Дед мотя - изобретатель

… Рановато нынче зима заглянула в Рогожку. Рановато. На дворе конец сентября, а белая пороша уже сплошняком укрыла землю. Старожилы и не припомнят такого года.
Вслед за белыми мухами нежданно-негаданно грянул его величество Мороз, разом скомкав все планы Савелия Кузьмича.

- Эх, ядрена вошь! Невезуха! - тяжело вздыхает старик, отхлебывая из деревянной кружки брусничный чай. - Собирался по грибы, а таперя снег греби...
Неожиданный стук в дверь выводит его из тяжелых раздумий.

- Заходи, коли не шутишь.
На пороге появляется закадычный друг Кузьмича – Мотя.

- О-о-о! Не хватало токо вас. Как живешь, рабочий класс?

- Не горюй, Кузьмы сынок, я бутылку приволок. - в тон хозяину шумно гудит ранний гость и достает из глубин своего видавшего виды зипунка две поллитровки белой мутной жидкости. - Сам сотворил. Вот, решил побаловать другана.

- Ну-ну. – хитро щурится Кузьмич. – Так я тебе и поверил. Мал ишшо, чтобы лапшу мне на ухи вешать. У тебя в рождество снегу не выпросишь, а тут расще-е-е-дрился! Колись, салага! С чем пришел?

- Сам салага. – коротко парирует Мотя. – Теперь-то, в наши лета один год не в счет.

- В счет. Ой, как в счет! Как раз в нашем возрасте день за день идет. Ты вот попробуй, проживи с мое. А ты говоришь год… Ладно. Шучу я. Теперь, Мотя, мы не только без определенных занятиев, но и без возрасту.

- Эт точно. Но насчет занятиев ты загнул малость. Я как-никак а при кузнечном деле состою. Без меня, можно сказать, жисть в Рогожке замерла бы. Понятно тебе, тунеядец?

- Ладно, ладно, самодельный спорщик. С тобой спор затевать, будто дерьмо клевать Ну, разоблачайся, ровесник Мотя. Будем наверстывать прошлое.

- Ага-а-а. Будем. – щерится гость и подсаживается к столу. – Будем петь, Кузьмич, и смеяться как дети.

- Это как так? Чё буровишь?

- Да чувствую я в себе таперя силу необнаковенную. Будто переродилси заново. А все вот, благодаря ей, родимой.

- Ладно вязать-то. Чё мелешь с утра пораньше? Гадость, она и есть гадость.

- Ты мою продукцию попусту не осуждай, Савелий. Вот попробуй, потом и скажешь. Секрет я один открыл. Как продлить жисть. Вот ты могешь ответить на такой вопрос?… А! Нет, коли молчишь.

- Какой вопрос, такой и ответ, ботало тамбовское.

- Сам ты… знаешь кто. Вот не скажи, Савелий. Ты просто не понимаешь. Я лично сам на себе это дело испробовал. В последнее время даже почувствовал в себе силу мужскую. Соседка моя, молодуха Агафья начала прятаться от меня. Как только принял на грудь, копыта засвербило, я к ей. Тут как тут. И такое жалание! У-у-х! Короче, застращал я её своею несгибаемой силой.

- Ну и как?

- Чё как?

- Ну, пока что на словах… К им ить подход нужён…

- Вот то-то и оно! Под-ход! Мужскую силу надо беречь смолоду. Не пить, не курить…

- Не скажи. Мой испиримент дал другой результат… - стоит на своем дед Мотя.

- Ладно, полно те балабонить. Вот скоко я тебя знаю, всегда звонаришь попусту. Язык, что помело. Пришел выпить, так и скажи. А то «мужская сила, муская сила»! Ноги-то ишшо справно передвигаешь?

- Эх, Савелий! Вот так ты смолоду меня парафинишь налево и направо. А я, можно сказать, рискуя жизнью, на самом деле испиримент провожу над собой. Не пошел же я сразу травить нашинских мужиков? Не пошел. А сначала на себе опробовал. Чтобы не нанести вреда общественному здоровью. Понял?

- Ладно. Мели Емеля.

- А ты вот послухай да попробуй, тада и делай вывод. Аппаратуру я сварганил прямо на кузне. Петька-то Угожин, наш участковый парень ушлый. Всё рыскает по сарайкам. Ишшет. Ишшет самогонные аппараты. Ага! Так я ему и открылси! Пусь спробует найдет! Пришел это на днях ко мне в кузницу и носом водит: - Чёй-то, дед Мотя, у тебя брагой тянет на всю деревню?» Умник то же, ядрена мышь! А я ему: - Ты, видно, Петра Василич, совсем поехал со своими хмельными делами? Это от твоего мундира за версту разит дрожжами. А мой горн чист как стёклышко!» не поверил, варначина! В верстак залез. Инструмент потрогал. Токо к горну не подошел. Шибко сильно я раскочегарил меха! Так и ушел ни с чем. Во, ядрена мать, какая кон-спи-ра-ция!

