Прогулка по родному городу

Ходьба по родному городу - занятие приятное во всякое время года.
Тем более летом. Тем более утром, задернутым облаками разной степени синюшности
- от сизых до нежнейше-голубоватых. Зато солнце не палит нещадно - или палит
не нещадно, а точнее не и не. Пыль на листьях успела осесть, новую еще не
взбили - автомобилей немного. Работают или на дачах сидят.
В таких метеоусловиях голова моя немножко отказывает мне в концентрации внимания, а тело делается
несколько уплывающим, хотя отнюдь не легким - идти тяжеловато, какая-то усталость уже с утра, звон в ушах. Но ведь
есть же средство!
Подхожу к палатке и покупаю бутылку пива. Собственно, не важно, какой оно марки. Главное - сделай три-четыре
неспешных глотка. Преображение не заставит себя ждать. Тело, обретя твердый стержень, делается как будто легче,
концентрации внимания в достатке. Взгляд же снова приобретает ясность, присущую ему в лучшие дни, и ты снова веришь
в мировую культуру.
За магазином, одноименным городу - книжный развал. Есть множество всякой всячины - много детективов и
любовных романов. Что-то поинтереснее - в конце ряда, у знакомой торговки.
- Из новинок - Воннегута издали. Посмотрите.
Смотрю. Курт Воннегут. "Времятрясение". Хм... Надо бы почитать, а то, знаете ли, никогда доселе... Не взяв,
раскланиваюсь, и культура не сдохла еще. Ведь есть же не только любовные романы, есть же еще и Воннегут, и Сэлинджер,
и Апдайк, и, понимаете ли, Элиот с У.Х.Оденом. Спасибо, у Вас самый интересный лоток, всегда что-то присмотришь.
Всего доброго.
Цвет мировой культуры грустно глядит мне вслед разноцветными своими корешками. А у тебя в руках еще полная
бутылка! Неужели ты будешь поглощать ее содержимое на ходу, не дав покоя ногам и не оделив сей благороднейший
напиток уважением?
Пиво, как и служение муз, не терпит суеты. Найдя более-менее приятный ландшафт, сажусь на первую попавшуюся
лавочку. Здесь можно вкушать его не спеша. И смотреть вокруг.
Из кустов вышла старушка и начала по-собачьи шаркать задними лапами. Смотрит в мою сторону и облизывается.
Подходить пока не спешит, но я знаю, что ей надо. Лучше бы баночного взял - не нарушилась бы моя уединенность. Впрочем,
никакого раздражения, я оглядываю ее стоптанные тапочки - велосипедки, светло-коричневые сухие голени с родинками,
варикозными узлами и синяками, темно-синюю мятую юбку, красную кофту, застегнутую на одну пуговицу. Физиономия
помятая, но, как ни странно, без единого фингала. Седые волосы собраны в пучок на затылке и давным-давно не мыты.
А в руке коричневая дермантиновая сумка с ручками, обмотанными синей изолентой. И торчит из сумки коричневое
бутылочное горлышко.
Трудно ли обидеть старого человека? И достойно ли? А я поднимаюсь и делаю вид, что ухожу. Краешком глаза
наблюдаю за ней - и с какой же тоской смотрит она мне вслед, прежде чем уйти обратно, в заросли сирени и в редкие мелкие
туйки. Но я делаю круг по скверику и возвращаюсь на ту же лавочку. Немедленно показывается знакомая фигура. И наблюдает
за мной.
Воробьям нужно другое. Они прыгают вокруг лавочек, что-то выискивают, слишком громко спорят. Но я уже
допил.
Встал, не дожидаясь бабушкиного стартового рывка, подошел к ней, чуть ли не поклонившись:
- Возьмите, пожалуйста!
