Музыкальный Сальвадор

Вода в ванне горячая. Я вылезаю из ванны и вспоминаю, что завтра нам выступать. Очень плохая мысль. Из крана тонкой струйкой течет  вода. Даже закрывая глаза, я продолжаю слышать звуки -- это сверепое океанское дребезжание, рев гитар и вспышки электрических мигалок. Я зажимаю уши и погружасюь в воду. Горячая струя обжигает лицо и нос. Я выныриываю и считаю про себя ровно до сотни.
А потом  снова слышу гитарные звуки.
В этот момент на улице почти наверняка идет дождь. Он должен идти. Я это чувствую. Сотни людей ходят по улице и ступают босыми ногами по лужам.

Завтра мы играем в Аванте. Это такой клуб. Придет стандартная публика.  Мне уже и не хочется смотреть на этих людей, а подумать только -- когда-то я радовался, выходя на сцену.

Сегодня опять целый день провел в грузовике. Шторы задвинул, включил зажигание, поставил музыку. Грохот был.  Держал ногу на педали тормоза и почему-то это успокаивало. Потом отодвинул занавеску, но из окна полилось такое сумасшедшое солнце, что я зажмурился и побежал прочь.

С недавних пор я уже просто не могу играть на гитаре. Теперь я вспоминаю времена, когда мне приходилось заставлять себя сочинять музыку, как волшебную сказку. Я был бешеный, молодой и по-своему счастливый -- одним словом, свободный от музыки человек.

Теперь я уже так не могу. Куда бы я ни пошел, мне всегда хочется взять гитару и начать играть. Гитара ходит за мной по пятам -- как собачка на привязи. Мне хочется взять её на руки, погладить, а потом со всех сил ударить по струнам.
Долгое время я так и делал. Когда я нахожусь в помещении -- один  или с ребятами -- я никогда не вхожу в комнату, если там нет моей гиатры. Я ношу её с собой. Так мне спокойнее. Я смотрю на неё и меня наполняет радость, смешанная с тревогой. Покалывание на самых кончиках пальцев. Кажется, будто пьешь диковиный коктейль из неизвестных фруктов.
 
Я подхожу к гитаре. Всегда подхожу. Кладу на колени и начинаю просто перебирать струны. Кто-нибудь обязательно присоединяется. Нас тут тринадцать человек, и кто-нибудь всегда маячит перед глазами смешным чокнутым привидением.

Но чтобы собрать полный состав -- это черта с два, легче вернуть назад убежавшее молоко. Кто-нибудь обязательно под кайфом или вышел побродить по улицам. Так всегда и бывает. Кто-то заперся в комнате и ни в какую не выйдет. Такое уже миллион раз бывало.
Скажешь ему: какого черта, идем сюда, все собрались, репетировать будем. А в ответ -- гробовое молчание.
Все это приходится говорить через дверь, потому что дверь как всегда заперта.
Эй, ну ты идешь или нет?
Ноль реакции. Заперся и молчит. Вот зараза. И ладно бы хоть звук произнес -- нет ведь, ни в какую. Сиди и думай тут, то ли он заснул, то ли под кайфом и голова не варит, то ли вообще уже отдал концы или только как раз собирается.
Хорошо ещё если промычит что-нибудь в ответ.
Скажи хоть что-нибудь. "Я не в настроении", "отстань", "давай потом" и я уйду, успокоившись.
А так приходится по полчаса стоять у дверей. Мы уже привыкаем, но иногда это порядочно напрягает.
И только потом он выходит, весь такой радостный -- лицо усталое и счастиливое.
Ты чего там делал, спрашиваю. Чего я делал? Ну да, чего ты там делал, черт возьми? Фантазировал. Фантазировал? Ну да, лежал на полу и фантазировал. А какого черта тогда не откликался? Я тебя тут уже искричался.
Так я же фантазировал. Ну и что?
Не слышал я тебя, не до тебя было.

Вот и весь разговор. Такие у меня дружки.

