Где твоё начало. ч. 2, гл. 3, 4

Глава третья — Как настроение? Боевое? Звонил Комов — решил с утра прозондировать расположение духа вновь избранного секретаря комитета комсомола и подбодрить его. — Спасибо, Василий Артемович, нормальное, — ответил Владимир. — Рабочее! Да, теперь он сидит за рабочим столом секретаря в тесноватом, но уютном помещении комсомольского комитета. Не совсем ещё верил в реальность происшедшего, так круто менявшего его жизнь. Очень были удивлены его неожиданному решению друзья и сослуживцы. Через администрацию попытался воспрепятствовать его переходу начальник отдела Гришин, пообещал прибавку в окладе и предоставление в ближайшее время возможности работать над диссертацией. Но партком оказался сильнее административного руководства, а оклад и отложенная диссертация сейчас для Владимира значили немного — он увлекся идеей общественных преобразований. — Тут вот какое дело есть, — глуховато продолжал Комов. — Вчера звонил директор подшефной школы. — Борис Абрамович? — Да! Претензии выражал нам. Руководители кружков до сих пор не подобраны, прибор какой–то обещанный недоделан… Разберись! — Хорошо, Василий Артемович! С чего начать? Целую ночь сегодня, после отчетно–выборного собрания и избрания секретарем, Владимир почти не спал. Мешало волнение, вызванное некоторой неуверенностью — получится ли, справится ли с новой работой. «Всякий обладает достаточной силой, чтоб исполнить то, в чем убеждён» — вспомнил он слова великого Гёте, и с этим рано утром пришёл в комитет. Чтоб продумать свои действия, способ достижения значительных целей организации, которые хотелось бы поставить и заинтересовать ими комсомольцев. Ведь пришёл он сюда не для того, чтоб плестись в хвосте худших традиций. Единственная цель его на новом поприще — успех общего дела, иначе он бы никогда и ни за что за него не взялся. Вновь зазвонил телефон. — Привет! — послышался голос Валкова, когда Владимир поднял трубку. — Как дела? — Только берусь! — Надо бы тебе для начала в райком заскочить на пару часиков. И там, в столе, я оставил желтую папку с бумагами — прихвати, пожалуйста, её с собой. — Ладно! Владимир заглянул в бумаги, оставшиеся в наследство — папки с протоколами, решениями, планами работ за несколько последних лет, лежали в беспорядке в ящиках стола и нижних полках книжного шкафа. Со временем надо будет систематизировать и навести порядок, а сейчас он решил просмотреть действующие планы комитета, не подшитые и перепутанные листки которых были сложены в рыхлой папке вместе с заметками, вырезками из газет. Планы, на первый взгляд, деловые — указаны пункты и сроки, ответственные лица, сделаны короткие пометки о выполнении и более пространные о переносах и срывах. Владимир просмотрел содержание одного плана, другого, полистал ещё; он их соавтор, поднимал руку, голосуя «за», соглашаясь с предложениями других или даже выдвигал собственные. Сейчас же он остался ими недоволен — преобладали собрания, заседания, рассмотрения, отчеты, смотры, многое шло по участию в организованных кем–то другим мероприятиях. Одним словом, серая и заурядная текучка без определенной значительной цели. А вот планы, поступившие из райкома, столь плохо пропечатанные на папиросной бумаге копии, что трудно даже что–либо разобрать. Перечислены вопросы для заседаний бюро районного комитета, далее предписания первичным организациям, несколько крупных мероприятий и опять же смотры, конкурсы, отчеты, сводки и тому подобное. Если задаться вопросом — что же предназначалось непосредственно комсомольцам, вызывало их интерес, необходимость для них организации, — то назвать можно было немногое. Не в этом ли причина апатии, безразличия многих её членов? Хотя, надо заметить, делается много полезного для общества в целом. — Приветствую и поздравляю! — в комитет, не закрывая за собой дверь, ввалился — иначе не скажешь — председатель профсоюзного комитета, жизнерадостный и энергичный здоровяк Петр Антонович Залещ. — Спасибо! — поднялся Владимир. — Я сейчас! — крикнул кому–то в оставленную открытой дверь Залещ и протянул Владимиру громадную руку: — Поздравляю! — Спасибо! — Как по–твоему, кто должен заниматься у нас художественной самодеятельностью — профсоюз или комсомол? — огорошил Петр Антонович, не выпуская из своей ладони его руку. — Полагаю, вместе! — не сразу ответил Владимир. — Верно! — наконец отпустил его руку Залещ и многозначительно поднял вверх указательный палец. — Вместе! — воскликнул он, как будто угадали его мысль. — Я, как профсоюз, обеспечиваю материальную сторону, а ты, комсомол, ищешь таланты. Идёт? Петь, плясать кто должен — старики или молодежь? А? — Наверное, кто пожелает... — Во даешь, комсорг! Ты это брось! В общем, давай так договоримся — инструмент для эстрады я беру на себя, а таланты, хоть комсомольские, хоть профсоюзные, организовываешь ты. Договорились! Пока Владимир лихорадочно соображал, что же ответить на такое неожиданное предложение, председатель профкома подмигнул ему ободряюще и вышел, не дожидаясь ответа; голос его уже громыхал где-то в коридоре. С вопросом — в чем бы руководство института хотело видеть сотрудничество с комсомольской организацией — Владимир направился к Главному конструктору Жанину. В пору своей инженерной деятельности ему как–то приходилось ходить к Главному, носить на подпись документ, и с тех пор остался неприятный осадок от длительного ожидания в приемной на виду у более строгой, чем сам начальник, секретарши, когда обходят тебя один за другим какие–то более важные, пуще занятые или паче проворные люди. Очень неприятное сознание своей незначительности, ничтожности порождается в таких приемных! А эти столь похожие друг на друга секретарши, расплывающиеся в любезности перед значительными людьми и пренебрежительно холодные для всех прочих? Обычное свойство недостаточно образованных людей, чувствующих свою власть над другими. И вдруг — неожиданная метаморфоза! — минут через десять после его звонка он приглашается на прием, идёт прямо в кабинет, минуя всех. Даже неудобно перед этими всеми, как перед самим собой в прошлом. Жанин сидел в просторнейшем и светлом кабинете во главе огромного полированного и голого стола. Чувствовалось, что он был очень занят делами, к нему порывались какие–то приезжие люди, но, тем не менее, он усадил нового секретаря комсомольского комитета и без спешки стал беседовать с ним. — Виктор Алексеевич! — усевшись, начал Владимир. — Сейчас мы прорабатываем план работы комсомольской организации. В связи с этим хотелось бы знать, что ожидает руководство института от нее. В плане сотрудничества для решения общих проблем. Он посмотрел на Жанина, седого мужчину лет пятидесяти с живыми проницательными глазами и благородным — иного сравнения Владимир не подобрал — лицом. Главный слегка улыбнулся столь неожиданному и прямому вопросу и задумался; действительно, что он ждёт от комсомольцев, составляющих почти пятую часть коллектива? — Хорошей работы прежде всего! Творческой изобретательной активности молодых, — стал рассуждать он неторопливо, собираясь с мыслями и не совсем точно понимая постановку вопроса о сотрудничестве вместо привычного наставничества. — Общественной активности, конечно. Чтоб физкультурой и спортом занимались, укрепляли своё здоровье. Чтоб были авангардом! Собственно, почему такой вопрос возникает? Имеется немало решений по самым разным вопросам — и собраний, и парткома, и вышестоящих политических органов, партии в целом. Разве недостаточно? А руководство всегда готово помочь во всей этой работе. — Это, конечно, всё есть! — поспешил согласиться Владимир. Он ещё не мог до конца преодолеть порожденную, быть может, тем давним околачиванием в приёмной робость перед столь высоким начальником. А надо бы избавиться от такого ограничения, иначе он не сможет отстаивать перед руководством интересы комсомольцев и молодежи, если это потребуется в конфликтной ситуации. — Возможно, помимо них, наши внутренние проблемы... Разрешите мне вкратце проинформировать Вас об основных планируемых направлениях нашей работы… — Пожалуйста! — согласился Жанин, но, донимаемый настойчивой попыткой кого–то выйти на телефонную связь, попросил, кивнув на бумаги в руках Владимира. — Но чтоб разговор был содержательным, оставьте, пожалуйста, мне ваши планы, я предварительно с ними ознакомлюсь. Стало ясно, что разговор закончен, и Владимир встал с досадой на то, что не очень четко подготовился к встрече. Он собрался уходить, но Жанин жестом попросил задержаться, отыскал среди вороха корреспонденции одну бумажку и протянул её комсомольскому секретарю. Это было лаконичное сообщение отдела внутренних дел о том, что работающий в институте слесарь экспериментального цеха Абураимов Г.Ш., член ВЛКСМ, на днях был задержан в нетрезвом состоянии и доставлен в медицинский вытрезвитель. — Вот, пожалуйста, наш человек! Владимир прочёл и, кажется, даже покраснел; пришёл поговорить о серьезных и возвышенных делах комсомольцев, а они вон что вытворяют! Главный, однако, не собирался в чем–то упрекать секретаря и попросил: — Если не затруднит, передайте в канцелярию, пожалуйста! Она и вам адресована, так что с его непосредственными руководителями разберитесь что произошло. — Разберусь! — пообещал Владимир. — Обязательно! Пусть дурака не валяет и жизнь свою под удар не ставит! Появление нового секретаря, его энтузиазм и энергия не вызвали, однако, особого интереса и ожиданий у комсомольцев. В этом Владимир убедился, когда сорвалось общее комсомольское собрание. Да, из–за плохой явки членов организации. Уже с утра в день собрания в комитет стали звонить и отпрашиваться с собрания по разным причинам. А ведь это была, можно сказать, видимая часть айсберга, обращались более дисциплинированные. — Отпускать имеет право только собрание! — терпеливо разъяснял Владимир. — Вы же знали о собрании, надо было личные дела перенести на другое время. Объявление давно вывешено! Тем не менее, пришлось взять на себя ответственность и отпустить тех, кто по серьезным обстоятельствам не мог попасть даже на начало собрания. Подготовка шла обычным порядком; после обеда поступили новые сведения о числе комсомольцев, которые в этот день находились на работе и, следовательно, должны быть на собрании. Часа за два до начала из райкома приехал Валков, проверил готовность, удовлетворился приведенными цифрами, в оставшееся время пошёл по своим делам к активистам районной организации, работающим в институте. Минут за двадцать до начала собрания, прихватив материалы со списками, проектом решения, канцелярские принадлежности, многократно проверив, чтоб чего не забыть, Владимир направился в Актовый зал, открыл его, проверил и, чувствуя нарастающее волнение, стал ждать. Вскоре группами и по одному стали подходить комсомольцы; проходили и садились на самые задние ряды. Некоторые заворачивали к столу президиума, стоявшему на возвышении, и оставляли записки. За несколько минут до начала заполнилась почти половина зала со стороны, противоположной президиуму, а точно к началу пришли приглашенные представители партийной организации и администрации, степенно уселись в первом ряду. Появился слегка запыхавшийся Валков, сел рядом с Владимиром у входа. — Начинать время, а не все ещё собрались, — посетовал ему Владимир, нервно теребя списки с пометками о явке. — И заявлений многовато! — кивнул он на стол президиума. — Ничего! — успокоил его Александр, перебирая что–то в своей папке. — Не спеши начинать, подождем ещё. Прошло несколько минут. Подошли запоздавшие комсомольцы, но совсем немного, не более десяти. Владимир подсчитал и установил, что явилось меньше ожидаемого, но всё же чуть больше половины списочного состава. Это определяло правомочность собрания, и можно было уже начинать, тем более, что стали раздаваться нетерпеливые выкрики. Тогда, немного волнуясь, Владимир поднялся и вышел за стол президиума, помедлил и сосредоточился, чтоб ничего не упустить и не перепутать. — Товарищи! — обратился он громко к собранию. — Для удобства работы прошу вас с задних рядов перейти на первые. Пожалуйста! В зале поколебались, пошумели, несколько человек переместилось вперед, да и то не на первые пустующие ряды, остальные остались на прежних своих местах. Повторять просьбу Владимир не стал, хотя она осталась невыполненной, и объявил, сколько состоит на учете и сколько явилось на собрание, после чего предложил открыть его. Возражений не последовало, хотя при голосовании подняли руки менее половины присутствующих, остальные уже занялись чтением книг, игрой в переносные шахматы или просто беседовали, что хорошо было видно сверху, из президиума. «Призвать к порядку?» — подумал было Владимир, но решил, что делать этого пока не следует. Вяло, но избрали президиум из четырех человек, и далее собрание повел заместитель секретаря Анатолий Марков, энергичный рослый малый, заранее подготовленный к предстоящим возможным трудностям. Прежде чем предложить на обсуждение повестку дня, он стал поочередно зачитывать заявления, которые Владимир разворачивал и подавал, заодно подсчитывая, сколько останется, если отпустить всех желающих. Да, в таком случае присутствующих оказывалось бы меньше половины численности организации, что равнозначно срыву собрания. — Никого больше не отпускать! — сказал Валков, сидевший в президиуме рядом с Марковым, по другую сторону от Владимира. — Надо всё же рассматривать, — шепнул Владимир так, чтоб было слышно сразу обоим — и Александру, и