вид. Но пообщавшись пять минут с клиентом, понял, что это нужно только моему начальству. Меня встретили апатично и чуть удивленно, что к ним все-таки приехали; без всякой заинтересованности сделали то, что полагалось. Я вышел обескураженный, но посетив вторую точку ( а их было по плану несколько ), где ко мне отнеслись еще равнодушнее, я сбросил с себя всякую деловитость и механически стал совершать то, что было необходимо.
  Я понял, что мой приезд не имеет практического значения, а является никчемной формальностью, необходимой моему начальству, а, точнее, еще выше стоящему руководству.
  Мне захотелось есть, и я стал искать какое-нибудь кафе. Через какое-то время мне удалось найти закусочную, и, помедлив, я решил зайти. Маленький зал, четыре занятых столика и толстая продавщица за прилавком не внушали никакого расположения. Тем более, что пахло чем-то кислым и играла неприятная музыка. За столиками сидели люди средних лет по двое и по трое и пили водку. Кто с соком, а кто и с закуской. Я подошел к прилавку и посмотрел, что тут есть. Был бифштекс, два вида салатов, холодные пироги и голубцы. Мне показалось, что без водки это нельзя есть. Постояв немного, я вышел. Вскоре мне попалась столовая. Она была пуста, и только два человека по разным углам торопливо ели. Они были очень похожи друг на друга своей небритостью, жалкой одеждой, грязными руками и похмельными бегающими глазами. Пересилив себя и взяв макароны и котлету, я сел на скрипучий стул и мятой алюминиевой вилкой стал заталкивать в себя пищу. Макароны были жесткие, а котлета прохладная. Чай я не решился брать, куплю где-нибудь сока. Еду я посыпал солью из захватанной солонки, иначе не мог проглотить. Пока я ел, в столовую зашел милиционер. Неопрятная повариха что-то налила ему в тарелку. Я доел и пошел за соком.
  Дела я свои закончил почти все. А то, что не доделал, можно было и не делать. Я выпил сок, покурил и пошел по улице. До отхода поезда оставался час, но мне некуда было приткнуться. В этом городе абсолютно ничего не было. Я шел к вокзалу, а редкие прохожие тенями проскальзывали мимо. Но вот со мной поравнялась группа молодых людей. Они громко и грубо разговаривали, по-видимому, они были изрядно пьяны. Короткие стрижки, однообразная нелепая одежда ( спортивные брюки и ботинки ), какая-то угловатость лиц, вместе с нездоровым, злым и тусклым поблескиванием глаз, делали их страшными. Это было просто мясо, в пьяном угаре злое и беспощадное. Они прошли, размахивая руками, матерясь и плюя далеко в стороны.
  Я вошел в здание вокзала. Оно было гулким из-за высоких потолков и темным. Сев на свободное место, я задумался. Что же мне делать? Другой работы у меня нет, и деньги, вроде, платят. Придется терпеть. Тягостное чувство не покидало меня до самого отъезда. Как же это терпеть?
   Объявили электричку. Железные челюсти жадно раскрылись и поглотили меня на несколько часов. Электричка загремела, набирая ход. Люди, разбросанные по вагону, глядели в пустоту. Мне не хотелось ни спать, ни читать, и всю дорогу я просидел, уставившись вперед. Я не рассуждал, а только старался, чтобы исчезло все то, что я испытывал и видел целый день. Завтра мне ехать в город К.
                Май. 2004.