В последнее время я все больше играю один. Ждать остальных напрягает, я сижу и бренчу. Говорю же, не могу без этого дела. Это как ментальный наркотик -- ломки нет, но до неё и не доходит.

А если честно, надоела она мне до посинения. В печенках уже сидит. Оно и неудивительно: когда долго занимаешься одним и тем же -- особенно без перерыва -- можно легко сойти с ума. Все равно что долго ЛСД есть. Здорово, конечно, -- но если увлечься, долго не протянешь. Это мое мнение. Может, кто-то так и не считает.

Я вспоминаю разных ребят. Вот когда Курту было восемнадцать, он бренчал на гитаре часами. Сидел в допотопном грузовике и бренчал. Парню явно было нечем заняться в то дождливое лето.

Курт играл очень долго. И он не сошел с ума. Курт стал великим музыкантом современности. Те дни не прошли даром. Ему повезло.
Что и говорить, здорово. Не у всех такая крепкая психика, как у старины Курта.

Тёрстон был вторым, кто играл круглые сутки. Он играл и тоже не сошел с ума. Насочинял много-много классных альбомов.
Может, был и ещё кто-то. большего сейчас я припомить не получается. Слишком плохо голова варит.

Но я подбадриваю себя как могу.
Эй, посмотри на Курта, посмотри на Тёрстона! Вот это были парни что надо! Правда, ведь? Значит, и ты так можешь. Чем ты их хуже? Неужели тебе нечего сказать? Неужели в тебе больше нет слов? Давай, держись. Они не сошли с ума, и ты не сойдешь. Сходи прогуляйся, брось гитару, просто пройдись по улицам, а потом приходи и все будет нормально, потом ты снова увидишь солнце.

Но каждый раз я снова сажусь и начинаю бренчать. Это неизбежно. Это ловушка. Ничего не могу с собой поделать. Кажется, мои пальцы пригвоздили  к грифу навечно. Я -- Христос с гитарой. Психоделический пророк.

Ладно вам, это шутка такая. Уже вижу, как вы напряглись. Знаю-знаю, только назови себя Христом, как в тебя полетят тухлые яйца. Терпеть не могу яйца. Так что я осторожен. Леннон уже однажды ляпнул -- потом долго счищал ошметки. А ведь Леннон был парень что надо.

А на самом деле все гораздо хуже. Я играю, и ладно бы был хоть какой-то прогресс. Черепаха, мечтающая обойти землю -- это как раз про меня. Все очень медленно. Мы уже четвертый год пишем один альбом.  Никакого роста. Просто свихнуться можно. Существуем за счет одного только святого духа.

- Да для чего ты столько сидишь за этой долбаной штуковиной? Давай вставай, пойдем освежимся, - это вчера наш виалончелист зовет в бар, но я молча отказываюсь. Киваю на гитару и прикладываю палец к губам.  Не мешай, мол: я играю величайшее произведение всех времен.
Тоже мне насмешил. Вот умора. Величайшее произведение всех времен.
На самом деле в голове у меня бесконечным колесом крутятся чужие темы, а из ушей валит пар. И я  уже едва разбираю аккорды. Удивленно смотрю на пальцы -- они с огромной скоростью перебираюст струны,  и вот я уже не понимаю, принадлежат ли они мне вообще. Одно я точно знаю: голова мне явно не принадлежит. Сейчас она принадлежит гитаре. А сам я больше похож на кассовую машинку.

Они ушли в бар одни. Вчерашний вечер был потерян для жизни. Они развлекались, а я сидел тут. Точнее, мыы сидеи вдвоем. думаю, понятно, с кем.

Я пытаюсь отвлечься. Ищу способы. Травка вообще не спасает. Все как раз наоборот. Вот если принять что-нибудь потяжелее -- возможны варианты. Бывает, что и помогает, но в любом случае, с этим я стараюсь особенно не разгоняться. Невозможно ведь торчать с утра до ночи без перерыва. От этого только хуже -- к тому же вообще перестанешь играть, а это ужаснее всего. Да и действительность перестанешь воспринимать. С наркотой я всегда был осторожен.