Анатолию. — Обсуждать надо. Получив столь противоречивые указания, Марков решил поступать, как сам найдёт нужным; он предупредил, что собрание может фактически сорваться, после чего продолжал чтение заявлений и ставил на голосование решение об их удовлетворении. Большинство, как правило, было за то, чтоб отпустить отпрашивающихся, и те незамедлительно покидали зал. — Вы что делаете! — нахмурившись, взглянул на Симчина и Маркова Валков. — Проваливаете мероприятие! И в первом ряду недовольно хмурился Комов; сложив руки на груди, он наблюдал за происходящим. Действительно, дело шло к срыву собрания, ибо оставалось ещё лишь несколько человек, определявших формальное большинство. Тогда поднялся Владимир и ещё раз предупредил — если уйдут и эти, то всем собравшимся здесь сегодня делать будет нечего. В ответ зашумели. Одни хотели, чтоб быстрее рассмотрели их заявления и отпустили, другие готовы были разойтись, третьи не желали ещё раз собираться, раз уж сейчас пришли. Один парнишка, выступив вперед, усиленно тянул руку вверх, как будто в данной критической ситуации хотел внести дельное предложение. — Тебе чего? — спросил его, наконец, Марков нетерпеливо. — Мне тоже надо уйти! Марков уже был не рад, что взялся вести это собрание. «Пусть сами решают!» — заключил он и приступил к голосованию по оставшимся заявлениям и устным просьбам, в результате практически все желающие покинули зал. В президиуме посовещались. — Таким образом, собрание сегодня не состоится, — через некоторое время объявил Марков. — Здесь нас — меньшинство. — Дату повторного собрания мы объявим дополнительно! — поднялся Владимир, и продолжил далее, повысив голос, чтоб слышали те, кто уже шумно начал подниматься с мест. — Все мы должны извлечь урок из сегодняшнего, предупредить своих товарищей... Комсомольцы быстро разошлись, ушли и приглашенные. Остались озадаченные комсомольские лидеры и Комов. — Не надо было никого отпускать! — нарушил молчание Валков. — Собрание объявлено давно, должны были планировать свои дела. — Вот они и спланировали, — вставил Марков. — Так, чтоб было основание уйти по заявлению. — Что значит не отпускать! — возразил Владимир, раздосадованный происшедшим. — Что же тогда вообще комсомольцы вправе решать, если даже это мы за них сделаем? — Так ты никогда собрание не проведешь, — спокойно продолжил Валков. — Управлять надо массой, а не идти на поводу! В следующий раз ситуация будет нисколько не лучше. Сегодня одни не могут, или не желают, с чем надо разобраться, завтра другие. Что делать будем? Владимир не отвечал, задумавшись. Почему так получается? Лишь вчера он и они, рядовые комсомольцы, были единым целым, а сегодня как будто стали по разные стороны невидимого барьера. — Ладно, не будем спорить! — продолжал Валков миролюбиво. — Не вы первые. А завтра же, не откладывая, надо принимать решительные меры против тех прежде всего, кто сегодня не пришёл вообще без уважительной причины. Вызвать к администрации и проработать как следует! — Совсем упала дисциплина комсомольцев! — выслушав младших коллег по политической работе, заговорил Василий Артемович. — Подготовка собрания, как видно, прошла безобразно. Пустили на самотек, вот что! Короче, завтра же секретари партбюро, администрация и вы должны с каждым побеседовать, и очень серьёзно. Я дам соответствующие указания. Иначе дело может дойти до полного развала! — Зачем партия, администрация? — возразил Марков. — Давайте мы сначала сами с ними поговорим. — Воспитание молодёжи — общая задача всех, так что отказываться от помощи старших товарищей не торопитесь, — остановил его Комов. — Нет у меня уверенности, что всё у вас получится, вот что! Как и Анатолию, Владимиру тоже не понравился предлагаемый Валковым и Комовым распространенный метод воздействия на комсомольцев, однако сейчас он был настолько удручен неудачей, что ничего толкового придумать и сказать не мог. Все обстоит значительно сложнее, чем кажется. — Так мы ещё дальше зайдем в тупик, — произнёс он наконец, собирая со стола бумаги. — Даже если проведём собрание. Давайте обдумаем как следует, и решим завтра что делать. Переходя на комсомольскую работу, Владимир готов был к трудностям и неудачам, но не думал, что их восприятие будет столь горьким. Комсомольцы совершенно равнодушны к его усилиям, вместо поддержки остаются в оппозиции. Сначала сорвали собрание, затем не явились на субботник. Хорошее начало его деятельности на новом поприще! Провал. Что же, однако, происходит? Испытывают на прочность новый комитет? Нового секретаря? Или проявляют истинное отношение к организации, считая её им ненужной и обременительной. — Ты почему на собрание не пришел? — спросил он Малина; совместная работа в лаборатории, он надеялся, позволит им говорить откровенно. — Это на какое? В минувшую среду? — уточнил, поправляя очки, Малин. — Так у меня к зубному талон был. Едва достал, честное слово! — А на субботнике ведь тебя тоже не было? — Да! Но я же предупреждал! — глаза Малина, увеличенные толстыми стеклами очков, ещё более расширились в ожидании неприятной разборки. — Ну, а почему всё же не был? — настаивал Владимир. — Понимаешь, радикулит чертов обострился! —схватился за поясницу тот, как будто боль напомнила о себе. Нет, Малин явно уклонялся от серьезного разговора; перехватывая инициативу, он стал подробно объяснять, что такое радикулит, как чувствуется и какими способами лечится, включая народные средства. — Послушай, Сева! У тебя то зубы болят, то ещё что–то там сзади прицепилось... А посмотришь, как ты за бабами ухлестываешь, — намекнул Владимир на известную всем наклонность Малина, — и не подумаешь, что ты весь больнойпребольной. От своих знакомых и товарищей Владимир толком ничего и не узнал; всякий из них оправдывался, ссылаясь на обстоятельства, как будто виновны перед Владимиром лично. Гораздо больше откровений услыхал он от других, когда стал проводить беседы с теми, кто без особых на то причин не пришёл сначала на собрание, а потом и на субботник. Всех провинившихся распределили между членами комитета для индивидуальных собеседований — так они решили, отказавшись пока от предложения Валкова и Комова, полагая что их метод может лишь углубить раскол между комсомольцами и их выборным органом, как поставленного над ними. Такие разговоры были полезны и для членов комитета, приучая их к действию убеждением, участию в дискуссиях на самые острые темы. — Наша цель не просто заставить прийти на собрание, поработать на субботнике, а обязательно убедить в необходимости всего этого, — настраивал Владимир членов комитета. — Использовать этот случай как повод для воспитания, основной цели всей нашей деятельности. Заходившие в комитет на «проработку» комсомольцы чаще