Como te olvido

Вступительное слово.

Стыдно, Наташа, стыдно, но про свои любимые Средние Века ты знаешь непростительно мало. Все мои знания ограничиваются разрозненными сведениями, полученными Бог весть когда в школе и в Университете в процессе прослушивания курса средневековой литературы. Ну да, а ещё Ричи Блэкмор и Кэндис постарались.
В школе по Средним векам у меня была крепкая, но четвёрка. В Университете сдавали просто зачёт, но сложный. Впрочем, мне это не помогло. В данном рассказике я нахимичила страшно. Уверена в том, что настоящий медиевист, прочитав данную вещь, станет не только плеваться, но и поклянётся разыскать меня и в наказание заставить читать все части «Романа о Лисе».
На самом деле, идея данной вещи родилась спонтанно. Однажды утром я проснулась с назойливым словосочетанием в голове – право первой ночи. Смутно я понимала, о чём именно идёт речь, но всё равно проверила по глобальной помойке. Проверила, удостоверилась и – запала. Данная тематика сомнительного характера сильно увлекла меня. jus primae noctis – тема многоплановая и, по сути, наворотить тут можно много. Я решилась на отчаянный шаг.
Главный герой отпочковался от другого моего героя, тоже герцога, и, по сути, явился его литературным клоном. На первых порах я вообще предполагала засунуть этот сюжет в свой следующий роман, но не рискнула раздвигать сюжет вставной новеллой. Всё остальное пришло как-то само. Разумеется, разумеется, мне очень были нужны конкретные сведения по некоторым аспектам. И если с правом первой ночи я более менее разобралась, то вот на остальном засела. Я нахимичила с крестовыми походами, хоть дату указала и верную, нахимичила с герцогами нормандскими, точнее – позорно в них запуталась, перегнула палку с казнью на костре и, самое главное, с разводом. В Средние Века разводы делались, но таааак редко, что информации об этом нет нигде. Ну да ладно. Творческий вымысел.
Данная вещь может показаться наивной, наигранной, пафосной, слезливой и просто глупой. Всё правда. Судить строго не надо – это лишь скетч. Никакого особо глубокого смысла я туда не вкладывала, поэтому критиковать не стоит.
Надеюсь на вашу снисходительность и благожелательность.

ПС Странное название переводится с испанского «Как мне забыть тебя». Почему именно так, и почему по-испански, когда место действия – Франция, дело неясное. Вот так захотелось, и всё.


Como te olvido.

Рассказ

1

Река убегала в бесконечность, серебряной холодной лентой скользя меж холмов, по таинственным рощицам, и терялась в голубизне упавшего на землю неба. Теплый воздух сонно окутывал Кан и пах долгожданным летом. Казалось, время замерло, заснув на мягкой траве долины, и только где-то в кудрях ивы настойчиво, но тоже немного сонно переливался голосок иволги. Тонкие ноты отскакивали от тишины и пропадали в безмятежности полдня.
Он был молод, красив и богат. Власть была тем, что он когда-то желал, к чему страстно стремился и к чему охладел в забытьи жарких объятий Востока. Доминик де Вильпэн, герцог Нормандский, десять лет из своих неполных тридцати семи проведший в Крестовых походах.
Он уходил не за славой, он уходил воевать за единственного Бога, в которого верил и верой в которого жил. Он видел смерть, он видел слёзы, он научился убивать, но так и не сумел научиться жестокости. Он вернулся опустошённый, вернулся и неожиданно для себя превратился из безземельного дворянина в одного из могущественнейших людей Франции. После смерти отца земли перешли его старшему брату, и Доминику ничего не оставалось, как посвятить себя войне за то, что он считал справедливым и разумным. Неверные… так называли их, но Доминик видел этих людей, он видел их лица, он слушал их странный язык и понимал, что нет одной правды, что правда может существовать в нескольких лицах, и эти люди тоже по-своему правы. Они не верят в Христа, но от этого не становятся другими. В их жилах под смуглой кожей течёт та же самая кровь, и больше всего она свете они хотят того же, что и он сам – покоя, мира, любви.
Экзотика востока захватила Доминика – красивые женщины с томными и преданными глазами, прячущие себя под грубой тканью паранджи, замысловатые мелодии, песок, солнце… Всё это могло бы стать для него ещё ближе, ещё родней, если не обстоятельства.
Из Нормандии пришла печальная весть – брат Доминика погиб на охоте, и теперь Доминик становился единственным наследником северных земель Франции. Когда-то это его порадовало бы. Когда-то он был бы счастлив, но теперь воспринимал свалившуюся на него власть исключительно как обузу и лишнюю мороку. Горячие пески Востока пришлось забыть ради родных лесов и полей.
Он заново привыкал к Нормандии, которую успел позабыть. Позабыть – но разлюбить ли? Бродя по этим полям и рощам, он бесконечно вспоминал своё детство, проведенное здесь. Наверно, с той поры почти ничего не изменилось. И вот тот старый дуб, так устало склонившийся под тяжестью собственного возраста над рекой, ещё помнит, как Доминик карабкался на его крепкие ветви. Возможно, тогда этот дуб был менее кряжистым, и листва его была гуще, но всё так же гнездятся на самом верху вороны, и всё так же дятел постукивает по заскорузлой коре.
Кан – центр Нормандии, деревенька пусть и не очень маленькая, но тихая и спокойная. Однако - лишь внешне. Тут тоже живут люди, и у них свои беды и свои маленькие житейские радости. Они любят, расстаются, умирают, женятся, они пекут хлеб и ходят за водой, они отмечают праздники и наслаждаются этим тёплым летом тысяча триста девяносто седьмого года. Кто скажет и кто возьмётся поведать, что будет с ними дальше? Как повернётся колесо судьбы? Для кого это лето станет последним, а кто только сейчас вдохнёт в первый раз его воздух, наполнив тишину радостным плачем, возвещающим о рождении новой жизни?
Фамильный замок нормандских герцогов задумчиво смотрел на Кан, а Кан смотрел на него. Это было своеобразное безмолвное противостояние. Кто кого? Нет – просто любопытство, словно два мира, два полюса пытаются заглянуть друг другу в глаза и попробовать понять. Будет ли эта попытка обречена на провал или ознаменуется успехом? Доминик мало знал о тех людях, жизни которых принадлежали ему. Он всегда стремился познать этот далёкий для него мир, но ему не удавалось. Ему всегда пытались доказать, что между ним и этими людьми существует огромная, смертельная пропасть, перепрыгнуть через которую невозможно. Сейчас Доминик понимал, что сословные различия – такая же глупость, как и религиозные предрассудки. После похода на Восток он понимал это ещё острее.
Он учился жить по-новому, но ещё не знал, да и не мог знать, что смелость не всегда вознаграждается победой, и что Судьба жестоко расправляется с теми, кто пытается противоречить тому, что она предопределила…

