Пять отрывков просто так

1. Кушай, кушай, наедайся!… (сатирическое эссе)_______________2 стр
2. Седьмое, восьмое, девятое… (сатирическое эссе)__________5 стр
3. Да что вы все о смерти? Мало ли как случается… (начальные строки романа «Следы уходящего»)____7 стр
4. Редкая, хрупкая, страшная… (мелодраматический рассказ для журнала "натали"
5. Забавный полилог (отрывок из Романа «Следы уходящего»)_________18 стр


© Вадим Нестеров





 










Кушай, кушай, наедайся!…


В длинном ряду личных, неличных, безличных, столичных и других праздников, отличных по замыслу и неразличимых по форме проведения, «День рождения» занимает особое место. И вот почему. Исключительность этого дня неслучайна, ибо для большинства – это единственный способ фиксировать свою исключительность, приподнять значимость, обратить внимание на то, что ты еще жив, подняться над суетой и множеством других, таких же, как ты. Трудно найти более удачный повод идентифицироваться в социуме, «блеснуть в толпе». На день. На час. На миг, но таки расстаться с именем «Долли». Пригласить друзей, родственников и всяких остальных с единственной целью – с целью обособления. Как ни крути – все остальные праздники, «святые дни», дни памяти и почитания направлены на обратное: «присоединение».
– Присоединяйтесь, барон, присоединяйтесь!…
И он присоединяется, даже если не совсем барон.
Последняя попытка – «День ангела». Увы, господа, это день «ангела», но не ваш. Если хотите, ваш – вместе с ангелом. Многие путают, пускаясь в поисках третьего, ибо вдвоем весело, но не так. Не так как-то все… Не хватает чего-то. Надо бы присоединить или присоединиться, дабы затем усугубить.
Опять же непонятно: «День ангела» – это символ присоединения ангела к вам с целью… или же… вас к ангелу, но уже без цели (вы ведь – атеист, и не верите во все эти бредни?).
– Да, не верю, и что? А традиция? Она же есть?
– Согласен, традиция, конечно, есть. Именно это «есть» и заставляет многих «прийти поесть». Заодно – и поздравить «новорожденного».
– «Сноварожденного» ?… С чем?
– Ну, как с чем? С «Днем рождения», конечно. Живи и помни…
– Помнить о чем? Сколько прошел или сколько осталось?
– Да чего ты нудишь? Посидим, погутарим, водочки – под закусочку, подгитарим, скажем пару слов для приятности, вот грусть и рассосется.
– Не устанем пить за именинника!
И не устают-таки! Пьют и пьют, пьют и пьют… Еще и едят, да ск-о-о-о-ль-ко! Пьют и едят. Да не жалко мне, друзья все же…
– Я ж этот салатик три дня стругал, не отрываясь от духовки с «поросеночком». Целехонький такой… Аппетитной корочкой взялся… У-у-у-х! Лучком его сверху – и все, неси хоть министру! Слюнки текут. Так и резанул бы филейчик. Ан-нет, рано. Ждем-с, Мавлей Маркович задерживаются, ждем-с. Неудобно как-то.
Звонок.
– А вот и он, наш дорогой гость! Наконец-то! Машинку во дворе определили или на стоянке? Что, дорого? Ничего, у нас – не воруют.
Важный такой. Видать, с подарком. Да, точно с подарком. Не мог же он так… с пустыми руками. Сейчас, сейчас, вручит…
– Поздравляю, дорогой! Живи до ста лет, не кашляй, старик!
Да я и не кашляю, и не такой уж я дорогой… Вернее не самый.
– Вот, подарочек тебе, чтобы всегда был на уровне…
– На уровне чего?
Разворачиваю. Одеколон «Гусар», фабрика «Красный октябрь». Экспортный вариант (спасибо, что указали уровень). Можно даже не открывать – сразу веет экспортом. Куда же его экспортируют? Верно, в тайгу, комаров глушить. Ничего, пломбу срывать не будем. Через неделю у Мишки именины, так я его туда определю. А Мишка долго не думает: раз – и употребил. Значит, вещь полезная, как для меня, так и для Мишки.
– А-а-а, тетя Зина! Здравствуйте! Рад вас видеть, рад. Заходите! Сейчас начинаем. А-а-а… Вы с внучком? Ну, пусть заходит, пусть, раз хороший мальчик!
