Старик

Мне никогда не стать Хэмингуэем. Эта мысль заставляет меня по-детски надувать губки, хмурить лоб и кукситься. Я не люблю, когда у меня что-то не получается. Я всегда стараюсь сделать так, чтобы то, что мешает свершиться моим мечтам, исчезло. Но в этом случае мне не поможет даже самый хороший растворитель. Здесь, увы, я ничем не могу себе помочь. Не стать мне Хэмингуэем и все тут. Конечно же, речь идет не о бороде и большом животе. И даже не о ружье и разнесенных мозгах.
Это все из-за старика.
 
Я больше не смогу подойти и положить свою теплую детскую ладошку к нему на плечо. Услышать соленый запах его кожи. Закрыть глаза и попросить покачать меня на руках.
Старик умер.
Осталось лишь море.

Серое. Прохладное. Тонкой рябью покрывающее мои мысли. Прозрачное у берега, а дальше лишь сталь, стальные глаза, как у старика. Море стоит. Стоит и его хижина неподалеку. Только пуста хижина, и лодка его разбита. Сети сгнили. Старик умер.
Море. Осталось лишь море.

А вокруг песок. Много песка. Тысячи, миллионы, миллиарды песчинок. Лежа на этом самом песке, кожей ощущаю его бег. Как будто это миллиарды живых существ, что несут свое бремя вдаль, о чем-то тихо перешептывающиеся друг с другом. Они все бегут и бегут, одна песчинка сменяет другую, и еще, еще, еще…а потом в какой-то момент все становиться тихо, будто встали эти песчинки, встали и замолчали. И так несколько секунд. Целую минуту. Всю вечность…

Море старым псом бросается к моим ногам, облизывая меня своим соленым языком, брызгаясь слюнями. Но я рада. Рада видеть хоть одного старого знакомого. Пес остался. Хозяин ушел. А пес все ждет его, и скулит по ночам, а иногда, словно с цепи сорвавшись, беснуется так, что небо меркнет. И шерсть его волнами встает, и старые клыки рвут на части воздух, и когти вонзаются в плоть берега. А утром, уставший пес вновь ползет в свою конуру, будто хочет забыться. Уснуть. И увидеть вновь того, кто ушел.

Мне жаль пса. Быть столько лет вместе, а потом потерять. Друга. Хозяина. Своего старика.
Я почти уже его не помню. Только разве что темную кожу ладоней, жесткие усы, старую тельняшку, которой было столько же лет, сколько и ему. И трубку, я помню, он курил трубку! Да, у костра, когда яркий сноп искр взлетал в темное небо, а вокруг были только волны, старик рассказывал мне как в морской глубине, под толщей воды живут самые настоящие чудовища, и как они в древности нападали на людей, ломали корабли, утягивали в пучину. А я пугалась, и прижималась к нему, и ждала, что вот-вот из воды полезут длинные противные и склизкие щупальца. Закрывала ладошками глаза, а он смеялся, и говорил, что с ним не надо бояться, и что чудища морские давным-давно уже побеждены.
А искры летели вверх, и казалось, что мир разделен пополам этим волшебным костром, и нет больше ничего. Потрескивание дров, следы босых ног на влажном песке и шум разбивающихся о камни волн, накатывающий и взрывающийся прямо перед тобой.
Я засыпала, и меня несли на руках в хижину. А ночью мне снился костер, со своими искрами, напоминающими эльфов, и шум волн, и старая выцветшая тельняшка.

Утром старик уходил в море.
Теперь некому. Теперь лишь хижина, да сети. Детская ладошка, отпечатанная в мокром песке. Запах табака, въевшийся в окружающий меня воздух. Пена у ног.
Встать и уйти. Перестать хмуриться. Аккуратно стряхнуть песок с брюк, рубашки, лица. Взглянуть в последний раз на стальную рябь, и помахать на прощание рукой.
Я не стану Хэмингуэем. И дело не в Кубе и Париже. И даже не в море.
Все дело в старике.

Верный пес остался. Хозяин ушел.