Я всегда этого хотела

Я всегда хотела иметь папу. Девчонки из нашего дома хотели иметь маму, а я — папу. Они спрашивали, нянча в цепких ручонках разрисованных шариковой ручкой пупсов, зачем мне папа. Я не отвечала. Потому что я хотела, чтобы папа купил мне грузовик с большими пластмассовыми колесами и красным кузовом, чтобы в нем можно было возить песок или мелкие камешки и катать Пнуфа. Девчонки спрашивали, таская за волосы потрепанных кукол, за что я люблю Пнуфа – одноухого, выгоревшего на подоконнике и потому почти прозрачного пластмассового слона? Я не отвечала. Но совершенно точно знала, что этот слон ни за что не выдаст мои секреты, нашептанные в единственное ухо… Девчонки спрашивали, по-очереди кормя с ложечки, выкраденной из столовой, облысевшую куклу Машу, одноглазую Сашу и Дашу в желтом платьице, почему его так зовут? Но это имя придумала не я. Оно у него было. Он мне сам мне его сказал. Конечно, я не глупая и знаю, что игрушки и слоны разговаривать не умеют. Поэтому за него проговорила я, а он согласился.

Мы с Пнуфом часто были вместе. Вечером я забирала его с подоконника к себе под одеяло, и он долго не мог согреться, ведь пластмасса очень долго остается холодной… А потом у него отвалилось последнее ухо. С тех пор он больше не спал со мной, грустно смотрел в окно и ждал, когда у меня появится грузовик, и он снова станет нужен. А я стала рассказывать свои секреты худенькой Маше с шелушащимся лицом, и даже показывать их. На прогулке мы вместе бежали во двор (я всегда первая, а Маша – еле-еле, задыхаясь и даже иногда синея) за огромный зеленый бак с помоями, и раскапывали мои секреты…

Я точно знала, что мои секреты были самые красивые. Ведь это я украла осколки витража из входной двери, когда ее разбили, и закопала их в землю… Под синим осколком лежал золотой фантик, который я вытащила из помойки, под красным – перья голубя, которого задушила кошка возле кухни… Но самый красивый секрет был зеленый: когда я разгребла землю и протерла большой осколок, Маша ахнула: в накрытой стеклом ямке сверкали много-много разноцветных стекляшек… Я сама их собирала, и даже била найденные разноцветные лимонадные, пивные и еще какие-то бутылки… За это мне влетало.

А потом Маши не стало. Говорили, что она уехала в другой детдом, куда-то очень далеко, где все очень добрые и хорошие дети. Но глупости все это. Она не была очень хорошей: ее ведь тоже наказывали. За то, что она рисовала на стенках. Тогда
я сказала ей, чтобы она рисовала на бумажках, бумажки клала в ямку, накрывала стеклом и закапывала. Делала секрет, то есть. И Маша стала просить у меня то большое зеленое стекло в обмен на рисунок моря с кораблем, который мне очень нравился. Но я не отдала ей мой секрет. Ведь секрет есть секрет, даже Пнуф это знает! И мы поссорились... А потом ее больше не стало в нашем доме. Она умерла, и все это враки, что она уехала: она бы забрала свой рисунок с кораблем и морем. А она не забрала… Значит, умерла. Но если она умерла ненадолго, то я обязательно верну ей этот рисунок, а пока что он висит у меня над кроватью.

А потом исчез Пнуф… Он долго стоял на окне, но, видимо, ему стало грустно, что я больше не беру его к себе под одеяло, и он исчез… Говорили, что последний раз его видели в помойном баке. Но, наверное, наврали: я забралась в него по занозистым ящикам, которые выставили с кухни, и долго перебирала там всякие штуки, тряпочки, очистки, коробки и какие-то палки. Но Пнуфая не нашла. Мне стало страшно за него, ведь он слон, а была уже осень и холодно… Я не глупая, и знаю, что Пнуф – это игрушка, но ведь у нас в Ленинграде нет слонов, и поэтому Пнуфа сделали в Африке, а значит, он может замерзнуть на улице… Я хотела заплакать, но тут под руку мне подвернулось яблоко. Яблоко немного подгнило с одного боку, но если учесть, что я нашла его в помойке, оно было просто сокровищем… Я знаю, что все фрукты надо мыть, и овощи тоже, а еще руки, лицо и шею. Поэтому я вылезла с бака и направилась к большой луже, которая всегда осенью была за углом нашего дома, и помыла там руки и яблоко. Яблоко на улице есть было интересно и необычно: нас никогда не выпускали с едой во двор. Правда, в начале лета мне иногда доставались на улице несколько зеленых ягод с единственного кустика смородины в углу нашего садика. Чтобы их найти, нужно было облазить весь куст: ягоды были редкостью. Обычно с куста съедались еще даже маленькие зелененькие цветочки – они сладкие – а, как мне известно, без цветов ягод не бывает...