2

Кусочки дубового листа безжалостно отлетали прочь и падали в воду безмолвными зелёными крупинками.
-Марта, - донёсся звонкий девичий голос, и послышались торопливые шаги и шорох юбки.
-Марта, - повторила Фредерика и села рядом с сестрой на краешек пенька, - Тебя везде ищут. Так нельзя. Папа будет сердиться.
Марта промолчала, упрямо сжав по-детски пухлые, розовые губки и с отчаянием выбросила остатки разорванного листа в воду. Его моментально смыло течением. В прозрачной воде было видно, как мельтешат рыбки, поблескивая в солнечных лучах серебряными спинками.
-Марта, - в третий раз повторила Фредерика, гладя старшую сестру по светлым локонам, - Ничего не изменишь. Попробуй подумать о том, что когда-нибудь ты полюбишь Жака.
-Никогда я его не полюблю, - проговорила Марта тихо и твёрдо, - И не потому, что он плохой или что-то в этом роде… Просто я вообще никого не хочу любить.
Фредерика рассмеялась, смешно запрокинув светловолосую головку.
-Ну зачем же так сразу! Ты как маленькая. Вот я бы хотела выйти замуж, но пока мне только пятнадцать лет. А тебе уже семнадцать.
-Если только в этом причина, то я хочу поскорей состариться и умереть! – заявила Марта, непокорно тряхнув локонами.
-Мне кажется, я знаю, что тебя смущает, - заявила Фредерика, отщипывая травинку и беря её в рот, - Только ты сама никогда в этом не признаешься.
-Что же? – спросила Марта с вызовом. Ничего её не смущало. Были другие причины, но говорить об этом бесполезно и бессмысленно. Она смирилась, но что-то в глубине сердца рвалось на свободу чёрным дымом.
-А вот я думаю, что знаю. Ты боишься нового герцога.
Марта вспыхнула и на светлой коже её почти детского личика проступили пятна румянца. Фредерика сразу поняла, что оказалась права, и в каком-то смысле ей стало очень жаль сестру.
-Я его не боюсь. Я боюсь его не больше, чем Жака, просто… просто…
Марта сбилась и огорчённо замолчала. Фредерика сделала паузу, дав ей возможность возобновить фразу, но, не дождавшись, продолжила сама.
-Если ты не любишь Жака, тебе должно быть безразлично то, что первую брачную ночь ты проведёшь не с ним, а с герцогом.
Марта посмотрела на сестру строго и с какой-то укоризной. Её синие глазки наполнились печалью. Но печалилась она вовсе не из-за того, из-за чего можно было предположить.
-Фредерика, я просто не хочу замуж, - покачала головой Марта, глядя в холодные воды несущейся мимо реки, - Я не хочу жить в чужом доме. Я знаю, что мать Жака меня не любит. И если бы не этот глупый долг, папа никогда не отдал бы меня замуж…
Она смахнула ненароком набежавшую слезу. Фредерика огорчённо засопела. Да, если бы не крупный долг, их отец никогда не согласился бы на брак Марты и Жака Гарнье. Марта стала разменной монетой – в буквальном смысле. И поэтому довольно легко понять её печаль и её обиду. Ещё совсем недавно они обе играли в прятки в зарослях орешника, и вот уже детство закончилось, и бурный поток жизни выбрасывает тебя в холодный океан неизвестности.
-Жак тебя любит, - попробовала успокоить Марту Фредерика, но, судя по насмешливому взгляду сестры, это не было для неё убедительным доказательством. Марта только повела плечами. После нескольких минут напряженного молчания, разрываемого только настойчивым пиньканьем синички, спрятавшейся в ветвях дуба, Марта встала, оправила юбку и медленно пошла в сторону деревни. Фредерика поспешила за ней, старательно подбирая подол, чтобы не испачкать его в не просыхающей дорожной грязи.
…Доминик вернулся в замок довольно поздно и с огромным удовольствием не возвращался бы туда вообще, оставшись проводить время под открытым небом, слушая таинственные ночные звуки, так зачарованно действовавшие на его с самого детства. Всё это напоминало ему Восток, но та пьянящая свобода осталась в прошлом, и её было уже не вернуть. Он пытался не думать о том, что было, если бы он не послушал зов долга и остался там, среди песков, потому что при воспоминании о прошлом, тупая боль начинала точить его сердце хоботком, и мир становился бесполезным и серым.
А в деревне этим днём гуляла свадьба… как, наверно, весело этим людям… Как вообще должно быть радостно и легко тем, кто не представляет себе иной жизни, не представляет того, что могло бы случиться, но не случилось. Простые житейские радости – это то, чего у него никогда не будет, даже если он посвятит стремлению к этому всю свою оставшуюся жизнь. Обычные люди смотрят на жизнь по-другому, и чтобы там не говорили, они куда счастливей тех, за кого всё предопределено судьбой.
Доминик понял, что не всё радужно и безоблачно в жизни обычных людей, когда к нему пришёл слуга и сообщил, что некий Клод Ферри милостиво просит аудиенции. Доминик сразу понял, что подобная просьба напрямую связана с той самой свадьбой, отголоски которой долетели до него сегодня, и долго размышлял над тем, как ему поступить. Отказать он не может. Согласиться – тоже. Немного странно, но после Крестового Похода и всего увиденного на Востоке Доминик радикально пересмотрел свои взгляды на некоторые обычаи. Право первой ночи – это сродни обряду, и на Востоке он насмотрелся ещё не на такое, но именно это и исключительно это дало ему повод лишний раз задуматься над некоторыми вещами и изменить к ним кажущееся привычным отношение.
Ему дана практически неограниченная власть, но власть в разумных пределах должна распространяться только на то, что лежит в юридической области, а не в области души. Он не имеет и не должен иметь власти над человеческими судьбами, более того – он не имеет права рушить их. Кто эта девушка, и какое право имеет он отбирать у неё право любить того, кого она сама выбрала? Это несправедливо, и никакими обычаями невозможно оправдать вмешательство в сердечные дела. Ситуация неприятная и некрасивая. Доминик слышал, что в соседних герцогствах право первой ночи заменено денежным оброком, но ни его отец, ни его брат до похожего так и не додумались, а ему начинать с этого уже немного поздно. Конечно, первое, что он сделает, это издаст подобный указ, но вот сейчас уже на самом деле поздно и необходимо срочно найти какой-то достойный выход.
Доминик лихорадочно думал, и как только в его голове промелькнула спасительная мысль, он дал согласие на встречу с Клодом Гарнье.
То, что придумал Доминик, мог изобрести только чрезвычайно рисковый человек, видевший смерть, а посему давно понявший, что страшней её нет ничего и разучившийся бояться последствий своих смелых действий.
Да, он дал согласие, но сделал это исключительно потому, что счёл оскорбительным отказывать этому человеку.
Да, он отдавал отчёт, что рискует нарваться на непонимание, но надеялся на то, что интуиция его не подведёт.
Да, он совершил поступок, за который потом вынужден будет расплатиться, но пока он даже не представлял, как именно.
…Марта Гарнье вызвала в его душе ураган жалости и искреннего, неподдельного сочувствия. Красивая, юная, чистая, с ромашковыми волосами и капельками васильковых небес в глазах, она на самом деле была достойна другой участи. Только странная скорбная линия её красивых губ выдавала неспокойствие, только странный настороженный и какой-то безучастный взгляд рождали сомнения в том, что эта девушка по-настоящему счастлива.
-Как тебя зовут? – спросил Доминик, когда отец девушки ушёл. Тоненькая, хрупкая Марта стояла, опустив глаза.
-Марта, мой господин.
-Марта, я хочу поговорить с тобой.
Доминик понимал, что исключительно от этой немного странной девушки всё и зависит, посему довольно заметно нервничал. Молчание Марты, последовавшее в ответ на его слова, его спутало и сбило.