– Что? Учится хорошо? Мо-ло-дец. Так держать. Что держит? Знамя института? А-а-а… На диплом, значит, пошел. Хо-ро-шо… На красный? Молодец! Заходите! А-а-а… он с девушкой…. Хорошо. Невеста, значит? Нет? А что так? Рано еще? Не стоит торопиться. Конечно, не стоит. Было бы глупо, если только вчера познакомились… Ну, проходите, гости дорогие! Начинаем уже…Что подождать? Кого? Вроде все собрались. А-а-а…подружку «невесты»… Понимаю. У нее, наверное, сегодня свободный день? Не совсем… Понимаю. Как услышала, что у хорошего человека день рождения, так сразу согласилась? Понимаю. Жалко, остывает все… Что ж, будем ждать, раз хорошая девочка.
– Как не девочка? Как же вы так при всех? Об этом все знают? Не понимаю. А-а-а… ей уже за шестьдесят… По лестнице не может подняться? Понимаю. Соседка «за шестьдесят», значит? Понимаю.
– А вот и она! Здрасьте! Спасибо вам за этот дореволюционный «будильничек без стекла». Дед мне рассказывал: он звонит так, что вскакивает весь квартал. Употребим при случае. Что? Уже сорок лет не звонил? Понимаю. Что ж, починим, главное – точность хода. Что вы говорите? Выхода? Понимаю. Раньше были мастера, не то что теперь… Подыщем рычажок для подзавода и подберем стеклышко… Ничего, не волнуйтесь. Главное, что все мы здесь сегодня собрались…
– Не устанем пить за именинника!
– Да подож-ж-жите вы, Михаил, давайте сначала разложим по тарелкам. Ну и что, что уже разлито? А закуска на что? Не волнуйтесь, не выдохнется… Вы прикройте свою рюмочку хлебом, прикройте, не стесняйтесь… С вашей-то печенью…
– Бери, накладывай… Кушай, кушай, наедайся! – слышен голос, обращенный к внучку-дипломнику. – Кто знает, чем вас там в столовых травят? Вишь, как тебя разнесло-то? На хлебе поди? Всю жизнь тебе впихиваю: нужно правильно питаться! Пра-ави-ль-но! А ему все не лезет. Кто же корейку салом добавляет? Кто?
– Не устанем пить за именинника!
Чокнулись, обронили тарелку с холодцом, когда тянулись друг к другу… Выпили… Закусили…
– Кушай, кушай, наедайся! – слышу опять бабий шепот, – да не налегай ты на картошку, икорки вот зачерпни!
– Не стесняйтесь! Угощайтесь гости дорогие!
– Не устанем!..
– Не устанем, не устанем…(хрум, хрум…)
– А теперь – танцы!
– Как танцы? Рано еще! (хрум, хрум)… Градус не тот! Разливай!…Хо-ро-ши грибочки, мамаша! (хрум, хрум)
– Кушай, кушай, наедайся! Грибочков и дома навалом! Гляди-ка вон там, авокадо резаный… Вот его и бери.
– Он же противный… Трава – травой!
– Бери, бери, где еще попробуешь? Ты его солью…Солью… Знаешь сколько он стоит?
– А теперь – танцы!
– Что? Стасик на балконе Мавлея Марковича бьет? Как, они даже не познакомились? Кошмар! За что? За «невесту»? Мо-ло-дец! Нет?… А-а-а, за соседку «невесты». Из-вра-ще-нец! Ну, пусть намылит старика. Только по-мужски, хай на улицу выйдут, а то тут хрусталь как никак. Сейчас сладкое будет.
А что же вы не танцуете? А-а-а – давление! Понимаю. С таким давлением в реанимацию не берут, а вы на водочку налегаете. Не бережетесь…
А где же сладкое?
Словом, праздник хороший, радостный. Есть что вспомнить по-утру. И нам и гостям. Правда, тетя Зина больше к нам не приходит. Обиделась, что сладкий стол был недостаточно разнообразен. Не помнит она что-ли? А кто «Соски Венеры» истребил до того как они попали на стол? А-а-а… Может, потому что с собой ничего не удалось прихватить. Но я же помню, что «Соски» это не самое главное в меню. Теперь, значит, Стасику всю неделю грызть науку на голодный желудок. Не-хо-ро-шо…Частный случай, скажете вы? Да, частный. Вся наша жизнь состоит из частных случаев, частых встреч и несчастных расставаний. Не тот круг? Может быть. Но именно мы приглашаем «этот круг» к участию в частной вечеринке. А жена? Жену тоже выбираем мы. Чтобы потом она дарила нам подарки за наши же деньги… Грустно? Нисколько. Приглашая – выбирайте; выбирая – приглашайте. И веселитесь на здоровье хоть каждый день, зачем же ждать эту стандартную календарную дату, напоминающую нам о годах? Живите вне времени. Радуйтесь каждой минуте. Потому что этой минуты уже не будет. А если будет, то другая…Удачи вам, дамы и господа!



