Обстоятельства

Я сейчас пишу конспект. Для себя, а на самом деле – для тебя. И даже хвостик у «щ» вывожу, как ты! Почерк твой люблю, а шипящие – особенно. Ты их не выговариваешь и поэтому, наверное, так красиво вырисовываешь!

Таких записок миллионы. Скомканные и порванные, забытые на парте и нечаянно растоптанные… Но мало кто понимает, что надо быть очень целеустремленным человеком, чтоб целый день сворачивать из них самолетики и запускать в любимую спину.
Анька была очень целеустремленным человеком.
Это было странно.
Она месяцами не вылезала из любимых клешеных джинсов. Мелкая, вся в острых углах – локти, коленки, подбородок - и растрепанных кудряшках. Всегда на качелях. Всегда влюбленная. Наверное, глупая. Дни тратила на бесконечные признания.
Вечерами перевоспитывала компьютер. Называла его бездушным чучелом, пыталась подарить свою душу, свою логику. Вытирала драйвера колониями, горько оплакивая каждый. Когда вырубалась последняя программа, звонила друзьям. Переводила разговор на электронику. Слышала в ответ: «У тебя неправильные представления о том, как работает эта машина. Не трогай там ничего, слышишь? Она, кстати, еще работает?»
Она отвечала, что нет, спать легла и лампочки погасила.
Друзья приезжали, она поила их чаем, сажала за компьютер и сама садилась рядом. Мешала работать вечным своим: «А если форматнуть?» В конце концов клавиатура с раздраженным: «На, форматай!» шлепалась к ней на колени. Она тыкала кнопочки, компьютер пищал, клавиатура возвращалась на место, но через некоторое время снова раздавалось настойчивое: «А если…» Наконец, Анька затухала, шла на кухню, и пока друзья сражались с компьютером, думала о Лехе.

Леху никто не любил. В него влюблялись. Девушки на шпильках и девочки с некрашеными ресницами. Отличницы и дуры… Анька в ту коллекцию явно не вписывалась. Но влюбилась.
Естественно, он ее не заметил. Он, кажется, даже не прочитал ни одной из десятков ее записок. Он выкидывал их, не читая. Он вообще все лишнее выкидывал. Выбрасывал ненужные телефоны, рвал пленку на надоевших кассетах, отдавал, не успев переписать, лекции…
А Анька бесилась из-за того, что целеустремленность не помогает. Первый курс. Семнадцать лет. Максимализм. И это якобы совершенство, которое на нее даже не взглянуло ни разу.
Впрочем, нет. Один раз взглянуло. Однажды в зимнюю сессию было очень холодно. Девочки на шпильках ходили в лыжных штанах. А Анька прибежала на экзамен в вечной своей якобы утепленной джинсовке. Кто-то пожалел ее и почти силой накинул на плечи пуховик. Как выяснилось, Лешин. Анька это моментально поняла. И тут же поймала на себе – вернее, на куртке - его взгляд. Всего на секунду. Смущенно вытащила руки из теплых карманов и убежала. На улицу. Потом через дорогу, на красный свет, не останавливаясь, прямо в металлоремонт. Сняла копии со всех найденных в кармане ключей и тем же галопом вернулась в институт. Пуховик кинула на подоконник.
И забыла. Сдавала сессию, мучилась взглядами, про ключи не вспоминала. В рюкзаке было столько мелких и ценных вещей, что еще одни ключи не слишком его утяжеляли. Правда, весной наконец решилась что-нибудь выложить – плечи болели. Вывалила все на диван, пересматривала, разговаривала сама с собой и с каждой мелочью
- Зажигалка… Фонарик. Батарейки… А где для него батарейки? Понятно, в плеере. Надо еще одни купить, когда деньги будут. Блеск для губ… высох? Высох. Ацетон… а зачем мне ацетон? Ладно, пускай полежит. Мои ключи. Не мои ключи… Тоже пускай полежат.
В результате содержимое рюкзака осталось прежним. А Анька понеслась в институт. Ожидала чего-то, но не дождалась. Поплелась к метро. Потом решила погулять. Немного попетляла и вышла к Лешиному дому. Остановилась, потому что сдох плеер. Полезла в рюкзак за батарейками, нащупала чужие ключи и решила зайти.
Мозги в это время были где-то далеко. Анька как будто смотрела фильм про девчонку очень на нее похожую, но совсем не такую… Потому что настоящая Анька никогда не нашла бы нужную улицу и дом, в котором была один раз на новый год, и конечно не вспомнила бы номер квартиры. А уж пытаться открыть дверь, вместо того, чтоб просто позвонить, ей бы и в голову не пришло.
Тем временем дверь легко открылась. Внутри было тихо, сумрачно и как-то неодушевленно. Серый свет, немытые окна, занавески на одной-двух скрепках, пол заляпан какой-то известкой, все раскидано, какие-то бумажки, телефоны, газеты... И так во всех комнатах, кроме одной. Там просто не могло быть беспорядка, потому что мебель ограничивалась кроватью посреди комнаты и телевизором напротив. Две державшие телевизор табуретки пытались разъехаться в разные стороны. Голое окно с распахнутой форточкой. Шум машин.
Аня присела на кровать. Подумала, что надо уходить. Хотя… можно дождаться Лешку, чтоб он сам выгнал. Или все-таки уйти? Додумать ей не дал скрип входной двери. Анька вскочила, огляделась в поисках укрытия, и кинулась в огромный шкаф в коридоре. На голову упали какие-то джинсы, пахло пылью и сигаретами. Анька осторожно расшнуровала ботинки, сняла куртку и попыталась прислушаться. Кто-то включил телевизор на кухне. Телевизор рассказывал о новостях российского футбола. Рассказывал примерно полчаса. Дальше Анька не слушала, потому что заснула прямо в шкафу, сунув под голову одну из Лешиных рубашек…