всего робели, чувствуя себя виноватыми, быстро соглашались со своей неправотой. Некоторые же, сообразив, что предстоит не выволочка, а товарищеская беседа один на один, смелели и высказывались прямо, открыто критикуя положение дел в комсомольской организации. — Так ведь неинтересное собрание! — Как вы можете говорить так о нем, если оно вообще не состоялось? — Все собрание неинтересные! — Почему? — Только и говорим! Другие добавляли: — Собрания для галочки! — То, о чём говорим, ни на что не влияет! — Пустая говорильня! Трата времени… И так далее, и тому подобное. Поначалу возражать такому было довольно непросто. Однако, побеседовав, быть может, и не очень удачно, с первыми, высказавшими в основном те же мысли, что и последующие, неоднократно обдумав свои вопросы и ответы, брать верх в дискуссии стало не так сложно. — Так ведь многое из того, о чём говорим, мы сами и должны делать! Если нас, конечно, интересует не только комсомольская организация, но и состояние всех общественных дел, всей нашей жизни. Ну, а то, что мы даём разные предложения администрации, городским властям и так далее, и они по какой–то причине не реализуются, то это не значит, что мы вообще ничего не должны делать. Если, конечно, не ищём оправдания для этого! В наших силах сделать собрание таким, чтоб его решения были не пустыми фразами или благими пожеланиями. — А попробуйте — не получится? — Мы и пробуем, ищем! Вот пришли бы на собрание — узнали бы. — Да всё останется как было! — звучал ответ, преисполненный пессимизма. — Что же, вы хотите одним собранием, решением, порывом изменить какие–то устоявшиеся явления? Согласен, сразу может и не выйдет! Только если мы длительной работой, все вместе, поддерживая друг друга, то есть организацией, будем постоянно и настойчиво добиваться решения тех или иных проблем, только тогда можно надеяться на успех. Такова реальная жизнь, и на терпеливую, кропотливую, долголетнюю работу нас ориентировал ещё Ленин. Так что многое зависит от нас самих, нашей позиции и действий. Не всё, конечно, но многое! Соглашались оппоненты, а может и нет, но задумывались, не находя пока возражений. — А субботник? — продолжал Владимир. — Это же не говорильня, а самая настоящая полезная работа. Ведь по бульвару сейчас пройти приятно — чистота и порядок кругом. А что было? — Так это городские службы должны убирать, а не мы! — Должны, конечно, но мы же видим, что недостает им на это ни людей, ни средств. При нашей культуре — один идёт и плюет куда попало, другой пинает всё подряд, рушит и ломает. Тоже ведь должны, казалось бы, вести себя прилично. Вместо того, чтоб сто раз говорить о том, кто и что должен, не проще ли взять метлу в руки и навести порядок? Чтоб понимали – чисто не там, где убирают, а где не сорят. И, в заключение, Владимир напоминал о дате повторного собрания. В это трудное время, когда Симчин осваивался с новой работой и натыкался на неудачи, он подал заявление для вступления в кандидаты в члены Коммунистической партии. Да, он помнил свой прежний отказ и сомнения, нежелание быть зависимым, подводить своё мировоззрение и поведение под диктат и контроль людей, в коммунистической идейности которых нет полной уверенности. Но какова польза от его независимых суждений, кого они интересуют и кому нужны, кроме него самого? Результаты дают действия, а действие одиночки — ничто в этом огромном и сложном мире. Для того и объединяются люди в партии, организации, чтоб добиться какой–то общей цели. Если даже и нет стопроцентного согласия во взглядах разных людей, они должны объединяться ради совпадающих важных задач, одной из которых является, несомненно, общественный прогресс. Да, именно для этого он и вступит в партию. Владимир помнил, что, когда ему уже предлагали подать заявление, он отказался, не желая становиться в один ряд со множеством попутчиков и приспособленцев, проникших в партию на всех её уровнях, готовых принять любую идеологию или религию, лишь бы быть при власти. И при том не видел другого — лучшие люди современности, честные и самоотверженные, с умом и чистой совестью, инициативой и энергией, за то сосланные и замученные, расстрелянные и повешенные, и ныне всячески и чаще всего ущемляемые — в Коммунистических партиях. Что же касается приспособленцев, то эти способны пролезть куда угодно, если то выгодно, даже в святые, если бы таковые имелись на самом деле. И не избегать нужно этих рвущихся к власти людей, становясь в жеманную позу чистоплюя, а бороться с ними, и идеология партии создает хорошую основу для победы, заставляя всякую сволочь скрываться, изворачиваться, маскироваться и невольно работать в направлении достижения общего блага. И надо не оставаться в стороне, а своим приходом в партию поддержать её лучшие силы. Владимир задумался над содержанием заявления. Юрия в общежитии нет, и это даже хорошо, потому что сейчас все время приходится быть на людях, как будто и не принадлежишь сам себе, порой тоска находит по одиночеству. Хорошо побыть одному в тишине и уюте, создаваемом мягким светом настольной лампы в окружающем полумраке, скрывшем несовершенство их жилья. Хотя они с Юрием сделали многое — повесили шторы, украсили чеканкой стены, расставили книжные полки… Поздно, но спать не хочется, влечёт не покой, а действие. Владимир сел на кровать, поджав ноги, подмяв под бок подушку. Ещё, помнится, он отказался от вступления в партию по причине нарушения ленинских норм партийной жизни, демократии. Что ж, историю человечества творят не боги, а реальные, пусть далеко не самые лучшие люди, даже на высоких руководящих постах, и непонятно, почему этот непреложный закон жизни должен определять его мировоззрение. Разве он не способен самостоятельно и твердо придерживаться собственных убеждений, требуются боги, которых мы сами творим и потом следим за их поведением в поисках оправдания собственных слабостей? Да, партия у власти, но утрачено уважения к ней в народе, и это, к сожалению, скрывается даже от себя самих. Что ж, наверное, важнее и ответственнее вступить в её ряды именно в такой сложный момент. Вот только, пожалуй, одно препятствие — не всё у него получается в этой новой работе. — Может, рано? — подавая заявление, выразил он Комову своё сомнение. — Может, подождать, когда дела наладятся? — Конечно наладятся, куда денешься! — уверил его Василий Артемович. — Ответственность повысится. Глава четвертая Стали приходить и удачи. Например, вечер поэзии. С чтением стихов малоизвестных поэтов, наизусть и с листа, прослушиванием коллекции грамзаписей, небольшой викториной, оказавшейся, правда, излишней. Попросили и своих немногочисленных поэтов–любителей представить свои произведения; то, что написано пусть и не блестяще, но знакомым тебе