 







Седьмое, восьмое, девятое…

Праздник, как пишет старик Ожегов, - день торжества,
 установленный в память о ком-либо или о чем-либо, - следовательно, -
выходной и не рабочий день, а также день, особо отмечаемый обычаем
 или церковью, день радости и торжества по поводу чего-нибудь, день игр, развлечений.
(Выбор по желанию)

Много воды утекло с тех пор, когда в голову социалистки-утопистки Клары Цеткин пришла идея празднования дня солидарности. Теперь уж непонятно: 8 Марта отмечался как память о второй международной конференции социалистов в Копенгагене, об увядающей страсти эмансипирующих домохозяек, о проваленной карьере неработающих женщин разных профессий или о самой Кларе.
День солидарности в чем? В любви или нелюбви к мужчинам, ненависти к мировому империализму, желании выйти замуж и родить? Или это рефлексия по равноправию? Опять же, в чем? С кем? С другими fimaileами или с особями другого пола? Как ни крути – это ностальгия по власти и преклонению. По ушедшей или еще не испытанной.
Ну, че, Танюха? Скоро праздники. Твои-то шевелятся?
А то! Я им… дам!…
Дашь, дашь, а то – кто же еще даст?
А может, это остатки родоплеменных отношений, где правил матриархат? О чем жалеем, дамочки? О чем плачем, сердешные? Природа все расставляет по своим местам. И уж не знаю, на какие перлы-кораллы ориентировалась Клара, продвигая свою идею в жизнь, но ее утопически-феминистический полет завел нас туда, где сейчас и сидим. Или забыла тогда еще не старушка Клара о законах жизни, с которыми лучше не шутить? Природа не предусматривает праздников, и тем паче – не подгоняет их к какому-то определенному дню. Если мир в душе – праздник каждый день. Если ты в согласии с собой – каждая минута хороша. А тут - на тебе- радуйся! Когда? Восьмого. Как сильно? До боли в суставах, до стука в висках.
А-а-а-ба-ж-ж-жите! Вспомним, когда же мы все-таки радовались? Восьмого ли? В годы нависающих бровей Леонида Ильича радость начинала нависать гораздо раньше. Прозорливая Цеткин так срослась с солидарностью, что угадала будущие григорианско-юлианские изменения. Восьмое-то и есть 23 по старому - День Советской Армии, по совместительству – День мужчин. И в результате юлианской передвижки логично устанавливается причинно-следственная связь всего со всем: Дня с Днем, а мужчин – с женщинами. Боролись за солидарность? Нате, получите!
 - Вася, сколько нас?
Трое.
А их?
Восемнадцать.
У-ууу… Как же мы?
Ничего, скинемся – и по цветочку….
Первое впечатление: школа, третий класс. Как же я любил Танечку с кудряшками! Вот кому мечтал подарить родительский подарок. И что? На заседании классного комитета было решено разделить всех попартно. И мне досталась, блин….Эта, ну, вы поняли… соседка.
Такой попАрт имел место не только в начальной школе. Хорошо, что кто-то придумал День памяти защитника…Или День защиты памяти. Не помню….Можно было хорошо пристреляться. К счастью, в эпоху стабильных цен легко угадывалось, что эта чернильница стоит 2. 52.
Отлично! Уложимся в трешку!
Вася, а цветочек?…
Или цветочек.
Букет тюльпанов – 3.00. Об этом знали даже дети.
Но скажу вам честно: за что я все-таки люблю праздники – так это за то, что сентиментальные женщины любят всегда что-то к чему-то приурочивать. Или дарить ко дню. Девственность: торжественное вручение – лучший подарок к Новому году. 8 Марта – торжественное перевручение. 7 ноября – опять пьянка, и снова – вручение. А потом спрашивают: «А где же эти девочки, и откуда берутся ранние браки?» Сам не знаю. Из «праздников», наверное. Но я встречал и таких, у которых как праздник - так «праздник». Цикл что ли такой неудачный? Эти засиживаются до тридцати. А там уже праздник, не праздник – веселись себе каждый день… Если хочешь или найдешь кого…
Да брось ты свой домкрат, Вася! Давай, по соточке!.. Твоя, кстати, не припрется?
Давай, давай! Не томи! Она с утра на даче раком…Разливай!


Танюша, дорогая, а твой где? Может вернуться?
Да он до вечера – под машиной… Давай, давай! Не томи…

Седьмое, восьмое, девятое…. Вместо набившего оскомину праздника 8 Марта пора установить День мужчины, который способен дарить праздник каждый день. А 23-е трансформировать в день женщин, которые способны вспомнить, что к чему приурочить в этот день. Вот тогда будет солидарность.



 












Да что вы все о смерти?
(„Следы уходящего”)



Том
1




Жизнь и смерть предложил я тебе,
благословение и проклятие
Избери жизнь…
Втор. 30:19





