Как смешно, как нелепо

От школьного коридора веет сыростью. Каждый день я прохожу эти несколько метров, закрывая глаза. Запах хлорки. Здесь всегда пахнет  хлоркой, как на дне глубокого бассейна. Тени причудливо переплетаются на потолке, и когда опускаешь ногу, непонятно, не то это жидкость, не то деревянный паркет.
Откуда здесь взялась хлорка? Разве может быть в школьном коридоре запах хлорки? И сам не знаю. Конечно, нет, но почему-то я явно его чувствую.
Может быть, каждое утро сторож расмазывает хлорку по стенам? Это его план, он так задумал. Она въедается в потолок, в плинтусы, в оконные рамы. Ею пропитываются учителя и ученики. По полу разбросаны мокрые учебники. С доски капают хлористые потеки. Я не знаю, может быть, сторож все-таки приходит и высыпает на стены хлорку.
 
Коридор длинный. Настолько длиный, что кажется, будешь идти по нему целую вечность. А может, и гораздо больше. Время здесь, похоже,  теряет свою протяженность. Каждый раз, идя здесь, я закрываю глаза и слышу музыку.

Больше я не учусь в школе, но эти запахи помню до сих пор. Эти запахи и этот коридор. Тут мне всегда встречалась ты. Там, где на подоконниках в горшках стояли цветы, из самой последней двери выходила ты и наши взгляды на долю секунды встречались. Тогда каждую перемену я прибегал сюда сразу после звонка. Ради этого мгновения все и было задумано.

Доходя до стены, я почему-то вспоминаю, как сидел со своей девчонкой в кафе. Это была не ты. Просто девчонка, а о тебе я и подумать не мог. Куда там.

Пятница. Погожий солнечный день. Мы сидим и утренний луч касается её волос, а потом падает на столик. Мы держимся за руки, наши пальцы сплетены. Её рука теплая и спокойная, моя -- влажная и холодная.
- Ты знаешь, мне кажется, мы должны расстаться, - солнечный зайчик  упал на её волосы. - Нам нужно расстаться.
- Расстаться? Но почему? Разве я была плохой девушкой?
Она отпускает руку.
- Девушкой ты была замечательной. Ты и сейчас замечательная девушка. Просто я, кажется, полюбил другую. Ничего не могу с собой поделать. Прости меня, если сможешь.

Стыдно вспоминать.  К ней я относился как к хорошей плюшевой игрушке.

Вот так я остался один. Мне стукнуло семнадцать. Вдруг начала расти борода. Я был очень удивлен. И на следующий день пошел и купил лезвия. Всего две штуки. Первое в жизни настоящее бритье было замечательным. Я порезался в двух местах, но меня это нисколько не волновало.

Честно сказать, меня не волновало тогда ничего. Ничего, кроме тебя. Ну и ещё, может быть, музыки. Не книги, не девушки, не уроки. Только ты и музыка. Леннон, Меркьюри, Гакт, Найтвищ. Дилан и Джоплин. Перечислять можно сколько угодно. Майлз, Оскар Питерсон, Колтрейн... Особенно Колтрейн. Этот парень был гениален, и это понимал даже я -- родившийся двадцать лет спустя. Нас разделяла временная пропасть, но какая разница -- ему как никому другому удавалось говорить на языке вечности.

Я заслушивал его пластинки до дыр.
И каждый раз, ставя A Love Supreme, думал о тебе.
Думал о тебе, когда ложился и накрывался одеялом. Поздней ночью, просыпаясь и смотря на звезды, я продолжал думать о тебе.
Я хотел не думать, но ничего не получалось. Когда я шел в туалет, то продолжал думать о тебе. Иногда это было тягостно, но чаще внезапно приходило понимание:  теперь я самый счастиливый человек на свете. Это неподдельное, думал я. Это самое важное. И теперь у меня это есть. Во мне это есть. Оно родилось и живет.
Я закрывал глаза и засыпал полный сил, чтобы наутро проснуться и продолжить бороться дальше.
Вот такие это были дни. Хорошие. Так мне тогда казалось. Мне и сейчас так кажется.

