Как должна относиться хорошая мать к летним каникулам? С одной стороны оно, конечно, здорово: свежий воздух, полная свобода, ребенок не кривит позвоночник за бесконечными уроками, никаких стрессов, вредных для растущего организма…
А с другой? Во-первых, бесконечное шатание с подругами чуть не до утра, что точно не приносит пользы растущему организму; во-вторых, полное безделье, в-третьих, позвоночник регулярно искривляется на диване перед телевизором; насчет свежего воздуха тоже берет сомнение: откуда ему взяться в огромном промышленном городе?
Я глубоко вздохнула, бросила расческу на полку и собрала волосы в хвост. На часах без десяти минут одиннадцать. Ну, где ее носит?!
Уже целую неделю злосчастных летних каникул я ложусь спать около двенадцати и вовсе не потому, что страдаю хронической бессонницей. Нет, я упорно делаю вид, что зачиталась и забыла про время. Но вместо того, чтобы действительно читать, я жду аккуратного, робкого поворота ключа в замке, тихих быстрых шагов любимой дочки в направлении детской.
Куда, интересно, «в какие города» ушло то волшебное время, когда мое белокурое создание засыпало у меня на руках, а в телефонную трубку слышалось: «Мамочка! Скорее приходи домой!» вместо: «Мам, ты домой не торопись, что тебе дома делать?».
Боже, как же я хочу спать!
В конце концов, ребеночек явился в родные пенаты в полдвенадцатого, когда я уже мирно почивала в кресле, а свет настольной лампы освещал страницы так и нечитанной книги, прилежно лежащей на коленях. Тихие легкие шаги прошуршали по коридору, но материнское сердце, в отличие от органов зрения никогда не дремлет: я вздрогнула, тяжелая книга с грохотом упала на пол.
- Привет, мам, - фальшиво обрадовалась моя дочь, торопливо стирая с губ помаду тыльной стороной ладони. – Отдыхаешь?
В такой ситуации педагогически подкованному родителю, наверное, полагается орать, потрясая ремнем, и выводить непутевое чадо на чистую воду. Но у меня почему-то никогда не возникает желания повышать голос. Может, если бы я орала деточка вела бы себя пристойней?
- Где ты была? – изобразила я бдящего родителя, потирая закрывающиеся глаза.
Собеседница ответила угрюмым молчанием. Я собралась с мыслями, открыла рот, чтобы продолжить воспитательную работу, но ребеночек успел меня опередить. Зеленые глаза сощурились и стали злыми: Ксюшка впала в воинствующее настроение.
- А-а-а-а, знаю-знаю, сейчас ты начнешь брюзжать на тему «вот я в твоем возрасте…». – В проницательности моей четырнадцатилетней дочери не откажешь – это точно. Я как раз это сказать и собиралась. Но Ксюшка неожиданно сменила гнев на милость, плюхнулась рядом со мной и задумчиво спросила:
- Слушай, мам… Ты не знаешь, почему детей вечно воспитывают противными лекциями?
- Нет, - честно ответила я. – Не знаю. А у тебя есть какие-нибудь варианты?
- Меня, мам, вот что поражает: растет себе, растет нормальный человек, живет-живет, веселый такой, а потом – р-раз! – и становится занудным брюзгой, вот как ты сейчас. Что с ним происходит? Ты знаешь? И я не знаю… Слушай, а я тоже ведь, наверное, такой стану, да?
Мы замолчали. Я мучительно вспоминала себя в аналогичном возрасте. Но, как назло, в полном соответствии с озвученной Ксюшкой теорией, мне вспоминался нахмуренный папин лоб, озабоченное мамино лицо… Причем эти мимические перемены происходили с лицами родителей по малейшему поводу и без оного. Ну, и лекции с замечательными словами «ты неправильно начинаешь свою жизнь» куда как часто звучали на нашей кухне тихими семейными вечерами. Интересно, а правильно жить – это как?
Я тяжело вздохнула. Педагог из меня не получится. Ксюндя в этот момент тоже, видимо, пришла к каким-то своим невеселым выводам и тоже глубоко вздохнула. Наблюдалось редкое единение матери и дочери. Я замерла.
- Мамуль, пойду я, наверное, спать и ты иди. Все-таки на работу рано вставать.
- Да, тебе можно поспать, - завистливо вздохнула я.
Ксюня поднялась, потянулась.
- Что-то я устала, - я хмыкнула в ответ: не удивительно, столько шарашиться ночами.
- Ты что, мамочка, думаешь у подростка жизнь такая легкая? Одни родители чего стоят… Ладно, спокойной ночи.
Слава Богу, поцелуя на ночь я все-таки дождалась.
На работе я клевала носом. Сидящая напротив меня Юлька, не отводя взгляд от монитора, умудрялась внимательно за мной наблюдать. В обеденный перерыв с трудом, достав полусонную меня практически из-под стола, Юлька утащила меня в расположенный рядом скверик, пристроила на лавочку и закурила.
- Слышь, Дашка, ты чего нос повесила? – сквозь полусон прорвался обворожительнейший Юлин голос.
Юлька в некотором роде для меня авторитет. Во-первых, она мой начальник – начальник юридического отдела да не просто какой-то шарашкиной конторы «Рога и копыта», а крупного иностранного предприятия, имеющего в нашем городе промышленный комплекс. При этом Юлька младше меня на пять лет, имеет сына на год младше моей Ксюнди, обладает уникальной красотой, миллионом поклонников и может свести с ума любого мужика одной только улыбкой. Юльку в жизни сопровождают сплошные успехи. Даже меня, общающуюся с ней не первый год, каждый день удивляют ее полные счастья глаза.
Но что поражает меня больше всего, так это абсолютное взаимопонимание, царящее между Юлькой и тринадцатилетним Ярославом. Мне всегда было интересно, как она этого добивается? У ее ребенка начисто отсутствуют комплексы и проблемы, он получает максимум материнского внимания, при том, что Юлька тащит на себе весь наш завод, курируя не только правовую сторону его работы, но производственную часть, бухгалтерию и т.д. Ее Ярик рос без отца, у мамы бесконечно менялись какие-то мужчины, правда, Ярик вряд ли имел представление о наличии большинства из них… Но у ребенка нет и никогда не было комплекса «безотцовщины». Более счастливого и гармоничного ребенка я не видела в жизни. Как?!
- Ничего я не повесила, - прохрипела я в ответ сонным голосом.
- Ладно тебе, все я вижу. Рассказывай. Да приди ты в себя наконец, Даня! Не с человеком разговариваю, а с куклой.
- Я не выспалась…
- Ну да, конечно, не выспалась ты. Знаешь, на самом деле в чем причина твоих недосыпов?…
- Ой, - разозлилась я, - не надо только произносить фразу про «мужика тебе надо»!
- Мужика надо, никто с этим и не спорит. Но причина все равно в другом.
- И в чем?
- В организации мировоззрения.
- А-а. Всего-навсего…
- Ничего ты не понимаешь. Вот Ксюшка у тебя растет. Ребенок и ребенок. Не хуже, чем у других. Но нет. Тебе надо стонать, жаловаться, недосыпать, ждать ее чуть не у двери подъезда. Чего ты боишься?
- Юля, неужели ты думаешь, что современной матери нечего сегодня бояться?
Юлька тряхнула головой, усмехнулась.
- Ну, перечисли – чего?
- Ну-у… - протянула я, соображая, как бы уместить все опасности в одно предложение.
- Ну-ну?
- Изнасилование, маньяки, попадет под машину, убьют нечаянно…
- М-да… Ты знаешь историю про женщину, которая всю жизнь мыла овощи и фрукты с мылом перед едой, ополаскивала кипятком, никому не разрешала прикасаться к посуде, ежедневно поливала весь дом хлоркой, потому что боялась бактерий, а в результате погибла от того, что на нее рухнул рекламный щит? Откуда ты знаешь про маньяков и изнасилования? Наслушалась историй по телевизору и начиталась газет. Так? Так, - Юлька затянулась, перевела взгляд с моего лица в пространство. – Ну и вспомни все подробности, которыми обычно изобилуют подобные «очерки». Девочка-цветочек всю жизнь сидела дома, вышивала приданое крестиком, а тут вдруг ей приспичило в два часа ночи пойти в булочную. И нет бы такси вызвать, нет, она пешком пошла, а в подворотне таился маньяк. Жертва была девушкой честной, мужчин сроду не видела: ее мама из дому не выпускала, вот она и не распознала преступных намерений, не смогла дать отпор. Даша, человек погибнет или пострадает только от того, что ему на роду писано, вспомни классику – там полно примеров. Если девчонка будет все время у тебя перед глазами, а ты будешь ее оплакивать, - дождешься на свою шею. Да и возраст у нее такой… ну, как малыши тянут все в рот, также и она тянет в себя окружающую жизнь…
- Масштабы не те…
- Не те. Но ты вспомни, что ты рисовала на бумаге в пять лет и что ты пишешь на ней сейчас. К тому же я не думаю, что нормальный человек попрется в одиночестве по темным подворотням в поисках приключений, - однозначно ее удержит естественный страх и инстинкт самосохранения.
- Ну, как я в один момент перестану об этом думать, Юля?
- А кто тебя заставляет в один момент? Посиди, подумай, сделай выводы. Она у тебя нормальная девочка, не требует никакого надзора. Что еще, кроме трагических случайностей, тебя пугает?
- Плохие компании, наркотики, беременность наконец…
- Это уже другой разговор. Но здесь ребенка, во-первых, надо отпустить, пусть сама делает выбор, а во-вторых, все объяснить.
- Как я ей объясню?!
Юля глубоко вздохнула, с жалостью посмотрела на меня.
- Ей четырнадцать лет, Даша. Четырнадцать. Она, скорее всего, все и без тебя прекрасно знает. Но такой разговор помогает наладить доверие. Отпусти ты ее, не мешай человеку развиваться. А что касается наркотиков, то ощущения, вызываемые их приемом, похоже на те, что возникают от признания и любви матери. Только этот наркотический кайф – суррогат. У ребенка пустота в душе: родители его не воспринимают как взрослую социальную единицу, их любовь – одно никчемное сюсюканье, вот он и ищет, чем бы эту пустоту заполнить.
- Что ты предлагаешь?
- Говори ей почаще, желательно от чистого сердца, что она замечательный ребенок, умный и очень любимый. Оставляй ей возможность самой решать проблемы, находить выход и ошибаться. И в любом случае, что бы не случилось, поддерживай ее, а не ругай. И, конечно, старайся разговаривать с ней побольше, обо всем. Она же взрослый человек, и ты должна ей доверять.
- У вас с Яриком все так и есть?
- Совершенно верно. Именно так. И уделяй больше времени себе. Единственная наука, которую мы можем впихнуть своим чадам в головы – это собственный пример. В итоге всем хорошо: у тебя свободное время для себя, у Ксюхи – хороший пример для подражания
- Юлька, как у тебя все так замечательно складывается? – решилась я задать так давно мучивший меня вопрос.
- Жизнь надо строить, выстраивать по кирпичику и камушку. Ладно, пошли назад, в контору, а то пообедать не успеем.
Интересно, задумалась я, а с чего начать? Юлька, в принципе, права, если рассуждать логически… Но чтобы действовать, как Юлька, надо и думать также, как она.
Я вздохнула и решила заняться чем-нибудь отвлекающим, авось придет в голову умная мысль.
На дворе семь часов вечера, а ребеночком моим даже и не пахнет. Ну, естественно, дитятя пожалуют домой хорошо если в десять.
Из всех умных мыслей, моя голова предложила мне только навести порядок в маленьком шкафчике, который служил у нас сундуком со сказками. Я решительно распахнула створки. Боже, чего тут только нет!..
… В своем далеком детстве я была страшной неряхой, подверженной частым приступам тяги к абсолютной чистоте. Во время приступа из всех углов и закоулков моей комнаты извлекались и сбрасывались на пол все имеющиеся вещи – нужные и ненужные. Потом стаскивались тряпки для пола, тряпки для пыли, обязательно швабра, ведро с водой, на руки надевались резиновые перчатки, и моего грозного и решительного вида пугались даже ко всему привыкшие комки пыли под диваном. И вот я садилась среди всего этого безобразия, до зубов вооруженная средствами борьбы с беспорядком… в этот момент запал резко исчезал, мне в руки, как назло, попадалась какая-нибудь книжка, и я сладостно погружалась в чтение. Через несколько часов мама, тяжело вздыхая, стаскивала с меня перчатки, вынимала из-под мышки черенок швабры, а я при этом даже не отвлекалась от страницы. Закончив разоружение мама уводила меня, уткнувшуюся в книгу, в более чистое помещение, пристраивала на какую-нибудь горизонтальную плоскость и обреченно шла убираться в логово дочери. Пару раз родители ставили эксперимент: меня никто не трогал, и я сидела в резиновых перчатках, со шваброй подмышкой до тех пор, пока в радиусе десяти метров вокруг меня не были перечитаны все книжки. При этом я забывала даже прерваться на сон.
Вот и сейчас вывалив все из шкафчика, содержимое которого превышало его размеры многократно, я вдруг увидела светло-коричневый кожаный переплет старого фотоальбома. Здесь содержались фотографии еще маминой прабабушки, папиного деда и других неизвестных мне родственников. Сработал безусловный рефлекс, я разжала пальцы, что-то бухнулось мне под ноги, и конец уборке был положен рядом с началом. Я удобно расположилась в куче разнокалиберных предметов, упиравшихся в меня острыми углами, раскрыла на коленях старый толстый талмуд и начала рассматривать снимки.
Странно, сколько бы я не смотрела этот альбом, каждый раз получался – как первый. Из груды сложенных в беспорядке снимков я случайно выловила фото бравого офицера, стройного, подтянутого, с закрученными усами – мечта барышень тех времен. Интересно, чей это предок? По папиной стороне или по маминой? Все свои фото мой муж при разводе, к счастью, забрал с собой… Мне вдруг живо представился этот гусар верхом на коне, вокруг девушки в ярких летних платьях… Это не моя фантазия, а всего лишь кадр из какого-то старого советского фильма.
Погрузившись в ушедшую эпоху, рассматривая платья дам, мундиры офицеров и даже сутаны дедушек, я не заметила ни наступления темноты, ни тихого прихода дочери, которая, заметив из коридора свет, прошла на цыпочках в комнату и увидела меня в груде хлама с альбомом в руках и слезами на щеках.
Ксюша разгребла руками предметы и присела рядом.
- Мам, почему ты плачешь? Ты расстроилась из-за меня?
- Нет, солнышко, - я опустила глаза на последнюю фотография, и меня понесло: - Ксюша, я не имею права из-за тебя расстраиваться. Ты вдруг стала взрослой, а я и не заметила. И по-прежнему воспринимаю тебя младенцем в пеленках. Но в четырнадцать лет каждый человек имеет право на жизнь и на мнение, поэтому я не могу расстраиваться по поводу твоего отсутствия. Это ужасно, но я больше никогда не смогу удержать тебя рядом или что-то запретить. Поэтому, Ксюша, я должна тебе сказать: ты свободна, и можешь жить, как пожелаешь. И можешь все мне рассказать, я никогда больше не буду тебя ругать, потому что ты уже большая и сама знаешь, что хорошо, а что плохо, и сама за свою жизнь несешь ответственность. Я люблю тебя, понимаешь?
Ксюшка ошарашенно кивнула. Я, не замечая ничего, разрыдалась в голос то ли от жалости к себе, то ли от трогательности ситуации:
- Только…, пожалуйста, Ксюшенька, я очень тебя прошу, не забывай… про… маму…
Ксюндя молча подползла ближе, прижалась ко мне и уткнулась носом в мое плечо. Некоторое время мы сидели в темноте и тишине, за границей желтого круга лампы, освещавший единственный результат проведенного мной спокойного, одинокого вечера – бардак.
Утром, выкроив минутку и отодвинув весь наш дурдом, мы с Юлькой заперли дверь, чтобы обсудить события вчерашнего вечера. Мне хотелось знать Юлькино мнение по поводу того, насколько правильным я пошла путем.
- Нет, - спокойно резюмировала начальница, выдыхая вверх табачный дым, - неправильно. Ну, чего ты добилась, сама подумай? Подожди нюни распускать, отрицательный результат – тоже результат. Надо просто оценить и проанализировать ошибки. Во-первых, теперь она будет тебя жалеть, а жалость - чувство нестойкое. Поплачет-поплачет, закуривая очередную сигарету на какой-нибудь оргии, и успокоится. Пожалеет-пожалеет и забудет. Сначала будет думать, что тебе такое соврать по поводу своего отсутствия, чтобы ты не особенно переживала, потом ты услышишь замечательную фразу: «Мама, ты такая умная, придумай что-нибудь сама». И промежуток между этими двумя событиями будет недлинным. Во-вторых, то, чего ты так страстно хочешь добиться… А чего ты хочешь…? Привязанности и любви дочери к вашему семейному очагу. Так вот, - Юлька загасила сигарету и вытащила из ящика какой-то бумажный хлам, который тут же принялась перебирать, - жалостью ты этого никогда не добьешься, поскольку, как уже было тебе сказано, это чувство хроническим не бывает. К чему тянет человеческую натуру?… Боже, как мы успели накопить столько хлама, я же здесь регулярно убираюсь… Так к чему, я говорю, тянет человеческую натуру? …А это что…? А, понятно… На чем мы остановились? Да, тянет к тому, что недоступно и, главное, загадочно. Ну, а если ты будешь реветь целыми днями над ее пинетками и чепчиками, будет ее к тебе тянуть? Правильно, нет…
Я тяжело вздохнула.
- Что теперь делать?
- Проект договора поставки ж/б изделий… Откуда он здесь взялся? Наша секретарша искала его, искала, а он здесь… Данька, не все безнадежно. Сейчас тебе надо… - в дверь постучали, Юлька замолчала и прислушалась, за дверью тоже замолчали, видимо, прислушались, но через пару секунд задолбили кулаками. Я, испугавшись, что Юлька так и не договорит самое интересное, бросилась к двери, навалилась на нее спиной и пригрозила:
- Договаривай или не открою!
- Даш, - как тяжелобольной самоубийце начала внушать Юлька, - ну, отойди: вдруг там кто важный. Сейчас посмотрим и продолжим. Открой.