- Ну, ты мастер заливать, Матвей!

- А мне-то чё? Не хочешь не верь. А я, дак живу в свое удовольствие: покую да капельку отопью, покую да капельку попью. К вечеру так бывало накуюсь, что самому враз подковы прилаживать. Токо вот действительно до женщин тянуть сильно стало… Мочи нет… Просто конфуз какой-то получается.

- Ладно. Ладно изобретатель! – перебивает дед Савелий. - С измальства от тебя…

- Чё? Самогоном тянуло?

- Да не-е-е. - гремя гранеными стаканами, возражает Кузьмич. - Я про твои золотые руки… Помнишь как ероплан-то пускали?

- А то-о-о! Вон отметина на всю жись. Брови как не бывало. Токо шрам… Во! Глянь.
Гость тычет себя крючковатым указательным пальцем чуть выше глаза и, привстав со скамейки, изгибается над столом в который раз демонстрируя отметины своей бесшабашной молодости.

- Чуть на всю жись кривым не стал. Вот ить как бывает.

- Да чё там бровь?…. - поддерживает разговор Кузьмич, доставая из буфета закуску. - Мы с тобой жизни чуть не лишились. Сало будешь?

- А чё не буду? Ты на мою покойную Дарьюшку похож. Царствие ей небесное. Та, бывалочи, садит за стол и спрашивает: "Тебе супу наливать". А чё ишшо наливать-то? Будто у нее целый ресторан на печке сготовлен! Ты не спрашивай. Мечи, братуха, на стол чё есь.

- Счас, Матвей. Погодь секунду. За капуской слетаю в подпол. Уже поди прикислилась. Первая. На еду, главную-то засолку ишшо не производил. Это так. Для пробы.
- Давай, давай. Поспешай, Кузьмич. Душа горит… Продемонстрирую я тебе силу этой живительной влаги!
Кузьмич возвращается вскорости. Ставит алюминиевую миску с капустой и малосольными огурчиками на стол, скидывает с плеч фуфайку, усаживается на свое, хозяйское место под образами.

- Духмяные у тебя соления! - понимающе принюхивается гость.
Желваки пробегают волной по его скулам. Кадык глухо прыгает от привкушения трапезы.

- Сальца-то шматок кинь мне на горбушку? Про другана не позабывай.
Савелий умело отчекрыживает кусок сала и бережно передает его гостю.

- Сам солил. Прошлогоднее. Жива еще была моя Матрена. Хворала, правда, крепко. Но советы подавала. Прямо как чувствовала, что последние деньки на свет божий глядит: "Вспоминай - говорит. - Савелий, как за стол сядешь. Вроде как я рядом с тобой чаевничаю." "Чё ты? - говорю - Дура старая, надумала? Не стыдно пустое-то нести?"
А она, слышь Моть, так слегка приподнялась на кровати. Вот аккурат тут лежала. Улыбнулась. Да спокойненько так и говорит: " Ты уж не держи на меня зла, Савелушка! Я теперь как гость временный здеся. Чует мое сердце…" Э-эх!…
Небритые скулы деда заиграла желваками.

- Эх! Давай-ка, братуха, помянем Матрену Николавну… Светлой памяти её… - говорит старик, поворачиваясь к образам и крестясь.

- Славный был человек. – скупо добавляет дед Мотя. – И как она всю жисть терпела такое как ты чудовище?
Молча выпили. Степенно, без спешки закусили огурчиком. Похрумкали капустки. Задумались.

- А ты знаешь, Степа. - нарушает молчание дед Мотя, пыхтя «Беломориной». – Забирает, зараза! Чувствуешь, как живительная бодрость по жилкам побежала? Давай-ка еще по одной. Увидишь, как загудить. И мужская силушка из тебя попреть наружу.

- Ага. Хорошо пошла. Обещала вернуться! – хохочет Савелий.
Матвей Егорович разливает мутную жидкость по стаканам, приглядываясь к уровню налитого.

- Однако, я тебе перелили малость. Ну, да ладно. Следующую уровняю. Пое-е-хали.

- За кого хоть пьем-то.

- А за всех живых.

- Принимается.
Дед Мотя согласно кивает кудлатой головой, поднимает граненый стакан с сивухой и резко опрокидывает его содержимое в свой щербатый рот. Потом традиционно крякает, деловито, как дворовый Полкан нюхая обшлаг своей рубахи и умело загребает пятерней капусту. Некоторое время в избе слышны чавканье, хруст да сопение двух старых закадычных друзей. Теперь короткое молчание на правах хозяина нарушает дед Савелий.

- Дык, с бычком чё думаешь делать? С сеном-то промашка вышла в етом годе.