Мне совсем не хочется слететь с катушек, как тогда Сид.  В двадцать с небольшим. С ума сойти.  Тогда для всех это была невосполнимая потеря. Он действительно был звездой, а потом и сгорел в один миг -- тоже как звезда.

У меня нет никакого желания экспериментировать с этим из чисто спортивного интереса. Расслабиться пару раз в день -- это пожалуйста. Но я не хочу познавать себя с помощью наркотиков. Этими байками я сыт по горло. Единственое, чего я хочу -- жить и радоваться жизни. И к черту все это самопознание. Я хочу создавать отличную музыку, и приносить этим людям радость.

Вот такая моя начальная установка. "Приносить людям радость". Они говорят, мы играем довольно мрачно, но мне наплевать. Пусть думают все что угодно. Эти лысоватые критики с потными ручонками вечно ко всему приклеивают свои никчемные ярлыки. Какие умники. Хочется сказать им, ребята, мы же не овощи в супермаркете. Это смешно, и я сыт этим по горло. Мы ираем пост-рок и, кто бы что ни говорил, в этом смысле здесь полно разных позитивных моментов. Нужно только немного пошевелить мозгами, а ещё знать, где вообще искать.
Большинство этих лысых придурков вообще ничего не понимает -- наверное, они просто смотрят телевизор, сидя на диване и к тому же ни разу не были в приличном клубе. Они не слышали ни Mogwai, ни Explosions in the Sky, ни Fugazi. Они не слышали вообще ничего. Они сидят и продолжают смотреть телевизор, щелкая свои чертовы кнопки, а потом встают и поют хвалебные дифирамбы своим пластиковым ТВ-звездам.
Это именно им так  не терпится назвать нашу музыку мрачной, тем самым ставя на ней жирный крест. На самом деле они просто ничего не понимают.


- Эй, затвра концерт. Ты видел площадку? Кажется, мы должны всем им задать, - это чей-то неувереный голос из кухни зовет  к себе. - Ты будешь репетирвоать, черт тебя дери, или как? Задолбал уже своим мыльным соло.

Мы все живем в одном большом грузовике. Я уже, кажется, говорил, нас тринадцать человек. Прмяо здесь. здесь мы моемся, репетирем, готовим еду. Когда приводим девочнок, остальные очищают помещение. насчет этого у нас есть договоренность.
Во время турне приходится нелегко. Иногда это больше похоже на сумасшедший дом, а может быть, это он и есть. Как сказал один из наших в интервью: тринадцать параноиков-затворников в одном маленьком грузовике в тчение шести месяцев -- это веселый зверинец.
К этому ничего не добавишь. Вынужден с этим полностью согласиться.

От травки мне хочется играть ещё больше. Хотя больше, казалось бы, некуда. Об этом я уже, кажется, говорил. У меня есть привычка повторяться. Ничего не поделаешь. Придется вам привыкать.

Так про что это я? Про травку? ну да, с этим просто беда.  Выкуришь косяк -- и крышу сносит окончательно. Сразу такой творческий порыв, смешно даже. Руки трясутся. Из пальцев дым идет.
Хуже бывает только от ЛСД. Во время трипов я играю вообще без перерыва. Часов по восемь, а то и больше. Уж не знаю, кем я себя воображаю в такие моменты. Не меньше, чем Христом, наверное.
Впрочем, с этими именами нужно быть поосторожнее, к тому же, кажется, я опять повторяюсь.

В общем, если во время трипа под рукой не окажется гитары, жди жуткой истерики. И тут уж пиши пропало. Один я теперь ЛСД не принимаю.  Боюсь. Кто-то должен обязательно дать мне гитару, а если этого кого-то нет, я окончательно схожу с ума. Одного такого случая мне уже хватило.
Кстати, мне говорят, играю я в такие моменты просто отвратительно. Нисколько не сомневаюсь.

- Так ты идешь или как? Ты заснул?  Спусти воду, а то утонешь. Вылезай оттуда, у нас меньше суток осталось. Завтра играть будешь один, ей-богу.