- Ты не забудешь?
- Нет. Я договорю, - твердо пообещало начальство.
Я сдалась на милость победителя и открыла дверь. За дверью стояла наша пьяная в стельку техничка:
- Мусор давайте! – потребовала она в грубой форме и для важности взмахнула щеткой.
- Забирайте, - разрешили мы.
- Ладно, пока нас не оторвал кто-нибудь более серьезный, давай я закончу. Сейчас тебе надо взять отпуск и уехать, оставить ее одну. На пару недель. За это время… Даша, дослушай, наконец, рыдать потом будешь! За это время она соскучится по борщам и плаксивым совместным вечерам у телевизора. А когда приедешь, развернешь ситуацию лицом к себе и будешь жить долго и счастливо.
Стоило Юльке закрыть рот, как ожил интерком – прямая связь с директором.
- Юлия Александровна, пожалуйста, зайдите ко мне. Это срочно.
- Ну вот, очень кстати, я с тобой закончила. Дуй писать заявление на отпуск, я тебе его протолкну. Все.
Юлька схватила бумаги, повернулась на каблуках и ушла. Я посмотрела ей в след и подумала, что наш шеф – человек очень крепкий, с точки зрения нервного здоровья. Как иначе он может выдержать длительное присутствие красавицы Юльки, которая иначе как в коротких юбках летом не ходит. Они коротки, конечно, в меру, но идеальной стройности ее ног все равно не скроешь. Бедный наш тридцатидвухлетний шеф!
Юлька проявила чудеса проворности и умудрилась за оставшуюся часть дня добиться разрешения на мой отъезд, оформить мне отпуск и развести бухгалтерию на отпускные и бонус за хорошую работу.
Я прихватила пухлый конверт, зонтик, неизвестно зачем болтающийся в шкафу, свою сто лет немытую кружку с темно-коричневыми разводами и распечатанные на цветном принтере Юлькины наставления. И вместе с эти богажом отбыла домой.
Сидя в непривычно пустом троллейбусе, резво подскакивающем на ухабах, я ломала голову над тем, куда бы мне податься. Юлька требовала от меня неожиданного и сумасбродного решения. Ну и что я могу насумасбродить? Поехать за границу невозможно по двум причинам: первая – отсутствие необходимой суммы; вторая – Юлькино неодобрение.
- Скучно и банально. Заграничный курорт. Я бы на месте твоей дочери решила, что глубокое горе заставило тебя распечатать последнюю заначку и уехать развеяться. А ты должна демонстрировать себя в качестве абсолютно свободной, счастливой и самодостаточной личности.
- Будь ты на месте моей дочери, я бы тебя убила, - разозлилась я.
- Мои родители, к своему несчастью, были того же мнения. Типичная проблема отцов и детей… М-да… Вот если бы ты устроилась в бар стриптизершей, это было бы то, что надо. Но ты, Дашка, задавишь клиентуру морализмом. Так что надо придумать что-то менее эпатажное, но столь же резкое.
На остановке в троллейбус вползла грузная дама среднего, по всей видимости, возраста, но наотрез отказывающаяся за собой ухаживать, с тележкой, из которой торчало ведро, повязанное белоснежной марлей. И меня осенило. Я поеду в деревню!
До нашей деревни езды четыре часа в электричке. Дом стоит в самом живописном месте на земле. Кругом бархатные луга, речушки, чуть дальше березовый лес. Свежий воздух, а по субботам пахнет дымом от затопленных по всей деревне бань. Никакого тебе грохота, стресса, бензина, только красота и покой.
В доме уже четыре года никто не жил. Однако я не могла продать его или позволить ему разрушаться, как не могла и позволить чужим людям поселиться там. Поэтому каждый год я исправно приезжала туда летом на пару дней. Организовывала там небольшой ремонт, целовала стены и уезжала. А зимой за домом присматривал Колька, наш тамошний сосед. Протапливал его, следил за порядком и охранял. Мой ребеночек при мысле о деревне корчил непередаваемо мерзкую физиономию и с тех пор, как благополучно вступил в пубертатный возраст, ни разу туда не наведался.
Я же любила это место до боли, до слез, хотя дом с некоторых пор стал в какой-то мере обузой. Но я не могла так просто продать его и распрощаться с детством.
И как только мне пришла в голову эта мысль, я поняла – это то, что мне сейчас нужно больше всего для отдыха и обретения некоторого душевного равновесия. В голове немедленно сложился текст записки, которую я оставлю своей Ксюшке.
Приехав домой, я быстренько скидала в сумку необходимый минимум вещей, пару детективов, ключи от домика и, уже покидая комнату, заметила на полу под журнальным столиком желтый картонный прямоугольник. Я подняла его. Это была фотография какой-то тетушки или бабушки, видимо, выпавшая из альбома в процессе вчерашнего просмотра. Длинное платье, шляпка, в ушах и на шее необыкновенно красивые украшения. Я, мыслями уже в деревне, автоматически сунула карточку в сумку и побежала писать записку.
«Доченька! Я уехала в деревню отдохнуть. Вернусь недели через две-три. Ты меня не теряй и не скучай.
Деньги на холодильнике.
Мама».
Оставив на видном месте этот шедевр, который ни одна педагогически подкованная мать не позволила бы себе даже придумать, я закинула на плечо сумку и устремилась на встречу свободе.
Через пять часов, выпав из электрички на остановочной платформе «Развилка», я не выдержала и, присев на лавочку, вопреки Юлькиным наставлениям, разревелась. В моей душе бушевала и жалость к себе, несчастной, брошенной мужем и дочерью, и радость от солнца и свежего воздуха, и неясные, вспыхнувшие в один момент в душе, надежды, и безысходность, - всего помаленьку.
Проплакавшись, я вприпрыжку побежала в деревню.
В огромном огороде возилась на грядках баба Нина. Эта картина, по-моему, не менялась в течение последних тридцати трех лет и не изменится еще лет сорок. Баба Нина, возраст которой определить было совершенно невозможно, была соседкой моей бабушки столько, сколько я помнила себя и все это время внешность ее умудрялась не претерпевать никаких изменений. Годы не желали откладываться на этом лице, и я, каждый год приезжая сюда, видела ту же самую полную, невысокую бабу Нину, с тем же количеством морщин и с той же улыбкой, что и в моем далеком детстве.
Солнце уже приготовилось к закату, на небе – ни облачка, кругом зелень, даже ветер не колышит листочки, и ты утопаешь с головой в тишине и звуках, присущих только деревне: мычанье коров, далекое бряканье ведер, окрики соседей и вопли детворы. У меня глаза опять навернулись слезы. Скарлетт О Хара была права еще сто с лишним лет назад: только родная земля может дать человеку силу и излечить тяжелые раны, которые наносит жизнь. Я наклонилась и погладила землю, тихо прошептав ей «спасибо».
- Ой, Дашенька! – искренне обрадовалась, заулыбалась баба Нина, увидев меня. - Здравствуй-здравствуй, дорогая. Надолго ты к нам? Иди хоть посмотрю на тебя… Ой, - баба Нина подошла к забору, обняла меня и потрепала по щеке, - вылитая мать, только худенькая да бледненькая, одни глаза вон остались. Ну, ничего покормишься витаминами с огорода, Колька с Клавой посмотри его как засеяли, следят, каждый день поливают, да раз в неделю пропалывают. Так что все здесь для тебя есть, мясо у тети Оли возьмешь, а молочко я тебе с утра свеженькое из-под Землянички нашей принесу. Через неделю румянец появится. Как у тебя дела-то расскажи… Что, Ксюшенька опять не приехала?
- Ох, баба Нина… Все и не расскажешь…
- А знаешь, Дашенька, как мы сделаем? Я сейчас Кольку позову, пока они с Клавой дом в порядок приводят, ты зайдешь, посидишь у меня и все расскажешь. И на душе легче станет, и выход, глядишь, вместе какой найдем. А знаешь, мой Андрюшка, внук-то старший, тут на днях приезжал, гамак привез. Сейчас Николая попросим он его в твоем садике к березам привяжет, будет, где книжку почитать.
- Да что вы, - засопротивлялась я, - баба Нина, не надо. Андрюшка расстроится.
- Даша, да где он, Андрюшка-то. Так же как Ксюша твоя все время в душном городе проводит, хоть и лето, каникулы, а он все там сидит, к нам раз в неделю на выходные приезжает. А без Андрюшки гамак и не нужен никому. Ванька тот маленький еще, восьмой год только, ему бы все бегать, что ему гамак… Давай, заходи ко мне на веранду, располагайся. Сейчас Кольку позову и приду.
Я бросила сумку во дворе в тени и пошла через калитку, сделанную прямо в нашем заборе еще прошлыми хозяевами соседского дома, к бабе Нине.
Мы проболтали больше двух часов. Баба Нина, хоть женщина и деревенская, советов мне не давала, но слушала так, что сразу становилось легче, и я чувствовала, что есть на белом свете люди, которым я нужна просто так, без всяких условий, просто нужна и все.
Я поразилась: во время нашего разговора баба Нина на разу не назвала своих детей и внуков привычными моему уху словами «оболтус», «лентяй», «балда», хотя в деревне было принято употреблять выражения и покрепче.
- А потому это, деточка, - объяснила баба Нина, - что люблю я их все, все же создания Божьи. Они не маньяки, ни воры, и ничего плохого не делают, а что ошибаются иногда и грубят, - так с кем не бывает… Все мы не без греха…
Эта нехитрая деревенская философия и присущее только людям, живущим близко к природе-матушке, всепрощение, озвученное бабой Ниной, настроили меня на мирный лад, и я ощутила спокойствие и гармонию. С чем и отправилась спать на старую дедову кровать с пуховой периной и свежим хрустящим бельем, белым, в нежно-голубенький цветочек из запасов моей бабушки.
Утро разбудило меня свежестью и ярким солнечным светом. Такое утро может быть только в деревне. Я, надев длинную белую футболку прямо на голое тело, вышла босиком на теплое крыльцо и сладко потянулась. Тут же появилась улыбчивая баба Нина с двумя банками.
- Дашенька, здесь молочко, здесь сметанка, - она поставила обе банки на заваленку. – Видишь, утро какое доброе. В огороде поспела давно ягодка, иди полакомись. Тут у нас нитратов нет, всякой дрянью не поливаем. А часа через два приходи к нам на блины.
- Ну что вы, баба Нина…
- Давай-давай, приходи… А знаешь что…? У Клавы стог свежескошенного сена во дворе стоит, ты иди, полежи там, воздухом подыши…
- Спасибо, баба Нина, с удовольствием…
Соседка улыбнулась, потрепала меня по щеке и ушла обратно в свой огород. А я почистила зубы, умылась, одела под футболку коротенькие шорты и отправилась в неизменное место встречи деревенской молодежи всех времен и народов – ароматный стог.
Лежа в стогу, я бездумно созерцала пухлые облачка. Заняться было, в принципе нечем, но безделье меня не мучило, я лежала и лежала, наслаждаясь покоем. В голове лениво передвигались без моего участия какие-то мысли: о Ксюнде, о Юльке, о брошенных на произвол судьбы должниках, с которыми мне надо было позарез разобраться как раз в ближайшую неделю, о маме и папе, которым я не звонила уже, наверное, с месяц...
Мысли текли и текли, я медленно погружалась в состояние полусна… Мелодичный щебет птиц и лай далеких собак… Медленно подкрадывалась жара, казалось, в мире отсутствует всякое шевеление… Я, конечно, знала, что в каждом огороде сейчас идет торопливая работа, к которой привлечены все без исключения домочадцы – от мала до велика, потому что надо успеть до жары, когда уже невозможно будет работать, сделать и то, и это… Но мне, в моем стогу эта работа не виделась, и я просто наслаждалась полусном.
Бу-бух! – раздалось справа. Спокойствие и гармония мгновенно улетучились. Я села и сразу заметила шевеление по всей деревне: люди сновали туда-сюда, и каждый был занят каким-то важным делом, мне с высоты стога это было хорошо видно. Естественно, во мне тут же проснулась совесть и начала нещадно глодать душу. Настроение упало, перед глазами возникли довольные физиономии наших должников, недописанные претензии в компьютере, усталое Юлькино лицо, выглядывающее из бумаг, в том числе и моих, и мой голодный, брошенный ребенок.
Я решила посмотреть, какая сволочь посмела испортить мне заслуженный отдых. Однако видно никого не было, но чье-то присутствие ощущалось. И тут я услышала … монолог, сплошь состоящий из непечатных выражений, произнесенный тоненьким визгливым голосом.
Тьфу! – мысленно плюнула я и полезла вниз.
Душа моя тут же потребовала бурной деятельности с целью временной нейтрализации совести. Я занялась уборкой.
Перетряхивая сумку, я вытащила детектив, взятый в дорогу, и из него выпала фотография прабабушки. Снова у меня сработал старый механизм отвлечения, потому что я, мгновенно забросив почти не начавшуюся уборку, села на пол с этой фотографией и уставилась в нее.
Лицо этой женщины, частью которой в какой-то мере была я, гипнотизировало меня с фотографии. Я не могла и не желала оторвать взгляд от идеально красивого лица и глаз, будоражащих душу даже с фото столетней, не меньше, давности.
Я сидела, не в силах оторваться. И мне, где-то на краю сознания, стало казаться, что уже ночь, вокруг темно. Я слышала легкий топот ног, смех, голоса, изображение с фото уплывало куда-то и в рамке карточки, как в телевизоре, я рассматривала уже светский бал. Кружились пары, расхаживали матроны, сверкали оголенные нежные плечи, и эта картина была так естественна для меня, что совершенно не пугала.
Одна из пар привлекла мое внимание особенной гармонией, они кружились, и в какой-то момент девушка обернулась… это была прабабушка. Она приветственно улыбнулась мне и исчезла.
Я вздрогнула. Комната, залитая светом, сумка с вещами рядом со мной, на полу, у меня в руках фотография, с которой знакомо и живо улыбается светская красавица, давно покинувшая эту землю.
В окно постучали. Я, все еще под влиянием увиденного, медленно поднялась, дошла до окна и отодвинула легкую ситцевую занавесочку.
- Дашенька, - позвала баба Нина, - приходи на блины. Мы тебя ждем.
Я подошла к большому трюмо, чтобы поправить волосы. Из зеркала, из темноты вместо моего лица на меня смотрело прабабушкино. Я зажмурилась, а открыв глаза, увидела привычную картину. Поправив волосы, я пошла к соседям.
В тот день я не могла больше ничем заниматься, меня тянуло опять заглянуть на бал и увидеть кружащиеся пары. Я до рези в глазах вглядывалась в лицо, но ничего, кроме привычного изображения больше нее проступало.
Ночью я долго ворочалась с боку на бок, а когда мне все-таки удалось провалиться в некое подобие поверхностного сна, меня разбудили крики о помощи. Я пыталась встать и стряхнуть сон, но ничего не получалось, и крик, смазано звучавший в моих ушах, далекий, нереальный, затягивал меня обратно в полусон, обволакивал страхом, мешал вырваться в реальность. Не знаю, чем бы это кончилось, но на фоне крика, вдруг раздался вполне реальный грохот у меня над головой. Я вскочила. Что-то негромко постукивало по крыше, за окном еще было темно, в доме тихо. Только постукивание и никаких других звуков. Я посидела пару минут в ужасе, прислушиваясь. Стук стал тише, как будто удалился, а потом стих.
- Дождь! – прошептала я и, откинув одеяло, выбежала во двор. Но дождя не было. Я потрогала землю – она была сухая.
Действительно, какой дождь, если первым звуком был грохот... Одна огромная градина упала на мою крышу, содержащая всю порцию причитающегося нашей местности дождя? Бред.
- Бред… - повторила я вслух и побрела обратно в кровать. Возвращаться было страшно. Но куда еще можно было пойти? Я взрослая женщина, не могу же я среди ночи ломиться к бабе Нине или Клаве, уставшим за день и отсыпающимся, с криками о помощи. Да и что случилось? Ночной кошмар? Что-то упало на крыше? Чай, не городская высотка, кто-то что-то кинуть на крышу мог. И я обреченно залезла под одеяло, закрыла глаза и провалилась в глубокий сон.
Утром я не поленилась вылезти через чердак на крышу, чтобы найти следы того, что грохотало там ночью. Следов нет, констатировала я, по сантиметру облазив всю крышу под испуганным взглядом Клавы.
После этого я зашла к бабе Нине и Клаве и спросила, не звал ли кто ночью на помощь. Соседки хором ответили, что мне приснился кошмар, и я спорить не стала. Но чем больше я вспоминала ночные крики, тем больше убеждалась, что это был не сон.
Чтобы успокоится, я решила все-таки закончить разбор своих вещей и мысленно поклялась не отвлекаться от этого процесса ни при каких условиях.
Я снова вытащила сумку, опасливо переложила подальше томик детектива и стала складывать вещи. Тишина тонко звенела в ушах. Время приближалось к обеду, аборигены мало-помалу прекращали работу и стекались в свои прохладные домики, чтобы пересидеть там самое жару.
Я ушла в «темную» комнату, которая называлась так потому что ее никогда не заливало солнечным светом: рядом с окном росла старая береза, которая сильно заслоняла солнце. Насколько я помню, одна из сестер моей бабушки страдала жесточайшими приступами мигрени и пряталась в этой комнатенке от звука и света. Здесь же стоял древний как мир шкафчик-тумбочка, в котором во времена моего далекого детства хранились документы и фотографии. Роясь в старых бумагах, я ощутила на своей спине взгляд, а слух уловил шорох где-то в районе окна. «Нервы, однако…» - успела подумать я, оборачиваясь. За окном мелькнула тень.
- Нет, не нервы, - ответила я себе вслух, оперлась спиной на дверцу шкафа и стала решать, сейчас ехать домой или еще подождать. Подумала-подумала и решила позвонить Юльке - посоветоваться.
Ходу до почты было десять минут. Я тщательно заперла дверь и калитку, рассудив, что даже если в доме и водится десяток приведений, все равно они, как существа нематериальные, никогда не защитят дом от грабителей, которые в приведений чаще всего вообще не верят.
Полусонная почтальонша продала мне несколько жетончиков, и я наконец-то услышала Юлькин голос.
