Шаги

Если молчание - золото, то почему немые не становятся миллионерами? Эта мысль вертелась у меня в голове, пока я лихорадочно искала запасные батарейки - занятие, заведомо обречённое на провал. Найти что-то - хотя бы нужную книгу - среди художественного беспорядка у меня на столе совершенно невозможно. То есть, у меня лежат книги - в правом углу их скопилась целая библиотека - но я могу перерыть стол, комнату, да хоть всю квартиру - чтобы через два дня, когда я уже вернула нужное печатное издание знакомому, обнаружить её в том самом правом углу, который я распотрошила в тщетных поисках её найти.

- Кап, - заталдонил кухонный кран, который я собираюсь починить уже месяца четыре, - кап-кап-кап…

В пакетике из-под чипсов батареек не оказалось, в другом тоже, в банке из-под колы, пустой коробке от наушников, старом пенале и пачке с парой скрепок их не было. Я посмотрела в цветочном горшке, заглянула в стакан для ручек, проверила за рамкой для фотографии, под клавиатурой, за экраном монитора… Осмотрела подоконник, попутно выкинув коробку с дискетами (не её ли я искала неделю назад?), отодвинула пакет с брелками для ключей, подняла альбом для фотографий, сдула пыль с корзинки с нитками…

КАП!

…вытряхнула окурки сигарет из хрустального бокала с отбитой ручкой (надо бросать курить), спихнула на пол плюшевого зайца с заплаткой на морде, отковырнула наполовину отвалившийся утеплитель для окон, погромыхала стаканом с коллекцией железных монеток, выкинула старый ластик и бутылку клея с заляпанным верхом…

- Каська! - заверещали снизу тоненьким детским тембром, похожим на писк новорождённого птенца. - Ка-а-аська!

Ну вот и познакомились. Имечко у меня такое - Кассандра. Сокращённо Кася, ага. А фамилия - держитесь за что-нибудь - Самохвалова. Кассандра Самохвалова - каково звучит? Вот и мне страшно. Иной раз подойду к зеркалу, ткну пальцем в веснушчатую физиономию и скажу: «Тебе ж уже шестнадцать, Самохвалова. И как тебе не стыдно носить такие веснушки?»

- Каська! - в двери появилась недовольная физиономия, сухая, как сморщенное яблоко. - В школу опоздаешь!

- Иду, тётя Люба, - откликнулась я. Тётя Люба не разрешала называть себя ни просто по имени, ни по отчеству, так что, сколько себя помню, она была просто «тётя».

 В школу я безнадёжно опаздывала. Я вообще по жизни опаздывала - когда я пошла в первый класс, выяснилось, что это не тот первый класс, в который мы поступали, а в том, в который мы поступали, уже мест нет. Потом меня не смогли записать на пианино, потому что группа по пианино перетурбировалась, и там тоже мест нет. Как не было вакансий в кружке по ИЗО, в хореографии, в компьютерном клубе… «Мест нет», - твердили одышливые, похожие на раздувшихся скворцов, преподаватели: «Говорят же вам, мест нет!». Так и катилась я, вечно опаздывающая, по наклонной плоскости школьного паркета, изредка подскакивая на ухабистых контрольных по физике. Жизнь моя - до шестнадцати лет - напоминала стадион с одиннадцатью беговыми дорожками - пробежишь круг, а затем перестраиваешься на соседнюю, и всё начинаешь сначала, видя, как рядом стройными и нестройными рядами движутся участники - кто бегом, кто ползком, кто вприпрыжку, а кто - держась за руки своих однокурсников.

«Я хочу быть…»

Меня раздражала собственная ненужность. Если до тринадцати лет она мне просто докучала, то в тринадцать она начала меня бесить. Мне нечем было хвастать в школе, а если и было что-нибудь, что я делала хорошо, то в классе обязательно находился кто-то, кто делал это лучше меня. В одной упряжке со мной, согнутой в три погибели собственной непригодностью, бодро шагали одноклассники - кто-то был умнее, кто-то красивее, кто-то лучше писал, быстрее бегал, чётче решал задачи… А я, опаздывающая, тихо шла себе под барабанный рокот успевающих ног…

«Я хочу быть…»

Дзень! Я поняла, что приехала. У моей остановки троллейбус почему-то всегда останавливался с этим жутким «дзень!», да вдобавок, если на дороге оказывалась одна - одна-единственная! - лужа, то двери распахивались прямо перед ней, да ещё со злоумышленным расчётом, чтобы я ни в коей мере не могла её перешагнуть.