лицом, вызывает не меньший интерес, чем вышедшее из–под пера уже именитых авторов. И самому оценить то, что пока ещё никому не известно. Содержательная часть вечера готовилась без особых трудностей ввиду простоты художественного оформления. Вначале, правда, попытались найти подходящее место за пределами института, где можно было бы в непринужденной уютной обстановке, за столиками с простой, приятной и относительно дешевой сервировкой посидеть вечер; организаторы единодушно решили, что для этой цели не подойдут залы с рядами неудобных кресел, с разделяющей слушателей и выступающих сценой. Однако в кафе и прочих подобных заведениях, способных обеспечить желаемую обстановку, и разговаривать не хотели, услыхав о предполагаемой калькуляции на полтора–два рубля с человека; гостей, не желающих заказывать на свой стол крепкие и дорогие напитки, там не уважали и принимать у себя не хотели. — Им нужны пьяницы! — в отчаянии воскликнула Люба Асмина, член комитета, маленькая подвижная и симпатичная женщина, казавшаяся ещё совсем девочкой. — Им нужно, чтоб мы напились! — Плевать на них! — успокоил её Владимир. — Проведём вечер у нас. Устроились в своей столовой, переставили столы так, чтоб образовалось замкнутое пространство в углу большого зала, организовали кофе с пирожным, даже понемногу сухого вина, и вечер прошёл совсем неплохо. Для сплочения организации такое удачно проведенное мероприятие было не менее важно, чем собрание. Молодец Люба, отлично всё продумала и сделала! Правда, потом она заявила, что после пропало желание организовывать что–либо подобное ещё. — Дом, сынишку забросила, — сетовала она. — И начальник на работе недоволен. Как будто я свою работу не выполняю! — На такого начальника управу найдем, если понадобится, — пообещал Владимир, однако Люба очень не хотела, чтоб с тем выясняли и ещё более усложняли их отношения. Асмина была квалифицированной и старательной копировщицей, и начальник её выражал неудовольствие лишь потому, что ревниво следил, чем занимаются подчиненные. С точки зрения затрат времени и энергии, на первый взгляд, действительно казалось, что комсомольские активисты, да и другие общественники производственной работой занимаются меньше остальных — ведь им приходилось постоянно отвлекаться на дела, непосредственно с работой не связанные. Однако Владимир отметил факт совершенно противоположный, объясняемый тем, что самоотверженное отношение этих людей к работе, вызванное активной общественной позицией, развитым сознанием, с лихвой компенсировало прямые потери времени. Так что весьма близорук был начальник Любы, пытавшийся ограничить её в комсомольских делах. — Что касается дома, — продолжал Владимир, шутя, — так ты, как член комитета, должна дать своему мужу комсомольское поручение — взять на себя побольше домашних дел. — О! — засмеялась Люба. — У меня претензий к Алику нет. Приятная семейная пара — Люба и Алик Асмины; очень симпатичные молодые люди, оба — комсомольские активисты. Как–то в разговоре с комсомольцами Владимир услыхал суждение, что, мол, и семейным людям общественными делами заниматься некогда. Он возразил, сказав, что всё зависит от убеждения в необходимости такой работы, и в пример привёл Асминых, но оппоненты назвали их исключением. Тогда Владимир решил подсчитать, сколько же у них в организации активистов, обременённых, помимо всего прочего, ещё и семейными заботами. Каково же было его собственное удивление, когда этим небольшим социологическим исследованием он обнаружил относительное преобладание как раз таких, то есть семейных. Оказывается, среди холостых и, казалось бы, более свободных от бремени всяческих житейских забот, безразличных к общественным делам куда больше. Не это ли подтверждение определяющей роли в поведении убеждений, а не обстоятельств? — Результаты надо непременно показать комсомольцам, — поделился он своим планом с Марковым, который стал его ближайшим помощником и стал забегать в комитет на минутку просто так, без вызова и приглашения. — Чтоб отвести доводы пессимистов, теоретически обосновывающих свою общественную пассивность. — И ты думаешь, они от этого станут активнее? — просмотрев статистику, скептически заметил Анатолий. — Тот, кто не хочет проявлять активность, кому на всё наплевать, тут же найдет себе другой довод, чтоб уклониться от всех забот, в том числе и наших комсомольских. Люди что, по–твоему, в своём поведении исходят из разных доводов? Идеализм! Они ищут доводы, чтоб обосновать своё поведение. — Отчасти ты прав, но всё же не забывай, что мы имеем дело с интеллигенцией, людьми образованными и мыслящими. — Когда я впервые прочитал классиков исторического материализма, то по детской наивности — ещё в школе это было решил, что истина известна, и всякий, кто её познает, будет ей следовать, — продолжил Марков. — Оказывается, чёрта с два! Все у нас якобы придерживаются научного подхода к обществу, марксизма–ленинизма, а посмотри, что на самом деле делается? На всех уровнях! — Интеллигенция всё же отдает предпочтение категориям мыслимым, то есть аргументам и фактам, — развивал свою мысль Владимир. — Уверен, если мы последовательно и убедительно будем отбивать всякие доводы, обосновывающие общественную пассивность, безразличие к окружающему, работа комсомольской организации оживится. — Да, может быть, — почти согласился Марков, поднимаясь из-за стола. — Но кто же будет заниматься этой огромной просветительской работой среди великовозрастных наших комсомольцев? Каждый из которых сам себе на уме. — Мы, кто ж ещё! Владимир был настроен по–боевому. На заседании комитета рассматривали персональное дело слесаря экспериментального цеха Габита Абураимова, исключённого из комсомола решением первичной комсомольской организации за пьянство и нарушение общественного порядка. Неприятная история! Два раза побывал в вытрезвителе, отзывы товарищей по работе неблагоприятные — скрытная натура и лодырь. Учится заочно в техникуме, но, похоже, скоро оттуда вылетит, потому что учится плохо. Коротко стриженный, он стоит понуро и смотрит исподлобья, отвечает неохотно и односложно, имеет какой-то побитый и жалкий вид. — Садись, Габит! — предложил ему Владимир и попросил секретаря комсомольской организации цеха Андрея Сизова подробнее изложить существо дела; детали ему известны, надо чтоб и члены комитета всё знали перед принятием решения. Сизов, невысокий и решительный парень, поднялся и, глядя почему–то только на ведущего заседание Владимира, лишь изредка кивая в сторону порядком докучавшего ему Абураимова, коротко доложил — долго возились, всячески воспитывали, но не действует, надоело. Порочит звание комсомольца. Слово за членами комитета; строгие и задумчивые, они теснились за небольшим