                ***


На следующий день отыграли они без меня.
- Ну ты и кретин! - это голос с той стороны Луны. Голос был зловещий и урожающий, но почему-то до боли знакомый. - Скажи спасибо, там ещё было темно и никто ничего не заметил.

Именно по этим словам я и понял, что было выступлние и что сыграли они без меня.
Я огорчился.

- Эй ты, дай хоть помочиться, а? Ванна не только твоя, ты хоть об этом знаешь? Знаешь сколько времени прошло? Ты уже вторые сутки сидишь там. Мы все ходим мочиться на лужайку, черт бы тебя побрал. Целый день на лужайку, господи боже.


Они отыграли без меня. Без меня и без неё. Это чертовски грустно.
В конечном итоге через час я впадаю в глубокую депрессию. падаю в узком бездонном колодце, а над головой виднеется пучок света,
Я лечу уже два или три часа, но свкет только отдаляется. пахнет сыростью и цыплятами. Хотелось бы мне знать, что это за колодец такой.

потом я слышу голос пи Джей Харви, но конечно никакой Пи Джей Харви нигде нет.  Все это я прекрасно понимаю. Потом откуда-то прорезались голоса бьорк и Том Йорка. Ещё лучше. Хорошенький составчик, ничего не скажешь.

Как и всегда мне стал мерещиться дым. Много дыма. Слишком много дыма. Он затопил все комнаты и подбирался прямо к  ногам, разливаясь большими облаками. Пар остановился на высоте метра от пола и дальше не поднимался. Кто-то закрыл кран. Пар медленно рассеивался. В комнату просачивался свет из единственного окна. В этой комнате кровать и распахнутое окно. Кровать тоже одна. Дыма прибавилось.
"Может, это курит кто? - пронеслось в голове. Кто  может так надымить?" -  я поднес руку ко рту, проверяя уж не я ли. Но нащупал только горячие губы. Это были мои губы, и больше ничьими они быть не могли. Я провел указательным пальцем по краешку, желая убедиться совсем уж наверняка. Так и есть, мои губы. Что ж, уже неплохо.

Плохо то, что на кровати лежала женщина. Но и она не курила. К тому же она вообще спала. Её я, конечно же, не помню и не знаю Совсем. Ничуточки. Ну просто впервые в жизни вижу. Женщина лежит навзничь, точно мертвая, уткунувшись носом в маленькую подушку. Я покусыааю язык и медленно осамтриваюсь. Дыма меньше не становится, а вот кислорода очень даже. Я подхожу и ладонью провожу по волосам женщины. Она не просыпается. Волосы мягие и длинные. Пушистые. Темные волосы спадают на плечи, скрывая шею и часть спины.Женщина обнаженная. На ней нет ровным счетом ничего, в то время как я, конечно же, в полном облачении. Что на мне? На мне пиджак, заленая майка и ботинки с приветом из шестидесятых. Добавить шляпу и вполне походил бы на крутого парня из гангстерских фильмов про дикий запад.
Наверное, меня бы взяли на эпизодическую роль в Кил Биле. Я бы с удовольствием открутил голову той китаянке со змеей ещё в самом начале.

Где-то над головй бьют часы. отрывистые короткие звуки дребезжащей  тарелки. режет по ушам как ножом. Стукнуло четыре раза и прекратилось. Значит, четыре часа, подумал я. Вот только четыре часа чего?
Я посмотрел в окно, но так и не понял. Вроде, светло, но не так, чтобы очень. Скорее, начало вечера, к тому солнце заходит. Большой кроваво-красный шар. Отчего-то вспомнилась собственная музыка.
"Возможно, именно так будет звучать музыка Апокалипсиса", - написали они в своем журнале.
Что за чушь? Большей чуши я ещё никогда не слышал.