Доминик на всякий случай увеличил дистанцию, отойдя в самый дальний угол зала. Он бы забрался ещё дальше, если бы был уверен в том, что Марта его расслышит.
-Мне эта ситуация неприятна так же, как и тебе, - начал Доминик, ловя себя на том, что с трудом подбирает слова. Порой ему вообще казалось, что теперь ему гораздо легче говорить на арабском, чем на родном языке. Мало того – иногда ему казалось, что он начинает мыслить совсем другими категориями, по тем стандартам, к которым привык за десять лет жизни на Востоке.
Он посмотрел на Марту и увидел, как та искоса и с интересом посматривает на него. Значит, не всё потеряно. Значит, затея разрешить проблему при помощи слов не такая уж и глупая.
-Я обещаю тебе, что ни чем тебя не обижу. Знаешь, что я сейчас сделаю? Я уйду в самое дальнее крыло замка, а ты останешься здесь. Поутру я сообщу о своём решении, которое будет заключаться в том, что отныне данная повинность, лично кажущаяся мне несправедливой, будет заменена оброком. Но мне бы хотелось кое о чём с тобой договориться.
Он сделал паузу для того, чтобы убедиться в том, что его слушают. Марта действительно слушала его, но её взгляд продолжал оставаться отсутствующим. Её словно ничуть не радовал тот факт, что Доминик изобрёл пусть и немного корявый, но логичный выход из неприятной ситуации. Это настораживало, но Доминик попробовал не обращать на это внимания, несмотря на то, что кажущееся ему холодным молчание белокурой девушки пугало и настораживало.
-Кроме тебя и твоего мужа никто не должен знать о том, что я самовольно отменил эту повинность ещё до собственного повеления. Наверно, ты сердишься на меня за то, что я втянул тебя в этот фарс, - лгать всегда нехорошо. Однако в данном случае ложь должна сыграть положительную роль.
Он дал Марте шанс хотя бы кивнуть в знак согласия или несогласия, но всё, что увидел, это тот же самый, нисколько не меняющийся грустный и пустой взгляд. Всё, что делала Марта, это смотрела в сторону и механически мяла пальчиками ткань платья
-Ответь мне, - почти взмолился Доминик. Он начал понимать, что поступил опрометчиво, понадеявшись на сообразительность крестьянки, но теперь уже отступать было поздно.
Марта пронзительно вскинула взгляд, и внезапно её васильковые глаза озарил странный солнечный лучик, прорезавший серое ненастье повисшей в воздухе напряженной тишины.
-А я думала, вы совсем другой, - проговорила она мелодичным, ласковым и звенящим голоском. Так поют песни, а не разговаривают – чарующие звуки, сравнить которые можно только с пением птиц.
Доминика это сбило. Он ждал от этой девушки всего чего угодно, но только не подобных речей.
-А… какой я? – не понял он, невольно делая несколько шагов в сторону нежно улыбающейся Марты. Сократив расстояние всего на пару метров, он замер. Девушка прикоснулась к волосам, словно смахивая с них невидимую пылинку и отвела взгляд, не перестающий светиться подобно выглянувшему после дождя солнышку.
-Я думала вы старый и некрасивый.
Доминик не смог удержаться от смеха.
-Ты разве никогда не видела моего брата? Он совсем не старый, а я и того младше его на три года. Так что…
Он смутился. Марта взглянула на него в упор так, словно единственным её желанием было пронзить его насквозь своими васильковыми глазами. Её взгляд был острей стрелы и горячей расплавленного металла.
-Я благодарна вам за то, что вы для меня делаете, но мне кажется, что в одном вы точно заблуждаетесь.
Доминик посмотрел на неё с недоверием. Если уж быть точным, он заблуждается во всём. Он затеял странные и опасные игры с самим собой, и, кажется, проиграл, так толком и не вступив в схватку. Он никогда ещё не был так растерян и обескуражен, и уж тем более, до такого состояния его не доводила женщина.
-А в чём дело? – осторожно поинтересовался Доминик. Его взгляд безотрывно скользил по лицу Марты. Отвыкший от красоты северных женщин, он заново привыкал к ней, и теперь это казалось ему большей экзотикой, чем зной Востока. Северные женщины холодней, но эта – но Марта! – она какая-то другая, она словно копит в себе невидимую, но несокрушимую энергию, она похожа на наглухо запертый дом, но там, в глубине, таится жизнь и неведомая сила, способная вырваться фонтаном брызг. Она красива, да, она красива, но в её красоте есть что-то, что заставляет отводить глаза, словно даже самый невинный взгляд способен оставить на этой нежной коже кровоточащую царапину.
-Вы спасаете мою душу, несмотря на то, что её не от чего спасать.
Доминик поймал себя на том, что не может долго выдерживать этого искреннего и отчего-то невыносимо печального взгляда.
-Я не люблю своего мужа.
Доминик кашлянул и попробовал собраться с мыслями. Непонятно отчего, но он заволновался.
-Возможно… ты… ты говоришь правду?
На розовых губах Марты заиграла горькая улыбка. В полумраке зала она в своём светлом платье казалась призраком, вернувшимся к живым только для того, чтобы в последний раз безмолвно упрекнуть их в бесчувствии.
-Отец выдал меня за Жака потому, что не сумел отдать ему долг. Была бы моя воля, я бы сбежала. Я бы сбежала так далеко, где бы меня никто не знал, не догадывался о том, кто я, где бы меня не нашли никогда. Я так хочу быть свободной, но это уже невозможно.
Доминик ждал, что она ещё скажет, но Марта только заплакала. Она спрятала бледное личико в хрупких ладонях и отвернулась. Она плакала тихо, так тихо, как шелестит осина на лёгком ветерке, но эти почти безмолвные горькие слёзы ангела были горче и надрывней любого рыдания. Доминику стало до боли жаль её. Как же он заблуждался, когда предполагал, что у простых людей, не обременённых властью, всё гораздо проще, как же далёк он был от истины, предполагая, будто там, среди простых людей, счастье более возможно и реально. Вот эта молодая, красивая девушка бесконечно несчастна, и жизнь её будет сломана вовсе не потому, что, следуя слепым традициям, её отец отвёл её в первую брачную ночь к её господину, а просто потому, что ночь проходит, а жизнь остаётся – жизнь без любви. Что тяжелей - одна–единственная ночь без любви или целая огромная жизнь?
-Не плачь, - попробовал утешить он Марту, но сразу же понял бессмысленность своих попыток. Разве поможешь словами тому, что уже не изменить? Сам он никогда не любил, когда кто-то пытался сочувствовать его боли, поэтому растерялся.
Внезапно Марта оторвала от лица ладони и порывисто обернулась к Доминику. Её взгляд был настолько резким и решительным, что Доминик даже не сумел осознать то, что произошло потом. Всё словно начало разворачиваться по странному и написанному на незнакомом языке сценарию. Марта ринулась к нему с безрассудством падающего с небес умирающего лебедя и обняла за шею, прильнув всем телом, дрожащим не то от рыданий, не то от волнения. Это мгновение, растянувшееся в бесконечность, было настолько нереальным, что, даже ощущая сильные и отчаянные удары сердечка Марты, Доминик не мог полностью отдать себе отчёт в происходящем. Время превратилось в тягучую, раскалённую смолу, в ней увязли любые движения рассудка.
Он обхватил руками её голову и вопросительно заглянул в глаза. Их взгляды скрестились и накрепко сцепились между собой словно два шероховатых листа осины. Мгновение, решившее всё, мгновение, распорядившееся судьбами их обоих, мгновение, за которое они оба в равной степени были в ответе.
Ещё полностью не понимающий, что делает, Доминик потянулся губами к губам Марты, так же жадно и с замиранием в сердце, как он тянулся к воде в жарких барханах Востока, и эти мягкие губы приняли его поцелуй…

