День Свадьбы

ДЕНЬ СВАДЬБЫ


I

Я сразу же почувствовал, что сегодня будет День моей Cвадьбы, ощутил это в прикосновениях воздушных волокон, прозрачных и жирных, как струны, в музыке, пронзающей небо, в том, как задрожало всё внутри моего тела, и как само оно зазвенело подобно сосуду с монетами.
Ощущение плоти стало сладким и влажным, оно разливалось от живота во все стороны, и границы между мной и воздухом переставали проходить вдоль кожи, роговицы и всего, что являлось моим покровом, скрывало мой хрупкий механизм от дождей и снегов, жары и ветра.
Я бы мог выйти за пределы разума, и все могли бы это сделать, но разве что-нибудь изменилось тогда бы для нас? Просто вещи стали бы называться по-другому, и всё изменило свои имена на новые, возможно непроизносимые, хотя существующие.
Но я не мог выйти за пределы любви, потому что дверь за мной захлопнулась бы и я навсегда остался в другом мире, и уже не увидел бы День своей Свадьбы.


II

Я видел, как она умирает, моя невеста, и слышал, как она кричит от боли, и знал, что у меня нет надежд.
Я почти не жалел её, я знал, что она умрёт, что она уже наполовину проникла в растворённую дверь и поэтому ей так больно, но я жалел себя, я оставался здесь, и должен был слушать эти крики, и знать, что до-другому быть не может, что моя невеста кричит и плачет, а я думаю о ней, хочу думать о ней, а думаю о вечернем концерте, о вечерней, то есть ещё неслучишейся музыке, понимаю, что так нельзя, что люди так не делают, и всё-таки представляю зал консерватории, и музыкантов, и зрителей, и думал о зрителях, и слушателях, а не о ней, умирающей и кричащей от сознания этого.


III

Вечером будет концерт и будет музыка, а сейчас он сидит у кровати и слушает крики, и вдруг его голова раскалывается, потому что он думает о том, что было бы, если бы крики умирающих сопровождали музыкой. Это был бы великий хор, прекрасное соло, оно бы проникло в души людей, изменило бы их, сорвало покровы спокойствия, кожу и роговицу, всё то, что отделяет людей от мира, оно бы заставило их стать лучше, честнее и выше, но, Боже мой, как же можно думать так, когда я сам низок и грязен, если способен обыгрывать сцену смерти любимого человека; как же я сам могу говорить об улучшении других, тех, кто рядом, кто пришёл на концерт просто слушать, как и я, хлопать тому, как кричит в предсмертных судорогах человек, моя невеста, а механические музыканты в чёрных – траур – (музыка – это похороны тела) – фраках совершают заученнодёрганные движения, сопровождая смерть и страдание гармонией.


IV

Итак, невеста моя умерла и да здравствует невеста – так решил он вечером и оглядел с балкона партер, взгляд его ненароком (или роком?) простучал ножами по лицам людей, сидящих в ложе, ожидание музыки вызвало трепет неофита перед лицом новоявленного божества, закашляли, прочищая соломинки горл дамы и господа меломаны, а ножки взгляда поскользнулись на фигуре женщины в ложе напротив, на теле её, обтянутом сиренево-серой материей платья – второй кожей, вторым покровом, в чёрной косынке и с серебряными серьгами, похожими на струйки водопада.
У женщины имелось лицо, бледное, более бледное, чем лицо умершей моей невесты, прекрасное скульптурное лицо, бесстрастность которого подчёркивало и строгое платье, и чёрная косынка, и серый, неподвижный, но тяжёлый от страсти, ещё не пробуждённой музыкой, взгляд,


V

Женщина знала, что я на неё смотрю, и когда первые звуки музыки оторвались от инструментов и, шелестя крыльями, полетели в зал, она посмотрела мне прямо в глаза, и я понял, что сегодня будет День моей Свадьбы и День похорон моей невесты.
Музыка уже распустила лепестки, бутон её раскрылся и запах, тяжёлый, дурманящий, стал обволакивать зал, на лицах людей выступили капельки пота, чьи-то тела задрожали, где-то всхлипнули, сухие звуки нервных глотков стали раздаваться всё чаще и чаще, а женщина смотрела на меня и я чувствовал, что если так будет продолжаться, то я потеряю сознание или ещё что-нибудь сделаю, а музыка уже не была принадлежностью оркестра и солиста, и композитора, она стала зрителем, она сидела в кресле с каждым, шептала на уши бешеные слова, дышала в закрученные для слуха раковины, так что вздрагивали от потоков горячего воздуха локоны, будоражила и разжигала блаженство внутри живота, а женщина смотрела на меня, и взгляд её расширялся, загорался, в нём отсвечивали люстры, блески, огни; глаза её пели, ликовали, желали небывалого, срывали с себя роговицу, покровы, рыдали и хохотали, а лицо её белело ещё более, и платье сливалось с телом, искрящееся сиренево-серое платье, и струились серьги, от них отрывались серебряные капельки, тут же превращаясь в звуки мелодии, и вдруг женщина встала и закричала, запела, завыла, страстно глядя на меня, и я почувствовал, как она прижалась ко мне, и её вой, звериный, человечий, неназванный был безумен и неудержим.


VI

И он встал, и тоже завыл, и они стояли напротив друг друга, он – выше, с балкона, глядел на неё и орал беспощадно, хрипло жутко, а она – снизу, из ложа, вцепившись в него взглядом, отвечала таким же криком, и они стояли, и их тела удлинялись, образовывали сходящуюся дугу, и, соединившись под куполом зала, слились в крике, объятиях, слезах и содроганиях, конвульсивно задрожали, и свет раскололся на тысячи осколков, вонзаясь в глаза устремлённых под купол зрителей, и весь зал содрогнулся, по нему пробежала агония наслаждение, безумия, а они стояли напротив друг друга, и их тела сливались, скручивались в жгут мускулов и сухожилий, они стояли напротив друг друга, и выли, кричали, рыдали, и это был День моей Свадьбы, и День смерти моей Невесты.
1984