Я пошарил глазами в поисках гитары, но взгляд снова уперся в спящую женщину. Я слышал её сонное ровное дыхание, но может быть, оно было моим. Все-таки откуда она взялась? И где это, черт возьми, я нахожусь?
Я  высунулся в окно. Подо мной с ревом проезжали грузовики. Много-много одинаковых грузовиков -- наверное, их клонировали на грузовиковом аппарате.  Солнце взбесилось окончательно -- длинными лучами-лазерами оно выжигало асфальт на дороге, превращая его в раскаленую коричневую лаву.
"Где бы мы ни находились, сидим мы тут очень высоко", отметил я про себя.
Пар от раскаленой дороги столбами поднимался на многие десятки метров и касался моих волос. Волосы пропитались гарью и запахом плавленого околада, но уже мне было абсолютно все равно.

Тут женщина проснулась. Лениво осмотрела комнату и произнесла пару слов, которых я абсолютно не разобрал. Вроде бы и понятные слова -- но воедино смысл сложить не удавалось. Я тоже сказал что-то, но свеого голоса не услышал -- его перебивал вой грузовиков.

(Женишна перевернулась на бок, посмотрела куда-то поверх меня, и снова заснула. Я немного успокоился. она смотрит на меня совершенно спокойными глазами. занчит, претензий ко мне н6е имеет. значит, я не натворил ничего ужасного.

за коном оказались совершенно одинаковые грузовики. Чтоюы опнять то. что грузовикитодинаковые потребовалось пять минут.
больие серые фуры с длиными цилиндрическими желто-серыми кузовамт. большие колеса с грохотом ежут по асфальту.)

Я подошел к кровати и снял с себя сначала ботинки. Потом снял рубашку и снял воображаемую шляпу, мысленно распрощавшись с возможностью сняться когда-инубдьв Кил Биле. Китаянка ещё немного поживет, а возможно, её уже убили во второй части. В любом случае теперь я снимаю ещё и джинсы и остаюсь только в одних трусах. Трусы очень героические: на эти трусах нарисованы разных цветов мегамэны, а ещё на них когда-то расписался сам Эрик Долфи. Эти трусы для меня -- своего рода реликвия. памятьб о счастиливом детстве.

Я лег рядом с девушкой. От неё исходил цветочный аромат. Молодое благоухающее тело. Окно как-то само собой захлопнулось и в комнате стало тихо. Даже над головой не тикало больше. Я лежал в дымной комнате и из пальцев, кажется, тоже шел дым. Не из моих, из её.
"Так вот откуда столько дыма" - догадался я.
Отчего-то мне стало не по себе.

Гитары нигде не было. Я снова поискал её взглядом и опять уперся в серые дымные пальцы. Во сне они подрагивали, точно маленькие живые змейки.

В воздухе что-то треснуло, но потом вновь умолкло. Делая вид, что все нормально, я продолжал лежать и смотреть в окно. грузовики ревели. Мы дышали попеременно -- то женщина, то я. Иногда её дыхание куда-то пропадало, и тогда я тоже замирал. прошло минут пять.
Тем веменем в комнате стало жарко. Холод сменился на жару. Или это только мне так показалось.

Я закрываю глаза и начинаю считать до ста, но где-то на четвертом десятке сбиваюсь, убаюканный теплым дыханием женщины.


Когда я открываю глаза, рот открывается.  -- он похож на огромню пасть крокодила, все раздувается и раздувается, и уже не понятно, пасть это или воздушный шарик, точнее, целый огромный воздушный шар, и если бы не острые белые зубы, я бы так и подумал.
Женщина явно проснулась. Лицо зслонила пасть.

Дым опять начал настигать. Дым -- мой друг, но в сегодня либо со мной, либо с ним что-то явно не в порядке.
пасть кусает меня за локоть.
Но мне абсолютно не страшно. больно, но не страшно. С некоторых пор я уже ничего не боюсь. Самое страшное позади -- а теперь осталась одна только скука.

Удивительно, но я произношу последние слова вслух и наконец-то себя слышу. " Самое страшное позади...". Тут же пасть куда-то исчезает, а на её месте вновь появляется женщина -- точно такая же, как минуту назад. Разве что только немного пластмассовая. неживая какая-то. и посиневшая. А ещё вместо ног -- два гитарных грифа. Все остальное находится на месте.

***

При виде целых двух гитар, у меня сводит челюсть. Язык во рту дергается, как крохотная жаба. Извивается ужом. Впивается пиявкой. Кровь застывает и превращается в голубой коктейль. А может быть, и в машинное масло, потому что мне хочется завестись и раскрушить все это от начала и до конца к чертовой бабушке.
Я вскакиваю.
- Сколько можно - ору я что есть мочи и голос звучит троекратным эхо. - Опять эта чертова штука?
Амфибия удивленно смотрит на меня. Половина -- два грифа, а половина - женщина.
- Я сыт этим по горло! -  я поднимаюэту штуку за волосы и, пошатываясь, несу к окну. Она чертовски легкая - словно внутри у неё пустота и всеобщий хаос. Кружится голова.  Дыма становится прибавилось. Дым уже у самого потолка и заслоняет собой все. Но окно все-таки  кое-как видно. Ориентируясь на звуки грузовиков, я неуверенно бреду вперед.
Я поднимаю эту штуку и размахиваюясь. Бью грифами об оконную раму. При первом ударе окно разлетается к чертовой матери. Я бью ещё раз и слышу протяжное жалобное нытье лопнувших струн. Деревянная опора раскалывается  надвое.
Я бью ещё раз. Второй гриф никак не дается. Тогда я кладу её на пол, и понимаю, что вот-вот задохнусь. Дым уже везде. Я перевожу дыхание и утираю со лба пот, стекающий крупными каплями, но совершено не вижу своих ладоней, хотя они должно быть, где-то перед самым носом. Я снова наклоняюсь и на полу нащупываю женские волосы. Провожу рукой чуть вправо. Вот осколок деревяшки. Деревяшка уколола палец. А вот и другой гриф. Этот пока целый.  Я размахиваюсь снова и, что есть сил, бью. на моем веку мне приходилось разбивать не одну гитару. Оконное стекло разбивается вдребезки.
Гриф трескается.
Но он все ещё целый.
Я бью ещё раз. А потом ещё и ещё, но ничего не выходит.
Я снова утираю пот со лба, придерживая эту штуку свободной рукой. Я никогда с ней не справлюсь.. С одной справился, но на вторую не хватает сил.
Я размахиваюсь и бросаю гитару в окно. Не смотрю как она летит. У меня неприятное ощущение чего-то незавершенного. нужно было все-таки разбить её. поднапрячься и разбить.
Но уж получилось как получилось.
Я отворачиваюсь и хватаю ртом воздух. Дым рассеивается. Я ложусь на пол и закрываю глаза. Мне  жалко вторую часть этой странной штуковины --  женщину, которая когда-то была живой.


                ***


Я просыпаюсь. Вернее, я очнулся. Очнулся и посмотрел на часы, а на них, кажется, было четыре, ведь я же слышал четыре протяжных удара.
Я лежу в пустой ване. Никаких часов, конечно же, нет. Холодноь и как-то тихо. Вода из крана не капает. На потолке прячутся капельки влаги. Грустная затычка виновато спряталась между ступнями.

Я трясу головой. В голове воет шальной ветер. Хорошенькая галлюцинация. Вот только что же случилось с теми гитарами и с той комнатой? Один из тех вопросов, на которые нет ответа. И это очень здорово.

Почему-то вспоминается, что недавно мне исполнилось двадцать три. Наверное, потому что сейчас я чувствую себя на восемнадцать. Очень легко -- так легко было только в самом начале. В те далекие дни, когда я ещё только начинал. Когда мы играли в этом старом подвале, когда нас было всего пятеро, когда мы учились жить и радовались солнцу.
Нашу музыку тогда ещё не успели назвать мрачной. Хотя она как была так и осталась прежней. ничего не изменилось. За последние пять лет мы записали три альбома и скоро запишем четвертый.  Я бы назвал все наши работы солнечными.
У меня чувство, как будто все начинается сначала. Я хочу записать свой четвертый альбом. Это будет самый лучший альбом на свете. Его никто никогда не назовет мрачным.