- Слушай, мне нужен твой совет. Я хочу вернуться, - сразу объявила я.
- А ты вообще где?
- Вообще я в деревне. Здесь бабушкин старый дом, и я…
- Не вздумай возвращаться. Мне таких трудов стоило выбить для тебя этот отпуск, разобрать твои срочные бумаги, а ты возвращаться хочешь.
- Юль, здесь такие вещи…
- Какие?! Какие вещи могут заставить человека прервать отпуск?
- Голоса какие-то, тени…
- Высыпайся лучше и витамины с грядки кушай. У тебя больное воображение… Игорь Ильич, подождите! Поставьте печать в канцелярии, послезавтра занесете наш экземпляр… Что?… Да-да, конечно… Але. Да посыльный от электриков…договор забирал… О чем мы..? А, да… Дашка, тебе показалось.
- Ну, и Ксюшка меня беспокоит…
- Вот как раз сейчас возвращаться и не надо: процесс переоценки только начался, вмешаешься в него – все испортишь. Терпи. Кстати, могу тебя успокоить: за твоей Ксюшей ведется негласное наблюдение.
- Кем?!
- Так мной, естественно. Не лично, конечно. Короче, приедешь – все объясню. Давай, Дашка, отдыхай, нос оттуда не высовывай. Я жду тебя уже другим человеком.
- Пока… - обреченно попращалась я с пищащей трубкой и отправилась обратно домой.
На своей веранде сидела с вязаньем баба Нине.
- А-а, Дашуня, проходи-проходи, как раз хотела к тебе заглянуть.
- Как дела, баба Нина? – спросила я, размышляя, стоит пожаловаться ей на нервозную обстановку или нет.
- Квасок попей, при такой погоде самое то. Я поговорить хотела с тобой, деточка.
- О чем?
- Ну… ты только не злись, ладно?
- Ладно… - легко согласилась я.
- Ты ведь одна сейчас, без мужа?
- Ну да…
- Ох, деточка, послушай меня, все-таки побольше твоего пожила… Нельзя бабе без мужика. С кем ты век-то коротать будешь?
- Одна буду. Такие мужики, коих сейчас в изобилии, мне не нужны даром. Мне и так неплохо.
- Негоже это, Дарья. Я вот что подумала… У нас здесь парень есть… Да не пугайся ты, чуть-чуть тебя постарше, для меня-то он совсем мальчик. Так вот, есть парень, Женя. Очень хороший. Хочешь, познакомлю?
- Деревенский? – подозрительно осведомилась я. Кто его знает, что за парень, но хороший мне сейчас не помешает.
- Ну, наш…
При слове «наш» мне сразу представился деревенский мужик с вилами в руках, весь извазюканный в навозе, строящий семейный очаг под дивизом «бей жену молотом – будет золото». Нет, привидения милее.
- Да зачем он мне, баба Нина? Не надо мне мужика…
- А ты ему больно понравилась.
- Мы встречались?
- Лично – нет, но он несколько раз тебя видел.
- Нет, пока не надо.
- Ну, смотри. Если надумаешь – обращайся.
Затягивать визит дальше было опасно: меня всегда слегка раздражало вмешательство в мою жизнь, в частности, в личную, посторонних людей.
Я допила квас и побрела домой.
Бессоница, сроду не являвшаяся ко мне, особенно в периоды студенческой сессии, когда я так страстно желала именно ее вместо хронического недосыпа, этой ночью вдруг возникла неизвестно откуда. Я пялила незакрывающиеся глаза в темноту и слушала тиканье старых часов, которые, если верить моей маме, сохранились с времен самого Буре. Вроде бы нестрашно, но какое-то ожидание ужаса томило душу. В саду, куда выходило мое окно, послышался шорох. И я задрожала от страха! Где-то на задворках сознания забилась в конвульсиях одинокая мысль о соседской кошке, вышедшей ночью на свиданье, о птицах, копошашихся в ветках… Но я продолжала дрожать в ужасе, чувствуя в горле бьющееся сердце. Мое сознание все еще не оставило намерения спасти наш разум, и мысль о кошке сменилась мыслью о том, что надо встать, выйти на улицу и убедиться в физическом происхождении шума, поскольку никто не знает о привидениях, шастающих по улицам. Они чаще в помещениях… существа нежные… комфорт любят… Но отклеиться от влажных простыней я не могла.
И тут снова послышались стоны. Я разобрала «спасите». Это несомненно был женский голос. Шорох за окном исчез.
Меня подбросило на кровати, страх резко сменился острым желанием найти источник звука. На полу рядом с диваном блестела в лунном свете фотография прабабушки. Откуда она здесь? Я ведь убирала разбросанные вещи и хорошо помню, как сунула ее в томик детектива… Я схватила фотографию. Прабабушкино лицо медленно сменилось другой картинкой. Теперь на полу роскошной гостиной лежала худенькая женщина в длинном старинном платье с воланами. В груди женщины торчал нож. Справа виднелась лужица крови.
Это ее стоны! – вспыхнула в голове мысль. Сжав фотографию, я понеслась на чердак. Луна светила прямо в крохотное окошечко под сводом потолка, и пространство вокруг стены, где это окошечко было прорезано, хорошо освещалось. В углу стоял громоздкий сундук, который я не заметила в свой последний визит сюда.
Приземлившись около сундука, я одним махом подняла тяжеленную крышку, и, не выпуская фотографию из пальцев, стала шарить по его дну. Стоны, звучавшие далеким фоном, не прекращались. Я лихорадочно шарила рукой по дну, но сундук был пуст. Нет… Я вдруг наткнулась на шершавый край… книги, потянула. При свете луны рассмотрела тетрадь. Старая, большая, коричневая, в обтрепавшемся грубом переплете. Я машинально сунула в нее фотографию и, поискав вокруг еще что-нибудь существенное, но так и не найдя, пошла обратно вниз.
На окно в моей комнате падала тень: чья-то голова и плечи. Но улетучившийся из моей души в один момент страх, больше не возвращался. И когда я бесшумно бросилась на улицу, то поняла, что действую уже не сама, а словно кто-то тянет меня за руку в нужном ему направлении.
Я выскочила босиком на прохладную землю и успела увидеть в свете луны исчезнувшую тень. Это была непонятная, сгорбленная фигура, не напоминавшая ни мужчину, ни женщину. Но существо было вполне земное, без всяких намеков на нематериальное происхождение. Обрадовавшись тому, что вокруг меня, кроме околдовывающей тишины, есть еще кто-то живой я вернулась в дом, упала на диван и отключилась.
Проснулась я очень рано от звука мычащего стада коров, которых хозяева гнали на луг. Солнце встало недавно и щурясь от его лучей, я вспомнила о ночном приключении. Сон… Настроение у меня было просто замечательное, я отлично выспалась и мне ужасно хотелось петь.
Тетрадь… Я поискала глазами, но не нашла. Куда я положила ее перед тем, как бежать на улицу?… Это же был сон, Даша! Не было никакой тетради. Но, тем не менее, я перерыла всю кровать, перетрясла постель, обшарила кресло, на которое вечером бросила свои вещи, поискала под брошенным на стул пледом. Тетради не было. Значит, сон. Оставалось проверить еще одну вещь, чтобы убедиться в том, что я просто крепко спала.
Я вытащила из-под дивана свою сплющенную сумку, на дне которой покоился детектив. Книжка сама открылась на той странице, где лежала закладка. Мне приветливо и немного надменно все так же улыбалась с фотокарточки пробабушка. Никакого тела, никакой крови. Я успокоилась окончательно.
А кто шастал по моему двору? - возник в моей голове вопрос, когда я топала на огород за огурцами и зеленью к завтраку. На еще влажной от утренней росы земле отпечатался след моего шлепанца. Я рванула в садик. Около окна, где земля была рыхлая, потому что находилась недалеко от клумбы, имелся, как я и предполагала, след. Огромный и рифленый, как подошва хорошего мужского кроссовка.
Все-таки это был мужчина. Вор? Местный вуаерист? Ладно, воров мы не боимся, поскольку брать нечего, девичья честь и та давно потеряна, с вуаеристом как-нибудь справимся. Раз пришел однажды, – придет и еще. А не придет – так еще лучше. Так что об этом можно не волноваться.
Позавтракав, я решила заняться тяжелым физическим трудом и честно пошла полоть грядки, которые раз в неделю старательно пропалывала Клава из благодарности за оказанные мною несколько лет назад услуги ее семье. Я присела около грядки и аккуратно, стараясь не повредить маникюр, дернула травинку. Над моей головой послышался тяжелый вздох. Я подняла голову: дородная грустная Клава тяжело и жалостливо вздыхала, глядя на мои потуги заняться делом.
- Даша, иди, отдыхай, я уж тут сама все сделаю. В стогу что ли пока поваляйся. Не путайся под ногами. Иди-иди…
Я послушно поплелась в стог.
- Вы редкая красавица, - послышался откуда-то сбоку низкий мужской голос.
Мужчины давно перестали интересовать меня как объект для флирта и изредка интересовали в несколько ином качестве. Думаю, что это было взаимно, поскольку когда мне приспичивало кого-нибудь очаровать, ответная реакция всегда была диаметрально противоположна моей: кавалеры резко теряли интерес и всякое желание общаться дальше.
Поэтому на сей раз я даже не сделала попытки обернуться, к тому же мне стало лень двигаться, и я лениво ответила:
- Еще бы…
- Вы из города? – не отстал собеседник.
- Из него.
- Я очень рад знакомству с вами.
- А мы знакомились?
- Но мы же разговариваем…
Возразить мне было нечего, и я промолчала.
- А как вас зовут?
- Дарья.
- Красивое имя.
- Угу.
- А меня зовут Евгений.
- Ы-ы-ы, - протянула я вместо «приятно познакомиться» и закрыла глаза.
- Не хотите общаться?
- Нет.
- Хорошо, но мы обязательно поговорим в другой раз. Вы согласны?
- Угу.
- Ну, всего доброго. Не буду вам мешать.
Я промаялась очередной день, гадая сдохну ли я здесь от скуки раньше, чем кончится мой отпуск, или все-таки доживу до его конца.
В конечном итоге, настрадавшись от безделья, я совершила вечернюю пробежку, после которой устала настолько, что, даже не умывшись, рухнула в постель и сразу уснула.
Проспав пару часов, я внезапно проснулась. На улице уже было темно, недалеко от дома бледно-фиолетовым светом светил фонарь, который ни разу за все мое детство не включали. Вокруг была душная тишина.
Сердце бешено колотилось. Я, решив заснуть, перевернулась на живот, обняла подушку и рукой нащупала что-то шершавое. Я подпрыгнула, резко отбросила подушку и схватила старую тетрадь в истрепанном коричневом переплете. Руки задрожали. Утром этой тетради не было! Абсолютно точно!!! Я ведь везде ее искала… И в постели в том числе… Кто-то подбросил?…
Фото! Я тряхнула тетрадь, знакомая до мельчайших деталек фотография сразу же выпала на мои колени. В тускловатом фиолетовом свете фонаря, смешанном с лунным светом, я рассмотрела на фото прабабушку, сжимаемую в объятиях каким-то статным мужчиной. Лицо прабабушки, выглядывающее из-за мощного плеча мужчины, выражало грусть и ненависть одновременно. Она смотрела прямо мне в глаза своими огромными живыми глазами. Не понимая, что я делаю, забыв, где нахожусь, я прошептала, ответив ей взглядом:
- Как я хочу помочь тебе…
- Иди сюда, - беззвучно произнесла она, и я шагнула из своей темной ночи в такую же темную ночь.
… - Андрей, - прошептала прабабушка, - пожалуйста, уходи… Не здесь…, не надо...
В дальнем углу комнаты стоял красивый витой канделябр, в нем горели три толстые свечки, отбрасывая загадочные тени на кресло, заваленное грудой блестящей ткани.
- Элен…
- Пожалуйста, Елена… Ты знаешь, я не люблю русские имена на французский лад… Прошу тебя уходи!
Андрей еще крепче сжал в объятиях свою Элен, потом резко убрал руки и не оборачиваясь вышел за дверь, тихо прикрыв ее за собой.
Элен опустилась на пол и заплакала. Я хотела что-то сказать и даже говорила, но голос не имел звука. И я, поняв тщетность усилий, перестала надрываться, просто тихо присела на пол и стала наблюдать. Элен плакала и в комнату никто не входил. У меня через некоторое время ожидания затекли ноги, и я, меняя позу, ощутила, что, во-первых, я не чувствую под собой ворс ковра, хотя на полу комнаты Элен лежал толстый ковер, но зато ощущаю истертый половичок, брошенный перед моей кроватью, а во-вторых, совершая движения, не ощущаю пространства и не могу потрогать предметы, находящиеся рядом со мной.
Внезапно дверь в комнату отворилась и вошла толстая пожилая служанка в платке, завязанном под подбородком.
- Леночка, - всплеснула она руками, - ты что же сидишь? Опять плачешь? Вставай, деточка, гости уже заждались. Ты помнишь, сегодня спеть обещала. Все вокруг фортепиано собрались, толкутся... Сейчас давай еще свечку зажгу да помогу тебе одеться… Ну, полно-полно, деточка, что ж ты так убиваешься, глазки-то все красные будут.
Я замерла. Пламя свечи вдруг стало неровным, тени от груды блестящей ткани на кресле задрожали в такт всхлипываниям Элен.
Только служанка повернулась к двери, Элен резко поднялась и бросилась ей на шею.
- Тише, тише, деточка… Твоя Глаша все понимает, все знает… Давай успокоимся сейчас, а уйдут гости-то, сядем и поговорим обо всем., - Глаша одной рукой обняла Элен, другой погладила ее по голове. – Ну скажи няне, что тебя гложет, кровиночка?
- Он… убьет… меня…, Глаша… Он меня убьет…
- Тихо, тихо, деточка, стены тоже имеют уши… Не надо так говорить, никто тебя не убьет, да и дам ли я кому-то мою кровиночку загубить? Ты разволновалась просто – шутка ли такие гости… Погоди, вот я сейчас за свечкой пойду и скажу батюшке, что ты от волнения в обморок упала, чтобы он не волновался. А потом помогу тебе одеться… - Элен послушно кивнула и побрела к шторе, висевшей справа от кресла:
- Глаша, я умоюсь…
- Да-да, деточка. Вот дал Бог талант, обрек бедную девочку, - пробормотала няня со вздохом и вышла из комнаты.
Когда комнату озарил еще один канделябр, я увидела, что она огромная и обставлена очень и очень роскошно. Такая тяжеловесная, ко многому обязывающая роскошь… Хотя, кто его знает, может, такая обстановка в то время свидетельствовала о крайней степени нищеты? Это мне, жителю двадцать первого века, имеющийся в помещении антиквариат кажется признаком невероятного богатства... У нас-то все по-другому.
Груда ткани на кресле оказалась нежно-розовым вечерним платьем с пышными воланами, кружевами, драпировками. Нет, наверное, дом все-таки богатый…
Странно, на фотографии у Элен были темные волосы, а в жизни (в жизни?!) оказались еще светлее, чем у меня. Золотисто-соломенного цвета, как у Ксюшки… И розовое платье подходило Элен идеально. Тоненькая, с огромными грустными глазами, гладкой прической с шишечкой на затылке, украшенной цветами, она, наверное, имела огромный успех у кавалеров того времени. Не удивительно, что Андрей так крепко сжимал ее в объятиях…
Уже облаченная в свое сияющее платье, Элен повернулась туда-сюда перед зеркалом, поймала в нем восхищенный Глашин взгляд, и приняв высокомерный, неприступный вид, холодно и горько произнесла няниному отражению:
- У каждого из нас своя роль и, если суждено ее играть, то и играть надо хорошо.
- Ступайте с Богом, деточка, - присела в реверансе няня.
Медленно и плавно, держа осанку, Элен дошла до двери, взялась за ручку, но вдруг как-то сгорбилась, оглянулась и охрипшим голосом произнесла:
- Я люблю, Глаша, на всем свете только тебя. Если со мной что-нибудь случится, там, в гардеробной, в моем белье, возьмешь коричневую тетрадь, прочитай ее обязательно и сама реши, что делать. Ты помнишь, что сказала гадалка?
- Что кто-то должен знать?..
- Вот ты все и узнаешь… Но пока я не умру, не читай!
Дверь за Элен закрылась. Глаша метнулась в гардероб, я, к своему удивлению, смогла метнуться за ней.
- Вот почему ты никому не разрешаешь прикасаться к своему белью в ящиках, кровиночка моя… Корчишь из себя строгую барыню… - няня, покопавшись, вытащила новенькую тетрадь. Ту, что лежала сейчас в моей комнате, уже порядком потрепанная.
… Бал был в самом разгаре. Неприступную, гордую и холодную Элен, кружившуюся в вальсах, я видела очень хорошо. И она, даже покидая залу, несомненно оставалась в центре внимания. Девушки, сидя на стульях или собираясь группками, шептались, глядя с завистью. Мужчины в темных фраках, расцветали и кланялись, когда ее взгляд, скользил, не задерживаясь, по их лицам. А она кружилась в вальсах с молодыми красивыми офицерами, сверкала своим нарядом. И не оставалась свободной ни на мгновение. Взгляд ее, когда удавалось мне его поймать, выражал безграничную ненависть и горечь. А ведь именно такими представлялись мне барышни в процессе ознакомления с произведениями ушедших эпох в рамках нудной школьной программы.
- Спойте еще, Элен, - нежно попросил пожилой господин. И Элен, лицо которой на мгновение исказила гримаска презрения, кивнула, присела в реверансе и пошла к фортепиано.
Пианист торопливо заиграл какую-то нежную мелодию, гости окружили фортепиано, Элен, и она, подождав, когда затихнет толпа, снова присела в реверансе и запела романс. Боже, какой у нее голос! Я, привыкшая к грохоту современной попсы, мысленно воспарила к небесам и наслаждалась. Боже, какой голос! Он стал успокаивать меня, усыплять, и я, незаметно для себя, заснула.
Проснулась я на полу в своей комнате, рядом с кроватью, и все тело у меня болело нещадно. Попытавшись облокотиться на руку, я поняла, что отлежала ее и когда она начала отходить, я взвыла. А очухавшись, принялась искать старую коричневую тетрадь. Но ее нигде не было.