- А чё с им делать? Придется резать.

- Может вдвоем потянем. Как ни как, вырастим будущего производителя. На следующий год деньгу лопатой грести будем!

- Дак до лета ещё надо сподобиться...

- Вдвоем сдюжим как-нибудь. У меня с картошкой в этом годе полный порядок. Сена подкупим.

- Я даже не знаю… Давайка опрокинем таперича за что-нибудь веселое. А то сидим как на поминках.

- Я не против. За чё пить-то будем?

- Да за ету самую жись… От, ядрена мать! Уже бутылке конец! - дед Савелий демонстрирует другу опорожненную посудину, переворачивая ее вверх дном. - В молодости-то одной поллитровки хватало на пять рыл. А нынче… То ли бутылки стали мельче, то ли мы с тобой прохудились?

- А чё. Под такой закусон можно скушать самогону бидон. - хохочет гость.

- Ну, так чё? Другую почнем?.
        Беседа двух закадычных друзей идет своим чередом. Мерно льются воспоминания о житье-бытье, земляках. События прошлых дней теперь воспринимаются иначе…

- Знаешь, Мотя, что-то мне заплохело. Как-то сжало в грудине, продохнуть невмочь…

- Это мужская силушка выход ишшет. Давай махнем по последней?

- Типун тебе на язык! Зачем последняя?

- Ну, тогда, за мир во всем мире! – встает хмельной дед Мотя. – Вот доведу до ума свою «Чуриловку» и буду своих земляков подымать с больничной постели. Пусь живут скоко хотят. А надоела жись – переходи на магазинную и заказывай домнину! Передумал, принимай по-новой. Вот такая алгебра-арифметика…

- Ладно, Моть, я пить-то боле не буду. Действительно прижало. Прилягу я.

- Ладно. А я все-таки махну. Не пропадать же добру.
Дед Мотя допивает остатки самогона, хлебает наваристый борщ.

- Ничё, ничё. Щас отпустить. У меня в запрошлой неделе тоже такой же конфуз вышел. Но хорошо в запасе «Чуриловская» была. Треснул стакашек, как рукой сняло! А ты полежи малость. Оклизматизируешься. Ты полежи…

- Мотя, выйди на крыльцо, да шумни Настеньку. Скажи дед Савелий кличет.

- Это мы могём, конечно. – пьяно говорит дед Мотя, облизывая свои пальцы. – Это мы сей момент.
Через несколько минут на пороге появляется запыхавшаяся племянница Настя - рогожская фельдшерица.

- Ну, что, деда? Что случилось? Не вставай. Не вставай.
       Она берет табурет и присаживается к кровати.

- Токо честно: сколько выпил? Токо честно.

- Ну, стакашек.

- На травах. Р-р-рекомен-дую! – рыкает еле стоящий на ногах дед Мотя и протягивает Насте граненый стакан с мутной жидкостью. – Собственное изобретение: «Чу-ри-лов-ка»!

- Ты, дед, собирай-ка свои монатки и отчаливай отсюда, пока Павла не позвала! - вскочив со стула наступает на Мотю Настя. – Ишь, моду взял! Колобродит по деревне да сбивает народ с понталыку! Была бы моя воля…

- Ой. – начинает икать дед Мотя. – Ой! Токо не груби. Молодая ишшо хвост поднимать!

- Пятясь от наседающей на него со стиснутыми кулачками Насти, дед Мотя стаскивает с лавки свой зипунок, умудряясь по пути опорожнить стакан с самогоном и смачно крякнуть напоследок.

- Ну, дак, ты это, Савелий. Не хворай, понимаешь…

- Иди, иди, Иуда. – сердится Настя. – Прохиндей подзаборный. Алкаш конченный…

- Дак, Насть, грубишь ведь. Я ить хотел как лучшей, понимаешь…

- Иди, сказала тебе! …

На следующий день ни свет ни заря дед Мотя отправился проведать своего друга – вчерашнего сотрапезника, прихватив с собою баночку меду, да несколько букетиков сердечных трав. Тщательно вытерев о половичок обувку, он робко постучал в дверь савельевой избы. На стук не ответили. Он потянул на себя дверную скобу. Дверь легко отворилась.

- Са-ве-лий… - негромко проговорил дед Мотя в сумерки прихожки – Савелий….

Мертвая тишина смутила деда. Он осторожно прошелся по скрипучим половицам, заглянул в спальню – никого. Для верности зачем-то посмотрел за печь. «Что за чертовщина такая? Никак в больницу свезли дружбана? Ой, грех на душу взял! Ой… Хотел как лучшей… »

Дед Мотя тяжело опустился на лавку. «Пойду к Насте. Поди ругаться не будет? За вчерашнее…»
Неожиданно, в сенцах заскрипела дверь. «Не иначе, Настя. Спрячусь-ка я от греха подале. Мало ли чё…» Дед Мотя схватив свои свертки живо юркнул за печную занавеску…

- Ну, вот, Дуся. Заходи.
Наблюдавший за входной дверью в щелочку дед Мотя поразился увиденной картине. На пороге стоял розовощекий, бодрый Савелий. Рядом с ним, с улыбкой во все лицо – Дуська Брагина, его давнишняя ухажерка.