— Да что вы все о смерти? Мало ли как случается… Бонапарта, говорят, и не травили вовсе.
— Как не травили? А англичане… На острове, этой… как его… Святой Елены. Ну да, еще со школы помню: пятьдесят два года головокружительной карьеры, триумф, ссылка, одиночество — тихая смерть.
— Так-то оно так. Но… К счастью, кому-то пришло в голову срезать прядь его волос. Сразу после…
— Сразу?
— После!
— Ну?
— Провели спектральный анализ…
— Сразу после?
— Да нет же… Теперь уже!
— И?..
— Уровень содержания мышьяка в тридцать пять раз выше нормы.
— Ай-ай-ай… В тридцать пять раз…
— Если не больше. Экспертам Страссбургского института судебной медицины верить можно.
— Экспертам… Можно!
— Только вот неудача… Лечили его… Лечили и залечили… Вот ведь, как бывает. Сильнодействующие препараты от рака…
— От рака? Странно… Рвотное средство – это да… Прописывали, помнится.
— Рак желудка! Подтвердилось на вскрытии. Сурьма-калий-тартрат — это и есть его рвотное…
— Ай-ай-ай… Как просто… Такой человек — и такая смерть… Ему бы в бою… Да на лихом коне…
— Без коня и с запором! За два дня до смерти — шестьсот миллиграмм хлористой ртути! Шутка ли, доза в пять раз выше нормы?
— А-а-а! Значит, все же траванули императора?
— Как посмотреть. Может фатум такой…
— Ай-ай-ай… Человек-легенда, можно сказать. Ай-ай-ай…
— Человек, не человек… Кто его знает? Но умер как… обычный… Принял на грудь хлористой ртути… И умер…
— Выходит, отравили?
— Не факт! Хотя, версия привлекательная… Лечили… Рак желудка.
— Ничего не понимаю. А мышьяк?
— Мышьяк… Дело наживное. Откуда хочешь мог попасть. Составы для хранения волос в те времена содержали мышьячок-то… Обойный клей, сажа, манипуляции с крысиным ядом… Да мало ли? И вообще, при таких дозах он умер бы мгновенно!
— То есть сразу?
— Почти! Да что там Бонапарт! Великий Вольфганг — и то… от банального трихинеллеза… В тридцать пять. Быть может, не сказав главного… Раз, и все… Придворный композитор… Раз... и в общей могиле среди простолюдинов… Вот так судьба...
— От трихинеллеза?
— А то от чего же?..
— Банально...
— Любая смерть по-своему банальна. Ничего с этим не поделаешь.
— А черный человек, реквием, признание Сальери, наконец?
— Бедный, бедный Антонио… Тоже придворный... известный композитор, капельмейстер. Ему уж никогда не отмыться от титула «гения-убийцы». Сам Кристоф Глюк оценил его дарование. Сорок пять опер, служба в Венском театре. А опера «La Scuola Dei Gelosi»? Какой успех!
Людвиг Ван Бетховен с неизменной гордостью любил повторять: я ученик Салиери! Ах, Антонио... Блестящая жизнь, травма головы, помутнение рассудка — торжественные похороны... Бедный Сальери!
— Бедный Вольфганг?
— Ну да... Амадей! Тот совсем... бедный. Умер в долгах, забытый, немытый, опухший… Могилы — и той не сыщешь! Но был ли он отравлен?.. Не уверен. «Ревматически-воспалительная лихорадка» — вот официальный диагноз. Чрезмерное кровопускание — и смерть.
— Кровопускание… Не убили… не отравили… Ускорили!.. А версия лечения сифилиса?.. «Aqua taffana» – cмесь сурьмы, свинца и белого мышьяка.
— Рецепт доктора Ван Свитена? Чушь! Полная ерунда!
— А симптомы?
— С тех пор, когда Герард Ван Свитен стал лечить сифилис хлоридом ртути, симптомы передозировки были уже хорошо изучены и узнаваемы. Сл-а-а-а-бая версия.
— Легенда…
— Легенды всегда сильнее, чем проповеди. А вот врожденный дефект мочевого и почечного тракта, заражение эпидемической болезнью… Это — да!
— Откуда это все?..
— Версия Грайтера-Раппопорта! Современные патологи находят устойчивый коррелят между анатомическими деформациями уха и дефектами уро-генитального аппарата. Дело в том, что левое ухо гения сильно отличалось от нормы. Настолько сильно, что он прикрывал его париком.
— Да ну?
— Вот так вот. К тому же, при отравлении ртутью отеков почти не бывает. Не бывает!
— А что же бывает?
— Судороги и тремор. При хроническом отравлении обязательно появляются проблемы с письмом. А графологическое исследование рукописей Моцарта подтверждает, что даже «Слезный день этот» был записан с незначительным дрожанием пальцев.
— Стоп! Мы же говорили о трихинеллезе?
— О чем?
— Ну как же… Плохо прожаренная отбивная — отеки, сыпь, боль в суставах, мучительная смерть. Трихинеллез!
— Версия… Сегодня уже ничего не докажешь и не проверишь! Общая могила для бедняков съела все следы. Опять же... повторные захоронения… Вот такой финал… Загадочная вещь. А жизнь — лишь подготовка к смерти.
— К правильной смерти, которая впоследствии дает вечную жизнь?
— Верно. Хорошо цитируем! Не увлекайтесь цитатами, содавайте свои. Что, в свое время, случилось с Францем Иосифом?
— Что? Много цитировал и преждевременно скончался?
— Нет... Несчастный человек... Помню горькую историю с его женой. Бедняжка...
— Жертва ревности?
— Скорее, невольница случая... Августейшая особа, можно сказать, а проткнули, как кабана на бойне.
— Проткнули? Как это?
— Примитивно-просто... Напильником — в сердце! Не повезло...
— Бывает... Его, значит — студент из пеўстоля... А ее... Ножичком? Судьба...
— Напильником... — А Франца Фердинанда... Фердинанда, не Иосифа... действительно застрелил чахоточный сербский гимназист... Что вообщем-то и послужило поводом к Первой Мировой...
— Какой бред!
— Это не бред, а факт! Вообще, наступление Новой Эпохи непременно выразится в отношении к смерти. Сейчас, на пороге четырехмерного бессмертия…
— Четырехмерного бессмертия?..
— А какого же еще?
— И то верно... Далее...
— Сегодня особенно важно осознать истинную суть этого феномена… Пропустить через призму комплексного понимания единства и многообразия жизни, если хотите. Жизнь — это часть смерти, ведь так? А смерть — неотъемлемая часть жизни. Что они друг без друга? Смерть — необходимое условие эволюции. Не познав смерть, не достичь бессмертия.
— Фа-а-а-кт!
— Бесчисленное многообразие... Никогда не узнать ее в лицо. Хлопнешь, порой, комара на щеке... И все... Brachiola algerae — патогенный грибок. Раздавил самку — И готов!
— А вероятность?
— Вероятность — ничтожна. Но есть еще фатум... Закон его прост: чем меньше возможность, тем больше увернность, что это случится именно с тобой...
— Да... С причудами сегодня смерть!
— Смерть всегда с причудами...