- Опять сон, - тщетно убеждала я себя, но раз за разом перетряхивала все вещи в одной комнате, потом в другой, потом в третьей, и опять по кругу. Тетради нигде не было. Опустившись без сил на пол, я вдруг вспомнила о фотографии и метнулась к дивану. Сумка была на месте, детектив все также лежал на ее дне, а с фотографии выпавшей из книги на меня слегка высокомерно смотрела Элен.
- Блин!!! – заорала я и снова принялась перетряхивать вещи. Обернувшись в какой-то момент к двери, я наткнулась взглядом на бабу Нину, стоявшую в дверях и испуганно наблюдавшую за моей беготней.
- Дашенька, детка, что случилось? – этот вопрос вверг меня в ступор, я замерла на месте, пытаясь быстро оценить в каком времени я в данный момент прибываю. Поняв, что в своем родном, я хрипло ответила:
- Да вот, баба Нина, колечко потеряла, найти никак не могу…
- Разозлилась?
- Угу.
- Давай, я помогу, поищем вместе.
Я чуть было не согласилась, но… Как я опишу колечко? Старое, обтрепанное, коричневое, прямоугольное, размером с Большую Советскую Энциклопедию, толщиной пару сантиметров? И куда, простите, это «кольцо», нечаянно завалившееся в микроскопическую щелку, надевать? На шею корове?
- Спасибо, баба Нина, не надо. Я уже успокоилась, да и колечко недорогое было… Так нашло что-то…
- Ты завтракала, детка?
- Нет.
- Пойдем, я тебя окрошкой накормлю.
Часа через два, когда я мешком картошки валялась на диване, гадая: сон это был, схожу я с ума, или галлюцинации от свежего воздуха, на пороге комнаты появилась Клава.
- Ох, горе ты горькое, что ж ты в доме-то натворила? – тяжело вздохнула она. – Прогонишь тебя с огорода, ты еще где-нибудь что-нибудь натворишь… Иди-ка, голубушка, в стог, поразмышляй о мирозадании, а я тут приберусь пока.
- Мироздании… - автоматически поправила я и встала, чтобы идти в стог, но опомнилась:
- Клава, не надо, спасибо, я сама все уберу.
- Иди-иди, городской человек должен отдыхать полноценно. Мне и Нина вон сейчас сказала, что ты что-то потеряла, а пока искала развела здесь… Самой-то приятно в бардаке жить? И не говори мне, что сама уберешься. То я тебя не помню маленькой: побросаешь все в одну кучу, увидишь книжку и все… Человек-то он с годами не меняется… Иди.
И снова юрисконсульт огромного промышленного предприятия лежал в стогу, бездумно пялясь в голубое небо.
Сбоку послышался шорох. Я, пытавшаяся собрать в кучу мысли, обозлилась на визитера страшно. Однако он на контакт не шел, по всей видимости, наслаждаясь моей компанией молча. Орать «ты – дурак» в ответ на вежливое молчание, было бы глупостью и признаком расшатанных нервов. Поэтому я злобно пыхтела, ожидая, пока товарищ поздоровается, чтобы с удовольствие послать его «в бухгалтерию». А товарищ молчал.
- Я боюсь, что вы меня прогоните, - наконец, озвучился Евгений.
- Правильно делаете.
- Не прогоняйте, - чуть не жалобно попросил он.
- Прогоню.
- Может, я хочу побыть с вами…
- На мне медом не намазано.
- А я на вас пока и не напрашивался, - с удовольствием съязвил Евгений.
- А я вас и не приглашала, - не осталась я в долгу.
- Давайте хоть визуально с вами познакомимся, - предложил он, и я вспомнила, что еще недавно он восхищался моей красотой. Душевной, что ли? Он же меня вроде и не видел…
- Давайте.
Сено мягко зашуршало и рядом со мной оказался… симпатичный мужчина.
Ничего особенного: темные волосы, синие глаза, широкие плечи…
- Женя…
- Даша.
- Да, я помню. Что занесло вас в деревню? Вы знаете, что с тех пор, как вы здесь появились, вся мужская часть местного населения плохо спит ночами и еще хуже работает днями?
- Нет, - ответила я уверенно, но не потому что знала ответ на этот вопрос, а потому что была уверена, что стоит красавцу присмотреться ко мне получше, и у него исчезнет желание со мной разговаривать. Сколько раз мы это уже проходили…
- Так вот, сообщаю вам, Даша, что это так и есть. Но я первый решился с вами заговорить, преодолев свою природную застенчивость, поскольку был покорен вашей красотой.
Я поморщилась: уже скорее бы он ушел по своим делам и не вгонял меня в краску.
- Даша, а вы знаете, что меня баба Нина с Клавой ежедневно подбивают …м-м-м… завести с вами дружбу?
- А-а-а, так это про вас они мне говорили?
- Наверное… Даша, давайте на ты?
- Давай…те.
- Я хочу предложить вам… тебе… разнообразить твой отдых.
- Каким образом? – подозрительно осведомилась я и приготовилась оскорбиться.
- Ну, например, предложить прогулку по самым живописным местам округи. Уверяю тебя: здесь такие виды-ы…
- Я здесь росла и ничем удивить ты меня не сможешь.
- Да? Ты не похожа на деревенскую девушку… Ну, давай просто погуляем, поболтаем. Хочешь?
Я задумалась. Почему нет? Мужа нет, бой-френда – нет, обязательств ни перед кем нет, что я, свободный человек, теряю?
- Хочу.
- Тогда для полноты ощущений я разбужу тебя рано утром и мы пойдем. Угу?
- Угу
- Ну, пока, - попрощался Женя и зашуршал сеном, спускаясь вниз.
Проведя несколько дней в деревне на свежем воздухе и экологически чистом питании, я уже не боялась смотреть на себя в зеркало. Моя косметичка валялась в сумке, а сумка валялась под диваном. Умывалась я исключительно водой из под крана и выглядела как девушка с обложки.
Предвкушая прогулку по полям и лугам, я решила лечь пораньше, чтобы отоспаться и выглядеть соответствующе.
Однако куда больше здорового сна мне хотелось опять попасть к Элен. Удивительно, русская девушка, но имя Елена не шло ей совершенно, зато Элен подходило идеально. Я вылезла из-под одеяла, достала из сумки фото и стала внимательно всматриваться в изображение. Но ничего не менялось. Видимо, Элен предпочитала идти на контакт исключительно по собственной инициативе, исключительно в темное время суток.
Но мне все равно хотелось уловить хотя бы тот момент, когда послышаться стоны и на фотографии начнет меняться изображение.
…Чья-то рука мягко потрясла меня за плечо.
- Женя? – хриплым, непроснувшимся голосом спросила я. Мне никто не ответил. Фонарь сегодня не светил, луну то ли закрыло облаком, то ли по какой иной причине она не светила тоже. В темноте невозможно было рассмотреть, есть кто-то в комнате или нет. Я лежала поверх одеяла, рядом с вытянутой рукой лежала фотография.
Резко сев в постели, я схватила фотографию. Глаза привыкли к темноте, и я увидела как исчезает с прямоугольника лицо Элен и появляется театральная сцена. Перед сценой ряды ярко-алых бархатных кресел, на которых восседают дамы с высокими прическами и веерами и мужчины в черных фраках. На сцене, оформленной в виде тюремной камеры, какая-то тонкая фигура, непонятно мужчины или женщины, в черно-белой шелковой тунике и с полностью загримированным лицом страдальчески произносила монолог на французском. Поскольку в свое время я изучала через пень-колоду английский, то, естественно, ни слова не поняла. Однако каждое движение актера (или актрисы?) настолько полно передавало эмоции, голос звучал так искренне трагично, что для того, чтобы сопереживать не надо было владеть французским. Зал затаил дыхание.
С трудом отвлекшись от спектакля, я принялась искать взглядом светлую головку Элен в той части прямоугольника, которую я могла видеть. Фотография не показала мне ни весь зал, ни всю сцену. И среди тех, кого я могла видеть, Элен не было точно.
- Как попасть туда? – спросила я у фотографии, но картинка тут же исчезла, и прямоугольника на меня чуть высокомерно смотрела Элен.
Я потрясла фотографию, позвала Элен, но темная ночь моего века снова обступила меня.
Под окном послышался шорох, но я, расстроившись, даже не обратила на него внимания.
Утром, открыв глаза, я сразу увидела Женю, который мирно сидел в моей комнате на подоконнике, уткнувшись в охапку полевых цветов.
- Еще роса не высохла, - объяснил он, заметив, что я открыла глаза.
- Где?
- На лепестках. Я проснулся пораньше, смотрю – погода, вроде, хорошая, дай, думаю, цветы красивой девушке подарю. Пошел,– насобирал.
Такой букетик, подумалось мне, ему лет пять без отдыху собирать.
- Ну, ты как? Готова к длительным прогулкам? – просто поинтересовался Женя, не двигаясь с места. Надо же, как будто я к нему на свидание прибежала. От такой простой постановки вопроса во мне проснулась вредность.
- Я еще сплю, - сварливо ответила я.
- А ты всегда спишь с открытыми глазами?
- Нет. Только рано утром.
- Даша, хватит тебе, вставай, умывайся росой, как и положено простой деревенской девушке, я подожду в саду.
- Слушай, - наконец, сообразила я, - а ты как сюда попал?
- Зашел…
- Я понимаю, что не залетел. Дверь на замок я закрыла. Однозначно. Окна, как во всех нормальных домах, закрываются изнутри, если бы ты их взламывал, я бы услышала. Ну?
Женя засмеялся.
- Наконец-то дама моего сердца проснулась. Ладно, так и быть, сдам тебе тайну мадридского двора. Мне Клава выдала ключ. Еще вечером.
- Клава?! Она с ума сошла! И что, она дает ключи от моего дома каждому, кто попросит?
- Не знаю. Но пусть тебя успокоит тот факт, что я не просил.
- Еще лучше. Значит, она дает их всем.
- Нет, - снова рассмеялся Женя, - все просто: я пришел вечером, долго и цветисто рассказывал ей, как покорила меня твоя красота и грация, и она, - заметь, заботясь о твоей личной жизни, - выдала мне ключ.
- Чисто деревенский подход к проблеме…
- Ну, а я, как настоящий деревенский джентельмен не стал беспокоить даму ночью.
- Надо же, какой тактичный… Ладно, иди в сад, сейчас проснусь и выйду.
- Слушаюсь и повинуюсь…
Женя поднялся с подоконника, положил цветы на трюмо, потом вылез в окно, прокомментировав:
- Как настоящий рыцарь…
Мы прогуливались по лугу, и любовались островками цветочков куриной слепоты, васильков, еще каких-то неизвестных мне мелких цветочков, аналоги которых присутствовали в утреннем букете. Я молчала, не зная, что сказать, Женя тоже молчал, сжимая в руках газетку.
- Женя, вы интересуетесь прессой?
- А вы нет?
- Время от времени… Здесь обстоятельства не располагают к прочтению материалов о нашей многострадальной экономике, а про криминал я вообще читать боюсь, в политике ничего не понимаю.
- На самом деле, эта газетка валялась в моих вещах – в дорогу брал. А сегодня как-то попалась мне под руку, и я пока ждал твоего пробуждения почитал немного.
Я сняла шлепанцы и пошла босиком, Женя задумчиво шел рядом. Интересно выглядят большие мужчины в шортах… Ему бы больше пошел хороший деловой костюм.
- Даш, давай посидим… Скоро начнется жара, надо будет возвращаться…
Я присела на траву и взяла из Жениных рук яркую бульварную газетенку. «Игорь Литвиненко неожиданно бросил свой концерн и инкогнито улетел на Сейшеллы залечивать душевные раны», - прочитала я яркий заголовок. Ниже располагалась фотография какого-то неведомого мне живописного курорта.
- Интересно, - задумчиво, спросила я в пространство, - какие такие раны может залечивать владелец концерна?
- Любовные, естественно… - также в пространство ответил Женя и лег рядом со мной прямо на траву.
- Жень, а чем ты занимаешься?
- Лежу на траве…
- Нет, вообще… в жизни?
- Работаю. Я простой деревенский парень. То сенокос, то скотина…
- Женя!
- В городке, в маленькой коммерческой организации бухгалтером.
- Понятно.
- А ты?
- Я юрист. Обычный рядовой юрист на большом предприятии.
- Понятно.
На этом беседа прекратилась. Я тоже легла на траву и закрыла глаза.
- Женя, ты клещей не боишься?
- Нет, здесь их не бывает.
- Они бывают везде, - заявила я, выросшая в деревне, где за все время, что я здесь провела, никого и никогда не укусил ни один клещ.
- Неправда. Они бывают только там, где нарушен природный баланс, где загрязнена атмосфера, и их количество возрастает после каждой масштабной протравки.
- Жень… А… - мне так хотелось спросить, но я все не решалась. – Жень…
- Ну, смелее. Я не кусаюсь. Что ты хочешь спросить?
- Ты веришь в магию, в потусторонний мир и всякое такое?
Женя пожал плечами и повернулся на бок.
- Я никогда не задумывался над этим. Наверное, достаточно философски отнесусь к каким-нибудь явлениям такого рода. Я вообще думаю, что ко всему неизученному надо относиться философски.
- Тогда мы никогда ничего не узнаем…
- Ну-у, есть же специалисты, которые занимаются специально изучением таких проблем. Их отношение, конечно, далеко от философского… А что случилось?
- Да ничего. Так… интересуюсь.
- Понятно, - усмехнулся Женя. – Ну, как случится – приходи.
Я вернулась, когда жара уже навалилась на нашу деревеньку. Зашла в прохладный дом, села на диван и задумалась. За что, интересно знать, надо мной вечно издевается жизнь. То мужа подсунет, который с момента развода стойко ассоциируется у меня с… неким веществом, завернутым в яркий красивый фантик, то теперь этот Женя… Красивый, умный, куда с добром, заигрывает опять же… Тут еще Элен… Приехала, блин, отдохнуть…
Что, интересно, было написано в тетради Элен? О! Надо посмотреть на чердаке, в сундуке. Может, там найдется что-нибудь интересное…
Я резво влезла на чердак и направилась к углу рядом со слуховым окошком. Сундука не было. Я оглянулась. Несмотря на размеры окошка, солнце хорошо освещало чердак: там и сям валялся разный хлам, но сундука не было…
Мысли об Элен не оставляли меня ни на минуту, даже когда я думала о Ксюше, о работе, о Юльке, о Жене, о родителях, где-то на заднем плане памяти сами по себе текли мысли о пробабушке. Я уже миллион раз пожалела, что не взяла с собой весь альбом. А вдруг еще какие-нибудь старые фотографии рассказали бы мне о жизни Элен. И эти странные экскурсы в прошлое… Времени у меня осталось не так уж и много, скоро пора будет возвращаться в город, и там мне точно не будет покоя, если не выясню все до самой-самой мелкой и незначительной подробности про прабабушку Елену.
Вспоминая Ксюшу, я мучилась угрызениями совести, но признавалась себе в том, что она как-то отодвинулась на дальний план. Может, и права Юлька: у ребенка своя жизнь? Все-таки, я не могла не признать, что мать из меня ужасная. То ли дело – Юлька. Ее Ярик с удовольствием ходит даже в музыкальную школу, хотя особого таланта к музыке не имеет и в будущем заниматься ей не планирует. На мой вопрос: а зачем ты туда вообще ходишь, ребенок счастливо улыбнулся (он всегда улыбается только счастливо) и ответил:
- Ну-у, там интересно, можно с людьми пообщаться. Они все такие разные…
Элен, Элен…, мучилась я. Ну что же ты хочешь мне сказать?
И я нетерпеливо ждала ночи.
Заняться мне было нечем. Благодарная до глубины души Клава взяла на себя всю работу по дому и огороду, мотивируя тем, что ей несложно и привычно, а я только путаюсь под ногами и приношу вред ее посадкам. Баба Нина ежедневно, чуть не насильно тащила меня на завтраки, обеды и ужины. Я сопротивлялась и говорила, что все приготовлю себе сама, но стоило мне вырваться и остаться дома, как, почувствовав малейший голод, я хватала банку с густой и жирной деревенской сметаной и ела ее прямо ложкой из банки, не испытывая даже обычных для женщины мук по поводу потенциального вреда для фигуры, наносимого таким питанием. И, конечно, никогда ничего не готовила. Детектив валялся в сумке забытый, закладка находилась на той же странице, на которой я ее оставила еще в электричке. Залезая с ногами в кресло или падая в стог, я не имела и мысли открыть книгу и только смотрела перед собой или в небо, щурясь от солнца, и думала про Элен.
Ну что за история произошла в ее жизни? Почему она лежала на полу с ножом в груди?
В ту ночь, что последовала за нашей с Женей прогулкой, я спала, как убитая, и Элен не явилась мне. Утром, только проснувшись, я была расстроена и подавлена до слез: ночей до моего отъезда оставалось все меньше, вдруг Элен больше не придет?! Я просто умру, если больше ничего не узнаю!
Вот такая невеселая я сидела на подоконнике в длинной ярко-белой футболке и купальных плавках и размышляла, что же так изменилось в мире? Все не так… Как-то холодно становится и зябко… Но вставать и уходить было лень. В душе зашевелился страх.
Плохое настроение я в результате сорвала на Жене, заявившемся, на свою беду, ко мне в гости. Для начала я суровым тоном честной девушки потребовала вернуть мне ключ от моего дома, чтобы быть гарантированной от возможных посягательств местных сексуально озабоченных жителей, потому что я больше не доверяю Клаве и, тем более, Жене, и мне даже предположить страшно, кому еще они могут мои ключи передать.
Женя спокойно выслушал, сочувственно вздохнул и ответил:
- Не отдам.
- Почему? – опешила я. Мне показалось, что после такой суровой отповеди, Женя просто обязан был покраснеть, извиниться, оскорбиться и таким образом доставить мне огромное удовольствие.
- А потому что я тоже не доверяю Клаве. Раз она по собственной инициативе отдала ключ мне, может, она и еще кому не откажет. Мало ли кто ей приглянется? Я теперь на нее рассчитывать не могу. Более того, тебе я тоже не доверяю. Ты – рассеяна, вечно все теряешь, в доме – бардак… Ну как тебе доверить ключи? Нет-нет, и речи быть не может. У меня они будут в полной сохранности.