3

Время имеет странную, необъяснимую особенность становиться то длинней, то короче, как будто это и не время вовсе, а податливый лоскут ткани или гнущийся во все стороны металл. Время крадёт у нас минуты и дарит годы, оно может расщедриться на целый век забвения и покоя, для того, чтобы потом наградить вечностью неутолимых мук.
Доминик всерьёз подумывал над тем, чтобы вернуться на Восток. С каждой бессонной ночью, которую он проводил на вершине донжона своего замка, провожая и встречая ленивые рассветы, воспоминания о жёлтых песках всё настойчивей стучались в его душу и становились всё невыносимей и безудержней. Он может продать свои земли и уехать на следующее же утро. Он навсегда останется там, к чему привык больше, чем к родному, там, где свобода не покупается за деньги, а живёт всюду. Там он, наконец, сможет забыть то, с чем более не может существовать. Её глаза, её губы, её кожа, её пушистые волосы, пахнущие тёплым хлебом, её лёгкое дыхание на его щеке…
Марта.
Он будет молить о забвении, но не знает, удастся ли времени вычеркнуть из памяти то, что день ото дня разгорается лишь ярче и больней – любовь, любовь бесконечную и безрассудную, упавшую так внезапно. Внезапно, словно ураганный порыв налетает на рощу, чтобы с корнем вырвать вековые деревья, а потом умчаться, оставив после себя опустошение.
Опустошение… Доминик чувствовал опустошение, но одновременно вся душа его была полна жгучих надежд и необъяснимой радости. Мир переливался всеми цветами радуги и расцветал магнолиями. Что же в ней такого, в этой простой и такой далёкой девушке с коротким, нежным именем Марта, что эти чары в силах похоронить под собой только тяжёлые пески забвения арабских пустынь?
Бессонные ночи, когда назойливые воспоминания не давали ему уснуть, сильно подточили душевное равновесие Доминика, и он, уже отчаявшийся когда-нибудь вернуть себе прежний покой, пытался найти успокоение в долгих прогулках. Он уходил рано на рассвете и возвращался с наступлением сумерек, он пропадал в лесах и подолгу просто сидел у реки, равнодушным взглядом скользя по её лазурному серебру.
Его любимым местом уединений стала потайная рощица, где берег реки сильно опускался к воде, мягко касаясь её. Волны слабо накатывали на глинистую почву, шепчась в зарослях камышей. Две старые ивы смыкали свои кроны над поросшей невысокой травой полянкой, и там Доминик часто сидел, бросая в воду камешки и наблюдая за тем, как они все безысходно идут на дно. Так и он сам ушёл на дно, и не погиб только потому, что какая-то невидимая сила заставляла его продолжать думать о жизни и слепо надеяться на то, что случится чудо.
Доминик не помнил, сколько уже прошло дней, а, может, и недель с того момента, когда он безрассудно сорвался в бездну нахлынувших чувств. Ощущение времени стёрлось и стало похожим на уничтоженную веками надпись на могильной плите, когда всё, что можно разобрать – это пара-другая ничего не говорящих букв. Жизнь превратилась в ровную линию бесцельных мыслей и напрасных раздумий.
Однажды Доминик пришёл на своё излюбленное место в дождливый день. С утра ещё светило солнце, но потом неожиданно и стремительно налетел ветер, небо нахмурилось и уронило на истосковавшуюся по влаге землю герцогства серый дождик. Был даже гром, но он звучал невнятно и отрешённо, словно там, за облаками кто-то лениво перекатывал огромные валуны. Трава, на которой обычно сидел Доминик, была покрыта крупными каплями воды. Они смотрелись как бриллианты на зелёном платье. Доминик опустился на эту бриллиантовую траву и поднял глаза на небо. Вот уже и солнце хочет выглянуть, вот оно уже пытается пробиться сквозь тучи, но пока это только робкие лучи, и попытки завершаются неудачей. Так же и он сам – хочет снова вернуться в привычное русло, но есть что-то сильней и могущественней, чем одно только желание забыть. Желание забыть? А есть ли оно? Разве хочет он забыть Марту, разве понимает он, что только в этом – его спасение? А сама Марта? Чем было всё это для неё? Вспоминает ли она его, а если и вспоминает, то как – с любовью и тоской или с досадой и слезами горечи? Он бы многое отдал за то, чтобы просто понять, что чувствует и что думает эта девушка, и, возможно, понимание этого могло бы освободить его от мучительных воспоминаний и сомнений. Если Марта забыла его, если она больше его не вспоминает, то есть смысл и ему навсегда вычеркнуть её образ из памяти.
Внезапно словно два крыла бабочки коснулись лица Доминика, и он в одно мгновение потерял возможность видеть светло-серое небо. Ласковое прикосновение, отгородившее от него целый мир, так удивило Доминика, что почувствуй он, как земля разверзается под ним, он не был бы так обескуражен. Одна-единственная догадка осенила его сознание, и он чуть не задохнулся от безмолвной радости. Кто-то подошёл к нему сзади и закрыл глаза ладонями. Так любила делать его маленькая сестрёнка, рано умершая от тифа.
Доминик схватил эти ладони и резко обернулся.
Марта.
Их взгляды снова скрестились – отчаянно, не на жизнь, а на смерть, словно два лезвия, только на этот раз у Доминика не хватило духа броситься в омут васильковых глаз. Он просто смотрел на смущённо улыбающуюся Марту, пытаясь до конца осознать то, что видимое им – не мираж, не плод воображения, а она, она – женщина, любовь к которой забрала его покой.
Марта осторожно высвободила свои руки и спрятала за спину. Она была в простом грязно-синем крестьянском платье, но с непокрытой головой, и её ромашковые локоны птичьим пухом лежали на худеньких плечах.
-Вы любите гулять один? – спросила она тихо и почти беззвучно, но глаза её при этом говорили отчётливей губ. Доминик не мог вымолвить ни слова, он всё ещё неотрывно смотрел на Марту, и ему хотелось рыдать от счастья.
-Я часто… сюда… прихожу, - наконец проговорил он, чувствуя, как его рука невольно тянется к шелковистым локонам Марты. Девушка улыбнулась и позволила ему прикоснуться к своим волосам.
-Я это знаю. Вы разгневаетесь на меня, но я следила за вами.
Она продолжала смущенно улыбаться, слегка наклонив голову на бок. Каким же нежным и беззащитным было её слегка порозовевшее личико!
-Ты следила за мной? – переспросил Доминик, - То есть… всё это время ты…
-Я уходила из дома, говоря, что отправляюсь на рынок или за водой, а сама шла сюда. Разве вы никогда не замечали моего присутствия?
-Нет, нет, - Доминик был взволнован, - Почему же ты не подошла, ничего не сказала?! Разве ты не поняла, как много ты для меня значишь, и как я страдал всё это время?!
Он порывисто обнял Марту за плечи, вдохнув такой сладкий запах её волос. Марта осторожно отстранилась, и уголки её губ тронула тоскливая улыбка. Казалось, вся её красота мигом скрылась за этой едва заметной чёрточкой.