- Ой, спасибо, спасибо! - просияла выцветшими глазами и редкозубым ртом бабушка и взала приподнесенную мною
пустую бутылку. Положила ее в сумку между таких же и немедленно скрылась в зарослях, тихая охотница, бутылочная
Артемида, давно не омывавшая тела своего в источнике (запашок от нее несильный, но стойкий). А уж подглядывать за ней ни один
олень (и ни один баран) не стал бы. У эстета созерцание тела её вызовет отвращение, у моралиста - правильную холодную
жалость и поток рассуждений о бренности красоты, у извращенцев же - вуайеристов, онанистов и прочих вагантов-недоучек
неуемного мужского либидо - боюсь, означенное либидо сразу скукожится и отвалится.
Не видя более перед собою никого, я тихо пошел по скверику. И опять же из зарослей вышла на дорогу старушка
- уже другая - ведя на поводке тень от фонарного столба. Тень, постояв немного, материализовалась вдруг в черную болонку .
А я покинул скверик и пошел вдоль по улице. У стены дома сидит бомжиха, ждет милостыню, смотрит сквозь пространство
удивительно просветленным, философским, нирванным взглядом (как будто ничего и не ждет) и при этом периодически затягивается
 "Примой".
А вот интересно: если бы эта бомжиха этак сидела да и читала Курта Воннегута? "Времятрясение", например?
Или я сел бы у стены, грязный и воняющий, курил бы и читал любовный роман...А? Красота?
Не получится. С никотином я связан лишь легким флитром - после алкоголя, за компанию - или оба условия
вместе. Что же до любовных романов - то я считаю их весьма полезными в холодное время года, в зимнем лесу, например. Или
если у вас отключат отопление, а в кладовке стоит привезенная с дачи буржуйка.
Но даже и без сигареты, и с Куртом Воннегутом - да хоть и с Набоковым - ну не сяду же я у стены на грязном асфальте.
А жаль. Условностями поражено сердце мое, и до нирваны дальше, чем пешком до Солнца, и легче верблюду пролезть в
игольное ушко...Блаженны нищие...
Эти мысли повергли меня в уныние. И заплакал я внутренними слезами души моей, ибо нет во мне должной
отрешенности, которая чуть ли не выше ценится, чем любовь Божия (по крайней мере, одним еретическим учителем, весьма
неодобряемым Папою и добрыми католиками), и все у меня оглядки какие-то, беспокойство, между тем как оглядываться
надо (по мысли одного языческого учителя, видимо, тоже, не слишком жалуемого) лишь на прожитое время, на потерянные
часы и года, ибо смерть не впереди, а позади нас, а еще точнее (как указывал один латиноамериканский учитель - отношение
Папы к нему мне неизвестно) - за левым плечом.
Я посмотрел через левое плечо. Бомжиха докурила, откинула окурок в сторону, благообразная бабушка положила
ей в одноразовый стаканчик монету, - но на это не воспоследовало никакой реакции. Взгляд по-прежнему сквозил через
этот мир, устремляясь куда-то, в неведомые нам высоты и глубины. А та самая благообразная бабушка пошла по направлению
к церкви, где ее ждали еще несколько тренажеров христианской добродетели - бородатый дед на костылях и пара бабок
замызганно-пропитой внешности. Но те хоть благодарят за подаяние, крестятся, молят Господа о здравии подающего...
Ну не могу я дать им то, что они просят. Не могу. Мне что, жалко этой мелочи? Нет, нисколько. Просто почему-то
не могу вот так подойти, опустить монету в стаканчик, услышать хриплое "Храни Господь!" - не могу. И прохожу мимо,
ускоряя шаг. Может быть, из-за изначально-фальшивой атмосферы этого аттракциона...
Грехи мои, гордына обуяла и не отпускает - изыди, Сатано! А что, просто вот так сесть на асфальт, невзирая на
чистоту брюк, раскрыть головокружительную "Аду". Или роман "Подруга французского лейтенанта" английского писателя...
как его...Джон Стейнбек? Джеймс Клавелл? А, вспомнил: Джон Фаулз. Которого называли чуть ли не английским Набоковым.
Чуть ли не называли. Чуть ли не английским. Чуть ли не Набоковым. И это пройдет.
Увы, не сел. Просто иду дальше, и солнце пробивается сквозь дырки в облаках, и оттого синие облака становятся
еще синее, темнее, а белые - еще белее и ослепительнее.