В ответ на это я, сама того не ожидая, покраснела и обиделась. Поэтому очень грубо сказала:
- Ну и иди на фиг!
- Конечно-конечно, - согласился Женя, - сейчас выясню некоторые обстоятельства и сразу – на фиг. Во-первых, Даша, чем ты обеспокоена? Во-вторых, чего ты все время ждешь? Или – кого?..
Ну вот даже Женька заметил, что я чего-то жду, а ведь мужчины – народ невнимательный. Ладно, беспокойство, тут все понятно: физиономия хмурая, под глазами синяки. Но вот, что я чего-то жду…
Решив закончить беседу, я не стала отвечать на вопросы и отвернулась.
- Даша, - тихо позвал Женя, - я пойду, не буду тебя раздражать. Знаешь только… Ночью будет ливень, а в такие ночи всегда происходят чудеса. Это старое русское поверье.
Я резко обернулась и строго посмотрела на Женю. Что-то не слышала я ни разу о таком поверье.
Но Женя уже пошел к калитке. Открыв дверь, он обернулся и сообщил:
- Если тебе станет страшно, я приду, - и ушел.
Как будто в подтверждение его слов, где-то далеко прогремел гром. Я все сидела и сидела, глядя, как постепенно на улице становится все темнее и мрачнее. Стало уже совсем холодно, по коже неприятно побежали мурашки, но я не могла оторваться от подоконника и закрыть окно. На улице было хорошо видно редких прохожих, которые быстро бежали, стараясь до дождя успеть домой, в теплые, светлые избы. В моем же доме было темно, и страх какого-то нехорошего предчувствия и темноты сжал в кулак мою душу. Может, зря я не попросила Женю остаться со мной? Ну и что, если бы он остался? Я весь вечер ныла бы у него на плече? Уж лучше пусть мы меньше бываем рядом, дольше протянется это очарование, возникшее между нами. Ему и тянуться-то осталось всего ничего: полторы недели. И я сидела, сидела на подоконнике, всматриваясь в опустевшую, темную от набежавших туч улицу.
…На подоконник упали первые капли, совсем рядом сверкнула молния, осветив мой ухоженный садик. В электрическом свете молнии, еще и сопровождаемой громом, мне показалось, что старая раскидистая береза, растущая у окна соседней комнаты, протягивает ко мне когтистые лапы, пытаясь схватить меня. Мне стало настолько страшно, что я, отшатнувшись, едва не упала на пол.
- Это же тени. От света молнии они просто резко вытянулись. И все. Я взрослая женщина, я не могу бояться молнии, как двухлетний ребенок, - от звука своего дрожащего голоса мне стало еще страшней, и даже возникла мысль побежать к Жене. Пусть он прогонит меня, по крайней мере, я буду знать, что в деревне есть живой человек, а то все как будто умерли…
Что случилось? Я же никогда не боялась грозы. И то верно, ответила я сама себе, гроза в городе, наблюдаемая из квартиры многонаселенного дома, где круглосуточно грохочет музыка, не так страшна, как в деревне, в пустом и темном деревянном доме.
Я с трудом слезла с подоконника и обернулась. Прямо на встречу мне медленно шла Элен. Полупрозрачная субстанция, она становилась почти реальностью при вспышке молнии. Я вздрогнула, крик сковал горло и получился беззвучным.
Элен прошла мимо и исчезла.
Я машинально посмотрела на кровать. Там лежала раскрытая тетрадь, испещренная тонкими темными строчками. На листе лежала фотография.
- Элен… - прошептала я.
- Ты же хотела все узнать, почему ты теперь боишься? – прозвучал нежный голос. – Пожалуйста, я расскажу тебе все.
В кромешной темноте, к которой, впрочем, быстро привыкли глаза, озаряемая молнией, я быстро подбежала к дивану и схватила фотографию. Изображение поплыло, я увидела богатую, но небольшую гостиную. Темные тяжелые шторы на окнах были опущены, в камине пылал огонь и несколько серебряных канделябров в разных концах комнаты освещали людей, находившихся там. В кресле, накрытом бархатной тканью и от этого казавшемся очень тяжелым и глубоким, важно восседал респектабельный строгий господин в шелковом цветастом халате с кистями, держа в руках газету, дама в простом длинном платье с кружевами сидела на диване с пяльцами в руках, в сторонке тихо играли три темноволосые девочки, в противоположном от них углу одиноко сидела светловолосая девочка, похожая на взрослую Элен и, обнимая куклу, о чем-то напряженно думала.
- Элен, - строго произнес господин, оторвавшись от газеты, - поднимитесь с пола и сядьте на диван. Если вы не желаете играть с сестрами, то хотя бы соблюдайте приличия.
- Саша, - нежно попросила дама, - пусть Элен посидит там. Бедная девочка, может, ей там нравится больше.
- Да, - не отрываясь от газеты, спокойно ответил господин – таким детям, как наша Элен, всегда спокойней внизу. Что ж, каждому свое место: кому вверху, кому внизу.
Господин явно пытался вложить в свои слова некий смысл, призванный оскорбить Элен и даму.
Девочка, услышав эти слова, вздрогнула, встала, подбежала к даме и прижалась к ней.
- Прошу вас, Саша, не надо начинать все снова. Вы делаете больно Элен.
- Людям ее сорта никогда не бывает больно.
Элен подняла глаза, полные слез, и прошептала «мама». Мать сочувственно погладила ее по голове и промолчала.
- Барин, на улице гроза, я принесла вам еще свечей, сейчас уберу нагар с остальных, - толстая служанка грузно вошла в гостиную, поставила тяжелый подсвечник около барина и стала снимать нагар со свечей.
Я сама, того не заметив, оказалась в гостиной, но опять чувствовала под собой холодные доски пола, а не пушистый ковер, на котором, как мне казалось, я сидела.
- Мама, - прошептала Элен, - как я буду жить дальше?
- Не волнуйся, мы отдадим тебя замуж за хорошего богатого человека, будешь жить хорошо, - отозвался отец, но Элен даже не повернула в его сторону голову.
- Так же, как я: будешь женой богатого человека, всю жизнь проведешь в неге и роскоши, на балах, - ободряюще ответила мать.
Элен снова опустила голову и промолчала. Мне показалось, что такая перспектива ее очень расстроила.
В гостиной неслышно появилась няня – полноватая женщина лет тридцати.
- Александр Петрович, девочкам пора спать.
- Нет! – в один голос ответили черноволосые малышки, и Александр Петрович, тепло улыбнувшись им, велел няньке:
- Оставьте их, Глаша, пусть поиграют еще немного. Уведите пока Элен.
… Глаша расправила складки на одеяле Элен, поцеловала ее в лоб, Элен горько разрыдалась:
- Глаша, ну почему все так злы ко мне? Потому что я не люблю играть с сестрами? Потому что они не любят играть, как я? Все так… так злы: и папа, и сестры, и дамы. И всегда, только увидят меня, – всегда шепчутся, рассматривают меня точно насекомое! И усмехаются…
- Душечка, ну что с ними поделаешь, коли люди такие. Ты посмотри, какой ты растешь красавицей, успех обещаешь большой иметь… Вот и шепчутся люди, из зависти-то. Я вот, что тебе душенька скажу. Ты уж послушай свою няню. Чтобы гордо по жизни идти, никогда нельзя людям свою слабость показывать. Никому не жалуйся, про то, что у тебя в душе делается. И помни: тот, кто лучше тебя – никогда смеяться не будет, а смеются только те, кто хуже. Полно, душенька, полно плакать. Скоро все хорошо станет.
Няня потушила свечу, и темнота перед моими глазами сменилась другой картиной. По проселочной дороге быстро скакала четверка лошадей, везя карету, по всей видимости, не слишком шикарную. Какой-то старик на козлах от души хлестал лошадей. В окошечка, за шторками мелькнуло взволнованное лицо Элен, всматривающейся в бегущий по обе стороны лес.
Элен исчезла, и я увидела няню Глашу, стоящую на коленях в крошечной каморке перед иконкой.
По дому носились слуги и домочадцы, искавшие Элен и кричавшие, что до приезда гостей осталось два часа, а Элен еще не одета. Но Элен не было. Няня усердно молилась, весь дом стоял вверх ногами, а Элен неслась в своей карете по проселочным дорогам в направлении, неизвестном никому, кроме ее самой и верной няни.
В следующий момент я услышала страшный гром, молния осветила мою комнату. Я лежала на полу, уткнувшись в переплет тетради Элен.
- Я хочу знать все. Элен… Я хочу все знать… - произнесла я в пустоту, и тут же увидела другую картинку.
Элен стояла в крошечной грязной комнате в одном нижнем белье, обшитом кружевом. Какая-то старуха быстро натягивала на нее грубое платье в заплатах, а сама Элен быстро-быстро мазала чем-то белым и сыпучи, похожим на муку, лицо.
- Принесите сажу, - крикнула в пространство Элен, и старуха подала ей посудину с сажей. Элен наклонилась к зеркалу, но дверь за ее спиной распахнулась,, и в комнату вбежала девчушка лет десяти.
- Анна Петровна, - обратилась она к Элен, присев в реверансе, - вас хочет видеть…
- Боже… - раздраженно ответила шепотом Элен, - его только и не хватало! – и громко добавила: - Конечно, пусть войдет. Скажите, я очень жду.
Старуха торопливо вышла. Элен задула одну из свечей, быстро отошла в темный угол комнаты, и тут вошел мужчина в военной форме.
Человек, который находился в комнате Элен перед балом, звался Андрей. Но я не видела его лица, зато увидела лицо вошедшего. Может, это и есть Андрей? Довольно сложно выстроить во временную последовательность наблюдаемые события…
Поручик тем временем, не говоря ни слова, упал на колени перед одетой в рванину аристократкой, и обнял ее за колени.
- Прекратите, - раздраженно попросила Элен и стала отцеплять от платья руки поклонника.
- Почему ты исчезаешь? Ты пропадаешь каждый раз, стоит мне отвернуться, Анна! Я отдал тебе все, что имел, а теперь гоняюсь за тобой по всей Руси только лишь для того, чтобы ты в очередной раз назначила мне свидание и исчезла. Что ты хочешь? Что мне сделать, Анна, чтобы ты была рядом? В чем я виноват? Скажи! – неожиданно взревел он так, что я испугалась, но Элен, к моему удивлению, среагировала холодно:
- Прекратите свои домогательства, друг мой. Ваша помощь, оказанная даме, не налагает на нее ответных обязательств. Я сделала все, о чем мы договаривались. Теперь идите…
- Анна… Анна… - высокий и огромный, он жалобно плакал. Таких мужчин в прогрессивном двадцать первом веке метко называют «шкафами». Я лично рыдающего «шкафа» не видела в своей жизни ни разу. И не говорю уже о том, что такие мужчины могли плакать из-за меня.
- Прекратите сцену, поручик. Вы рыдаете, как девушка, и это не делает вам чести. Я прошу вас уйдите, у меня мало времени…
- Нет…
- Идите, - нежно попросила прабабушка, - я прошу вас, уходите.
Она ласково погладила безымянного поклонника по голове, и он ожил, стал с надеждой всматриваться в ее лицо.
- Вы снова пообещаете мне что-нибудь, Анна, и снова исчезнете?...
- Нет, - мило улыбнулась Элен. – Я ничего не буду обещать вам. Я просто исчезну. Навсегда. Прощайте, дорогой мой. И прошу вас, помните: честь дороже всего.
Поручик поднялся на ноги, долго смотрел в глаза Элен, ставшие ледяными, потом вдруг, размахнувшись, ударил ее по лицу и быстро вышел.
Упавшая от удара Элен, неуклюже поднялась, схватила посудину с мукой и резко швырнула в стену:
- Вот мужская благодарность… Вот она… Не меняется со временем и не зависит от происхождения…
- Мне не нужна больше сажа! – зло бросила прабабушка старухе, прибежавшей на грохот разбившейся пиалы. – Теперь все и так в порядке.
Шурша платьем, она стремительно пошла к двери. Обернувшись произнесла глядя на старуху:
- Если хочешь привязать к себе мужчину, будь к нему холодной – это единственный способ, проверенный веками.
Удивленное лицо старухи, сверкающие в свете свечи осколки, грязная комната с тряпьем на полу – все закрутилось перед моими глазами и исчезло.
- Элен! – заорала я, не желая возвращаться, и провалилась в темноту.
…- Даша! Даша! – бормотал надо мной настойчиво знакомый голос. И чья-то рука сильно била меня по щекам. – Даша!
Я с трудом открыла глаза. Голова болела, как с хорошего похмелья. Если верить народному фольклору, такое состояние следует за двухнедельным запоем.
- Элен… - позвала я.
- Даша, это я, Женя, узнаешь меня?
Да, я пригляделась и поняла, что это вовсе не Элен, а мой деревенский сосед Женя. За окном, насколько я могла определить, светало. То есть было очень раннее и ясное утро.
- А что случилось? – с трудом спросила я.
- Не знаю. Мне стало страшно за тебя, ты же одна, а гроза ночью была на редкость сильная. Я подошел к дому и услышал твой крик и мужской голос. Мне показалось: ты спорила с кем-то и била посуду… А когда я зашел – ты лежала здесь, на полу. Ты, наверное, упала?
- Д-да…
- Сильно ударилась?
- Н-нет…
- А кто здесь был?
- Не знаю я, Женя…
Женька быстро смекнул, что бесполезно со мной разговаривать, поднял меня с пола и уложил в кровать.
- Даша, ты очень бледная, и, похоже, у тебя жар... Лежи Я сейчас позову тетю Нину или Клаву…
- Жень, не надо никого звать… Я просто посплю, и все пройдет… Уходи, пожалуйста…
- Может, лучше остаться?
- Нет, пожалуйста, закрой дверь и уходи…
Сквозь наваливающийся сон, я успела услышать, как Женя на цыпочках прошел к двери, как заскрипели под его ногами доски пола и как захлопнулась дверь.
Потеряв границу между явью и сном, я не могла понять, сниться ли мне моя погоня за Элен по каким-то грязным подвалам, подворотням, по размытым дождем дорогам или я опять очутилась «в фотографии». Я звала ее и бежала по мокрой, скользкой дороге, выложенной крупными, гладкими булыжниками, проваливаясь ногами в выбоины, а коляска Элен – то дорогая и блестящая, то облезлая, скрипучая, - медленно исчезала впереди. Передо мной мелькали длинные старинные платья дам, мне подмигивали офицеры, а я, теряя силы, падала на дорогу, реально ощущая щекой холод булыжника, и кричала вслед коляске о том, что мне нужна тетрадь… старая коричневая тетрадь. Тут же картинка сменялась лицом с фотографии, потерять которую теперь я боялась больше, чем потерять жизнь. Элен слегка надменно, как это свойственно богатым дамам и нашего века, улыбалась, дразня меня, и я снова просила отдать тетрадь. Финалом этого «кино» стала сцена, в которой высокий, очень красивый мужчина, с силой втыкает блестящий нож в грудь Элен и она падает на яркий цветной ковер.
- Дневник!!! – дико заорала я и от собственного крика проснулась. – Дневник… Элен… Ну почему…
Со стороны двери послышался звук шагов, и я тут же решила, что это Элен… Но в мою комнату вошла озабоченная, хмурая баба Нина.
- Деточка, кого ты все время зовешь?
- А-а-а… так, приснилось… Баба Нина, а сколько время?
- Семь. Семь часов вечера, деточка. Ты довольно долго спала. Женя просил тебя не беспокоить. Как ты?
Я сосредоточилась на своих ощущениях. Вроде, ничего… Даже не «ничего», а, можно сказать, - хорошо.
- Хорошо.
- Правда? – просветлела баба Нина.
- Правда.
- Ох, не обманывала бы ты меня, девочка…
- А я и не обманываю. Баба Нина, правда, хорошо. Вы не волнуйтесь.
- Да уж… Ночь-то какая страшная выдалась. Давно такой грозы не бывало. Я так подумала, может, простудило тебя?
- Не знаю, - я стала вылезать из-под одеяла.
- Ты кушать-то хочешь, Дашенька?
- Нет…
- Не скромничай. Давай, быстренько одевайся и – к нам. У нас уже ужин стынет. Что ж ты теперь ночью-то делать будешь? Проспала весь день…
- А, баба Нина, найду поди, чем заняться! – беспечно ответила я, но поймала удивленный и радостный, не к ситуации, взгляд соседки.
- Что?
- Да нет, ничего, - хитро улыбнулась бабуля и, еще раз повторив приглашение на ужин, ушла.
Поскольку меня действительно мучил зверский голод, я быстренько собралась и побежала в гости, не забывая мысленно пинать себя за то, что пользуюсь гостеприимством сверх всякой меры.
Баба Нина оказалась права: к тому моменту, когда вся деревня готовилась отойти ко сну, мой организм, выспавшийся за день, и не помышлял об отдыхе. Я, напялив на себя теплый спортивный костюм, уселась на подоконнике и стала бездумно смотреть вперед. Ни одной мысли в голове не шевелилось. Фотография Элен мирно лежала на трюмо, стоявшем рядом с окном. Но голова моя наотрез отказывалась думать не только о прошедшей ночи, но и о Элен.
После грозы небо прояснилось только к обеду, лениво выглянуло солнышко, которое, видимо, еще не проснулось после своего выходного, поэтому светило весь остаток дня не очень интенсивно. Земля и воздух не успели нагреться за день, и сейчас было свежо и прохладно.