столом, сидели у окна. Протокол заседания вела кругленькая Рая Яновская, ведущая сектор учета. Нахмурившийся Марков, потупившийся долговязый спортивный организатор Сергей Харин. Асмина, Назов, Каримов... Они должны вникнуть в психологию человека, войти в его жизнь, совершенно непохожую на их собственную. — Вопросы к Сизову есть? — спросил, оглядывая их, Владимир. — Нет? Тогда к Абураимову, пожалуйста! Наступила минутная пауза. — Расскажи биографию! — вдруг попросил кто–то. Габит вскинул удивленный взгляд раскосых глаз — обычно биографию спрашивают когда принимают в комсомол, а не исключают из него. — Рассказывай! — кивнул ему Владимир и тот встал. Биография короткая — родился, учился в школе, потом в профессиональном техническом училище, откуда и был направлен на работу в институт. Вот и всё. Рос без отца, и мать, как знал Владимир, была почти равнодушна к обузе–сыну, полагая, что из–за него не может устроить свою личную жизнь. И в школе, и в училище на него больше влияли не учителя и наставники, а разболтанные сверстники, приобщившиеся к курению и питью — легко доступным соблазнам. И, тем не менее, он всё же не был совсем потерянным человеком, если испытывал хоть какую–то тягу к учению, поступил в техникум. — Общественные поручения какие-нибудь выполнял? — Нет! — Почему? Абураимов пожал плечами: — Другие есть... — Так ведь есть и другие, которые пьют! — не выдержал Марков. — Как общественную работу выполнять, так пусть другие, а пить — так сам? Объясни, пожалуйста, почему вот именно так, а не наоборот! Может убедишь нас в правильности своего образа жизни и мы все вместе отсюда в пивную пойдём. Присутствующие едва сдерживались от улыбки, но Абураимов не мог или не хотел объяснять своё поведение. Скорее всего, не мог. Потому что сам никогда не задумывался, полагая, как многие, что действия являются не результатом размышлений, а чем–то заранее данным, как сама жизнь. Он пожал плечами, а потом и вовсе потупился, и стало ясно, что ничего от него не добьешься. Трудно в такой ситуации принимать решение, которое может оказаться окончательным! Поэтому по предложению Харина решили дать ещё две недели Абураимову, чтоб задумался над своей судьбой, и на следующем заседании комитета мог хоть что–то сказать. Владимиру же предложили подробнее и лично разобраться с намерениями и возможностями изменения образа жизни исключаемого, и дать предложения. — Ты только не подумай, что мы не уважаем решение вашей организации или находим его недостаточно обоснованным, — сказал Владимир Сизову после того, как Абураимов вышел. — Исключить всегда успеем! Немного и мы поработаем. Чтоб, даже если и исключим в конце концов, на будущее хоть немного задумался о своей жизни. — Пожалуйста! — охотно согласился Андрей и, проведя пальцем по горлу, добавил: — А нам эта возня с ним вот так надоела. — Ерунда все наши о нем заботы! — недовольно пробурчал и Марков, листая взятый с полки журнал. — Завтра он снова напьётся, вот увидите. — Посмотрим! — неопределенно ответил Владимир, немного подумав. — Я с такими, признаться, никогда дело не имел, не представляю даже его психологию. Надо попробовать разобраться. Да и ты же голосовал «за»! — Так вы же все этого хотели! Вот я и пошёл навстречу вашим желаниям. — Спасибо, раз так! На следующий день с утра Владимир пошёл прямо к рабочему месту Абураимова, через шумный экспериментальный цех на слесарный участок. Габита на месте не оказалось и, прождав немного у его стола, Владимир ушёл, попросив передать, чтоб тот зашел в комитет. Конечно, лучше бы побеседовать где–то в нейтральном месте, не напоминая о вчерашней официальной обстановке, но не вышло. Очень быстро, почти следом, в комитет зашёл Абураимов. — Надолго? — поздоровавшись, хмуро спросил он. — Здравствуй! Садись. Думаю, что нет, — ответил Владимир, оглядывая его мятый и грязный синий халат и соображая, с чего бы лучше начать разговор, чтоб не очень затянуть его и успеть расположить собеседника к откровенности. Ранее, осмысливая своё поведение на общественной работе, Владимир полагал, что с пьяницами разговор должен быть коротким и меры решительными. Но сейчас, глядя на этого кроткого, забитого парня, он очень хотел бы благотворно повлиять на него. Внешнее податливое поведение Габита как будто указывало на восприимчивость; во всяком случае, налицо готовность к диалогу. И, помимо всего прочего, интересно Владимиру было проверить, насколько его собственные убеждения могут воздействовать на других, передаваться им. — На каком факультете учишься? — спросил Владимир для завязки разговора. — Обработки металлов! — Интересно учиться? Невыразительное пожатие плечами в ответ, как вчера. — Специальность, по которой ты работаешь и учишься, интересует? Увлекает тебя? Такое впечатление, что хочет что–то сказать в ответ, но не может додуматься или подобрать слов. — У вас сейчас сессия, я полагаю? — Да! — И какой первый экзамен? — Обществоведение! — Ну, это не так сложно! — Там надо уметь говорить красиво. А я не умею! — В этом мы все уже убедились! Но дело скорее в том, что если не можешь выразиться, значит до конца не понимаешь. Может, помощь какая нужна? Я имею в виду не только экзамен. — Да я... сам! У Владимира промелькнула дельная мысль — через общие занятия установить неформальный контакт с Габитом. — Да я и не сомневаюсь, что сам справишься! Но легче будет, если помогут. Я, например, могу помочь с обществоведением. Как раз в связи с избранием вот на эту должность, — он постучал по своему столу, — тоже кое–что из этой области изучать приходится. Очень нам с тобой удобно, заходи в нашу комнату в любое время. Я, кстати, вчера ещё к тебе заходил, чтоб не здесь разговаривать, да не застал. Ну, что? Габит не возражал, но, похоже, и не был в восторге от такого предложения — уж очень оно напоминало ему занудное школьное шефство, почти постоянно следовавшее некогда за ним. — Вот что я тебе скажу, Габит, — тогда решительно обратился к нему Владимир. — Ты вчера видел, что у нас нет никакого желания выгонять тебя из комсомола. Понимаешь, отсюда выгонят, потом ещё откуда–то, и… покатишься. В пропасть! Понимаешь? Ведь хорошо известно, куда ведет эта траектория! И, в тоже время, сам понимаешь, нельзя пить и комсомольцем быть. Ведь на тебя люди пальцем показывают и говорят — смотрите, мол, вот какие все они, комсомольцы. Меня, значит, тоже имеют в виду, хотя лично я эту дрянь, которой ты травишься, употребляю редко и весьма умеренно. Спасибо, сам понимаешь, за это тебе сказать никак нельзя. Пойми ты, остановиться надо! И мы готовы всем помочь тебе. Если ты, конечно, сам возьмешь себя в руки. Ну, что скажешь? — Не знаю, — не сразу и вяло ответил Габит. — Послушай! — вскочил Владимир. — Мужчина ты, в конце