Даже сейчас, когда я вновь иду по коридору. Впереди маячит факел. Не факел -- маленькая узкая щелочка. Тихо-тихо. Я зажмуриваюсь. Принюхиваюсь. Запах хлорки все тот же. И кажется, все по-прежнему. Хотя кое-что изменилось. В воздухе явно чувствуются измения -- они пытаются обмануть меня, завести по ложному пути, но я знаю, что кое-что изменилось, кое-что не вернуть.
Например, прошло уже десять лет.
И тебя больше нет. Нет и никогда не будет. Как вода в горном ручейке -- чистая и быстрая, она пробежала мимо, оставив после себя волну свежести.
Тебя нет. И в этом вся разница.

Как сейчас помню, то было время выпускного. Моего выпускного. Ты в десятом классе, я в одиннадцатом.
Мозги у всех плавились в одном большом раскаленном котле. Я даже не уверен, были ли там мозги. Скорее, это больше напоминало кашу или омлет.

Последние дни. Жарко. Пар поднимается от асфальта, женщины на улицах обмахиваются платками, на девушках легкие платьица. Тысячи школьников сидят дома и учат задачки и правила, замурованные в четырех стенах. Делают вид, что занимаются, а на самом деле тихо сходят с ума, помешивая ложечой в своем омлете.
"Последний день, когда я увижу тебя", набил я на компьютере в блокноте, закрыл учебник и больше его уже не открывал никогда.

Нам дарили цветы на выпускном. Красные розы. Каждому по одной. Десятиклассники одинадцатиклассникам.
И мне казалось, что эту розу мне обязательно подаришь ты. Я не был уверен, я просто надеялся. Как и всегда, думал, что случится маленькое чудо. Ты подойдешь и протянешь цветок. Скажешь что-то. Хотя бы что-нибудь -- и тогда я снова смогу услышать твой голос. Если ты задержишься ещё на секунду, смогу ощутить твой запах. Но это предел мечтаний. Достаточно и меньшего -- просто заглянуть в твои глаза. Так мне казалось. Мне кажется так и теперь.

Вместо этого розу мне подарила какая-то девушка, ни лица, ни голоса, ни имени которой я теперь не помню. Я опустил голову,  руки засунул в карманы. Ты же прошла мимо. Прошла, и конечно, даже не посмотрела в мою сторону.
"Так и должно было случиться" - решил я. В глубине души я был уже готов к этому, заранее предвкушая неудачу.

Уже через час я сидел в баре и слушал оглушительную музыку. Да, оглушительную. Именно оглушительную. Стены тряслись. Ножки столов ходили ходуном. Я закрывал уши, и все равно мне казалось, что барабанные перепонки разорвутся. Наверное, всего лишь фантазия. В тот день с головой у меня было по-настоящему неладно. Но это совершенно меня не пугало. Я вдруг понял: с сегодняшнего дня начинается совсем новая жизнь, а как она сложится -- какая уж разница.

Маленький короткостриженый джазмен самозабвенно играл на трубе. Ни названия темы, ни исполнителя уже не помню. Помню только, что сам он внешне удивительно походил на Чета Бейкера, помню вкус мартини и пино-колады, и ещё помню, что в тот день я впервые в жизни напился до беспамятства.

Вечером должен  был быть бал. Но я не пошел. Мне не хотелось ни с кем видеться. Какая разница, думал я. Говорить какой-то бред со сцены, все эти ужимки и похлопывания по плечу, поздравления, до которых мне нет никакого дела. Я сорвал колокольчик с красной ленточкой, прикрепленный к лацкану пиджака, и громко выругался.
- Это вы мне? - сказал медлительный официант, повернувшись в мою сторону.
Я не ответил. Вместо этого, насупившись, уставился в стену. Пусть думает все, что угодно.
К черту все это. Мне хотелось видеть только тебя, но что я могу сделать, я так люблю тебя, что даже не могу подойти и сказать два простых слова,  не могу об этом даже подумать.
Официант ушел. Я выругался ещё раз. Полная ерунда. Самый низ. Смешно и нелепо.  Да ещё и тебя рядом нет -- одни только фантазии в облачках.

В тот день мне казалось, что я готов отдать за тебя жизнь. Сейчас это кажется глупой выдумкой.
Но тогда я не шутил. Если бы потребовалось, я бы действительно отдал за тебя жизнь.
Что правда, то правда.