Разбудили голоса. Лешин и женский. Женский кричал, что свинарник, а не квартира и что хоть свои вещи-то можно убрать. Через несколько минут Аньку засыпало джинсами и рубашками вперемешку с шарфами и носками. Надо было уходить, но как – непонятно. И очень хотелось поговорить с Лешей.
Анька легко выбралась из шкафа. Из окна на нее уставилось холодное красно-японское солнце. Утро. Почему-то захотелось грейпфрутового сока. Из форточки дуло, но все равно. Она еще немного постояла у окна, глядя в одинаковые окна серых домов – а ведь где-то между ними дорога к метро – и полезла обратно в шкаф. Вылезла только после того, как хлопнула входная дверь.
Так все и закончилось. Сон в шкафу как-то странно на нее подействовал. Анька постриглась, выкинула рваный рюкзак и потихоньку забыла про Лешу.
А летом был день рождения. Лес, река, глина, комары, спиртное. Пьяная Анька рассказывала Максу эту историю. Просто так рассказывала полузнакомому человеку. Костер пропитывал дымом, меланхолично накрапывал дождь. Спать не хотелось.
Макс курил прямо в лицо сладкие сигареты с вишней. Было вкусно. Встал выкинуть окурок, и Анька догадалась, что он ничего не слышал. Весь в себе.
-- Видишь девку вон ту? Зла на нее нет. Убил бы, не пожалел. Достала!
-- Он тебя лично не достает – вот и не трогай, - меланхолично заявила Анька.
Хотелось обидеться на недостаток внимания, но не было сил. Апатия. Но не пугающая, а всепрощающая…
-- Она меня коллективно достает!
Макс тоже обиделся на недостаток внимания и начал злиться по новой.
-- У нее брат в больнице умирает с пороком сердца, а она тут… развлекается.. Леша твой между прочим.