 

 


































Редкая, хрупкая, страшная…




Его звали Нико. И никто не знал толком почему. То ли от протокольного Никандр Петрович, то ли буква какая выпала или хвостик затерся. Но всегда был Нико, или Нико', как он себя называл. Эдак хлестко, на французский манер – Нико'! А может, были у него там какие корни, неясно… Нико' жил где-то в Одессе, но адреса, толком, его никто не знал, точнее не помнил. Это было так давно, что возникает чувство, был ли он вовсе. В тот год, когда он заезжал к нам в Ялту погостить, мне исполнилось десять.
– Это твой дядя, – сухо объявила мне мать.
Я с радостью поверил и не задавал лишних вопросов. К тому же Нико' был славным малым и покорял своей общительностью и обаянием. Все время он рассказывал смешные истории и дарил нам подарки. Мама так смеялась, так радовалась. Никогда не видел ее такой веселой ни до, ни после. Тогда он мне очень понравился, только на маму смотрел как-то странно. Когда она ловила этот взгляд, раскатистый смех стихал, ее глаза невольно опускались и в воздухе повисала тишина.
– Не надо Нико, не надо… Расскажи лучше еще что-нибудь.
И он рассказывал и рассказывал, с легкостью увлекая за собой, уводил в свой мир переживаний и образов. Нам хорошо было там, тепло, уютно и свободно. Потом он уехал, и в нашем доме навсегда поселилась тоска по этим дням. Никто из маминых ухажеров, мужей и сожителей не был так добр со мною, как он. Никто не смог заменить Нико', принести в нашу семью согласие и счастье. Да, у нас было все: и приличная квартира с удобствами в центре, и машина, даже дача на берегу моря, с небольшим катером у причала. Отец оставил нас, когда я пошел в третий класс и больше не появлялся. Феликс – не прожил с нами и года, Артур – трех, остальных я не запомнил. Я не смею осуждать свою мать за ее поиски. Она всегда тяготела к семье, но мужчины всегда тяготели к ее плоти. Она была слишком хороша для этого пошлого мира, все время искала чего-то, быть может, то, что потеряла в юности, быть может, своего Нико'. С тех пор, как он уехал, мы не слышали о нем ничего, хотя часто вспоминали. Точнее вспоминал я, и мать заметно оживлялась при этом, но совсем не надолго, как робкое мартовское солнце, съедаемое перистыми облаками. Затем она плавно переводила разговор на другую тему, и снова начинался благополучно-скучный быт. И вот сейчас, когда прошло столько лет, мне исполнилось двадцать, а мама рассталась с очередным, вдруг зазвонил телефон. Я не знал, кто это, но почему-то почувствовал – это он. Изменившись в лице, она долго и монотонно отвечала:
– Да, да, да… Нет… да…
Длинные паузы сменялись этим односложным «Да».
– Хорошо, приезжай коли так, – заключила она в конце и повесила трубку. Это дядя Нико', – сказала она также сухо, как и тогда.
– Как-то ты невесела, мать? Ты не хочешь его видеть?
Встретишь родственника, вот вместе и повеселитесь… Может быть…
– А ты как же?
– Я, к сожалению, не смогу. Мне срочно нужно…
– Что?
– Нужно…Уехать, понимаешь?
– А как же дядя Нико'?
– Вот ты им и займешься. Встретишь, обогреешь… А я-я-я… Ладно посмотрим…