-Мой господин, так быть не должно, - она покачала головой, - Я – чужая жена. Я крестьянка, а вы – мой господин. Простите меня за то, что я не сдержалась и подошла. Это сильней меня, но это неправильно…
-Нет ничего неправильного в любви! – воскликнул Доминик, снова прижимая к себе Марту, - Ты не представляешь, что ты значишь для меня и на что я готов пойти! Скажи, милая, только скажи – неужели ты ничего не чувствуешь ко мне?! Зачем же тогда ты будоражишь моё сердце, зачем ты пришла и дала мне надежду!?
Марта робко протянула руку и слабо коснулась щеки Доминика. Пару минут её пальчики ласково скользили по его лицу, ощупывая его миллиметр за миллиметром, как делают слепые, могущие видеть только руками, а потом сам Доминик не выдержал, схватил эту узкую ладошку и прижал к губам. Кожа Марты уже успела загрубеть от ежедневной домашней работы, но она всё так же вкусно пахла чем-то тёплым, пахла хлебом и солнцем. Марта снова захотела отстраниться, но на этот раз Доминик не позволил ей этого. Он крепко сжал её в объятиях и поцеловал со всей той страстью, которая так долго копилась в его сердце и не имела выхода. Когда он, наконец, отпустил её, Марта бросилась прочь, но, не пробежав и нескольких метров, остановилась, оглянулась и расплакалась, опустившись на землю. Доминик ринулся к ней, сел рядом и обнял. Какое-то время они вот так сидели под сенью влажных ив и молчали. Потом Марта медленно подняла глаза и сказала с невыносимым отчаянием:
-Я больше не могу жить с Жаком. Я надеялась, что смогу хотя бы привыкнуть к нему, но не сумела. Он не делает мне ничего плохого, мне кажется, что он по-настоящему меня любит, но я не могу его полюбить. Для меня невыносимо видеть его каждый день, слышать его голос, потому что единственный человек, ради которого я хочу жить и готова умереть, это вы…
Доминик ничего не ответил, а только поцеловал её в лоб, куда непокорно опустилась белокурая прядка волос.
-Жизнь слишком жестоко обошлась со мной… Она наказала меня… - прошептала Марта, плача одними только глазами. Доминик не мог видеть этих слёз, и решительно смахнул их нежным прикосновением пальцев.
-На Востоке я понял, что нет ничего страшней и необратимей, чем смерть, а всё остальное мы можем подчинить себе, - сказал он негромко, но твёрдо, - Любовь – она от Бога, а то, что дает нам Господь, никогда не наказание. Я люблю тебя и это всё, что я знаю и всё, что я хочу знать. В глубине души я понимаю, - то, что происходит со мной – неправильно, но мне кажется, что нет таких правил, которые диктовали бы нам то, что мы должны чувствовать.
-Но, мой господин… - попробовала заговорить Марта, но Доминик оборвал её, прижав палец к её мягким губам.
-Никогда больше меня так не называй, - попросил он, внимательно глядя ей в глаза, - Это не я твой господин, а ты – моя госпожа, навеки. Поверь, что иногда жизнь загадывает нам сложные загадки, отгадать которые трудно, но вовсе не невозможно. Я обещаю. Я клянусь тебе, что если только ты дашь мне знак, я сделаю всё, чтобы мы были вместе. Мы будем вместе до конца наших дней, и сколько бы нам не отпустила судьба, двадцать лет или только двадцать минут счастья, мы проживём эти мгновения до последней капли.
Марта улыбнулась, и на её почти детском лице заиграли озорные солнечные зайчики.
-Люди говорят, что вы странный. Теперь я вижу, что это правда.
Доминик взял руки Марты в свои.
-Да, я странный. Я всегда был странным, но это нисколько не смущало меня. Там, на Востоке, я понял, что у жизни есть другие стороны и другие цвета. Мне кажется, я заново научился жить.
-Расскажите мне про Восток,- попросила Марта, доверчиво устраивая головку на плече Доминика.
 Доминик мечтательно улыбнулся. Он многое мог рассказать о Востоке, но с чего начать, чему уделить внимание? Тому, какие свободолюбивые и непокорные люди живут там и тому, как они умеют отстаивать то, что любят и во что верят? Тому, как красива изнывающая от полуденной жары пустыня, по которой медленно, метр за метром, борясь с усталостью, бредут верблюды? Тому, как чиста вода редких оазисов и какое невыносимо синее небо отражается в ней? Или тому, как обманчивы миражи, как многолики и многоголосы улицы восточных городов, как изящны многоцветные купола мечетей и насколько пронзителен призывный глас муллы, прорезающий жаркую тишину? Всё это он полюбил, ко всему этому он привык, и всё это научило его новым, доселе непознанным правилам. Восток приучил Доминика к иной красоте и иному чувству реальности. Даже в самом арабском языке, таком мягком, текучем, словно бескостном, заложена та неуловимая гармония, которую давно растеряли или которой никогда и не было у северных народов.
-Восток прекрасен тем, что его очарование не надоедает, а с каждым днём всё больше и больше наполняет сердце, - начал Доминик, не отпуская пальчиков Марты, так покорно замерших в его ладонях, - Восток – это огромная вселенная, непохожая на нашу, но от этого ещё более прекрасная…
…И он долго-долго, бесконечно рассказывал Марте обо всём, что происходило с ним там, что он мог вспомнить и что он находил нужным поведать. Выглянуло солнце, припекло, потом снова скрылось, с неба ветер смахнул несколько редких капель, а Доминик всё говорил, и Марта слушала его, и единственное, чего ей хотелось, так это чтобы он говорил ещё дольше и не отпускал, не отпускал её рук, не отпускал её саму – никогда…
Но, потеряв счёт времени, Марта всё равно помнила о том, что мгновения её счастья утекли сквозь пальцы родниковой водой, и пришла пора спускаться с шёлковых небес прекрасных грёз на каменистую землю.
-Мне надо идти, - сказала она, поднимаясь, когда Доминик, рассказав всё, что вспомнил, замолчал, - Не знаю, что я скажу дома. Я придумала, будто иду на рынок, но я там даже не появлялась. Если Жаку скажут, что никто меня там не видел, он может что-то заподозрить.
Доминик огорчёно молчал. Он прекрасно понимал, что это блаженство не могло продолжаться долго, что из-за этого Марта может пострадать, но от одной только мысли о том, что сейчас они расстанутся, и он может больше никогда её не увидеть, причиняла Доминику невыносимую боль.
-Постой! – он обхватил её лицо ладонями и силой удержался от того, чтобы не покрыть его поцелуями, - Обещай мне, что будешь приходить сюда! Обещай, что не забудешь меня!
Марта покачала головой, мягко отстранив его руки.
-Я могу обещать только последнее…
И она почти беззвучно скрылась меж кустов, скользнув в их шуршащие заросли лёгкой тенью. Доминик долго неотрывно смотрел на качающиеся ветви, а потом сел на землю и в немом отчаянии спрятал лицо в ладонях.