Чрез пару минут до Аньки дошло, что он все слышал. И что она как-то давно не видела Лешу. И ей захотелось куда-то бежать и что-то делать, но встать не было сил. Потом костер догорел, и девчонка, на которую показывал Макс, пошла за хворостом. Анька пыталась понять. Получалось очень медленно. Леша в больнице умирает от порока сердца. Это – его сестра. Это ее голос она слышала тогда, сидя в шкафу. Но сестра не в больнице, и поэтому на нее злится Макс. Макс тоже не в больнице почему-то. Но какая же страшная, господи! Спина с каким-то горбом, опухшее лицо. Джинсы месяц не снимала. Дура. Ненавижу. Дура.
Принесенный хворост оживил костер. Анька жарила хлеб. Хлеб сгорел, загорелась и палка, на которой он болтался. Лешина сестра все возилась с костром. Анька, ничего уже не соображая, ткнула ей в глаз тлеющей палкой. Девчонка завизжала и оттолкнула Аньку в сторону. Ботинки заскользили по мокрой глине, Анька опрокинулась на спину, покатилась по крутому уступу берега и упала в воду. Инстинктивно глотнула, и захлебнулась ряской. В глазах потемнело, заломило виски, но страшно не было. Анька все пыталась дышать, но в нос лезла только грязная вода.
Макс очень долго ее спасал. Остальные были не в состоянии. Вытаскивал из воды, поскальзывался на глине, ронял, не мог найти, находил, ронял, терял снова. Наконец вытащил, положил на траву, шагнул в сторону и нечаянно наступил на живот. После этого Анька как-то быстро пришла в себя. Ненадолго. Утром она с трудом дошла до дома, а оттуда ее увезли в больницу. Диагноз был какой-то очень сложный.
Родители были на даче и ничего не знали. Скорую вызывал Макс. Он зашел спросить, весь ли алкоголь вчера выпили, и очень испугался, увидев, что дверь не заперта, а Анька не разговаривает и почти не дышит.
Где-то неделю Анька почти не приходила в сознание. Больничного быта не замечала. Бредила. Просыпаясь, писала письма. Но их было некому передать.
Еще через неделю пришел Макс. Странно трезвый. Ничего не спросил, сел на табуретку.
- Леша умер.
Был живой человек. Стало обстоятельство. Обстоятельство нескольких жизней. Анька его любила. Макс ходил с ним на футбол. Он был братом той девчонки. Все? Двадцать лет ушли только на это? Анька долго молчала, потом выдавила из себя:
- Я тоже.
Тут Макс взорвался. Он орал на нее, на всю палату, орал в удивленные лица соседок. Что Анька вбила себе в голову. Что она не знала человека. Что она дура.
- Дура – это его сестра.
- Да что ты знаешь про его сестру?
- А ты что знаешь?
- Короче…
Короче стало ужасной новостью, которая добила Аньку. Оказывается, в тот день, когда она ушла из Лешиной квартиры, брат с сестрой снова поссорились. Анька, естественно, перемяла все, что валялось, в шкафу, а Леша решил, что это сестра. Устроил истерику и выкинул ее из окна, прямо сквозь стекло. Она выжила, но осталась калекой. Вышла замуж за какого-то алкоголика, которому было все равно. Стала пить. До сих пор ненавидит брата. По-настоящему ненавидит.
Макс ушел. Анька никак не могла прийти в себя. Казалось, она все делала не так, жила неправильно. Все строилось на обстоятельствах и может быть, вылези она тогда из шкафа... Это «может быть» - самое страшное, что остается нам от умерших близких. Не все это выдерживают.
Анька села, натянула на колени одеяло, оперлась спиной на подушку, нашла листок и ручку.

У меня нет сил. Нет сил спрашивать, где ты и зачем ты. Ты не думай. Я не навязываюсь, но столько всего в письмах не умещается. Фенька порвалась – сбудется. Я увижу тебя. Ждать и догонять. Ты не дождался. Я увижу тебя. Не хочу всю жизнь жалеть, что не догнала.