***

Я встретил его на вокзале. Нико' ничуть не изменился. Даже помолодел, как-то. Или мне так хотелось его видеть… Такой же улыбчивый, стройный и юморной. В стильных очках и джинсах. Убрать пару легких морщин – ну прямо мальчик. Мы сразу поладили. И это понятно. Оказалось, что у нас столько общего… Говорить не переговорить.
– Пойдем к морю, – предложил он.
– Вот так сразу? Может сначала…
– А что там у вас… Новая люстра, или паркет какой? Думаешь, это интересно? Дом без людей – не дом. Пойдем-ка уж лучше пройдемся…
– И то правда, – согласился я.
Так мы мало-помалу провели несколько часов, в разговорах «обо всем». Незаметно солнце, в непременном движении своем катилось к западу, скрываясь за верхушками гор. На город опустился теплый южный вечер. Жители и гости курорта оживились. Одни – в ожидании веселья и приключений, другие – в ожидании платы за приключения.
– Устал я что-то, – наконец произнес неутомимый Нико', и, не оставляя надежд на возвращение домой, указал рукой на свободный столик в кафе на набережной.
– Но это не самое лучшее место, дядя. Здесь недалеко…
– Ничего, не беспокойся. Тут хорошо, тут больше жизни. Посмотри на эту толпу. Забавно, правда? Смотри сколько судеб, лиц, характеров.
Ялта – всегда Ялта. И при «совке» и сейчас. Люди – всегда люди. Луна – всегда луна, а вечер – всегда вечер. Но есть место на Земле, где все по-особому. И воздух чище, и вечер теплее, и люди ярче. Это набережная Ялты. Сотни, тысячи, праздных, шатающихся без особого дела пляжников, снуют туда-сюда. Ничем не стесненные, кроме денег, они готовы на все. Это все порой уводит туда, откуда не всякий может вернуться. В погоне за впечатлениями, они отдаются своему чувству. Желание – вот, что их объединяет. Желание урвать кусочек моря, солнца, а если повезет, то и немного любви. Но можно ли привязать любовь к месту? Вроде бы нет. Но в Ялте… В Ялте привязывают. То здесь, то там, то здесь, то там… Привязывают, развязывают, связывают и снова привязывают.
Между делом, ближе к ночи, разговор стал приобретать другую окраску. Медленно потягивая пивко, мы постепенно съехали на обсуждение местных нравов. Все из-за подружки моей, Таньки Стрелковой. Надо же было ей попасться на глаза. Идет вся такая… У-у-у-х… Ножки длинненькие, фигурка точеная, шортики – в обтяжечку. Ну, чем не модель. И тут меня понесло:
– Смотри, дядь, нравится?
– Т-а-а-а-к…. равнодушно ответил он. – Славная ромашка. И что?
– Танюха, познакомить?
– Спасибо, не надо.
– А что так, дядь? Или уже…
– Жалко ее. Пусть идет себе.
– Как жалко?
– Так юна, так беззащитна… Рискует девочка.
– Чем рискует? – поинтересовался я в изумлении.
– Собой, – коротко ответил Никоў.
– Молода, и уже в поиске… – продолжал я неожиданно взрослый разговор.
– Еще… Еще в поиске. Немного осталось. «Затянувшийся март» не проходит бесследно.
– А вот эта? – указал я глазами.
– Лошадка на самовыгуле. Стакан портвейна… И-и-и… Скучно.
Тут я понял, что Ник еще сложнее, чем я ожидал.
– А в джинсах? У…
– У ларька? – точно дополнил дядя.
– Да, но… Но откуда ты… Откуда ты знаешь? Здесь же их столько…
– Думаю, она знает еще больше. Без сотки зелени – не подходи. Не люблю за деньги… Пошло.
– Ну, хорошо, – стал заводиться я, в желании реабилитироваться. – А-а-а…
– Парочка в коротких юбках, с прическами унисекс?
– Да!
– В шелковых блузах цвета мечты?
– Да!
– Хороши близняшки. Девственны только.
– Ну, дядь, ты даешь. Они у нас знаешь, какие ранние?
– Знаю, но эти – девственны… – безапелляционно заключил он. – Присмотрись, это видно…
– Где?
– Где, где… На рифму нарываешься. В глазах, конечно, где же еще.
– А вот эта барышня?
– Эта…– Ник на секунду задумался. – Ничего, но потеет сильно.
– Потеет?
– Еще как… Ручьем…
–Это тоже видно?
– А как же. За версту. Все всегда видно. Смотреть нужно внимательно, и все.
– Как тебе эта? – указал я на проходящую мимо.
– Э-э-э-т-а-а-а! С траурной коемкой под ногтями? Нет уж, уволь.
– Ну, вы, дядя переборчивый…
– Чистоплотный…
– Избалованный…
– Искушенный…
– Пресыщенный…
– Уставший…Красоту люблю, понимаешь? Ее и ищу. Это очень утомительное занятие – искать красоту. Столько всего… Там подкрашено, там подмазано… Подтянуто… Затянуто…
– Да. Красота – великая вещь!
– Редкая…
– Хрупкая…
– Страшная…
– Опасная…
– Да, чуть не забыл. Если не секрет, Никоў … как же ты за двадцать метров ее ногти-то разглядел? А?
– Она целый час сидела у нас за спиной, с каким-то мурчикомР.
– Как говорится, с кем пообщаешься, от того и перебегут?
– С кем не общайся, а руки мыть надо.
– Это точно!
– Ну, а эта, в черном? – не унимался я.
–Хищник-вампир! Ничего кроме себя не видит. Вы тут попрыгайте, а я на вас посмотрю.
– А вон те две?
– На копытцах? Они же не разговаривают!
– Как, глухонемые? Знаю, знаю, не поясняй: сидели за соседним столиком, разговаривали жестами. Так?
– Нет, просто не умеют… Да и понимают с трудом. Что-то с генами, наверное… Только экстерьер. Жаль…
– Зато все умеют… – добавил я. – Че их жалеть, найдут себе по-уму. Мало ли достойных…