Вечером мне вдруг стало жарко и холодно одновременно, и еще как-то мокро, и не спалось. Потом заболел лоб и живот. Тогда я босиком прошлепала в коридор, удивленно наблюдая за полом, который почему-то в ту ночь качался, а квадраты линолеума двоились и дергались, и позвала дежурную. Она облепила мне лоб холодными пальцами, принялась набирать какие-то номера на телефоне, несносно громко разговаривать и указывать на меня пальцем в слепяще-желтом свете настольной лампы…

Потом вдруг наступило утро в какой-то чужой комнате, очень белой и противно пахнущей. Оказалось, что это больница. Я обрадовалась: я еще никогда не была в больнице, а Маша там бывала очень часто, и так много про нее рассказывала! Она говорила, что здесь ходят всегда в белых халатах, как повара, дают разноцветные витаминки, и даже можно найти бумагу для рисования. Правда, на оборотной стороне ее всегда что-нибудь написано, но так даже интереснее. Я уже хотела слезть с кровати и пойти поискать исписанную бумагу и людей в белых халатах, но кто-то положил на меня безумно тяжелое одеяло!.. А рука почему-то задрожала и подогнулась, когда я оперлась на нее, и к лицу метнулась подушка.

Я не могла встать еще несколько дней. За это время я успела полюбить высокий потолок над моей кроватью. Он был в разводах и трещинках, и там всегда можно было увидеть какую-нибудь картинку. Вот, к примеру, справа, две длинные трещинки, два больших пятна и расплюснутая муха похожи на богатыря в шлеме со щитом, бородой и усами… А вот та кругленькая дырочка, вокруг которой расплылось совсем недавно новое желтовато-серое пятно очень похожа на Пнуфа с одним большим грустным глазом.

Но больше всего мне понравилось ждать Папу. Он приходил к вредной девчонке  на соседней кровати, которая часто и подолгу ревела, пузыряя соплями, и кидалась печеньем из своих пачек на подоконнике. Папа открывал дверь, сначала тихонечко, а потом резко и широко, вдруг входил и говорил «Привет, девочки!». Девчонка с соседней кровати тут же укрывалась одеялом, и притворялась, что ее нет. Сначала мне это очень не нравилось, и я всегда говорила Папе, что она под одеялом и притворяется. Но он мне не очень-то верил, и громко-громко спрашивал, где же Настя. Девчонка хихикала под одеялом, а он почему-то не слышал и продолжал спрашивать...

А потом я тоже как-то решила спрятаться, как будто меня нет. И тогда он подумал, что мы обе исчезли!!! Это было смешно, и так мне понравилось, что я тоже решила теперь всегда прятаться. И с тех пор всегда ждала, когда тихонечко откроется дверь, и вдруг запахнет чем-то свежим, и еще улицей от большого пальто под накинутым белым халатом, и сигаретным дымом, и тогда я забиралась под одеяло, и хихикала, потому что он действительно всегда верил! А потом мы вылезали, и он говорил «Ах, вот вы где! А я-то думал, вас нет! Привет девочки!» И даже угощал меня иногда оранжевым дырчатым апельсином или печеньем.

Если бы не эта вредная девчонка, было бы вообще все очень хорошо. Но она всегда лезла к нему на руки, канючила чего-то, просила или просто ныла. А один раз даже разревелась, кинула в Папу печеньем и сказала, чтобы он убирался, и она хочет маму… Папа сказал, что мама еще в командировке и придет завтра, а потом долго гладил ее по голове, пока она не заснула. Он накрыл ее одеялом, подмигнул мне и ушел, тихонько прикрыв дверь. Я так испугалась!.. Он ничего не сказал, но я знала, что он может больше не прийти: я ведь тоже тогда обидела Пнуфа, и он исчез!!! Я соскочила с кровати, крича «Папа, стой!», но подвернула ногу, взвизгнула, и похромала к двери, но его шаги все удалялись, он что-то сказал кому-то в коридоре, и далеко хлопнула дверь на этаж…