Я возвращался домой, покачиваясь. Было за полночь. Ноги не держали. С удивлением я смотрел на свои кроссовки, которые, заплетаясь, несли меня в сторону дома. Мне казалось, что жизнь кончена и я вображал себя не то Артюром Рембо, не то Дадзаи Осаму, в общем, кем-то очень героическим и трагичным. Как бы смешно это ни показалось, я и сейчас, вспоминая о той ночи, совсем не хочу смеяться, скорее уж, это большое-большое удивление. Вовсе не смех, нет. Кто бы что ни говорил.

Я хотел свести с собой счеты. Мне не было ни страшно, ни совестно. Я ни о ком не думал. Покончить с собой, и все тут. Никто даже не заметит. Да и нет никого.

Но все оказалось совсем иначе. Я остался, мне не было ничего, дурак так и остался стоять дураком посреди большой дороги, а вместо этого исчезла ты.
Но я не хочу вспоминать об этом сейчас.

В тот год я был уверен, что забуду тебя, и какое-то время умудрялся ходить с самодовольным видом, но постепенно чувствовал, что играю в какую-то глупую игру, да причем ещё сам с собой.

Я старался жить. Ради тебя, которой не увижу. Были и свои плюсы. Больше я ни разу не притронулся к спиртному. Надел красивый костюм и улыбку и отправился в университет, чтобы получать там знания, но знания оказались чертовски скучными, так что уже на вторую неделю я чаще посещал кино и джаз-клубы, а не лекции. Я пропадал там постоянно. Сидел и смотрел на стены, обклеенные плакатами джазменов-легенд. Время проходило чуть более незаметно, чем на лекциях. Именно этого я и добивался.

- Такими темпами долго ты не протянешь, - сказал однажды мой профессор. - Либо меняй свое отношение к учебе, либо готовься к самому худшему.

Я выбрал готовиться к худшему. К худшему, так к худшему. Ну и прекрасно. We shake, we drink, we screw -- 'cause there's nothing else to do. Ты ничего не понимаешь, дружище профессор. Я снисходительно улыбнулся. А потом собрал деньги и снова пошел в джаз-бар слушать громкую-громкую музыку.

Так прошло несколько месяцев. Все попытки забыть тебя я бросил. Я не забыл тебя. Совсем не забыл. Наоборот, с заходом солнца голова шла ходуном. Все как раньше. Просыпаюсь среди ночи с мысями о тебе. Ничего не помогает. Даже не видя тебя больше полугода, я продолжал хранитть твой образ в памяти. Он не расплывался, не блек и не тускнел. Он был все таким же четким -- и все таким же недосягаемым.

Ближе к лету тебе исполнилось семнадцать, а меня выгнали из университета. Завалил меня как раз тот самый профессор.
Ты получила золотой аттестат, а я лишился будущего диплома, а вместе с ним и остатков перспектив. Перспективы  валялись в луже и уныло помигивали одним уцелевшим глазом.

Но я не расстроился. Я обрадовался. Весной я стал встречать тебя по дороге домой. Специально узнал твой адрес в школьных архивах. Ты как ни в чем не бывало выходила из школьных дверей. Всегда одна. В волосах играет ветер, на лице сосредоточенная улыбка. Ты ничуть не изменилась. Ты светилась изнутри. В моей памяти ты осталась такой же молодой и красивой, как прежде.

Потом я узнал, что ты поступила в университет. Тобой гордились. А мной не гордились. Не то чтобы меня презирали -- просто старались обходить стороной. Но мне не было грустно. Я гордился тобой и радовался за тебя.

Наступило лето. Снова это было очень жаркое, очень душное лето. Люди старательно делали вид, что ничего не происходит, хотя мне-то казалось, что кругом все ходит ходуном. Наверное, это только во мне все ходило ходуном. Иногда я целыми днями мог сидеть и смотреть на стрелку циферблата, поражаясь, почему это она стоит на месте, а потом оказывалось, что там нет батареек.

А через несколько месяцев тебя не стало. Очень буднично, до досады тихо. Светило солнце. И как всегда надрывались птички.
В ту ночь ты впервые пришла ко мне во сне. Это был очень грустный сон. Проснулся я оттого, что сердце колотилось как сумасшедшее.
"Как будто что-то случилось" - подумал я.
Я долго переводил дух, держа руку у левого бока.