концов, или... — Постараюсь! — выдавил не совсем уверенно Абураимов; скорее всего для того, чтоб прекратить разговор. — Постарайся! Обязательно постарайся! Уходя, Абураимов уже в коридоре повернулся, чтоб закрыть за собой дверь; на лице его Владимир увидел подобие улыбки — смесь удовлетворенности и озадаченности. Неужели хоть немного подействовало, дошло? Вот было бы здорово! Повторное общее комсомольское собрание готовили неторопливо и основательно, помня о провале прошлого и данных в беседах с комсомольцами обещаниях о содержательности и эффективности таких мероприятий. И явка комсомольцев оказалась вполне удовлетворительной, хотя некоторые не пришли и на этот раз. Что ж, досадно, но глупо надеяться на значительные перемены после одного разговора! «Самая длительная, на долгие годы рассчитанная организаторская работа, только она способна привести нас здесь к настоящей победе», — законспектировал он накануне из собрания сочинений Ленина. Читая его произведения, можно записывать почти всё подряд — настолько сконцентрирована мысль, логично содержание, уважительно отношение к любым фактам действительности; то, что утрачено политиками и учеными–обществоведами в настоящее время. И, самое досадное, обозначенные им очередные задачи советской власти остаются все ещё актуальными, через столько лет! Тот же президиум, та же смещенная к задним рядам равнодушная комсомольская масса, разве что более многочисленная в сравнении с прошлым разом. Снова газеты и книги, перешептывания во время доклада заместителя секретаря комитета по идеологической работе Валентина Назова. А когда начались прения, с задержкой и раскачкой, как всегда, вдруг прозвучали два–три эмоциональных стихийных выступления, заставивших всех обратить внимание на трибуну; то, чего очень ждали организаторы. — Социалистическое соревнование у нас носит в основном формальный характер! — утверждал спокойно и рассудительно секретарь бюро Николай Еремин, невысокий светловолосый инженер. — Как правило, берутся обязательства, выполнение которых гарантировано и без особых усилий, да и то всего лишь на два–три дня раньше установленного планом срока. Но что такое три дня в условиях, когда отсутствует точная мера труда? Такие обязательства, а их, к сожалению, большинство, если я не ошибаюсь, служат только одной цели. Показать, что, мол, и мы не хуже других, тоже с обязательствами, а иногда и с грамотами, и знаменами победителей. Самый настоящий, никому не нужный формализм – вот что есть такое социалистическое соревнование! Да если бы действительно взялись, то многое и на месяц раньше можно было бы сделать при наших резервах времени и людей. — А кому нужно на месяц раньше? — раздался выкрик из зала. — Все должно быть сделано вовремя! — А кому нужны три дня? — из зала же спросили выкрикнувшего. — Тише, товарищи! — призвал к порядку Марков. — Желающих высказаться прошу на трибуну. — Кто у нас берет хорошие творческие личные обязательства, участвует в конкурсах по профессии, и так далее? — бойко зачитывала бумажку едва заметная и на невысокой трибуне комсорг Юзова. — Всё те же вездесущие активисты. Остальных приходится просить, агитировать и даже всячески заставлять. А почему бы не организовать социалистическое соревнование так, чтоб каждый сам стремился участвовать в нём? И сделать это можно очень даже просто, если результаты оценивать не в баллах, очках и тому подобном, а материально. Победил — получай не только грамоту или вымпел, а ещё впридачу рублей сто премии, а то и больше! Оживление в зале. Что, нет таких денег у администрации или профсоюзов? Или нет нужды в том, чтоб на самом деле выявлять квалифицированных сотрудников и соответственно их вознаграждать? — Ста рублями! — опять послышалось из зала. — Я не о конкретной сумме говорю, а о принципе! — оставила бумажку Юзова. — Я о материальном стимулировании! Многие наши сотрудники, не секрет, по вечерам на разных работах по совместительству подрабатывают. А разве нельзя сделать так, чтоб они у нас здесь, на своём рабочем месте, старались побольше сделать и как следует заработать? — Кто же в магазинах тогда ящики таскать будет? — вновь голос из зала. — Петров! — вскочил Марков, обращаясь к автору реплик. — Учти, я предоставляю тебе слово следующим! В зале посмеялись, пошумели и утихли. Юзова вернулась к своей бумажке. — Вот мы проверяли личные обязательства. У одних очень хорошие обязательства, а у многих — самая настоящая отписка. И что же? Зарплата у всех одинаковая, премии тоже. Так для чего же, спрашивается, нужно соревнование? Для тех, кто и без него хорошо трудится? Пока что соревнование всех сотрудников затрагивает мало. Они к нему просто безразличны в большинстве случаев! Шум, аплодисменты. Смущенная Юзова спотыкается, отходя от трибуны, и чуть не падает. Планируя собрание, не намеревались обсуждать принципы и состояние социалистического соревнования вообще, а лишь ту его часть, которая касается участия комсомола. А тут такое говорят один за другим. И верно говорят! Приглашенный на собрание председатель профкома Залещ, сидящий в первом ряду, даже повернулся к трибуне боком, с недовольной скептической гримасой громко комментируя соседу выступающих комсомольцев. — Верно сказала Юзова! — начал свое выступление Марков, чтоб заполнить паузу, пока готовились, собираясь с мыслями другие. — В борьбе социальных систем капиталистической конкуренции что мы собираемся противопоставить? Социалистическое соревнование. А это значит, что оно должно быть сравнимо по эффективности. Капитализм заставляет человека мобилизовать для выживания все свои возможности. Мы же действуем уговорами и призывами вместо того, чтоб создать организационные и экономические условия, стимулирующие творческую инициативу. И придумывать тут ничего особенного не надо! Такие средства есть, они определены законами и многочисленными решениями. Одно из них — это премия. Но во что у нас превратилась премия сейчас? В гарантированную доплату к зарплате за явку на работу. Казалось бы, куда проще — взяли план работы и личные обязательства в интеграле, сравнили, и одному дали премию вдвое большую, за напряженный труд, другому шиш — за пустопорожнее времяпровождение. Вот тогда нам не придётся долго искать кому какую работу поручить, какие обязательства взять на себя. Вместо спихотехники, столь любимой многими нашими начальниками и исполнителями, мы будем иметь массу предложений по увеличению объема работ и их ускорению. И никого не придётся заставлять и уговаривать! Марков вернулся на место председателя собрания. Владимир продумывал своё выступление. Обязательно надо возразить Анатолию. Совершенно забывает об элементах воспитания, убеждения, которые непременно должны идти рядом с материальным