Это все она виновата! Я погрозила кулаком заснувшей Насте и забралась на кровать, сопя и разглядывая картинки на потолке, пытаясь забыть о боли в ноге. Настя зашевелилась и прохныкала что-то, потом села на кровати и принялась крошить на пол печенье. Я закрыла глаза… Мне снился Папа. Как будто он снова открыл дверь, сказал «Привет, девочки!», подошел к моей кровати и взял меня на руки… А я сказала: «Только не надо, чтобы приходила мама, ладно?», и он был очень доволен, и спросил, что я хочу, чтобы он мне купил. А я ответила, что мне нужен грузовик с пластмассовыми колесами и красным кузовом…

Меня разбудила медсестра в белом халате и дала мне швабру и мокрую тряпку, чтобы я вымела печенье из-под своей кровати. Я сказала, что это не я, а Настя. Но Настя опять влезла под одеяло и притворилась спящей, а медсестра сказала, чтобы я вымела все немедленно, и чтобы не разводила тараканов, и ушла, обдав запахом своих приторно-сладких духов. Настя хихикнула под своим одеялом. Этого я не могла вытерпеть, соскочила с кровати, хромая, стащила с нее одеяло и стянула Настю на пол. Я стала кричать, чтобы она сейчас же съела все печенье, которое накрошила мне под кровать, а Настя сидела на полу и ревела. Я дала ей швабру, но она стала звать маму, и мне пришлось хлопнуть ее тряпкой… Дверь распахнулась, влетела медсестра, оттолкнув меня, схватила девчонку на руки, и стала громко ругаться…
А вечером пришла какая-то женщина с белыми волосами, закрученными в пучок, и, косо поглядывая на меня, стала складывать в стопочку вещи примолкшей Насти, потом причесала ее жиденькие волосенки, чмокнула в лоб и сказала, чтобы она никогда – «слышишь Настя, никогда»! – не связывалась с плохими детдомовскими детьми…

Так я осталась в палате одна. Вечером я не могла заснуть очень долго после отбоя: почему я плохая? Ведь это Настя накрошила печенья под мою кровать и соврала, что это сделала я… Но потом я подумала, что, когда завтра придет Папа, я ему про это расскажу, и он обязательно накажет Настю, и объяснит этой женщине, что я хорошая. А может быть даже, возьмет меня к себе вместо Насти и подарит грузовик…

Утром я проснулась и решила навести порядок у себя в тумбочке: смотала туалетную бумагу, положила ровно кусочек мыла, повесила полотенце. Ведь обычно считаются хорошими детьми те, которые наводят порядок. И когда придет Папа, он увидит какой у меня порядок! А я спрячусь и сделаю вид, что меня нет. Потом вылезу и скажу, что это Настя плохая девочка, а я гораздо лучше, потому что у меня в тумбочке все сложено.

Я съела желтую кашу на завтрак, и запила молоком из железной кружки, выбросив в умывальник противную пенку. Потом я смотрела на потолок, и за окно, по которому струился сильный дождь, делая осенние деревья похожими на размазанную утреннюю кашу…

Иногда мне казалось, что к двери кто-то подошел, и я ныряла под одеяло, замирала и даже задерживала дыхание, заткнув нос и рот ладошками. Но никто не заходил: это скрипела дверь в соседнюю палату: там кто-то играл в прятки.

Потом был обед. Мне дали прозрачный суп с яркими кружочками морковки, желтоватое пюре с коричневой котлеткой и тоже коричневый изюмный компот. Я погуляла немного по коридору, посмотрела на двух девочек, катавших по полу очень маленькую коляску с желтыми колесами, и без пупса. Когда я сказала, что коляска не может быть без ребенка, они ответили, что это не мое дело. Я уже хотела обозвать их, но тут открылась дверь на этаж… Я побежала обратно в свою палату, в кровать, и нырнула под одеяло. Дверь тихонечко скрипнула, и я не выдержала и выскочила из-под одеяла, радуясь, что Насти больше нет в палате, и сейчас Папа подойдет о мне… Но это была Настя. Она открыла дверь и долго смотрела на меня из щелки, крутя пальцем завязанный на волосенки голубой бант. Потом показала мне язык и сказала: «Это мой Папа, понятно? И мы на машине едем домой, с мамой и с Папой. И Папа купит мне мороженое, а тебе – ничего, потому что у тебя нет папы». И закрыла дверь.