4

Каждый день, в тёплую погоду и в ненастье, иступлённое отчаяние гнало Доминика к реке, туда, где он, возможно, провёл лучшие мгновения своей жизни, мгновения, которые могли уже более никогда не повториться. С каждым днём, напряженно ожидая, когда его глаза вновь ласково прикроют два крыла нежных ручек Марты, он всё больше терял надежду и всё сильней начинал понимать то, что миражи бывают не только в пустынях. Ни один из виденных им миражей не был столь прекрасен, но и столь бесплотен. Этой любви было не дано продлиться больше, чем одна ночь и несколько часов, эта любовь оказалась мертворождённой, и даже самое сильное желание не могло воскресить её.
Отчаявшийся, погрузившийся во мрак, изнемогающий от тоски, Доминик решился на отчаянный шаг. Утром ясного и солнечного дня он оседлал коня и отправился в Кан, с решительным намерением отыскать Марту. Пусть он увидит её лишь секунду, пусть она сбежит от него в то же мгновение, но он должен увидеть её, потому что не может жить, не может дышать без неё.
На подъезде к деревне Доминик замешкался. Он начал сомневаться в том, что поступает правильно. Стоит ли искать Марту только для того, чтобы увидеть её? Ведь таким образом он может ей навредить. Ну как же бедная девушка объяснит мужу, родным и друзьям то, зачем к ней приехал сам герцог? Если Марта больше не приходит, значит нужно просто смириться с тем, что любовь закончилась, закончилась так же быстро, как майская гроза. Есть смысл собраться с мужеством и посмотреть правде в глаза. Что бы там не говорил, что бы не обещал Доминик, чего бы он не желал, им с Мартой не быть вместе.
Подумав об этим, Доминик решительно развернул коня, но, проехав совсем немного, дёрнул поводья, и животное остановилось, как вкопанное. Кто придумал эти глупые правила? Кто взял на себя смелость утверждать, что счастье невозможно, если герцог полюбит крестьянку? Да, Марта замужем, а браки заключает Господь на небесах, однако Господь разумен, Господь должен знать, что жить без любви, пусть даже в браке, бессмысленно и преступно. Смелая мысль пронеслась в голове Доминика, и он даже разволновался. Эта идея может многих привести в состояние оцепенения, но, по сути, нет ничего необычного в том, что он попробует сделать. А он попробует – обязательно. Поэтому надо немедленно ехать к Марте и сказать ей об этом.
Доминик развернул коня и пришпорил его. На улицах было безлюдно, и только какая-то маленькая девочка копалась во влажной земле. Она испачкалась по самые уши, но, кажется, была невероятно счастлива. Так счастливы бываем все мы, но лишь в детстве, когда день можно считать удавшимся, если отыщешь на дороге красивый камешек.
Доминик приостановил коня рядом с ней и слез. Девочка подняла на него внимательные серые глаза и улыбнулась. Ребёнок, она не знала, кто перед ней. Для неё все люди были равны, её наивная душа не признавала сословных различий и связанных с ними предрассудков. Предрассудков, способных исковеркать жизнь.
-Здравствуй, малышка, как тебя зовут? – ласково спросил Доминик, присаживаясь рядом на корточки.
-Жанин, - у девочки был красивый тонкий голосок, - А тебя?
-Доминик. Ты можешь мне помочь?
Жанин смахнула с лица каштановые прядки волос чумазой пятернёй.
-Я помогу. А чего ты хочешь? Хочешь яблок?
Доминик засмеялся и погладил девочку по голове.
-Нет, милая, спасибо, но я не голоден. Я хочу найти одного человека. Ты знаешь Марту Гарнье?
Жанин задумалась, потом встала и деловито оттёрла ручонки об и без того грязное платьице.
-Я знаю Марту, - сообщила она, поднимая голову на Доминика, - Марта добрая, она всегда угощает меня клубникой. Пойдём!
И она доверчиво положила чумазую ладошку в руку Доминика. Тот, взяв коня под уздцы, послушно последовал за маленькой мадмуазель.
Через пару минут они уже были у довольно большого, ладно выстроенного, но некрасивого и невероятно мрачного дома. Доминик почувствовал, как его всеми силами тянет прочь, но он поборол это подсознательное желание сбежать.
-Позови мне Марту, пожалуйста, - попросил Доминик. Жанин кивнула и побежала в дом, чьи двери были немного приоткрыты. Доносился лёгкий запах испекаемого хлеба, но здесь, рядом с этим угрюмым домом, он уже не казался таким сладким и зовущим, таким уютным, как раньше. Прошло ещё совсем немного времени, и из дверей, поспешно отирая руки о фартук, вышла Марта, вслед за ней выбежала Жанин, и сразу же умчалась куда-то прочь по своим детским делам.
Доминик удержался от того, чтобы не броситься к Марте и не заключить её в объятия. Сама девушка, увидев его, вздрогнула, вся задрожала и опрометью кинулась обратно домой, но Доминик догнал её и остановил.
-Что вы делаете, уезжайте, нас не должны здесь видеть! – отчаянно зашептала Марта, глядя на Доминика полными испуга глазами.
-Милая, милая, подожди, - Доминик отвёл Марту в сторону, озираясь, но вокруг никого не было.