Окна во всей деревне, по крайней мере, в той ее части, которую я могла видеть, давно погасли, шум слышался только от листвы, колышимой слабым-слабым ветерком, и не лаяли даже неугомонные деревенские собаки. Мир спокойно спал. Не спала только одна я. Сидела и наблюдала за тенями, отбрасываемыми листвой в свете снова заработавшего по загадочной причине фонаря. Где-то далеко в сознание пыталась проникнуть беспокойная мысль о том, что если мне интересна жизнь предков, надо наклониться, взять в руки фотографию и попытаться проникнуть в тот мир, который давно уже ушел, спрятался в шорохе листвы, в страницах старых книг, в глянце старых фотографий, скрыв все свои тайны: грустный взгляд красивой девушки в розовом вечернем платье, ненависть, исходящая от нее, нож в ее груди и обстоятельство, ломающее ее блестящую светскую жизнь. Но сколько бы не билась мысль, сознание ее принимать отказывалось. В голову не шли даже мысли о моей несчастной, забытой и брошенной Ксюшке, работе, заросшей грязью квартире. Можно было бы представить себе, что скажут мне родители Ксюшкиных подруг, когда я наконец явлюсь домой после длительного загула и вымету из «хаты» окурки, пустые бутылки и полупьяных подростков. Но и это я представлять решительно не хотела.
Нет. Ни о чем не думалось. Сидела и сидела, бесконечно расслабленно глядя в уютную деревенскую темноту. Сидеть бы так долгие годы и смотреть, смотреть вперед, в темноту…
Мною за долгую мою жизнь было неоднократно подмечено, что когда тебе кто-то нужен и ты его ждешь, все как-то одномоментно исчезают в неизвестном направлении, и причины для этого у каждого веские. В результате, вконец измучившись ожиданием, ты набираешь первый попавшийся номер того, о ком изначально и думать-то не хотелось, в надежде услышать живой голос, но… его нет. И никого нет. Зато, когда тебе никто не нужен, и ты нуждаешься в абсолютном и полном уединении, сразу начинают объявляться не только все «постоянные», но и какие-то давно забытые знакомства, возобновлять которые, честно говоря, нет никакого желания. И каждый настойчиво требует именно твоего внимания, каждому требуется услышать именно твой голос, твое мнение, сходить куда-нибудь именно с тобой и так далее. Отшив стаю товарищей, ты остаешься в одиночестве, но желание его к этому моменту пропадает, и уже хочется общения, но никого нет… Далее по кругу.
Этот закон, с завидной методичностью срабатывавший на протяжении всей моей жизни, не оплошал и на этот раз. Полную гармонию и ночную тишину нарушил сначала звук. Потом темноту нарушил вид. Вид крупной фигуры человека. Это, естественно, был Женя. Я поймала себя на мысли, что не хочу его видеть, и очень обрадовалась. Надо же, некоторое время назад любой мужчина от 16 до 60, приближавшийся ко мне по любому поводу, вызывал у меня совсем иные чувства: грусть и тягу.
- Ну? – очень невежливо спросила я появившегося аки ясно солнышко деревенского красавца с букетом морковки в руках и загадочной улыбкой на устах.
- Согну, - очень нежно и романтично ответил он, не переставая улыбаться.
- Чего приперся?
- Чего надо, - того и приперся.
- А морковку зачем приволок?
- Соригинальничать решил. Представляешь, получается двойной букет: так повернешь – оранжевый, так – зеленый. Вкусно и полезно.
- Да, мужчины всегда были склонны к экономии. Это у вас в крови.
- А чем плохо? Плохо – это когда транжир.
- Н-да… уж… Это точно.
- Возьми… букет.
- Благодарю, предпочитаю в виде салата.
- Ладно, - согласился Женя. – Салата так салата. В гости-то можно?
- К кому?
- К тебе.
- Нет.
- Спасибо. Тогда здесь постою.
Мы помолчали. Гармония, нарушенная неурочным визитом, была восстановлена. Я уже и думать забыла о кавалере с букетом морковки, как он вдруг не ко времени активизировался.
- Скажи, Даша, что тебя беспокоит?
- Ничего.
- Неправда. Если «ничего», то девушки по ночам спят, а ты не спишь, значит чего. Несчастная любовь?
- Только не рассчитывай на то, что ты герой моего романа!
- Да я и думать не смел.
- Слава Богу. А то я уже хотела посочувствовать. Слушай, Женя, ты что-нибудь знаешь о своей семье, о своих предках?
- Ну… так кое-что… К сожалению в нашей семейной истории напрочь отсутствуют какие бы то ни было страшные и загадочные события. А если тебя интересует, то вкратце могу сказать, что в нашей семье все сплошные профессоры и академики. Научные труды, ученые степени и прочие радости. Идеальные семьи. Вот, пожалуй, и все. У тебя что-то более интересное?
- Не знаю. Вроде, нет. По крайней мере, никто мне ничего не рассказывал.
- А откуда тогда вопросы?
- Откуда?.. Не знаю. Наверное, каждого человека рано или поздно начинают интересовать его корни. И я не исключение.
- А я - исключение. Меня не интересует.
- Ты и так все знаешь.
- Дашка, - сменил тему гость, - посмотри, какая романтика. Ночь, луна, фонарь. Все так просто. Сразу начинаешь понимать, что самые глубокие истины те, что лежат на поверхности нашей жизни. А деньги, секс, погоня за славой – просто туфта, явление временное и хлопотное. Ох, хорошо. Какая у тебя мечта, Дашка?
- Узнать еще что-нибудь об Элен… А? Что ты сказал? – опомнилась я.
- Ничего…
Он постоял еще немного, я так же, не отрываясь, смотрела в бесконечную темноту, слегка освещаемую этим противным фонарем. Окно было низкое, Женя – высоким. Внезапно он положил мне руку на затылок, повернул к себе мое лицо и легко поцеловал меня в губы.
- Это тебе, красавица, для полноты впечатлений. Деревенский роман. Напишешь на старости лет мемуары, - шепотом объяснил он. – Я не буду тебе мешать. Спокойной ночи.
Я опешила. Женя, мягко и неслышно ступая, ушел. Я опустила глаза: рядом со мной на подоконнике лежал букет из морковки.
Непогода в наших широтах, в принципе, явление довольно частое. Так что единственная гроза за весь отпуск – чистой воды везение. С этим я и поздравила себя рано утром, когда открыла глаза и сразу зажмурилась от солнца. Отпуск еще, конечно, не закончился, но я изо всех сил настраивала себя на то, что все оставшееся время будет яркое солнце и голубое небо.
Уже абсолютно отдохнувшая и выспавшаяся, я начала еще больше страдать от безделья, ломая голову, куда бы себя деть. С одной стороны, я рвалась позвонить Ксюшке: мне безумно хотелось услышать ее голос, с другой стороны, я знала, что только услышу, - никто меня здесь уже не удержит, я ринусь в город первой электричкой, и попаду домой в тот момент, когда меня меньше всего ждут. Что-нибудь увижу, услышу, и пойдут-поедут самые обычные изматывающие ссоры. Нет. Уж лучше досижу здесь до конца.
И снова, позавтракав у бабы Нины, я плелась в стог, гонимая Клавой, пришедшей убираться в моей норе.
- Ты в баню-то пойдешь, горе? – осведомилась Клава, махая тряпкой для пыли.
- В баню… - заволновалась я. Конечно, субботний день, вся деревня топит бани! И у меня тоже есть баня!
- Пойду, естественно. Ой, Клава, а как ее топить надо? Она же вроде несколько часов протапливаться должна, да?..
- Да… Ты что сама топить хочешь?! Свою баню?!!
- Ну да… А что? – меня испугала Клавина реакция, и желания попариться как-то поубавилось.
- Да ничего, горюшко. Даже и подходить не смей. Сходи вон к Нине, что ли.
И тут во мне проснулась гордость. Проснулась и тут же оскорбилась. Я представила себе, что пойду в баню к бабе Нине: буду торопиться, волноваться, ни полежать спокойно, ни попариться.
- Клава, я свою баню хочу. Вот возьму и затоплю сама.
- Я тебе затоплю! То ж тебе не городское корыто с водой из крана. Ладно, не хмурься, дитятко. Так и быть, сейчас вымою там пол, Колька тебе затопит. Иди-иди, полежи где-нибудь, книжку почитай.
Довольная победой, я устремилась в огород – загорать, пока не пришла Клава и не погнала меня оттуда.
Когда-то давно, как выражается в таких случаях моя дочь, «когда гоблины еще не вышли из леса», я прочитала в какой-то книжонке о том, что поддавать пар в бане лучше не водой, а пивом, тогда пар будет ароматным. Неизвестно, когда еще появиться у меня возможность попариться в настоящей бане, и я решила оторваться по полной.
Старшая дочь Клавы, услышав о моем желании насладиться прелестями парилки, принесла мне пиво и какую-то небольшую баночку из-под недорогого крема. В баночке обнаружилась коричневато-зеленая масса с приятным запахом. Ею предлагалось натереть все тело сразу после парилки. Полежать немного в предбаннике и смыть это теплой водой.
- Эффект гарантирую, - пообещала Лиза и ушла.
Эффект так эффект, решила я и понеслась в баню.
Окна, занавешенные старыми тряпицами, пропускали совсем мало вечернего света,. Едва зайдя в баню, я, среднестатистический городской житель, задохнулась от теплого ароматного пара. Голова сразу же закружилась, пол «поехал» под ногами. Я успела рукой схватиться за ручку двери и открыть ее. За дверью зачем-то стояла Клава, которая меня благополучно и поймала.
- Даша, Даша, ты чего? – она прислонила меня к стене и стала похлопывать по щекам. – Пар, что ли обжег? Или задыхаться стала? Может, не пойдешь сегодня? В другой раз? – озабоченно заглядывала мне в глаза Клава.
- Н-нет, пойдем в дом. Я посижу немного и пойду. Просто так неожиданно… Я уже отвыкла…
Клава повела меня домой, я еле передвигала заплетающиеся ноги. Доведя меня до кресла, Клава толкнула мою безвольную тушку в потертые плюшевые объятия и села напротив на диван.
- Ну, красавица, рассказывай, что это с тобой? Может, Женьку позвать, он тебя быстро вылечит. Ты как думаешь, а?
- Клава, мне лучше, - раздраженно ответила я: только Женьки мне тут и не хватало. – Расскажи мне что-нибудь интересное, - брякнула я первое пришедшее мне в голову, только лишь для того, чтобы отвлечь язвительную соседку от безусловно интересной темы.
- Что? Ну что я могу тебе рассказать? О! Банная тема тебя устроит, не затошнит?
- Нет. Давай про баню.
- Про баню… Ага, расскажу тебе случай из своей молодости.
Очень хорошо, решила я. То, что надо: с одной стороны вряд ли Женька присутствовал в Клавиной молодости, то есть про него разговора не будет, с другой стороны, - я могу расслабиться, не особенно вслушиваясь.
-… Нам было лет по пятнадцать. В то время все орали про советскую власть, в Бога никто не верил, в церковь не ходили. Но в деревне-то оно немного по-другому, чем в городе. Здесь жила одна старенькая бабушка, родившаяся еще при царе, так вот: она была колдуньей. Ну, колдуньей-не колдуньей, а гадать, ворожить, судьбу глядеть – все умела. Наши девчонки все время к ней бегали. Чуть что случись – все к ней за советом шли. У нее была старая колода карт, какие-то камни, еще что-то. Интересная старуха была. Говаривали, что род ее хранит страшную тайну, и пока не расскажет одному человеку об этом – не будет потомкам счастья. Ей первой эту тайну завещали. Вот и искала она всю жизнь этого человека и, говоря, дочь ее тоже ищет, и внуки искать будут. Никому из них счастья не было. Ну вот, значит, пошли к ней как-то девчонки-то наши, меня с собой позвали. Пришли мы в ее хибарку, а там темно, окна закрыты, травами какими-то пахнет. Сама бабка в черном тряпье сидит на полу, перебирает что-то. Мы ей – то скажите да это, о она – некогда мне, завтра приходите. Ну, девчонки упрямые: нет, говорят, не уйдем пока не скажешь. Уже сейчас и не вспомню, что они требовали. Бабка кряхтела-кряхтела, да и говорит. Ладно, все узнаете. Вот суббота сегодня, идите ночью в баню, поставьте зеркала – одно впереди себя, одно – за спину, и по одному – по бокам, чтобы дорогу видеть. Перед собой свечки зажгите, разденьтесь и сидите, глядите на отражение огонька свечки в зеркале перед собой. Смотрите внимательно и ничего не бойтесь. Все увидите. Сказала и прогнала нас. Это сейчас такое гаданье каждой городской девке с пеленок известно, а тогда никто о нем не знал. А если бы мамка узнала, что так мы гадали – разом бы за косы оттаскала.
Я растеклась по креслу, закрыла глаза и слушала Клавино бормотанье вполуха. Слова без усилия вливались в мое сознание и без усилий оттуда исчезали.
- … Мы и не знали, что так оно страшно. Собрали тайком зеркала… А в тот день как раз свадьба была какая-то, что ли. Или по другому какому поводу гуляли. Короче, не было никого дома. Мы баню затопили, а когда она согрелась принесли зеркала, поставили и стали по очереди ходить - смотреть. Сидим все в доме, а одна в бане – у зеркал. Бабка-то сказала: по одиночке ходить. Я последняя была. И вот выходит та, что гадала первой. Бледная, руки трясутся, пот на лбу блестит, вся коса мокрая. Мы спрашиваем: ну что? Она говорит, еле слова произносит, все видела, только задам вопрос – тут же ответ вижу. Страшно? – спрашиваем. «Да, - говорит, - страшно». Ну, в пятнадцать-то лет все нипочем. Мы и шли, не боялись. Я последняя была. Спросила только, кто мужем будет, увидела Колькино лицо, испугалась и убежала. Вот так-то. Ну, ты как?
Я, как ни странно, отошла и чувствовала себя довольно неплохо.
- Пойду я, наверное, в баню. Все же не скоро у меня такая возможность еще появится.
- Давай лучше в другой раз. А то свалишься там еще, угоришь.
- Клава, да ты что! Мы же не по-черному топим. Как я могу угореть? И потом: открою форточку, жар выветрится. Нет, я пойду.
- Ну, смотри… Упрямая ты. Молодая еще…
Я вторично зашла в баню. На сей раз облако пара, вырвавшееся из открытой двери парилки, никакого воздействия на меня не произвело. Я разделась и смело зашла в «мыльное» отделение.
Под потолком светила неяркая лампочка, на улице, насколько мне было видно из-за древних занавесок, уже зашло солнце.
Кое-как помывшись, я проскользнула в раскаленную до запредельной температуры парилку, пахнущую свежим хлебом, и легка на лавку.
Удивительно, но мне было совершенно не жарко. Вообще-то я принадлежу к той категории людей, которая «психологически» мерзнет при любых условиях. Наш штатный психолог (вот они – западные веяния!) говорил, что это потому что человек не чувствует никакой защиты в себе и все время боится. И именно поэтому даже в жаркие летние ночи я укрываюсь толстым ватным одеялом.
Сейчас лежа на раскаленном дереве лавки, я в прямом смысле ловила кайф: тепло и комфортно. Нормальный человек, наверное, уже сошел бы здесь с ума от жары или его хватил бы удар. А мне – хорошо!
Провалявшись на лавке, я снова пошла в «холодное» отделение, потом приоткрыв дверь, подышала свежим вечерним воздухом, потом снова в парилку, потом – опять в «холодную» и так по кругу.
Наконец, устав от этой беготни, я вспомнила про Лизину коробочку, вышла в предбанник и обнаружила коробочку в руках Жени, который с интересом ее разглядывал. Рефлекторно вскрикнув, я схватила первую попавшуюся тряпку и закрылась ей.
- Чего ты на сей раз приперся?! – зло заорала я на Женьку.
- А чего ты орешь? Клава сказала, что в бане тебе может быть плохо, ты можешь потерять сознание, вот я и пришел. Сижу здесь, охраняю твой покой. А ты еще недовольна! Кстати, тебе кто-нибудь говорил, что у тебя нет музыкального слуха. Так вот, сообщаю: нет. И даже не питай по этому поводу никаких надежд. Ну, что ты смотришь? На тебе эту банку, иди обратно.
Не говоря ни слова, главным образом потому, что все цензурные слова как-то моментально и бесследно исчезли из моего лексикона, а нецензурные слова говорить некрасиво, я схватила баночку и вибрируя от злости, вернулась в парилку.
Совершив все предложенные Лизой косметические манипуляции, я, завернутая в полотенце, вышла обратно в предбанник и увидела там Женьку в той же позе, что и в первый раз. Только теперь Женька читал яркую бульварную газетку. При моем появлении он поднял глаза и спокойно сказал:
- После бани нервничать вредно. Так что садись рядом и отдохни. Вот можешь почитать. Правда, ничего интересного здесь нет, но мало ли…
Женька протянул газетку, я оттолкнула ее, успев ухватить взглядом яркий заголовок незатейливого содержания: «Игорь Литвиненко потерял свой концерн. На что будет жить бывший миллионер?» Что-то часто о нем в газетах писать стали… Тем у них других, что ли нет?
- Убери свою газету и сам… уходи!
- Не нервничай. Слушай, Даша, а ты способна на дерзкие поступки?
- На что?
- Ну-у … Выкинуть можешь что-нибудь этакое… экстраординарное?
Я уже выкинула, подумалось мне, бросила свою четырнадцатилетнюю дочь в пучину подросткового разврата практически собственными руками…
- Похоже, что способна, - вздохнула я, вся злость исчезла.
- Давай погадаем.
- Что?!!
- Ну, погадаем. Я зашел к Клаве, она мне рассказала ту историю про гадалку. Я так подумал: ты же тоже, наверное, хочешь узнать своего суженого. Так за чем дело стало? Сиди здесь, я сейчас принесу зеркала и свечу.
- Жень, тебе-то это зачем? Суженую, что ли, увидеть хочешь?
- Хочу. А что, нельзя?
- Да, почему, - вздохнула я, - вполне льзя.
Женька радостно ускакал.
М-да, Клава, похоже закладывает меня по полной программе. Страшно представить, какие подробности она уже выдала заинтересованному слушателю.
Я стала быстро одеваться. Вспоминая счастливое лицо этого шкафоподбного дитяти, я не уставала поражаться: это ж надо, в его возрасте и такая любовь к псевдомистике.
Нет, на самом деле я, конечно, верила в гадания, ворожбу, экстрасенсорику и прочие вещи. Но для женщины это характерно, едва ли не каждая вторая хотя бы раз посещала гадалку в попытке найти ответы на различные неприятные вопросы, но вот мужчину с такой реакцией я вижу впервые… И мне, надо признать, несколько противно…
…Я сидела на лавке и, закрыв глаза, дышала ароматом свежего хлеба, проникающего в предбанник из парилки. После бани хотелось спать, и я, наверное, давно ушла бы в дом, если бы не терзало меня любопытство: что еще выкинет этот великовозрастный ребенок.