В тот момент твою голову уже, должно быть,  нашли зажатой между шпалами. Волосы превратились в мокрую мочалку, а тело отбросило ещё метров на десять. Искромсало на три куска, которые собрал печальный мужчина, обмотал лентой и отвез домой.
Так закончился твой летний поход с подругой. Стоит немного зазеваться, и вот такое.
Вот я и сказал самое главное. То, для чего все это начиналось. Тебя переехал поезд.  Переехал, а потом точно так же спокойно умчался, не оставив после себя уже никаких иллюзий:
ни у тебя -- потому что ты была мертва, ни у меня -- потому что я был совершенно пропащий человек, человек, который жил одним только твоим светом, а потом промчался поезд, и тут в кино твоей жизни предательски побежали финальные титры.



2.

Когда я узнал, я не стал напиваться. Просто подумал, что ты бы не одобрила. Покачала головой и тихо улыбнулась, а мне стало бы стыдно, как и всегда, когда я пил с мыслями о тебе.
Просто ведь, правда? Хотя ты меня так и не узнала,  думаю, тебе бы не понравилось, что человек, который тебя любит --  какой-то пьянчужка.
С этого момента я хотел, чтобы ты мной гордилась, хотя тебе уже и все равно. Ведь я все ещё здесь, а ты уже там, и я не знаю, кому из нас теперь легче.

Ты умерла, а мир почему-то не изменился. Прошло сколько-то времени. Я жил, прыгал, ел гамбургеры, менял квартиры, и жил за чужой счет. Я не закончил университета, я подумал, что теперь это лишняя трата времени. Я старался не думать о тебе. Я знал, что время ещё настанет. Когда-нибудь обязательно.
Только каждую ночь, я смотрел в окно и невольно вспоминал твою улыбку. И все никак не мог взять в толк того дня. Может, я что-то перепутал? Может, ушла не она, а я?

Через полтора года я пришел на место трагедии и принес маленький букетик. Было сыро и тихо. Набухшие тучи готовы были с грохотом свалиться на землю. Рельсы тускло мерцали. У обочины стояла потемневшая деревянная табличка.
"На этом месте погибла Н. Б.
мы все помним тебя и любим -- воздушную и красивую, как эти облака.
Господи, упокой её душу. "

Господи, упокой её душу, сказал и я и положил цветы рядом с рельсами. Здесь больше не ездят поезда. Последий поезд сделал свое дело.
Я положил цветы  и вздохнул. Это были анютины глазки -- когда я уходил, они действительно сиротливо смотрели на меня маленькими фиолетовыми глазами.

                ***

Коридор то желтый, то зеленый. Иногда под потолком проходит электрический разряд и тогда коридор становится фиолетовым. На смену запаху хлорки приходит цветочный аромат и прорезиненный запах шпал. Запах свежего дерева. Поскрипывают доски. И свет фар где-то вдалеке -- словно глаза хищного зверя. Шпалы мелькают под ногами, я считаю шаги до места прибытия. Я хочу найти тебя там -- в этом коридоре. Когда-нибудь я соберу последние силы и обязательно найду тебя.
На платформе, мокрой от дождя, ты будешь стоять и ждать меня. Все та же сосредоточенная улыбка, синее платьице, белые босоножки.
- Привет, - скажешь ты. - А я давно ждала тебя.
- Я немного опоздал. Это не страшно?
- Совсем не страшно. Я бы все равно дождалась тебя.

Мы бы взялись за руки и пошли куда глаза глядят. Может быть, мы бы поехали в Японию и жили там в маленькой съемой квартирке и ели бы каждй день одну рыбу, рыбу и рыбу.
- Но я так не люблю рыбу!
- Ну ничего, мы как-нибудь продержимся.
- Думаешь? Хотя конечно! Ведь ты же со мной. А значит, мне ничего не страшно.
- Я с тобой, моя хорошая.

Тени в коридоре. Взрыв густого облака пара. В воздухе разливается музыка. Ничего нет. Нет ни Японии, ни тоннеля, ни встречи. Нет даже рыбы. Только музыка в воздухе -- фиолетовая струйка булькает и переливается сначала за ворот, а потом запрыгивает в штаны и щекочет в паху. Музыка меняет цвета -- с красного на зеленый, с коричневого на черный. А вот теперь она белая. Музыка все настигает, и больше я уже не могу уследить за ней. У музыки появляются ноги и руки, у музыки появляется тень и голос, она говорит что-то, но только шамкает губами, и ничего разобрать невозможно.
- Где здесь выход? - спрашиваю я у музыки, но она молчит и хитро улыбается. Знай помигивает себе глазом.
- Не знаю, - отвечает музыка. - Я здесь в первый раз.
- Здесь? А где мы?
- Мы? Мы в тоннеле, - музыка делает неопределенный взмах рукой. - Точнее, ты в тоннеле. Ты сам сюда пришел. Школа, помнишь? Идешь по коридору. Вспоминаешь. Находишь себя. А я  не существую. Меня нет. Я тебе просто прислышалась.

