Безымянные святые. Из цикла Эхо журавлиного крика

             «БЕЗЫМЯННЫЕ СВЯТЫЕ»


Жаркий летний день. Душно. По проселочной дороге идут люди. Пылят старые башмаки, сапоги, босые пятки. Откуда-то из маревого издали доносится колокольный звон. Вторя ему, летит к синему, выстиранному небу нестройное пение. Медленно летит. Устало спотыкаясь на рытвинах, напарываясь на колючки.  Уже не окрыляет. Просто не дает упасть. 
Впереди нестарый мужичек несет, сжимая в единственной заскорузлой крестьянской ладони большой, сбитый из досок крест. За ним бредет куцебородый священник в посеревшей рясе, лениво отгоняя мух курящим кадилом.  Путь за плечами не близкий. Женщины и несколько подростков немного поотстали. Но все так же истово, со словами молитвы, переставляли ноги.  Вперед. Только вперед. Доски икон, разогретые солнцем, жгли груди. В глазах борьба темной усталости и светлой веры. Веры, на которую уповали, выходя в поле под обстрелом. Веры, от которой нечем дышать было в земляных погребах. Веры, которую старались забыть, каждый вечер украдкой кладя поклоны красному углу.
Все пронеслось как-то мимо. Словно и не было чужой речи. Словно и не пропахли чужим духом избы за долгую зиму. Стаяло. С ручьями звенящими сошло. Птицы вернулись. Свили гнезда. Сирень у крайней хаты расцвела, хозяина не дожидаясь. И вот, крестный ход. Первый после войны.  К порогу исхлестанной свинцовой метелью церкви.  Кроме порога и не осталось там ничего. Разве что чудом уцелевший колокол, вновь  грубой веревкой вздернутый на обгоревшие ветви дуба-исполина. Это только говорят, что дважды не вешают. Если нужно – подставляй шею.
Глотая слезы, живые пели хвалу книжным святым, уже подзабыв, как по этому самому тракту на закат уходили батальоны.  Как с тоской сотни глаз смотрели на свет в чужом оконце. Взглядами ласкали наличники, вроде бы знакомые. Ладонями касались такого родного бурьяна на обочине. Веселые, грустные, добрые, злые они один за другим растворялись в утреннем тумане на краю леса.  Тонули в пороховом дыму, хлебая мутную болотную воду горячими губами. Забыв о покаянии и всепрощении, за каждый шаг платили непокорной кровью. Ненавидя человека во врагах своих, их смертью были сыты, когда желудок ссыхался от голода. Бились за себя, за боль земную, за тех, кто остался позади, молясь о спасении в стылых подвалах. Их никто больше не видел.  Кому они нужны в земле, где бьют поклоны ушедшим от мира старцам, где славят предателей и трусов.  Разве что старухе в черном плате, застывшей на перекрестке с поднятой рукой.
Одной ей верны, в час, когда над русскими полями грозно гудит набат, они вновь встают в строй. Идут по темным улицам, вглядываясь в забытое прошлое, уснувшее за чужими  оконными стеклами. Вечно веселые. Вечно грустные. Вечно добрые. Вечно злые. Вечно жаждущие вражьей погибели.  Безымянные святые.   


Церковь вскоре отстроили. Раны камня замазали известкой, словно рот заткнули. Колокол на новой колокольне петь не стал. Треснул. Не велика беда – заменили. Долго ли.
К ожившему городу через гать проложили широкую дорогу, небрежно откинув желтые кости и ржавое железо подальше в сторону. Спешили. Намечался большой праздник и крестный ход.