Стемнело уже окончательно, Женьки все не было, видимо, зеркало и в настоящее время в условиях деревни было страшным дефицитом. Да их еще и надо было четыре штуки… Мысли о чем-то и ни о чем плавно перетекли в мысли об Элен. Уже несколько дней (вернее, ночей) фотография на мою инициативу пообщаться не откликалась, чем приводила меня в депрессивное состояние. Вот так уеду домой и все.
Дверь резко распахнулась, обдав меня ледяным, по сравнению с банным, воздухом. Я вздрогнула. В проеме, с трудом в него втиснувшись, стоял Женька. Он сжимал в руках большие тяжеленные зеркала и, стоя на тоненьком порожке, покачивался.
- Даша, убери полено, я сюда зеркала поставлю. Ух! – он опустил «грузик» и выпрямился. – Так. Теперь давай их расставим. Ты, кстати, помнишь о том, что гадающие должны быть голыми?
- А как же! Конечно, помню. Помню так же хорошо, как и то, что они должны быть в одиночестве, и никто не должен подглядывать в окна, а то ничего не получится.
- Я так подумал, - скромно опустил глаза Женя, - что тебе будет страшно, и ты пустишь меня, чтобы страшно не было.
- Первым делом я оденусь. Так что ловить тебе здесь нечего.
- Это мы еще посмотрим, - пообещал мне Женька таким тоном, что я удивилась: я считала его дитем?!
Мы расставляли зеркала, и я мало-помалу стала заинтересовываться предстоящим, хотя сначала хотела предложить Жене в одиночестве заниматься всякими глупостями, а самой пойти спать. И когда все атрибуты магического сеанса были расположены надлежащим образом, в соответствии со строгими инструкциями древней колдуньи, донесенными до нас местной Ариной Радионовной, а Женька, хитро улыбаясь, спросил: «Ну, кто первый?», я твердо ответила:
- Я!
Женька зажег свечу, закрепил ее на импровизированном столике и ушел, на прощанье ободряюще улыбнувшись.
Я сбросила с себя одежду, правда не всю, сознательно нарушая «правила поведения». Мне почему-то казалось, что товарищ не упустит случая поглазеть в окошко, неплотно закрытое занавесочкой.
Зеркальные отражения образовывали, как и было положено, коридор, в котором, отражаясь в бесконечности горел крохотный огонек. Карканья птиц за окном на фоне тишины, и бескрайняя ночная темнота, рождали у меня в душе страх. Все когда-либо виденные мною кадры из фильмов ужасов проносились в голове, с каждым разом обретая все более кровавые и ужасные подробности и детали. Я надеялась, что Женя терпеливо ждет своей очереди за дверью, и в случае чего меня спасет. Но признаков живого человека мне чутким ухом уловить не удавалось.
Слабый огонек колыхался в бесконечном зеркальном коридоре, загадочном и манящем. Мне внезапно захотелось очутиться там, как в сказке и бежать по этой скользкой серебряной глади. Карканье воронов стало реже и иногда, как будильник по утрам возвращает человека в реальность, так и эти крики возвращали меня из серебряного коридора, в который я погружалась уже против воли, в стены старой деревенской бани. Мне стало казаться, что только эти противные крики, издавна связанные в сознании человека с нечистой силой, удерживают меня по эту сторону жизни.
Сколько я просидела таким образом, не в силах оторваться, я так и не узнала. Но пламя свечи внезапно резко колыхнулось, почти потухло, потом вдруг с новой силой вспыхнуло, ослепив меня на миг, и я увидела как по бесконечному серебряному коридору ко мне идет Элен.
Она улыбалась, глядя на меня, и шла прямо ко мне.
- Элен… Ты пришла… - прошептала я.
- Да, - ответила мне из зеркала почти реальная Элен. – Ты не разгадала загадку, девочка. А, между тем, на твоем роду лежит проклятье, снять которое можешь только ты. Твое рождение предсказано было за много лет до того, как ты родилась. Рядом с тобой есть человек, который несет в себе эту тайну. Освободив себя, ты освободишь и его. Все сразу встанет на свои места. Ты потеряла еще не все. Постарайся разгадать то, что ты видишь.
- Проклятие?! Какое проклятие, Элен?
- Проклятие на нашем роду, - Элен криво усмехнулась. Ее голос звучал странно нечетко, имея как бы двойной контур. – Это прокляли меня. Прокляли за то, в чем я была не виновата. Я рождена была для страданий, и погибла в страданиях. Столько лет прошло уже, девочка, и лишь тебе доверено было снять этот колпак с нас. Ты не знаешь, но все ушедшие в иной мир живут среди вас, все чувствуют и видят. Ты понимаешь меня?
- Нет.
- Я достаточно показала тебе, девочка. Подумай над тем, что ты видела. Я даже пришла сейчас к тебе только, чтобы помочь. Я сделаю еще одну вещь. Но позже. У нас есть немного времени, я хочу поговорить с тобой.
- И я… хочу…
- Послушай. У тебя будет все. Все, чего все предки, разделяющие нас были лишены: здоровье, любовь, деньги, удача, счастье. Все это копилось для тебя. Мы отстрадали свои грехи, и тебе отдадут все. Ты ведь не знаешь историю своей семьи? Нет, я знаю. Поверь, каждый, каждый страдал за десятерых. Тебе не дано узнать подробно. Я скажу тебе так: были болезни, тяжелые, неизлечимые, были дети, умирающие в муках в раннем младенчестве, были старики, брошенные и ненужные, были раны. Все было понемногу. Потому что прокляли меня когда-то за то, в чем я не была виновна. Но ты, девочка, будешь свободна. К твоим ногам ляжет весь мир. Все уже рядом с тобой.
- Элен, расскажи… Что-нибудь расскажи…
- Ты мечешься и не знаешь, что бы спросить? – усмехнулась Элен. – Я уйду скоро в этот коридор, уйду навсегда. Я слишком долго была здесь… А теперь хочу отдохнуть. Послушай, никогда не лезь в судьбу и не тронь карты: гаданье не для тебя. И запомни, девочка моя: твой род – один из знатнейших родов, какие только знал мир, твои предки – великие. Они все стоят за твоей спиной, они все верят в тебя и поддерживают. Их разделяет стена проклятия: те, что были до него отделены от тех, что были после. Тебе дано право соединить их. Всегда помни: ты принадлежишь к великим.
- Почему тебя убили?
- Убили?Меня убил мужчина, любивший страстно и преданно женщину, предназначенную богом для иной, совсем иной страсти. Он страдал, и страдание привело его к убийству, но он не виноват. Разгадав тайну, ты все узнаешь и поймешь.
- Элен, а как снимают проклятие?
- Просто. Так же просто, как и наслать его, сломав людские жизни. Твоя задача – просто сложить в одну историю все картинки. Я, конечно, помогу тебе, девочка. Но заклинаю тебя еще раз: люби всех, кто верит в тебя, люби всех, кто за твоей спиной. Люби тех, в ком течет и будет течь твоя кровь, они впереди тебя, но ты их не видишь. Потому что в твоем мире их еще нет.
Внезапно Элен стала отдаляться.
- Подожди! – закричала я, не желая ее отпускать.
- Мое время вышло, - даже голос прабабушки стал прозрачнее. – Я теперь спокойна за тебя и ухожу. Я люблю тебя, девочка. Я оставлю тебе ту тетрадь, мой дневник, которую ты так старательно искала. Прочитай его, представь всю историю в одной мысли, и тебя найдет человек, хранящий тайну. Можешь переписать содержание дневника, но сам он исчезнет, и никто больше его никогда не найдет. Прощай, девочка.
- Я люблю тебя, Элен, - прошептала я, проваливаясь вниз в бездну, серебряную, как зеркальный коридор.
… Я очнулась на руках у Жени. Голова раскалывалась, перед глазами одни цветные круги сменялись другими. Цвета были все ядовитые, чем раздражали еще больше. Больно было даже моргать.
- Ну, наконец-то, - облегченно вздохнул Женя. – Я так испугался!
Ага, мелькнула в моей многострадальной голове мысль, испугался он. Сам, паразит, это все затеял, а теперь с испугом справиться не может.
- Тебя не было так долго, я решил зайти, а ты лежишь на полу, зеркала разбиты. Ты увидела что-то страшное?
Собрав жалкий остаток своих сил, я произнесла:
- Унеси меня в постель.
- Хорошо. Можно я посижу рядом, пока ты будешь спать?
- Да.
Женя аккуратно унес меня в дом, положил в постель, укрыл одеялом, и я тут же крепко заснула.
… Мягкие лучики солнца, какие бывают только рано-рано утром, погладила мое лицо, и я, еще не открыв глаза, ощутила, как легко на душе. Я глубоко и счастливо вздохнула и открыла глаза. В кресле, близко придвинутом к дивану, сидя спал Женя. Его лицо было напряженным и озабоченным даже во сне.
- Женька, - тихо прошептала я, садясь в постели и вытаскивая из его пальцев очередную бальварную газетенку, сверкающую яркими заголовками. Где он их только берет? Что-то в нашей деревеньке я газет в продаже не видела.
- Же-енька, - повторила я. Никакой реакции.
Ладно, пусть поспит, переживал всю ночь, наверное. Надо же проспала только ночь, а чувствую себя так, как будто проспала год, выспав всю усталость.
Я перевернулась на живот, обняла подушку и сразу нащупала пальцами истрепанный переплет. Это была тетрадь Элен.
Вспомнив ее слова о том, что никто, кроме меня, не увидит эту тетрадь, и испугавшись, что она исчезнет, когда проснется Женька (кто ее эту Элен знает: заберет тетрадь и все!), я быстро спрятала ее обратно под подушку и принялась будить Женьку.
- Даша! Даша, ты как?! – едва продрав глаза осведомился Женя с таким беспокойством, что я заподозрила неладное. Что-то произошло, пока я спал?
- Н-ничего. А что?
- Ты помнишь, что произошло в бане?
- Нет, - честно соврала я.
- Ты проспала больше суток!
- Сколько?!
- Ты уснула вечером, когда я принес тебя из бани, и проспала весь вчерашний день.
- Вот почему я так здорово выспалась… А во сне я что-нибудь говорила? Или ты тоже спал и не слышал?
- Ничего ты не говорила, спала спокойно, как новорожденный. А уснул я только вчера вечером, я ведь от тебя не отходил все время, проверял: дышишь ты или нет. Ну, ты как себя чувствуешь?
- Хорошо, я просто отлично выспалась. А ты, я смотрю, беспокоясь обо мне, успевал еще и газетку почитывать.
- Естественно, не все ж мне около тебя, - махом сменил тон Женька.
- Ладно, спасибо тебе, дорогой, конечно, но иди-ка ты, наверное, домой, отсыпайся. А завтра приходи – попрощаемся.
- Попрощаемся? Почему?
- Ну, отпуск у меня заканчивается. Осталось пять дней. Хочу их в городе провести, с ребенком.
- У тебя есть ребенок?
- Да, а что?
- Да ничего, - Женя поднялся, взял с пола газету. – Ну, пока, я пошел.
И ушел.
Мне стало грустно, грустно до слез. В принципе, я уже привыкла к тому, что мужчины всегда на том или ином этапе отношений уходят от меня, как раз так, как только что ушел Женя: просто, не оглядываясь, не прощаясь. И я давно уже поклялась себе ни при каких условиях не влюбляться в мужчин, не удерживать их. И все равно все шло по накатанной. Женька был первым, к кому у меня вроде бы не возникло привязанности, что меня бесконечно радовало. И вот теперь…
Обычно в таких случаях я зарывалась в подушку и рыдала. Но сейчас почему-то горькие рыданья в душе не пролились настоящими слезами. Я вдруг разучилась плакать. И тут я вспомнила слова Элен о том, что я принадлежу к великим, о том, что за моей спиной стоит мой род, который поддерживает меня и болеет за меня.
- Ты не стоишь ни одной слезинки, - громко сказала я вслед своему деревенскому джентельмену. И мне сразу захотелось ощутить поддержку Элен.
Ее фотография лежала на трюмо, с кровати было видно картонный прямоугольник. Я встала, прошлепала голыми ногами по теплому полу к трюмо, взяла фотографию и остолбенела: изображения не было. Но картонка, на которую клеили фотографию была та самая: в темных старых пятнах, затертая, со сгибом и погнутыми краями.
Я вернулась в кровать, вытащила дневник и принялась читать историю Элен.
Ее родовитый и невероятно богатый род существовал еще со времен Рюрика. Естественно, за это время сложились и укрепились определенные традиции, свято почитавшиеся каждым представителем рода. Браки заключались только в своем кругу и были, чаще всего, династическими. То есть мнения жениха и невесты никто и никогда не спрашивал. История насчитывает миллионы таких драм, авторами которых были милые семейные традиции.
Элен, как и многие девушки тех романтических времен, тоже стала жертвой традиций. Однако ее бедой была не любовь, не запретная тайная страсть к простолюдину, а талант.
Ее мать, Екатерина Ястребова, тихая, мягкая женщина, отдававшая все время и силы четверым детям и мужу, в далеком девичестве любила загадочного, невероятно красивого актера из тех, что колесили по большим городам и давали спектакли для богатых людей на балах и приемах. Никто этих актеров не воспринимал всерьез, им отводилась роль занимательных игрушек, которые выкидывались без лишних эмоций лишь только наскучивали богатым хозяевам. Дамы высшего света получали не просто наслаждение от игры талантливых актеров, но и тему для бесед в своих гостиных на несколько недель. Среди замужних дам было очень модно и даже считалось хорошим тоном иметь в любовниках молодых очаровательных актеров. Каждая уважающая себя дама могла похвастаться десятком-другим мимолетных и страстных романов, страсть которых исчезала также мгновенно, как и появлялась.
Одного из таких «актеришек» (так звали их мужья великосветских дам) полюбила юная и нежная Екатерина, имевшая репутацию самой богатой и кроткой невесты света. Заезжая труппа показала спектакль на дне рождения матери Екатерины и молодой актер, бросавший призывные взгляды на красавицу Катюшу, сразу покорил ее сердце. Звали его также, как и мужа, Александр. Так и осталось неизвестным, любил ли сам Александр Екатерину, но он использовал любую возможность, чтобы встретиться с ней. Элен же прямо писала в дневнике, что мать любила того актера до самой смерти.
Шестнадцатилетняя девочка, погруженная в свои романтические мечты, скорее всего, так и не заметила, как ее выдали замуж за богатого наследника - Александра Вержинского. Единственным человеком, знавшим все тайны Екатерины, была старшая дочь ее няни, Глаша, ставшая позже няней Элен и ее сестер.
Очнулась Екатерина в тот момент, когда поняла, что беременна, причем отцом будущего ребенка никак не может быть законный муж. Мечты рассыпались на мелкие осколки. И единственное, что позволила себе повзрослевшая Екатерина, это прощальную встречу. С Глашей заранее было все оговорено, и решено про будущего ребенка любовнику не сообщать. Поздним вечером, почти ночью, одетая в простое платье служанки, широкую черную накидку с огромными карманами, повязанная черным платком, заплаканная и бледная Екатерина, державшаяся строго, бесшумно пробежала по осеннему саду к старой калитке, быстро поцеловала любовника и, не сдержавшись, зарыдала. Скрыть ей ничего не удалось.
Какие цели и надежды имел молодой любовник, можно только догадываться, но услышав про будущего ребенка, сразу же решил поставить в известность отца Екатерины.
- Сашенька, нельзя. Ты же знаешь, я вышла замуж. Наш ребенок родится в законном браке, а мы должны расстаться и не видеться более.
Сашенька упорно настаивал на своем, время свидания давно подошло к концу, но уходить Екатерина боялась: если Саша расскажет папеньке, скандала не избежать, новорожденного отдадут неизвестно куда, а фамилия будет на долгие века покрыта позором.
Отчаявшись, забыв себя, Екатерина металась по закутку сада, бесконечно повторяя просьбу немедленно уходить и не возвращаться более, позабыть обо всем и не ломать ей и себе жизнь, и внезапно нащупала в кармане какой-то предмет.
Не прошло и секунды, как Екатерина поняла, что это нож, ведь накидка, которую она схватила, выбегая из дома, принадлежала кухарке.
Екатерина выхватила нож и, не помня себя, ударила в грудь любовнику. В свете луны Саша медленно опустился на пожухлую осеннюю траву и через мгновение одежда на груди сделалась темной. Екатерина застыла. В ночной тишине слышен был только тихий, осторожный говорок птиц, Саша с ножом в груди лежал у ее ног. Спор решился в пользу Екатерины. Пятно позора не ляжет на ее семью.
Екатерине показалось, что в этот момент душа ее застыла, и любые чувства на свете не способны растопить этот лед. Она кинулась к дому. Так на судьбу Элен пролилась первая кровь.
Около крыльца изнывала в ожидании хозяйки Глаша: свидание затянулось на час, а это грозило неприятностями.
Екатерина, дрожа всем телом, налетела на Глашу и быстро зашептала:
- Глашенька, милая, что же делать?… Что?… Я его убила… Что теперь делать?… Об этом узнают, да? О…
- Катя! Что ты говоришь? Как ты могла его убить?!
- Там, около калитки… в кармане был нож… он лежит… там… с ножом… около калитки… нож… поварихи…
- Иди спать, ни о чем не волнуйся. Я все устрою. Давай скорее, пока никто не заметил твоего отсутствия.
Екатерина не оглядываясь бросилась в свою спальню и успела залезть под одеяло, как вошла служанка, чтобы унести подсвечник с огарками свечей. У двери девушка задержалась, внимательно вглядываясь в лицо Екатерины, но увидела только безмятежно, глубоко спящую хозяйку, щеки которой были подозрительно мокрыми. Дождавшись ухода служанки, Екатерина вылезла из-под одеяла, сняла с себя кухаркин плащ, Глашино платье и вернулась в кровать. Глаша в ту ночь так и не явилась, и Екатерина горько прорыдала до самого утра.