                ***


Послушай, а вот и конец этой истории.

За следующие семь лет у меня было семнадцать женщин, не считая разовых вылазок. Моя первая кошка умерла и я нашел вторую на улице. Она прожила у меня почти шесть лет, а потом в один прекрасный день взяла и исчезла. Должно быть, ей понравился какой-то дворовый кот. Хорошо, если бы так.
Я бросил курить и продержался два месяца, но потом снова начал. Сейчас курю меньше, но все-таки нет-нет да и выбегаю на балкон тайком ото всех. От этого невозможно избавиться.
Я даже попробовал ЛСД. Это было давно. Это было пять или шесть лет назад. Тогда ещё, как ни держал я себя в руках, голова моя была явно не на месте.
Я попробовал ЛСД и больше мне не захотелось. Тогда я испугался, а ещё каждые пять минут ко мне приходила ты, а на голове у тебя сидел фиолетовый кролик и противно шевелил губами. Я пытался смахнуть кролика рукой, но каждый раз он оказывался то прозрачным, то жидким, то вязким и тогда рука моя застревала в кроликовых внутренностях. Ты и сама пыталась снять кролика, говорила мне что-то, но я так ничего и не разобрал. Ты вдруг разозлилась, а я ведь никогда не видел тебя такой, достала нож и полоснула по воздуху, но тут прилетел вертолет и спас меня, а ты так и размахивала этим ножом, стоя с кроликом на голове.

Больше я не принимал ЛСД. И тебе не советую.  Хотя я знаю -- у вас там, на небесах, вряд ли достанешь эту штуку. Или все-таки там все есть?

Я успел поработать в семи местах, до тех пор пока не стал хозяином своего джаз-бара.
У меня есть две квартиры, одна из которых находится в твоем доме. Раз в месяц я приезжаю туда, сбегая от жены и ребенка, и запираю все окна и двери. Я опускаю занавески, включаю Колтрейна и слушаю ночь напролет. Мне не надоедает. В моем стакане плещется виски, хотя за ночь я не выпиваю и на полпальца.
Когда Колтрейн выводит на трубе свое соло, мне хочется плакать. Как когда-то. Стыдно, я знаю. Ведь все давно уже в прошлом. И все же так нестерпимо хочется -- только вот слезы уже не идут. Все было выплакано слишком давно, и теперь, вспоминая придорожную дощечку с твоим именем, я могу только хрипло кашлять, как древний старик.

Я сижу в этой квартире три дня, не показывая носа наружу. Ни с кем не обмолвлюсь и словом. Звонит телефон -- не беру. Кто постучится -- не открываю. Три дня такой жизни. Каждый раз. Довольно нелегко.
В какой-то момент я чувствую, что пора возвращаться. Я выхожу, одеваю пиджак и снова с удивлением смотрю на людей. Я возвращаюсь в мир. То есть к своей семье. Теперь для меня это одно и тоже.

Моя жена не знает про тебя. Может быть, когда моя дочка вырастет, я скажу ей, что когда-то на этой земле жила девушка, а я так и не сказал ей ни слова, хотя готов был отдать за неё жизнь.
- И ты её любил, папа? - спросит она. - Прямо как в сказках? Больше всех на свете?
- Больше всех.
Мы посмеемся с ней вместе -- она радостным детским смехом, а я уж как получится.

Ты знаешь, у меня растет прекрасная дочка. Она очень красивая. Тебе бы она очень понравилась. Вы бы обязательно подружились.

Когда она волнуется, то проводит рукой по лбу, поправляя волосы. Точно такой же жест был когда-то у тебя. Когда я вижу это, внутри у меня что-то резко сжимается, а потом с грохотом падает. И тогда я слышу музыку. Наверное, это Колтрейн.