-Жак ушёл к соседям через дорогу, он вот-вот вернётся! – Марта едва не плакала, а Доминик, глядя на неё, с огромным трудом удерживался, чтобы не расцеловать. Он так соскучился по этому ангельскому личику, что полжизни отдал бы за возможность просто обнять Марту - здесь и сейчас. Она была рядом, но далеко, и это чувство разрывало его сердце. Мысли о том, что он находится у дома, где живёт законный муж Марты, вводили Доминика в иступлённое отчаяние. Жак Гарнье, тот самый мужчина, который может целовать его Марту, прикасаться к ней, мужчина, которому она принадлежит по праву… Дикая ревность и злобное отчаяние тьмой обрушились на Доминика. Нет, он обязательно воплотит в жизнь то, что задумал, о другом и речи быть не может.
-Марта, - решительно сказал он, глядя ей в глаза, - Я придумал, как мы сможем быть вместе. Очень скоро ты перестанешь быть женой Жака.
Марта молчала и только смотрела на Доминика с недоумением. Она думала, он тронулся умом – никто не в силах разорвать узы брака, только смерть!
-Наверно, ты не знаешь этой коллизии, но я попробую тебе объяснить.
-Мой господин, прошу вас, если вы меня действительно любите – уезжайте прочь, не губите меня! – взмолилась Марта, до боли сжимая локоть Доминика. В её голосе и милых васильковых глазах было столько боли и отчаяния, что Доминик решил отступить.
-Хорошо, - согласился он, - Но ты всё равно должна узнать о том, что я могу сделать для нашей любви. Молю тебя, приходи завтра на наше место, я всё расскажу тебе и тогда ты поймёшь, что счастье возможно, что надо подождать лишь чуть-чуть!
Марта готова была расплакаться от терзающих её странных чувств. С одной стороны, она испытывала ужас, с другой – радость, потому что была безумно счастлива снова видеть Доминика, но вместе с этим ей было как-то не по себе от его слов. Она плохо верила в то, что её единственная заветная мечта может сбыться.
-Ты придёшь? – почти потребовал Доминик, видя замешательство Марты.
-Да… да…, - Марта кивнула, пытаясь не смотреть ему в глаза – она погибала от любви, когда видела это бесконечно красивое лицо, - Я приду, обещаю, но вы уезжайте, уезжайте, прошу!
И она, вырвавшись, помчалась домой, на ходу поправляя сбившийся платок. Доминик зажмурился, как от боли, и силой заставил себя поспешно оседлать коня и отправиться прочь, пока ещё его никто не заметил и не узнал.
…Он не знал, куда ему девать себя остаток дня, он не спал ночью, он проклинал время, как назло ставшее таким невыносимо тягучим. Он едва ли не плакал от чувства досады на то, что минуты превратились в часы, а часы – в целые столетия. Рано утром, как только забрезжил рассвет, он поспешил в свою укромную рощицу, хотя знал, что Марта вряд ли придёт в ближайшее время. Да и придёт ли вообще? Чем больше Доминик ждал, тем больше ему начинало казаться, что все старания напрасны, и единственное, что он может сделать, это отправиться вновь на Восток, чтобы там навсегда забыть о том, что случилось.
Когда он уже почти смирился с тем, что Марта не придёт, и его сердце перестало судорожно трепетать в её ожидании, наполнившись печальным равнодушием, послышался едва заметный шорох раздвигаемых ветвей кустарника и, обернувшись, Доминик увидел Марту. Она стояла у ствола ивы, обняв его одной рукой, а в другой держала белую розу на длинном стебле.
Доминик шагнул ей навстречу, и Марта, улыбнувшись, протянула ему цветок.
-Обещайте, что всякий раз, когда вы увидите такую розу, вы будете вспоминать обо мне…
-Милая… - Доминик забрал розу и сжал пальцы Марты, - Я обещаю, но ты должна знать, что в этом никогда не будет надобности! Ты станешь моей женой, и мне не нужно будет смотреть на цветы для того, чтобы вспоминать о тебе.
Марта погрустнела.
-Вы говорите невозможные вещи. Я уже жена… чужая жена…
-Это ненадолго! – Доминик уронил розу в траву для того, чтобы крепче, обеими руками привлечь к себе Марту, - Я придумал, что можно сделать! Я обращусь к королю, чтобы он расторг твой брак с Жаком!
Марта посмотрела на него с недоумением и подозрением. Простая девушка, она не понимала, как король может помочь в этом деле.
-Пусть браки заключаются на небесах, но есть и на земле сильные люди, способные сделать многое! – взволнованно заговорил Доминик, - Если я объясню всё королю, он не станет препятствовать нашему браку! Поверь, это в его силах! Нужно всего лишь немного подождать, совсем немного, пока я не пошлю гонцов и не дождусь ответа!
Марта заволновалась, и щёки её порозовели. Она высвободила одну руку, положив её на тяжело вздымающуюся грудь, чтобы хоть как-то унять безумно заколотившееся сердце.
-Это правда? – спросила она слабо. Доминик кивнул. Он неотрывно смотрел на Марту и понимал, что не может удержаться от желания поцеловать её.
-Правда…
Их губы сомкнулись. Марта нерешительно скрестила руки за спиной Доминика и закрыла глаза, медленно опускаясь на траву…


