Офицер

  Офицер был без ног. Он был не стар, и сам ездил на коляске, которую все же смог получить от фонда поддержки ветеранов и инвалидов. Его голубые глаза выдавали внутренний металл и спокойную самоуверенность. Он крепко сидел в коляске и вызывал у прохожих не жалость, а уважение.
  У него не было семьи: родители умерли, а жениться он не хотел- служил в спецотряде особого назначения; вдов и так на земле достаточно, думал он.
  Офицер часто рисковал жизнью, и смыслом его жизни был риск. Но риск, оправданный профессионализмом и воинским долгом.
  На мине он подорвался случайно. Это был именно тот случай, когда уместно определение «случайно», потому что такие как он не наступают туда, где заложена мина.
  Когда он очнулся в госпитале, его лицо выражало недоумение. И больше ничего. Врачи делали все, что могли, но обе ноги пришлось ампутировать. Когда он понял это, на его лице застыла печать безразличия. Офицер умел переносить боль и те события, которые считаются необратимыми. Но он любил воевать, и теперь все стало ему безразлично. Друзья пытались поддержать в трудную минуту, ему это было не нужно. Он привык справляться со всеми трудностями, и поняв, что прежняя жизнь ему недоступна, принял это.
  Воспринимать мир без войны офицеру было очень трудно. Поэтому после госпиталя все казалось ему очень странным. Он видел мирную жизнь, которую раньше не замечал и удивлялся. Необычным казалось постоянное чувство спокойствия, когда не нужно было подавлять страх, напрягать волю и силы, и когда не чувствовалась пульсация скрученных в пружину нервов. Но постепенно он привык и к этому, как привык к отсутствию ног. Единственное, что ему не нравилось- это некоторое отупение, вызванное постоянной расслабленностью.
  Офицер не запил, не опустился, не впал в депрессию. Он много читал, конструировал приспособления, которые облегчали ему жизнь инвалида, совершал долгие прогулки на своей коляске. Но все это было ему не интересно. После того, как он подорвался на мине, ему стало не интересно жить.
  В долгих прогулках он находил некоторое успокоение. Особенно нравился ему своей запущенностью и спокойствием парк на окраине города. Остановившись у заброшенного пруда, он подолгу оставался под деревьями, которые росли у самой воды. Летний закат, рябь на воде и шелест листьев говорили ему о безразличии природы к суете людей. Ее спокойная самодостаточность и непреложность круга жизни рассеивали его притупившееся, но не прошедшее желание побеждать и достигать. Ему даже иногда казалось, что он какое-то заболевшее и засохшее дерево, которое, тем не менее, не падает, стоит, а значит, так и должно быть.
  В один из тихих летних вечеров офицер остановился у какого-то водоема, заросшего травой, долго смотрел на небо и засобирался домой, когда уже стало смеркаться.
  Неожиданно рядом послышались шаги, напряженные голоса и какая-то возня. Офицер развернулся. Недалеко от него три человека остановили и взяли в круг одного. Их силуэты в сгущавшихся сумерках выглядели устрашающе неумолимыми. Эти трое что-то требовали от человека, потом повалили на траву и стали избивать ногами. Глухие удары и стоны резали вечернюю тишину парка. Офицер, не отрываясь, смотрел, потом негромко сказал:
- Может,  хватит, ребятки.
Голос ошеломил тех троих, и они, прекратив бить лежащего, обернулись. Секунду они смотрели на офицера, но оцепенение быстро прошло. Один из них, видя, кто им помешал, злобно сплюнул и быстро пошел к человеку в коляске, резко бросив на ходу:
- Что же ты тявкаешь, калека, сидел бы тихо.
  Офицер знал, что будет так и не как иначе. Поэтому, когда измятое злобой лицо наклонилось к нему, и рука ухватила ворот рубашки, он коротко ударил. Человек не охнув, упал, как срезанный наискось стебель.
  Двое других, не удивившись и не раздумывая, напали с разных сторон. Один забежал сзади и стал душить. Тот, кто нападал спереди, вытащил нож.
  Офицер всегда носил с собой небольшой кинжал. Быстро выхватив его, он ударил нападавшего сзади. Кинжал вошел вертикально между шеей и плечом. Противник, застонав, осел, увлекая коляску за собой. В этот момент офицер, подставляя руку под нож, воткнул кинжал в грудь нападавшего спереди.
  Он лежал на спине, глядя на черневшие в вышине кроны деревьев, и чувствовал, как пульсирует сбегавшая по руке кровь. Он вновь был там, откуда его вырвала мина, и вновь был самим собой - воином, победителем, убийцей. Офицер медленно разжал пальцы на рукоятке кинжала и расслабился. Его голубые глаза, смотревшие в небо, смеялись, и ему было хорошо.
                Сент. 2003.