– Найдут, конечно, непременно найдут. Потомство вот, у детей совсем шансы отберут. Так бы, хоть, пятьдесят на пятьдесят…
– Видать, доля такая.
– Да каждой твари – по паре… – с грустью заключил Никоў.
– По репе! – дополнил я.
– По твари…
– Вам и не угодишь, дядя!
– А что угождать? Человеком надо быть. Да вообще, подача – куда важнее, чем линия.
– Ну, дядя, держись – подумал я про себя, – сейчас я тебя достану:
– В малиновом, слева?
– Монашка!
– В красном?
– Бывшая монашка!
– Есть разница?
– Еще бы…
– Как с цепи… В ужасе, что не успеет перед вторым пришествием.
– Вон, вроде, симпатичная.
– Ничего. Голифэ подравнять, и в аппарат Елизарова, на год, может, отпустит. Хромота – нелегкий груз…
– Но она же не хромает, только левой загребает слегка.
– Будет. Уверяю: скоро будет. Как ортопед – ортопеду.
– Верю.
– А вот эта, скромница-надомница с ищущими глазками.
– С глазками? Ищет. Но что? Поцеловал – женись.
– Ну, так…
– Я тебя умоляю. Такая волчица только и ждет, в кого бы вцепиться.
– Выходит, нормальных нет?
– Ну, почему же. Вон, красавица-любезница в короткой маечке с голым животиком, щедро исполосованным ножом хирурга. Видать, только вчера со стола… Как гинеколог – гинекологу: разрез по Пфайненштиллю, экстирпация… А поросят сколько… Любишь поросят?
– Только жареных.
– Через месяц солнце припечет, знаешь, как их поджарит? Полный аллюр!
– Ну, это на любителя, – скривился я. Я все думаю, как они успевают гардероб менять, прибавляя в день по кг.
– А они и не меняют. Ходят себе и хрустят по швам. А эти дети в маминых трусиках, желающих перепрыгнуть стадию «юность», тут же увязая в пошлости… Ужас!
– Смотри, дядь, прямо на нас идет. Как?
– Опомнись, разве можно с инвалидами?
– Это как? Две руки, две ноги… Без костылей.
– Инвалидность на лице: амнезия у нее. Не заметил?
– Как это?
– С памятью что-то…Юбчонку надела, а трусики, увы, забыла…
– Да вы, дядя, моралист, я вижу.
– Эстет…
– Педант…
– Охотник…
– Охотник за чем? За тенью?
– За моделями, типажами.
– Тогда – эстет.
Я кивнул в сторону девушки в прозрачно-перламутровом платье:
– У?
– Увы, секс-туризм: коротко, быстро и неинтересно.
– Здесь все – туристы.
– Но не секс…
– Мы здесь… в засаде?
– На чеку.
– На чеку?
– Скучающем.
– Это я заметил. Слышали бы они, что мы тут говорим. Поскучали бы здесь.
– Будем ждать идеал?
– Будем ждать красоту.
– Думаешь, пройдет?
– Придет.
– И тогда?
– И тогда…
– Где же, дядя видел, чтобы красота здесь, без денег, с душой, с мозгами и – одна?
– А вот, – уверенно сказал он.
– Это?
– Эта! – поставил точку Никоў.
Прямо перед нами стояла она. Вся в белом, как невеста, как сон, как мечта. Лаковые стильные туфли, легкое в крое, но очень элегантное приталенное платье. Прямые светлые волосы, стянутые сзади резинкой, как у первоклассницы.
– Так просто и так убедительно. Блеск!
– Красота – страшная вещь! Помни об этом.
– Странная… Какая она странная, эта красота. Всегда разная и ускользающая… – размышлял я вслух.
«А ведь, она действительно свежа и хороша. Определенно, наш Никоў не лишен вкуса. Ничего, даже приблизительно, мы сегодня не видели. Это лучшая женщина вечера», – подумалось мне.
В густой толпе и огнях милицейского «бобика» лицо никак не удавалось толком разглядеть, но так очевидна была ее грация, утонченность и еще что-то… Вероятно, это «что-то» и влекло за собой, прежде всего.
Безупречный силуэт ее мне показался слишком знакомым и, где-то даже своим.
– А вдруг она не в настроении, – робко пошутил я.
– Настроим.
– Как?
– Смотри. Смотри внимательно. Подойдешь к нам минут через шесть. О’кей?
– Ладно, – согласился я в недоумении.
Никоў быстро встал, ловко задвинул за собой стул и направился к избраннице. Подойдя к ней вплотную, он немного заслонил ее своим телом. Видимым оставалось только голое плечо и край щеки…
Они стояли почти неподвижно, и казалось, не разговаривали. Выждав предложенные шесть минут, я двинулся к ним.
– Мама… Ты? Ты покрасила волосы? Зачем? – растерянно бормотал я что-то невнятное.
– Покрасила…
В глазах ее я прочитал восторг и нескрываемое обожание. «Но с чего?» – спрашивал я себя.
Никогда раньше не видел ее такой. Находя в ней только мать, я не видел в ней женщину. По-настоящему красивую женщину.
– Я не узнал тебя, ма! Мы тут с дядей… Мы…
– Это к счастью, сынок… К счастью…
Ник стоял молча, словно проглотив язык… В глазах его я прочитал растерянность. И какую-то рассеянную теплоту. «Но к чему?» – не понимал я. Впервые увидел я это в его глазах.
– Это Никоў, знакомься, сынок…
– Я знаю, мама, знаю…
– Знаешь… Да не очень… Это тот человек, благодаря которому, однажды ты появился на свет.
Я обомлел… В глазах Ник я увидел явное удивление, сменившееся на восторг, в глазах матери я увидел…
Что я там увидел? Что увидела она? Что видел он? По-моему никто еще ничего не мог понять, но казалось, в этом молчании мы успели сказать друг другу больше, чем за все эти годы.
Его всегда звали Нико. Нико', как он себя называл. Эдак хлестко, на французский манер. Теперь я знаю где его корни…