5

Жизнь не любит, когда кто-то пытается воспротивиться правилам, которые она написала, и бесполезно молить о снисхождении. Непослушание карается жестоко, и нет смысла сетовать, злиться или плакать.
Доминик знал, на что идёт. Он был твёрдо уверен в том, что от долгожданного счастья его отделяют только те самые несколько дней, которые должны потратить его гонцы на то, чтобы достичь столицы. Он плохо осознавал возможность неудачи. Он не желал даже думать об этом.
Всё то время, пока он с нетерпением ожидал вестей от короля, он продолжал искать встреч с Мартой. Искал – и находил. Они виделись в своём тайнике, и эти минуты были мучительно сладки. Доминик любил лежать головой на коленях Марты, закрыв глаза и полностью отдавшись исключительно ощущениям. Он вдыхал едва уловимый запах тёплого хлеба, исходящего от Марты, прислушивался к её лёгкому дыханию и наслаждался робкими прикосновениями кончиков её пальцев, перебирающих его волосы. Знал ли он тогда, что там, у тихой речной заводи, под безмолвными ивами, истекает последний срок того безумства, что люди зовут любовью?
О том, что герцог Нормандский, Доминик де Вильпэн, послал гонцов к королю, прослышали и в соседних герцогствах и графствах. О том, зачем он это сделал, тоже знали, и, конечно, знали об этом и в Кане. Среди этих людей был и Жак Гарнье. Он почти перестал выходить на улицу, потому что стоило ему только появиться на людях, как все начинали коситься на него и перешёптываться, и разве что не показывали пальцем. Жак Гарнье, у которого хочет отобрать жену сам герцог! Жак бился в злобном отчаянии, но не знал – пока не знал – что ему делать. Страх перед господином и собственническая любовь к жене боролись в его сердце и убивали своим ядом. Решение пришло спонтанно, но это было окончательное решение, не подвергающееся пересмотру.
…Доминик был обеспокоен тем, что Марта не пришла в условленное время, но успокаивал себя тем, что она, возможно, захворала. И он готов был поверить в эту сладкую ложь, если бы не странное подколодное чувство безудержного страха, наполняющего его вены чёрным дымом. Предчувствие чего-то недоброго копошилось в его сердце, и сколько Доминик не боролся с ним, он не мог отвлечься. Его мысли лихорадочно перепрыгивали с одной догадки на другую, и только внезапное известие, которое принесли его люди, остановило их движение тяжёлым ударом молота. Ему сообщили, что в Кане совершено убийство и жертва – молодая девушка. Рассудок Доминика помутился. Он несколько минут не мог оценивать действительность и даже не нашёл в себе сил переспросить о подробностях. Страшная догадка поразила его душу как удар молнии, и он, в беспредельном ужасе, в одну минуту оседлал коня и помчался в Кан, безжалостно пришпоривая своего чёрного скакуна. В его голове пульсировала только одна мысль – лишь бы то, о чём он подумал, не оказалось правдой, однако замогильная тяжесть в груди выдавала самое худшее. Он понимал, что надежды практически нет, и та, кого убили сегодня – Марта, его Марта!
-Где она!? – закричал Доминик, как только его взмыленный конь остановился у собравшейся на улице толпы. Народ замер в молчании и попятился.
-Где она?! – ещё сильней и отчаянней закричал Доминик, потому что понял, что это молчание может значить только одно.
-Она… там… - какой-то мужчина махнул рукой в сторону дома Марты, потом спохватился и попробовал помочь Доминику слезть с лошади, но тот мгновенно рванул прочь.
Он бросил коня непривязанным и кинулся в дом. Там тоже были люди. Какая-то женщина рыдала в голос, удерживаемая немолодым мужчиной. Доминик узнал Клода Ферри. Женщина, судя по всему, была матерью Марты. Рядом, бледная, как льняное полотно, стояла сестра девушки, Фредерика. Увидев Доминика, мать Марты внезапно прекратила рыдать и стонать и буквально бросилась к нему с полными безудержной ненависти побелевшими глазами.
-Вы! Это всё Вы! Вы погубили её! Погубили мою Марту! Ваша проклятая любовь не принесла ей ничего хорошего! Убийца, убийца, убийца!
Доминик молча смотрел на бьющуюся в истерике несчастную женщину и ничего не мог возразить. Умирающий от ужаса за то, что наговорила его жена, Клод Ферри, отволок женщину прочь и сам ринулся к Доминику, бормоча слова извинения. Доминик не обращал на него внимания.
-Где она? – перебил он Клода, хватая его за руку.
-Там… там…
Клод увлёк Доминика в дальнюю комнату. То, что открылось взгляду герцога, перевернуло его душу на изнанку. На кровати, в светлом платье, с растрепанными волосами лежала Марта. Её голова была запрокинута, а всё платье перепачкано кровью. Кажется, кто-то ранил её в живот. Не кто-то… Доминик знал, кто, но сейчас он об этом даже не думал. Странно и почти парадоксально, но Марта была ещё жива, непонятно какие силы удерживали в её угасающем теле жизнь. Наверно, она просто не могла умереть, в последний раз не увидев человека, которому отдала всю свою любовь.
Почувствовав присутствие людей, девушка приоткрыла глаза и попробовала улыбнуться. Она даже протянула руку Доминику, и он кинулся к ней. Он упал на колени перед её изголовьем, схватил почти ледяную ладонь и прижал к лицу. Отчаяние, гнев, слёзы, безумие – всё перемешалось в нём, всё это наполнило его до краёв, и он не знал, что сказать, какие подобрать слова.
-Как хорошо, что вы пришли… - прошептала Марта бескровными губами, пытаясь хоть чуть-чуть стиснуть пальцами ладонь Доминика, но у неё не было уже сил даже на это.
-Милая, милая, любимая, ты не можешь умереть, ты не можешь вот так бросить меня! – заговорил Доминик срывающимся голосом, гладя Марту по волосам в исступлении. Он готов был сделать что угодно, лишь бы она не умирала, продать душу дьяволу, уйти в монастырь, но любой ценой выкупить у смерти хотя бы несколько лет жизни для любимой Марты.
Марта едва заметно покачала головой.
-Нет… поздно… Я уже почти умерла… Подойдите… ближе…
Доминик наклонился над ней, не замечая, как из глаз его катятся слёзы. Марта собрала все свои последние силы и обхватила лицо Доминика коченеющими ладонями.
-Ещё ближе, любимый…
Она притянула Доминика к себе и коснулась губами его губ так воздушно, как ветерок треплет высокую полевую траву.
-Не умирай! – Доминик понимал, что эти слова бесполезны, но в душе изо всех сил надеялся на чудо.
-Простите меня за то, что я ухожу, - попросила Марта, глядя ему в глаза с нежностью и тихим смирением человека, доживающего последние минуты жизни, - Я благодарна вам за вашу любовь… Я стану вашим ангелом на небесах, и всегда буду с вами, где бы вы ни были и что ни делали. Благодарю за всё… за всё… Вы были моей жизнью… пусть недолго, но были… Не плачьте обо мне… помните о белой розе… вспоминайте меня, когда увидите её…
Она перевела дух, чтобы сделать последний рывок.
-Я люблю тебя, Доминик…
Первый и последний раз в жизни она назвала его по имени.
-Марта! – воскликнул Доминик, но было уже поздно. Сердце сделало последний удар – изо всех сил - и остановилось. Глаза Марты остекленели, в них навсегда застыла бесконечная нежность.
-Нет…
Доминик выпустил из ладоней окоченевшую руку Марты и минут пять смотрел на мёртвую девушку абсолютно безо всяких мыслей. В его голове и сердце наступила странная тишина, но это была не тишина умиротворения, а страшное затишье перед бурей, молчание склепа.
Доминик медленно поднялся и так же медленно вышел сначала из комнаты, а потом и из дома, сквозь молча расступающуюся толпу. Он вышел во двор и какое-то время просто стоял, закрыв лицо руками, а потом резко вскинул голову к небу. Всё, что было в нём, всё, что копилось – отчаяние, горе, слёзы, злость, страх, мольба – всё это слилось в один мутный поток и брызнуло из него безумным криком.
-Господи, за что!? – закричал Доминик, падая на колени, - Господи, за что ты так обошёлся с ней и со мной!? Что такого я совершил, что ты выбрал для меня подобное наказание!? Я воевал за тебя! Я убивал во славу твоего имени! Я боролся за веру – за веру в тебя! Ты был тем, что правило моей жизнью! За что ты забрал к себе человека, ещё не начавшего жить!? И если это я в чём-то виноват перед тобой, то почему ты забрал её!? Забирай мою жизнь – она всё равно бессмысленна, забирай меня, но верни её!
Он замолчал на пару секунд, потом снова воздел руки к безмолвному и жестокому небу.
-Я верил в тебя, я верю и сейчас. Яви мне чудо, докажи, что ты есть, что я не зря сражался и убивал за тебя! Воскреси Марту! Если ты сам сумел воскреснуть, то сделай то же и с ней, потому что она безгрешна, она чиста, она должна жить! Яви мне чудо! Я молю о чуде! Я жду чуда, Господи! Покажи мне, покажи мне, что ты есть!!!
Он замолчал, зажмурившись от резкой боли, от которой лопались его полные слёз глаза. Ответом ему было молчание. