Курень у дороги. Из цикла Станичные сказки

                «КУРЕНЬ У ДОРОГИ»

Говорили ему, не строй курень у дороги, счастье уйдет. Не поверил. Отшутился, мол, на кладбище колеи ведут, не пойдет оно туда. Нет там ему места, авось, заночует на печи, а там и до века останется. Посмеяться бы, да шутка не ко двору пришлась.  Посудачили казаки, разошлись кто куда. Упредить нового соседа не грех, а так, кому до пришлого дело есть? Ковылям и репейнику, светлу месяцу и ясной заре. Окромя  них некому о нем тут печься. Ни знакомых, ни сродственников, один как перст. По виду русский человек, а в душу кто заглянет? Назвался Кречетом и добре. Откуда, из каких земель принесла его чалая лошадь, не спрашивали. Может беглый, а может и просто горемыка, голь перекатная. Чего на мутной воде гадать-то. Таких к Дону нужда табунами гнала. Кого в чем. Кого в грязном рубище, а кого и в заморском кафтане. Кто воли искал, а кто до наживы дармовой охоч был. Обратно на Русь выдачи нет. До царя далеко, до бога шаг един.  Ну и гуляй! Сарынь на кичку!
Народишко разный к станице прибивался. Иной с лица да статью – герой, а как до дела, так в кусты. Таких не жаловали, жизни не давали. Пропадали молодцы, кто в неволе, кого свои же резали. Но и других хватало. С виду ярыжка последний, а в сече - зверь лютый. Сердце вырвет, кровь выпьет, голову снимет и на пику взденет. Хороший боец завсегда донцам в радость, а татарам и прочим бусурманам – великая напасть.    
 
Последний год удачным выдался. Выборные, во главе с атаманом Епихой Родиловым в стольной Москве много пота утерли за праведное дело, сняли опалу с казацких голов, обласканы были и щедро одарены. Хлеба на подводах привезли, денег царских да зелья, да свинцу. Не пожалел государь тканей узорчатых и прочей рухляди, к тому ж, благословляя, передал икону Богоматери, что мирром истекала.   
Ходоки в турецкие земли почитай что все целыми вернулись. Не с пустыми руками. Богатую барку в море нагнав, отбили русский полон, да взяли зипунов немало. Никого не обделили, всем добра досталось. Седмицу майдан гудел.  Пировали, веселились, как в последний раз.
Под зарю в дверь к Епифану постучались.
- Кого там еще бесы принесли до света! – атаман, борясь с похмельем, потянулся одной рукой к пистолю, другой к овчинному тулупу, - Носит вас, чертяк!!!
 - Здорово ночевали, батька, - в полутемные сени,  пригибаясь, вошел широкоплечий казак в кольчуге и шлеме, - разговор до тебя есть… 
 Родилов отложил в сторону  оружие, широко зевнул,  - Слава Богу! Макарка, ты что ли? Какого такого ты меня разбудил? Иль нехристей где на дальних украинах приметил? Ну, заходь. Не стой на пороге…
Детина, сняв влажный от росы шишак, отвесил поклон и вошел. Помявшись с минуту, он проговорил:
- Батька, с Кречетом неладно… С Хромым мы в дозоре были. На полуденной стороне юрта, по-над берегом караулили. Версты за три от станицы решили воротиться. Через Мокрую балку шли, там, где затон. Кругом его не сподручно обходить, так мы напрямую, через камыши. Ну, не глубоко ведь. Перебрались, сапог не промочили.  Вышли к трем дубам. Ну а как их минули, в вековечный курган уперлись. Вынесла нас нелегкая к кладбищу. Батька… Ну… Мы ведь с тобой… и на турчина, и на крымчака… В общем, не ругай, атаман… испуг на меня нашел. Не суди строго! Такое увидишь, до срока поседеешь…  Смотрю, стоит Кречет,  а перед ним девка в белом вся. Будто облако. Ну, Хромой чуть в бега не ударил. Придержал я его. Это что же, думаю, такое? Никак русалка завелась…  А она, пальцем в него ткнула и говорит: «Что же ты, сокол мой ясный, убежать от меня думал? Или забыл уж обо мне, жене своей верной? Ну да ничего, скоро мы вместе будем. Еще два дня и две ночи тебе даю, потом с собой заберу… Как сказала, так и истаяла.  Вот значит как оно… Это…
Епиха хитро посмотрел на смущенно переминающегося с ноги на ногу Макара, -
 - а скажи мне, есаул, не хлебнул ли ты вчера лишку? А нынче, с пьяных глаз, меня тут байками про русалок кормишь? Пойди-ка, проспись. И еще, языком поменьше трепли, народ-то, что порох, враз казака пристукнут. И Хромому накажи, пусть молчит. Ступай уж!
    