Тело Александра никто не обнаружил, никаких сплетен, тихих разговоров и косых взглядов за той ночью не последовало. Глаша одним взглядом давала понять хозяйке освоем нежелании обсуждать эту тему, сама же Екатерина боялась спросить подробности, поэтому мало-помалу эта история забылась, и в душе Екатерины стала затягиваться кровоточащая рана, постепенно превращаясь в грубый рубец.
Родившуюся девочку сочли недоношенной. Глядя на ее белую, как лен, головку, Екатерина нарекла дочь Еленой. На французский манер это имя звучало как Элен. Молодой отец, Александр Вержинский, не любил девочку и этого не скрывал. Он, к огорчению Екатерины, смешанному с муками совести, не упускал ни одного случая, чтобы сказать в адрес ребенка что-нибудь колкое, неприятное.
Так и росла крошка Элен, обожаемая матерью и нелюбимая отцом. Одна за другой появлялись на свет ее сестры, темноволосые, как отец и совершенно не похожие на белокурую Екатерину.
Наверное, на этом и закончилась бы первая часть грустной истории, но через некоторое время после смерти Александра около дома, куда переехала с мужем Екатерина, стала появляться какая-то бабка. Неприметная, одетая в черное, сильно поношенное платье, она обходила дом несколько раз и исчезала. Это беспокоило Глашу, но еще больше смутно волновалась Екатерина. Почему волновалась? Она не знала и сама. Но дурное предчувствие жгло и глодало душу.
- Глаша, пойди посмотри нет ли старухи… - то и дело просила Екатерина наперстницу. Глаша тревожно выглядывала на улицу: нет, никого.
Элен, между тем, росла здоровой девочкой, правда, несколько более молчаливой и погруженной в себя, чем этого ожидало общество.
Едва начав ходить, она уже добиралась до скромного гардероба своей няни или до шикарных одежд матери, и что-то примеряла, во что-то оборачивалась, танцевала перед зеркалом. Екатерина взирала на это с ужасом, Глаша – с откровенным страхом.
Екатерина, беременная вторым ребенком, тяжело переносила беременность и постоянно пребывала дома, не посещая светские приемы. Каждую свободную минуту она старалась дарить Элен, которой, казалось, не нужна была никакая компания.
- Что ты делаешь, дорогая? – поинтересовалась мать, глядя как крошечная девочка, обернувшись черной шалью, стоит на коленях на высоком стуле и, воздев вверх ручки, что-то шепчет.
- Я – злая колдунья. Я насылаю проклятье.
- На кого? – замерла Екатерина.
- Не скажу, - хитро ответил ребенок и продолжил игру.
Глаша, раньше матери понявшая, какой талант унаследовала от отца Элен, ужаснулась: такие способности в высшем свете были преданы анафеме. Аристократы наслаждались игрой актеров, допускали их в свои дома, но правило было четкое, не допускавшее свободного толкования: это люди низшей, самой низкой пробы!
Что грозило семье, в которой вдруг рождался ребенок, наделенный актерским талантом, лучше и не думать.
Глаша, серьезно вознамерившаяся спасти род Вержинских и свою воспитанницу от позора, с младенчества прививала Элен такие качества, как скрытность и холодность. Подросшая Элен по-прежнему играла какие-то одной ей известные роли, но уже тайком: в зрители допускалась только Глаша, даже мать всегда оставалась в стороне. Глаше же посвящалась во все тайны маленького холодного и черствого сердечка. Няня свято хранила тайны и тому же учила Элен.
Яркая красавица, богатая наследница, имевшая в свете много поклонников, не имела никаких чувств, кроме тяги к театру. Элен несомненно знала, что отец и сестры ненавидят ее, но ни к одним ни к другому не проявляла никакой ласки, не пыталась наладить контакт.
Как-то на одном из светских приемов, ненавидимых Элен всей душой, она увидела страшную древнюю старуху, изъеденную морщинами, как древесная кора. То была гадалка. В развлечении участвовали все девицы света, собравшиеся на прием, и Элен, когда ее, смеясь, потащили в полутемную комнату с закрытыми ставнями и свечками, не смогла отвертеться.
Увидев ее, старуха вдруг резко встала, пересекла комнату и с грохотом захлопнула дверь за спиной Элен. Девушке на мгновенье стала страшно. Усмехнувшись ей в глаза, старуха с ее морщинами и беззубым ртом в колеблящемся свете свечей стала жуткой. Она схватила осталбеневшую Элен за плечи, опустила ее на стул и, хрипло рассмеявшись, произнесла:
- Вот ты и пришла, девочка. Хочешь узнать, что на роду твоем писано? Я скажу тебе правду. Ту правду, что никогда не скажет тебе никто другой. Хочешь услышать?
- Нет, - прошептала Элен.
- Будь смелой, деточка, ты должна знать все! Сколько сердец разбила твоя рука, сколько любви убило твое ледяное, неспособное любить сердце? Не знаешь? А я знаю. Слушай. Путь жизни твоей залит кровью. С крови началась твоя жизнь, кровью она и закончится. Не будешь счастливой, ибо держит тебя величайшее из даров – талант. Это страшное наказание за твое рождение, за грехи матери твоей. Ты всегда бежать будешь, куда талант позовет тебя, но находить будешь лишь пустоту. В жизни твоей много будет любви, но не отогреет она твое ледяное сердце, не принесет тебе избавления от страданий и потомки твои тем же страдать будут. Избавить от этого их только одно сможет: если хоть кто живой узнает все. Но ты не сможешь никому открыться, ибо фамилия твоя покроется позором. Многие потомки нести будут этот крест и лишь один, через много лет, узнав все, не станет скрывать правду. Тогда будут прощены грехи твои и матери твоей, тогда расцветет род твой, но этого не увидишь. Жди, скоро найдет тебя твоя судьба.
Из комнаты потерявшую сознание Элен вынесли на руках.
С того дня ни Глаша, ни Екатерина больше не видели у дома старуху в черном.
Прошло совсем немного времени и в город приехала очередная труппа. Элен, сидя в первом ряду, полностью отдавалась пьесе.
После представления все гости собрались в большой зале, где были накрыты столы. Это была вторая часть праздника, главным предметом которого было знакомство с актерами.
Элен, как и другие гости, ходила по зале, но на душе отчего-то было серо. И вдруг неожиданная мысль возникла в голове: а почему бы одним махом не разорвать все эти оковы? Ей ведь не нужно состояние, балы, поклонники и вся эта великосветская жизнь. Ей хочется, бесконечно сильно хочется, играть, стоять на сцене там, где стоят актеры, и перевоплощаться, иметь тысячу лиц, миллион характеров и судеб.
- Добрый вечер, - произнес кто-то за ее спиной. – Боюсь буду наказан за дерзость, но позвольте предположить, что такое лицо красит даже грусть. Вам очень пойдут актерские маски.
Элен обернулась. Высокий мужчина, приветливо улыбаясь, протягивал ей бокал. Это был актер.
Гадалка оказалась права: судьба нашла Элен. Тайный роман, стихийно завязавшийся между ними, совершенно не нужен был Элен. Эту роль она играла также талантливо и страстно, как и все последующие.
Сама того и не заметив, она попала в труппу. Жизнь «за кулисами» бесконечно восхищала Элен, до самой своей смерти она стремилась туда. Довольно быстро она вышла на сцену и стала играть. Будучи богатой дамой из высшего света, она всячески поддерживала труппу, оплачивала костюмы и бесчисленные переезды. Когда ей наконец-то удалось разорвать связь с актером, Элен, чтобы не вызывать подозрения своими тратами, принимала ухаживания богатых мужчин (всегда выдерживая установленную обществом дистанцию!), играя роль той женщины, которую они больше всего хотели видеть. И брошенные мужчины видели утешительницу, ловеласы - роковую женщину… Количество образов равнялось бесконечности. То был талант, дарованный Богом.
Мужчины осыпали Элен драгоценностями, которые потом тайно продавались.
Права оказалась гадалка и в том, что путь Элен залит кровью. Ее не волновало, что происходило с мужчинами, которым она в один прекрасный момент холодно приказывала исчезнуть из ее жизни, и, гордо удаляясь, блистательная барышня не видела взглядов, которые бросали ей в след поклонники. Наверное, если бы она поймала хоть один, то даже ее бесчувственное сердце сжалось бы от боли… Не один выстрел прозвучал после ее коротких слов, не один мужчина навсегда покинул город после свидания в гостиной дома Элен…
Она жила, жила, чувствовала, любила и ненавидела только на сцене. Люди, близкие к ней, следили за тем, чтобы никто не знал, что за женщина скрывается под плотным гримом. В театре ее называли Анна. И никто никогда не смог бы узнать в ней Элен Вержинскую.
Труппа много ездила по городам, весям, губерниям, деревням, и Элен, притворившись больной мчалась вслед за театром, не обращая внимания ни на длительные переезды, ни на дорожные неудобства в старой облезлой карете. А через день, утомленная, невыспавшаяся, она уже возвращалась в свою жизнь, безмерно счастливая. Если труппа уезжала далеко, и Элен не имела возможности поехать следом, она действительно начинала болеть: бледная до синевы, с воспаленными глазами, она часами сидела у окна и ждала свой театр, как молодая жена ждет с войны мужа, вглядываясь в темноту за окном или щурясь на солнечный свет. Они не должны были, конечно, проезжать мимо ее окна, но оторваться от него она не могла. Ее вид в такие дни пугал Екатерину, в дом приходили лучшие врачи и знахарки, но все они твердили одно: здорова и прописывали какие-то настойки для повышения настроения. Что ей эти настойки? Только няня, единственная из ее окружения, знала истинную причину недомоганий…
Так и жила Элен, с одной стороны прикрываясь своим положением, с другой грубо нарушала все правила, приписанные ей именем и рождением. Беззастенчиво использовала фамилию, деньги, репутацию своей семьи и любого человека, имевшего несчастье приблизиться к ней. В свете она слыла ледышкой, надменной и скрытной, смутно чувствовала, что все эти люди ей чужие, что она будто с другой планеты, но она никогда не обращала на это внимания и с удовольствие сбросила бы с себя ярмо обязанностей одной из богатейших, красивейших и завиднейших невест света.
Одевая очередную маску, Элен забывала обо всем и … жила. Несколько часов длилась жизнь, а потом наступала пустота.
В конце концов, ее, конечно, выдали замуж. Ей казалось, что даже имя мужа она не помнит и старалась видеть его как можно реже. Наверное, поэтому Элен, тонкий психолог, не распознала в этом внешне спокойном и обходительном мужчине животный нрав и неконтролируемую вспыльчивость.
Прожив с ним два года, она родила девочку. Ее отдали Глаше, и Элен сразу же забыла о малышке.
Театр, которому она отдала столько лет, неожиданно распался, актеры разъехались кто куда. И это была боль! Такая сильная, такая бесконечная, она распирала душу Элен, привыкшую страдать только на сцене. И убивала ее, убивала день за днем. Ни крик ребенка, ни подарки мужа, ни визиты гостей, ни настойки, ни поездки на воды не приносили Элен облегчения.
В очередной поездке Элен столкнулась с одним из актеров ее труппы. Как попал туда, где отдыхала знать, этой полунищий лицедей, не известно. Чувства, нахлынувшие на Элен в момент встречи, вскружили ей голову, и она, забыв об осторожности, пришла в его комнаты.
Он присел на кресло, она – у его ног на пол, в этот момент в гостиную ворвался муж. Последняя картина, которую я увидела, читая дневник, была Элен с ножом в груди в лужице крови на дорогом ковре. Ее лицо было счастливым.
Я закрыла тетрадь. В голове была тяжесть, сон буквально валил меня с ног. За окном – ночь и горит фонарь. Его призрачный свет не позволяет мне вырваться из жизни Элен. Я бессмысленно смотрела в окно, пока не различила на стекле тень. Как сомнамбула, я встала и пошла к двери, открыла ее. В дом зашла старая-старая бабка в черном платье и черном платке.
- Все, доченька, ложись спать, все кончилось. Тайна перестала быть тайной, чары развеяны.
Она перекрестила меня, погладила по голове, ласково, как мама, и ушла.
Я свалилась в кровать и уснула.
- Даша, Даша, просыпайся, ну что же ты…
Я с трудом вынырнула из своего сна, в котором не было никаких сновидений, села в кровати и попыталась сфокусировать взгляд на бабе Нине.
- Ну что таращишься? Всю жизнь проспала…
- А что… что случилось?
- Да ничего… Дом на окраине деревни сгорел, а больше ничего.
- Чей… дом?
- Ничей. Загадочный какой-то. Забредала туда бабка изредка, да и то нечасто… Стоял себе брошенный, заколоченный да стоял спокойно, а тут вдруг загорелся и сгорел, быстро, как свеча… Давай просыпайся, приходи завтракать.
Баба Нина ушла. Я вылезла из постели и поплелась умываться.
Через два дня я уезжала домой. Тщательно собирая вещи и приводя в порядок дом, я так и не увидела коричневую тетрадь. О прочитанной истории мне напоминал только прямоугольник старого картона, с которого на меня больше никогда не посмотрит моя пра-прабабушка. Я сунула эту картонку в сумку последней и, поцеловав стену, вышла из дома.
Мы долго прощались с соседями, но это время я прожила как во сне. Сев в электричку, я вспомнила, что оставшиеся до отъезда два дня я ни разу не увидела Женю и не услышала ничего о нем от соседей. Ну и пусть… Все равно все это было сном.
По электричке шел мальчишка, продававший газеты. Я окликнула его, и в моих руках оказалась яркая бульварная газета. Я прочитала кроваво-красный заголовок: «Игорь Литвиненко вернулся!!!» Под заголовком красовалось фото Женьки. Я горько усмехнулась: больших подтверждений того, что все события были просто сном, мне и не требуется. Богатейший человек, владелец концерна, «заводов, газет, пароходов»… отдыхал в чахлой деревеньке…
Как во сне я доехала до дома. Окончательно разбудил меня грохот ключей, упавших на бетонный пол лестничной клетки. Ксюша!!! Я же оставила ее одну… Бедная моя девочка!
Я аккуратно открыла дверь и из коридора увидела своего родного ребенка, сидящего за письменным столом над книжкой. И вмиг улетучилось из сознания чувство вины. Юлька права, Ксюшке такой отдых только на пользу: до этого момента я ни разу не наблюдала чадо за книжкой.
- Мамочка!!! Наконец-то ты вернулась!!! Я так соскучилась!!! Ты была в деревне? Знаешь, я все хотела к тебе приехать, но… но… Мамочка, я познакомилась… Ну ладно, рассказывай, как ты там, а потом я тебе все расскажу. Ты отдыхала в деревне, да?
- Нет, - неожиданно ответила я серьезно, - я танцевала стриптиз в ночном баре.
Ребенок остолбенел. Беззвучно пооткрывав рот, ошарашенная Ксюня наконец выдохнула:
- А что… Ф-фигура позволяет, - и ушла в свою комнату.
- Так, - деловито припечатала Юлька, запирая дверь и крича девочке-секретарше «нас нет, мы уехали с лицензиями», - сейчас время отчета. Видишь, студентку на подработку взяла, пока тебя не было. Девочка подает большие надежды. Значит что… Сначала про Ксеню. Она мальчика тебе показывала? Хорошо. Оцени мой вкус: студент-отличник, перспективный, карьерист, занимается спортом, из хорошей семьи, дурных привычек не имеет, с твоей дочери сдувает пылинки… Ну? Не волнуйся ты, сейчас сознание потеряешь, а впереди рабочий день. Все под нашим неусыпным контролем. Она будет в сохранности, как Ленин в мавзолее.
- Это ты?! Он…
- Да-да, я, он. Ты же хотела, чтобы твою дочь проконтролировали, ничего с ней не случилось, в плохую компанию не попала. Поверь, это лучший способ контроля. Ты опять недовольна?
- Да нет… Спасибо.
- Ты вкус мой оцени… «спасибо». Ты-то Ксюшке как свое отсутствие объяснила?
- Стриптиз в баре танцевала…
- Молодец. Моя школа. Давай дальше… Претензия по «Старсу» ушла в суд, процесс на будущей неделе, в… в… нашла… в среду в 12-00. С «Комиссионом» я разобралась, долги они погасили… Договоры обработаны, подписаны… Короче, я неплохо поработала. Кстати, Люде спасибо скажи, - она кивнула на соседнюю комнату, где сидела студентка.
Юлька продолжала щебетать что-то про выполненные работы, но я перестала ее слышать, наткнувшись взглядом на газету с Женькиной фотографией. Вытащив газетку из кучи бумаг, я неожиданно прижалась лбом к Женькиной ослепительной улыбке. Юлька замолчала.
- Даш… Я хотела сделать тебе сюрприз… Но раз ты так переживаешь… - она набрала номер и через несколько минут в наш кабинетик вошел владелец крупнейшего российского концерна собственной персоной в обычном спортивном костюме и крассовках с огромной охапкой темно-бордовых роз.
- Привет. Я хотел одеть фрак, но… конспирация… Прости, полевые цветы в вашем городе найти сложно.
Весь мир вместе с Юлькой исчез, мы обнимались, а с настенного календаря за Женькиной спиной вместо современной сексуальной красотки на меня, улыбаясь, смотрела Элен.
Обернись...
© Copyright: Ольга Андреева, 2005
Свидетельство о публикации №205070800198
Свидетельство о публикации №205070800198
Рецензии
Прочитала ваше произведение с большим интересом, не останавливаясь, умеете приворожить читателя! И тема близкая - да много непознанного в нашем мире и есть люди, которые чувствуют очень тонко энергетические связи.
Проклятие не бесконечно и находится человечек в цепочке, который его разрезает, который чистотой помыслов и способностью любить всякие быки превращает в ничто.
Здорово! Почитаю еще и другое Ваше произведение.
С симпатией, Рика.
Аурика 12.09.2005 14:40 • Заявить о нарушении
Проклятие не бесконечно и находится человечек в цепочке, который его разрезает, который чистотой помыслов и способностью любить всякие быки превращает в ничто.
Здорово! Почитаю еще и другое Ваше произведение.
С симпатией, Рика.
Аурика 12.09.2005 14:40 • Заявить о нарушении
На это произведение написано 10 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.