- Привет! - сказал Димка, когда я, распахнув дверь, вошла в свой родной, одиннадцатый класс. - Звонок на второй уже был.

- Знаю, - вздохнула я.

- Боевой дух - так держать! - веселился Димка.

Димка был единственным человеком, с которым я общалась. Или нет: Димка был единственным человеком, который общался со мной. Я же, несмотря на своё яркое имя, относилась к тому типу людей, о которых вспоминают только тогда, когда они вертятся непосредственно перед самым вашим носом.

- Дай угадаю: сейчас какая-нибудь внеплановая замена, на которой ожидается какая-нибудь внеплановая контрольная.

- Бинго, - на этот раз вздохнул Димка и мрачно сообщил: - Геометрия.

- Боишься, Каська? - передо мной возник Упырь. Он носил тёмно-карие контактные линзы, а сочетание тёмных волос и глаз делали его кожу ещё более бледной, чем ей полагалось. - Строишь какой-нибудь хитроумный план?

- Остынь, Влад, - ответила я (имечко-то как подобрали, просто блеск!). - Ты не узнаешь хитроумные планы, даже если они вырядятся в красное и будут танцевать самбу, распевая при этом «Перед вами хитроумные планы!».

- Дура, - выдав это высокоинтеллектуальное определение, Влад надулся и отошёл.

- Молодец, - похвалил меня Димка. - А знаешь, сегодня ещё и субботник…

- Ну всё, - сказала я, поднимаясь с места. - С меня хватит.

- Эй, ты куда?

- В Африку, - мрачно сообщила я. - Или в Австралию. В любом случае, подальше отсюда…

- Самохвалова, - остановила меня у дверей классная. - Сейчас второй звонок, иди на место… Самохвалова! Ты слышишь меня?! Ты куда?!

Не обращая внимания на истошные вопли учительницы, я вышла из школы.

Погода была паршивой, как и моё настроение. Я терпеть не могу ноябрь - на улице твориться просто чёр-те-что: не то небольшое наводнение, не то маленькая имитация вселенского потопа, по асфальту несутся в свободном скольжении люди, орут по ночам мокрые кошки, воют на луну собаки…

«Я хочу быть…»

Я пришла в маленький закрытый клуб - несмотря на все недостатки, он обладал двумя замечательными достоинствами: роскошным пианино и почти полным отсутствием посетителей. Показав язык своему отражению на гуталиновой поверхности, я тронула клавиши. Зазвенели, запели терции, запрыгали по конопатым клавишам секунды, кидались стальными шариками кварты, плели перламутровые цепи сексты и септимы, и глубокими, вдумчивыми шагами мерили клавиатуру октавы, словно подводя итог под всем сказанным.

«Я хочу быть…нужной…»

Тяжело упали на крышку враз занемевшие руки. Поднялась и опустилась грудь. Потемнело в глазах. Затрепетало, задрожало несгибаемое правило - идти по жизни, шагать с отставанием ровно на один метр, пусть нетвёрдо, но всё равно шагать, стирая подмётки в дыры, пока не понадобятся новые туфли - одеть их, присесть на минуту и снова распрямить сгибающиеся колени, сделать шаг, другой, третий…

- Что-что? - я поняла, что меня кто-то зовёт.

- Красиво, - тихо протянул детский голосок. Тоненькая девочка с пустыми глазами, похожими на пуговицы зайца с зашитой мордой, робко смотрела на меня из-под густой чёлки.

- Что красиво?

- Музыка… Плетётся, как цепочка…

- Хочешь, я научу тебя играть?

- Хочу! - глаза девочки загорелись. - А я смогу?

- Сможешь! - уверила её я. - Посмей только не смочь! Как тебя зовут-то?

- Тина. Я из детдома, - она показала на другую сторону улицы. - Вон там.

- Слушай, - в моей голове быстро зрело решение. - Пошли ко мне, а? Я тебя дома научу - у меня такое пианино!

- Пошли, - ребёнок доверчиво протянул мне руку. Я взяла маленькую, тёплую ладошку в свою и распрямила ноги.

- Пошли, - ответила я.

И мы пошли.