Сам же атаман крепко задумался. На своем веку он всяко повидал, но вот чтоб русалку… Он еще от покойного Смаги, много про такие дела слыхал. Однако ж, лучше раз своими глазами поглядеть, чем побасенками всю жизнь пробавляться. Поразмыслив так, решил он этой ночью покараулить диво. А вдруг, не сбрехал Макар. Не дело, чтоб его люди со всякой нечистью дела водили.   
Незадолго до полуночи, Епифан перепоясался саблей, сунул за кушак два пистоля и, помолясь, вышел в темь. Было холодно. Листья ясеней в свете луны отливали белым золотом.  На улице пустынно и тихо, лишь у  пристани перекликалась стража. Пройдя через майдан, миновав по ходу деревянную церквушку и череду черных куреней, он оказался у самой околицы. Дальше на тысячи верст раскинулось под звездным небом Дикое поле. 
Для того чтобы попасть к месту незамеченным, атаману пришлось сделать приличный крюк. Продираясь сквозь заросли дикой маслины, спотыкаясь на рытвинах и кочках, он старался ругаться как можно тише. Да и еще мерещится всякое начало. То, будто глаза зеленые блеснут сквозь плотно сомкнутые ветви, то послышаться осторожные шаги где-то позади, то словно тихонько заплачет кто-то  рядом. Немудрено. Епиха за своими бедами не заметил, что ноги его в аккурат на погост занесли. Оторопь казака взяла, а потом и совсем страх к горлу подкатил. Уже бы и назад повернуть, но нет, интерес, он ведь все пересилит.  Благо, скоро кресты да безымянные холмики окончились. Потянулась тропка к дремлющей станице. Обернувшись лицом к кладбищу, атаман некоторое время двигался задом наперед, старательно оттискивая следы в пыли. Так, на всякий случай.
Когда он обернулся, то понял, что не зря решился на ночное бдение. Отсюда хата Кречета видна была как на ладони. У распахнутой настежь калитки бил копытом огромный, серый конь. Та, что приехала на нем, неспешно шла по двору. Длинные серебряные волосы волнами молочной реки стекали к земле. За тонкой, призрачной фигуркой стелился туман. «Какая ж это русалка?», утирая проступившую испарину, шептал Епифан, «Русалки верхом не ездют, им из омутов являться должно, а тут… Не иначе ведьма душу свою проклятую прислала на погибель добрым христианам. Порчу наводить, чертовка!»
Взыграло у атамана сердце. Выхватил он пистоль да под горку побежал.   
Через плетень перемахнул, не долго думая, стрельнул по мороку. Наверняка палил, шагов с десяти. Не мог промахнуться, а все же, пуля вреда никакого не нанесла. О яблоню на дальнем краю чиркнула.
Ведьма обернулась к Епифану и погрозила пальчиком. Засмеялась весело, взмахнула руками и исчезла.
 