- Вот, Дусь, будь хозяйкой. Две недели назад исполнился год, как нет с нами моей Матрены. Теперь имеем право. Она, поди в обиде не будет? – вздохнул дед Савелий и перекрестился, отвесив трижды поклон в сторону образов. – Вот так-то. Негоже нам с тобой на старости лет хорониться от людей. Негоже. Ввечеру созовем друзей и …
В этот момент за печкой послышалось неясное бормотание, потом что-то грохнулось, кто-то крепко чихнул дважды…

- Ой, свят, свят, свят! – запричитала Брагина и трижды освятила себя крестом. – О, Боже!
Растерявшийся было дед Савелий, схватил ухват и начал медленно продвигаться к печи:

- Это что там за чертушка орудует в моем хозяйстве? – произнес он угрожающе и ткнул ухватом в запечную занавеску.

- Ой! Савелий, не надо! Сам выйду! – заверещал по-поросьчьи дед Мотя и как ошпаренный вывалился из-за занавески. – Чё дерёсси? Как чуть что, сразу в драку...

- О! Чертушка! Откуда ты взялся? – радостно воскликнул Савелий, ставя ухват на место. – Ты чё, ночевал, что ли, за печью?

- Не. Я токо что пришел. Проведать тебя болезного, а ты… - дед Мотя хитро подмигнул другу. – Ожениться сдумал?

- Ой, я, однако пойду… - растерянно произнесла Брагина. – Делов много. Да и корову выгонять надо…

- Какая корова? Окстись, Дусёк! Выгляни в окно. На улке снег лежит, а она корову выгонять бежит. От счастья ты совсем…

- Мо-тя-я-я! – строжится Савелий. – Ты мою Дусю не обижай, а то…

- Ладно уж, мо-ло-до-же-ны. – пропел дед Мотя. – Слюбится, забудется…

- Вобщем так. Часам к пяти вечера жду тебя в парадной форме. Понял?

- Как не понять. Вот токо гостинцы свои положу на стол и удаляюсь. Савелий, можно тебя на секундочку?
Они вышли во двор. Над Рогожкой занимался новый день. Было свежо, но не холодно, хотя всюду лежал первый, еще не тронутый.

- Однако, тепло возвернется?... – глубокомысленно то ли спросил, то ли просто отметил Мотя.

- Да. Такого отродясь не бывало. Чтобы в сентябре…

- Савелий, Христом-Богом прошу: доложи честно. Токо честно.

- Ну? Что тебе опять?

- Моя лекарства подействовала?

- Какое лекарство? – не понял Савелий.

- Ну, вчерашняя самогонка на травах.

- Ах! Это! – засмеялся Савелий.

- Конечно подействовала

- О! Я же говорил…

- Ты же сам видел как Настя меня отхаживала. Чуть копыта не отбросил…

- Да я по другой части тебя спрашиваю. По мужской. Понимаешь?

- Мотя, в наши годы на нас с тобой только кол или ухват может подействовать…

- Э! Не скажи, дружок! Травы – это великая сила! Значит подействовало. Иначе ба, ты Дуську не…

- Это ты брось, если поссориться со мной не хочешь…

- Хорошо. Бросаю. Но «чуриловки» к вечеру обязательно сгондоблю… Ладно. – Мотя жмет крепко руку своего друга. - Испиримент мой вполне удался. Факт налицо. Теперя надо думать…

- Чудак-человек ты, Мотя. Ре-бе-нок! И как жизнь тебя не обкарнает?…

- Ладно. Ладно. Разговорчики на Волге. Скоко ба ты не гутарил, а я все-таки головастый человек. И-зо-бре-та-тель! Звучить?

- Звучит. Звучит.

- Вот то-то и оно. Вам всем далеко до меня. Пойду подумаю еще кое о чем. Может получится – хитро улыбается Мотя, спускаясь с крыльца. – Ты, это, шибко не увлекайся. Не утоми Дусю-то… - уже хохочет дед. – Да и сам не подорвись. Силов-то много надо…

- Ну, Емеля! – смеется Савелий. – Ну, болтун!

- От болтуна слышу. А подкрепление я тебе к вечеру доставлю. Не сумлевайся.
Дед Мотя скорым шагом идет к калитке. Ступает через приступку и закрывает дверку на вертушку.

- Ну, бывай, молодожен! – кричит он в спину, входящему в дом другу Савелию. – Не подкачай… Я еще покручей могу изобресть…