 


































Забавный полилог
 (отрывок из Романа „Следы уходящего”)

Это занятие всегда приносило ему утонченную радость, зависающую между реальностью и выдумкой. И всякий раз мысли уносили далеко-далеко. Быть может туда, где свет встречается с тьмой, тьма над бездною, а бездна — в безвидимой пустоте: «Очаровательная картина! Ни рассветов тебе, ни закатов. Ни вопросов… Ни дня тебе, ни ночи… Ни времен, ни годов, ни знаний… И надо было Ему отделять Свет от Тьмы! Зачем? Первый восход неизбежно вытянул за собой первый вопрос: Зачем?»
И теперь… Каждое утро, отгоняя сон, усталость и лень, можно видеть бесконечное множество линий и красок, приносимых зарей. Хорошо… Можно долго наслаждаться буйством цвета, размывами облаков, бесформенной дымкой, или молочной густотой тумана… чистой лазурью неба, острой прорезью первого луча... Или, зевая и бранясь, натянуть на себя одеяло… и уснуть…
— А зачем оно мне… что там смотреть?
— А что смотреть здесь, в этой толпе усталых, бесформенных лиц, вечно бегущих куда-то?
— Кто гонится за внешней суетой…
— А кто же гонится? Я? Лично я спешу купить цветы жене. А вы?
— Я-то? Я — сладости к празднику.
— А вот вы, товарищ?
— Я тебе не товарищ...
— Пардон с… А может вы, что-нибудь скажете?
— Ш-а-а-сс, скажу. Подойди, внучок, поближе. Ш-а-с, ага!
— Дамочка, дамочка!
— Уберите его.
— За что?
— Как, за что?
— Мне трудно дышать, когда ты есть...
— Есть или не есть?
— Съешь, сынок, кто знает, когда удастся еще…
— Еще, еще, еще… А зачем тебе столько?
— Ну, как же? У всех есть.… И опять же Канары…
— Какие нары?
— Ты че, не понял, дело выгорит, а на самый крайняк штраф-ф-ф...
— Фы-фы-фы...
— Дышите ровнее, это астма. Хотя можно и так.
— Так, если через час не будет бабок, мы тебя… Мы тебя… Нет, мы тебя не убьем, мы тебя…
— Тебя, тебя, тебя!
— И меня?
— Нет, вы в стороночку, пожалуйста.
— Пожалуйста, секунду внимания… Сегодня мы с вами собрались…
— Не разобрались мы в тебе, сынок, сразу. Ступай себе с миром.
— С миром в душе и без царя в голове… А бывает такое?
— Еще и не такое бывает…
Не в силах отвязаться от вопроса «Зачем?», Студент Х разглядывал забавных прохожих: «Суета… Есть ли какой смысл»?
«Есть, есть… — как бы донеслось от странной фигуры в черном.