- А ну, говори, пес, что за дела у тебя тут творятся?  - атаман, схватил
Кречета за грудки, - Говори! Покуда жив, нехристь!!!!
- Да мне все теперь едино, - казак сник и тихо промолвил, - Пропал я,
батька. Как есть пропал. Убей меня, сделай милость. Уж лучше от твоей руки лечь.
Епиха ожидал чего угодно, матерной брани, подлого удара, но вот такой обреченности  во взоре, даже у покойников не видал. Гнев его враз оставил. Скорый на расправу, он в недоумении чесал затылок, подбирая верные слова:
- Ну… Ты хоть скажи… Может можно беде твоей помочь? Сейчас  попа подыму, пусть курень твой благословит, да тебе грехи отпустит, молебен, как положено, отслужит…
Кречет криво усмехнулся,
- Не выйдет ничего, батька. Не первая твоя станица. Давно от своей доли бегаю. Чего уж только не перепробовал. Ты, лучше выслушай меня, прими исповедь, а потом, вели рубить мою голову. Звать меня Иван Никифоров. Купеческий сын, сам купцом стал. Делал дело, по Волге мягкую рухлядь сплавлял до Астрахани, богател. Жил по своей воле. Пил, гулял, деньгами сорил. Корабли же сам водил. Как-то шли мимо Лысых гор, увидел я на яру девицу, красивше которой на свете нет. Златой назвалась. До беспамятства довела. С пути свернул. С собой взял. Своей назвал. Думал, вернусь, свадьбу сыграю, заживу припеваючи. Не так вышло. Отец с матерью, как прознали про желание мое, заартачились, благословения не дали. Не полюбилась им невеста. Не нашего, мол, звания. Не быть тому, чтоб девка простая за купца замуж выскочила. Разругался я с ними в мертвую голову. Сказал, что не переступлю боле порога. Назавтра же приказал пир готовить. Все ладно прошло, да на следующий день, пришла ко мне мать. Ласковые речи говорила, убеждала отречься от жены своей, пока не венчаны. Рассказывала, что есть у Родимовых, купцов знатных, Софья - дочь-красавица, как раз на выданье. А за ней приданного двадцать возов да три лодьи. Внял я речам, попутал нечистый мою душу.  Приказал гнать Злату со двора, а она не идет. Оставь, плачет, хоть собачонкой у двери, лишь бы с тобою быть. Разжалобился. Оставил. Комнаты отдельные отрядил.  Ну, родители быстро сговор учинили, а на шестой день и свадьбу закатили. Три восхода Москва гудела.
 Зажил с новой женой. Как сыр в масле катался. В доме достаток и лад. В делах – удача. Но вот, все чаще, стал я примечать, что Софья, как видит Злату, так сама не своя становится. Стал расспрашивать, что мол, да как. Девка старательная, всю работу исполняет, с чего злобишься? Отвечает, любишь ты ее, всяко одариваешь, а того не знаешь, что колдовка она.  Приворожит тебя, соколика. Погубит, сердцем чую! Не поверил. Вон выскочил. И все же, усомнился я. Начал тайком доглядывать и действительно. В церкву не ходит, людей сторонится. А однажды, на новолуние, проснулся средь ночи и слышу, как в дверь скребется кто-то. Оказалось, стряпуха из дворовых. Насмерть перепуганная, едва шепнуть и смогла, мол, на берегу страх твориться. Собрался. А как вышел за ворота, тотчас и обмер. По небу конь летел, а верхом на нем Злата. Как есть ведьмой оказалась. Рядить долго не стали. В мешок с камнями посадили, да утопили на стремнине. Перед тем, упала она мне в ноги, пощадить просила. Про слова, что ей говорил вспоминала. Так мне жалко стало, что хоть плач. Эх, пойти бы мне тогда против народа да против попов, спас бы я душу свою. Но не хватило храбрости, отвернулся и прочь ушел. Отрекся. 
       Ну так вот, на следующую полную луну явилась она ко мне и так приговорила: «Даю тебе двенадцать месяцев, если не найдешь до сроку ту, что полюбит тебя так же, как я,  с собой заберу». С тех пор я по свету брожу. Благо, встретил неподалеку божьего человека, выручил его из беды, он же мне годочек отмолил. Все едино, завтра кончиться моя жизнь под холодными волнами.  Повинен я, да поздно уж о том. Славно мы с тобой, атаман, гуляли. Много хорошего сделали, полон вот, у турок отбили. Накажи им, пусть помолятся за упокой раба Божьего Ивана. А поутру, заруби меня. Как отца прошу…
    Епифан долго молчал. Что тут скажешь. Если б  самолично в ведьму не стрелял, поднял бы рассказчика на смех. А так…
     - Что ж… Просьбу твою исполню… Негоже нечисти уступать… Хотя, сам ты, брат, виновен. За то и казним тебя. В церкву сходи, пусть батюшка отчитает над тобой… 
    
   Все Черкассы, еще до полудня, собрались на майдане.  Перешептываясь и переговариваясь, глазели на дубовую колоду и тяжелую секиру, встромленную в центр ее. 
- А кого ж будут-то? – вопрошал чубатый казак, своего соседа. Тот, высокомерно поглядывая на спросившего, небрежно бросил:   
- Эх ты, чига голопузая… Бусурмана споймали, для него и гостинцы заготовили…
- Да какого бусурмана! Чего городишь, орясина! – отозвались справа, - То
колдуна укорачивать будут. Атаман, говорят,  ночью выловил…
  - Ведуть…, - прокатилось по толпе, - Ведуть…  Стоящие в задних рядах подались вперед. Принялись работать локтями, стремясь хоть одним глазком посмотреть на казнь. Пускать их не собирались, от того кое-где возникали короткие ссоры да перебранки.    

         От церковных ворот к лобному месту двигалась процессия. Впереди шел поп в черной рясе, размахивая кадилом, за ним, двое дюжих служек тащили государеву икону. Вослед, без желез и веревок, шел Кречет. Рядом шагали атаман и есаулы.
- Да то ж наш… - раздался чей-то удивленный голос. Круг заворочался, загудел. Еще немного и сабли наголо, -  За что казацкую головушку губишь, атаман? Да без нашего на то приговору?! 
- То не моя воля! - отвечал Епифан, - Эта голова сама под топор идеть. Ей и ответ держать! 
  Кречет остановился рядом с колодой, распрямил спину:
- Браты! – крикнул он, - Вольный люд! Спасибо за привет да ласку! Вы мне родными стали, да кровными через одного. Перед вами каюсь! В угоду тугой мошне любовь свою сгубил. Сегодня ночью придет за мной ведьма. Уж лучше от честной стали пасть…   
- Не любо то!!! Обороним!!! – на солнце сверкнули клинки, раздалось несколько выстрелов, - Обороним!!!! Скажи только!!!   
 Кречет лишь головой покачал,  - Ежели не срубите, руки на себя наложу. Нету другого пути.      
 Сказав так, он, перекрестившись, поклонился на четыре стороны. Освободил секиру и передал ее атаману. Преклонив колена, Иван положил голову на колоду и закрыл глаза.

Притихли казаки. Даже ярые смутьяны утихомирились, шапки сняли. У каждого из них за плечами не одна смерть осталась. Врагам глотки грызли, товарищей хоронили, сами погибали. Но чтоб человек свои ходом на плаху шел… Это из ряда вон.  Никто не шелохнулся, когда Епифан подступил к Кречету. Взлетело к солнцу острое полукружье…
 - Да что же вы все стоите!!! – хрупкая девушка, продравшись сквозь людство, подскочила к опешившему Епихе. Выхватив из его рук топор, швырнула оземь.
- Ты кто ж такая будешь? Как смеешь супротив Круга выступать?! Али жизнь не дорога?! – пророкотал Макар, мрачнея лицом.
- Варькой мать назвала – она отбросила со лба растрепавшиеся волосы,
- А за молодца этого живота не пожалею! Он меня из полона освободил.
Век его любить буду!  Моя голова рядом с его ляжет!

     -  Да что ж ты, девка… - Кречет, поднявшись, не сдержал слез, - Не достоин я…

На миг солнце скрыла тень. Порыв ветра ударил в лица песком, поднял облетевшую листву.  «Отпускаю тебя», - прошелестела она, расцвечивая грязь многоцветным ковром…

…Не строй куреня у дороги. Счастье уйдет. Так ему говорили. Не поверил. Домыслов не послушал. Вот счастье в его курень заглянуло, да до века и задержалось…

…Однако ж, перелетные птицы, поведали мне и другое окончание этой истории…     

…Взлетело к солнцу острое полукружье… Застыло на миг, словно в сомнении, и молнией рухнуло вниз. Круг ахнул, когда лезвие достигло своей цели. Голова покатилась по сырому песку, а сердце все еще билось… Потом затихло и оно. Свершилось.  Низкие серые тучи заплакали мелким дождем.   

…А потом пришла боль. Иван дернулся, закричать хотел, но крика не было. Ничего не осталось, только звонкая тишина и гулкие, затихающие удары. «Эк расстарался атаман», подумал он, отрешенно останавливая взгляд то на перерубленной шее, то на своих мутных, мертвых глазах, «С одного замаха развалил…»

- Однако ж, не ждала тебя так рано, сокол мой ясный, - тихий шепот позади, ужалил сильней последнего удара, - Вот и встретились. Теперь ты мой…
- Злата… - казак готов был умереть еще раз, только бы не мучила его совесть, - …Оставь меня. Прощения мне нет…
Ведьма звонко рассмеялась, - Глупый ты, я ведь люблю тебя. Теперь навсегда со мною останешься…   

…Кому веры больше? Где правда? Про то спроси тот курень, что слепыми окнами стережет тропку, ведущую к забытому погосту…