Я соскочила с кровати, чтобы догнать ее и дернуть за голубой дурацкий бант, но опять подвернула ногу, села на пол и разревелась…

А вообще я ревой никогда не была. Поэтому, поплакав еще немного, подошла к умывальнику, помыла лицо, вытерлась жестким, пахнущим хлоркой, полотенцем, и стала смотреть в окно. Внизу отъехала машина, которая увозила счастливую Настю, с мороженым, мамой и папой. На меня что-то капнуло, и я посмотрела вверх, на потолок. Там плакал одноглазый Пнуф…

Мне потом сказали, что это просто протечка на потолке, и перевели меня в другую палату. Дали другой пододеяльник, с дырочкой для голубого колючего одеяла, вытащили мой порядок из тумбочки, а дверь моей старой палаты закрыли на ключ, заперев Пнуфа на ремонт…

Ночью мне было грустно одной: потолок в моей палате был белым и ровным, без трещинок. В окно все время светил фонарь, и от него на полу лежал большой квадрат света. Я походила немного по палате, потрогала в дырочке пододеяльника колючее одеяло. Потом прошлась босиком по светлому квадрату до пустой кровати напротив. Легла на нее и представила как только что я сидела на своей кровати… Мне вдруг стало смешно, я вернулась обратно и представила, как только что лежала на соседней кровати… А потом я решила представить себя кем-нибудь другим. Сначала я представила себя Машей. И даже почесала лицо кулачком, как это делала она, стала грустно вздыхать и спрашивать: «Так ты мне подаришь то большое, зеленое, такое красивое стекло?..». Потом я представила себя медсестрой и громко сказала: «Просыпайся. На. Возьми швабру и немедленно вымети печенье из-под своей кровати!» Тогда Маша ответила: «Не надо ее наказывать, она хорошая, и я ей подарила рисунок с морем и коралем за просто так». А потом как будто из угла вышел Пнуф и, болтая хоботом (я его из полотенца сделала ), сказал, что мы уже давно с ним друзья, и он когда-нибудь заберет меня в Африку, где всегда тепло, а если меня кто-нибудь будет обижать, то он позовет крокодила, и он всех съест! Я засмеялась и упала на кровать, размахивая полотенцем.

Давно пора было спать, но я захотела представить кое-что еще… Я встала с кровати, прислушалась, тихонечко вышла в темный коридор и прикрыла за собой дверь. Постояла с той стороны на липковатом холодном линолеуме, снова аккуратно приоткрыла дверь, потом резко распахнула ее и сказала: «Привет, девочки!..» И, замерев на мгновение от счастья, бросилась к кровати, влезла под одеяло, и накрывшись с головой, ответила: «Привет Папа!» «Ты хочешь мороженого?» «Да, Папа!» «А хочешь, мы прокатимся с тобой на машине – только ты и я?» «Да, папа!» «А ты сегодня скушала всю кашу на завтрак?» «Да, Папочка! А в обед я съела весь суп, и котлетку, и компот!» «А у тебя порядок в тумбочке?» «Да!» «Какая ты у меня молодец! Ты самая хорошая девочка!» «Правда, Папа?» «Да, правда. У меня для тебя есть подарок.» «Какой, папочка?» «Вот этот большой грузовик… он с пластмассовыми колесами и красным кузовом, в котором будет ездить Пнуф… А еще там можно будет возить песок и маленькие камешки…» «Спасибо, Папочка! Ты у меня самый хороший!.. Папа… а ты погладишь меня по голове, чтобы я заснула?..» «Конечно, поглажу! Конечно, поглажу… конечно…поглажу… кон…»

Утром мне говорили, что я плохая. Медсестра дергала меня за рукав пижамы, объясняя какой-то старой женщине, что все детдомовские дети нехорошие, и женщина кивала, вполоборота укоризненно поглядывая на меня. Потом пришел врач, и стал говорить, что так делать нехорошо, и придется всем в детдоме рассказать, какая я плохая. Потом меня ругали еще какие-то тетеньки, показывали на меня пальцем и ябедничали две девчонки с маленькой коляской без пупса… Потом сбежался весь этаж, и дети, толстые и худые, высокие и низкие, мальчики и девочки – все они глазели на меня, спрашивая друг у друга, не пропало ли чего, раз уж в палате с белым ровным потолком поселилась маленькая воровка… Меня тормошили, просили отдать, просили признаться, просили хотя бы показать… Кто-то сказал, что у него пропала зубная щетка, и поэтому он не чистит зубы. Шепелявая девочка призналась, что у нее нет туалетной бумаги, медсестра вспомнила, что кто-то стащил ручку с ее стола (правда, давно), и изрисовал медицинские истории с одной стороны морем и кораблями… Но не нашлось никого, у кого бы ночью пропала такая замечательная игрушка…

…А я сидела на своей кровати, счастливо вцепившись в большой грузовик и улыбалась, мечтая, как все мне будут завидовать, когда я пройду по нашему двору, везя в красном кузове, засыпанном доверху песком и мелкими камешками, Пнуфа, который обязательно вернется. Теперь – обязательно.

2005 год
Иллюстрация авторская.