стимулированием. Нельзя забывать о развитии сознательного отношения ко всему тому, что делается в институте, к совести. А ораторы разошлись. Поднялась настоящая буря критики социалистического соревнования в институте. Выступающие поддержали и подтвердили новыми примерами сказанное ранее. Лишь в одной речи, слишком спокойной и умеренной, была выражена мысль о том, что хоть всё ранее сказанное ораторами верно, не стоит много говорить на эту тему, поскольку все останется как и было. Завтра, послезавтра убедитесь сами! Выступили и приглашенные. Поднялся Залещ и, несмотря на неодобрительный гул, не выходя на трибуну и обращаясь только к президиуму, заявил, что имеется Положение о социалистическом соревновании в институте, которое в своё время всеми всесторонне обсуждалось, одобрено, принято на профсоюзном собрании и менять его сейчас никто не будет. Нужны не какие–то рождённые экспромтом новые формы и решения, надо просто хорошо делать то, что принято. Во всяком случае, профком заниматься непрерывными изменениями Положения не будет, о чём он заявляет со всей ответственностью. А партком? Комов выступил более осторожно. Хорошо, сказал он, что социалистическое соревнование обсуждается с таким азартом, хотя это не совсем по теме собрания, должного обсудить комсомольские дела. Но раз уж возник повышенный интерес к проблеме соревнования, то надо признать — имеются недостатки и упущения, не остающиеся без внимания партийного комитета, готового рассматривать все дельные предложения. Он уверен, что не останется в стороне от этого и профсоюз. И так далее. Еще несколько слов сказал Валков, выразив удовлетворение активностью комсомольцев на этом собрании. Владимир в своем выступлении заметил, что, обсуждая социалистическое соревнование, коснулись всех сторон жизни коллектива, ибо всё взаимоувязано и неизвестно, за какой конец потянуть, чтоб начать развязывать множество проблем. Есть над чем задуматься комитету комсомола! Зачитали проект решения, без особого энтузиазма обсудили его и разошлись. — Видишь, куда собрание зашло? — упрекнул Владимира Комов. — Надо же управлять стихией! У вас же имелся продуманный план, взвешенное решение. А что получилось? Наговорили, понимаете ли, ворох красивых слов и далеких от жизни маниловских пожеланий. Ишь, теоретики! Искусство руководителя заключается в том, чтоб всех привести к нужному решению, а не поощрять демагогию. Владимир второй раз уже слышал упрек в свой адрес — не управляешь, мол, комсомольской массой. А надо ли? Может быть, но он почему–то не чувствует в себе такой потребности. Не от того ли, что все же он случайный человек на поприще политической работы? Даже само слово о массе, применительно к живым людям, казалось ему неприличным, если не оскорбительным. — Но Вы же видите, Василий Артемович, во что у нас превратилось социалистическое соревнование? Это же вопиющее антивоспитание комсомольцев, развращение всех остальных! И как об этом можно молчать? Вот послушайте! — он извлек записную книжку, поискал нужную страницу. — Только ты не думай такую чепуху где–то еще сказать! — недовольно заметил Комов. — Вот послушайте! — продолжал Владимир. — Николай Чаплин, секретарь комсомола двадцатых годов что сказал. «Гвоздь политического воспитания масс состоит в том, чтобы всякие разговоры из пивных и уборных вытащить на свет божий, чтобы каждый комсомолец говорил на своем собрании то, что он думает, чтобы он спорил против того, против чего он возражает, чтобы он не высказывал свои мысли после собрания, не занимался "шепотками", а высказывал их на комсомольских собраниях. Тогда действительно наши собрания... превратятся в школу политического воспитания молодежи...» — Вот сейчас выговорились на собрании, а что дальше? — поучал Комов. — Надо говорить о том, что нужно, а не вообще обо всём! Иначе критиканство получается, а не критика. Открытие сделали! Мы, что ли, слепые, не видим недостатки? Больше вас видим, будьте уверены, но критикуем то, что можно исправить. Сейчас все красиво говорить научились. А делать? Хоть одно деловое предложение было высказано? Одни эмоции! Вам же, — показал он на Симчина, Маркова и Валкова, — вам потом зададут вопрос — что сделано по материалам выступлений? И что вы ответите? Василий Артемович говорил спокойно и взвешенно, заложив руки в карманы, тем самым как бы подчеркивая, что разговор сейчас ведётся мимоходом, более серьёзный разбор впереди. — Будем делать так, чтоб хоть немного безобразий с соревнованием стало меньше! — сказал на то Анатолий. — По результатам выступлений надо план мероприятий составить, — заметил Александр. — Обязательно! — Подумать, конечно, надо что делать, — промолвил задумчиво Владимир. — Одно можно сказать — что–то делать надо обязательно! Или менять, или вообще к чёртовой бабушке отменять такое социалистическое, в кавычках, соревнование. Ведь на каждом шагу только и слышим фразы о необходимости борьбы с формализмом, бюрократизмом и так далее, а на деле сами же насаждаем обратное. О каком воспитании можно вообще говорить в таком случае! Ведь не из наших слов и речей, а из жизни люди учатся, Ленин еще обращал внимание на это. — Ленина все мы знаем! — бросил Комов. — Вы всё теории разводите, а комсомольцы вон уже до чего дошли — портреты членов Политбюро на демонстрации нести не хотят. Василий Артемович напомнил ставший предметом разбирательства недавний случай с неким Светлановым, наотрез отказавшимся брать доставшийся ему на праздничное Октябрьское шествие плакат, несмотря на возможные неприятности. Абураимова из комсомола всё же пришлось исключать. — Не допустили к работе, — пояснил по телефону Андрей Сизов. — Явился в нетрезвом состоянии! Всё ещё не отошёл с похмелья. — И... где он сейчас? — спросил Владимир, чувствуя некоторую растерянность и разочарование. — Отправили домой! В общежитие. — Понятно! Ты с ним говорил? — Бесполезно! Владимир оставил дела и немедленно отправился в общежитие. Бегом, перепрыгивая через ступеньки, он взлетел на четвертый этаж, в комнату Абураимова. Тот спал, одетый, на незаправленой кровати. На столе мусор и неубранные объедки, в углу пустые водочные бутылки — следы вчерашнего пиршества; везде беспорядок, свидетельствующий об убогом духовном мире обитателей. Услышав, что кто–то вошёл, Габит проснулся, сел, покачиваясь, узнал гостя и выдавил жалкую гримасу — подобие извиняющейся улыбки. Похоже, выпил утром для опохмеления, да перебрал, бедняга. — Что же ты? Зачем? — обратился к нему Владимир, не зная ещё что сказать. В ответ Абураимов с трудом невнятно промямлил заготовленную в трезвом уме фразу о том, что зачем вообще водку делают и продают, если её не пить. Поняв, что тот почти невменяем, Владимир в сердцах махнул рукой и вышел.