Гоголь

Гоголь
Кажется, он умней всех в девятнадцатом веке. Но ум этот до того не важный, что его долгое время не замечаешь. Ну, Достоев-ский – тут сразу видно. А Гоголь? Да как-то неудобно его умным называть. У него даже ни одного интеллигента, про и контра нет. Чичиков – в его масштабе – интеллектуал.
И так у него в этом смысле несолидно, что ума этого долгое время не только не замечаешь, но в нём-то именно ему и отказыва-ешь.
Гениальный, дескать, художник, но больной, но со сдвигом, глупенький…
И вдруг чего-то в нас повернётся, мы на какой-то миг прорас-тём и увидим и поразимся…
Ну хоть насчёт крепостного права. Ведь он здесь правей всех, всего девятнадцатого века, вместе взятого. Они ведь все ногами то-пали, свистали и в этом все сходились: и правые, и левые, и запад-ники, и славянофилы, почвенники и непротивленцы, – что Карфа-ген должен быть разрушен.
А он – один. И говорил каким-то неумным языком о неумы-том рыле, об отце-помещике и детях-крестьянах, что он с себя дол-жен продать, а их накормить, если есть нечего, что он за них ответ даст Богу… И сначала думаешь, что это бред, потом, когда скинешь с себя обаяние смазливого письма Белинского, – что это идеал, а в жизни так нельзя, и т.д.
А тут я как-то лежал больной, и вдруг меня осенило, и стало ясно не только голове, но всему как бы телу, как будто глазами уви-дел и пальцами дотронулся.
Он и не говорил, что это не идеал. Идеал, идеал, конечно, иде-ал, но если тáк люди не смогут друг с другом жить, когда от самого их внутреннего отношения друг к другу слова крепостное право станут пустым звуком, то никак больше не построить отношения, никакими реформами и революциями, и вы после долгожданного праздничка тутже, башмаков не износив, сами взвоете: Народ осво-бождён, но счастлив ли народ? Только ничего всё равно не поймёте и будете валить всё на серого – на жида да на соседа и что, дескать, без земли освободили. И всё будете на это валить, и что именно по-сле отмены крепостного права стали спиваться целыми деревнями – тоже всё от этого.
Вот этого гоголевского понимания, что дело не в жертве, а в жертвеннике, не во внешнем, а во внутреннем, так никогда и не стало у Толстого.
Перестаньте работать на помещика; помещики, возьмите косы в руки; люди, перестаньте пить и курить и выносите сами за собой отходы – и всё будет в порядке. И не отвечайте ещё, если вас по физии ударят, – тогда вообще отлично будет. Великий-великий, а так никогда и не понял, что христианство – религия внутренняя. Или внутреннее тоже Павел придумал?
Очисти прежде внутренность чаши и блюда, чтобы чиста была и внешность их.
Христос не учил народ свергать оккупантов-римлян, ни Он, ни ученики Его не призывали к отмене рабства, Иоанн Креститель не говорил воинам, пришедшим к нему с вопросом, что им делать, что-бы спастись, – чтоб они побросали мечи.
Всё оставалось на своих местах, и всё менялось.
А от внешнего внешнее и изменится, да и то…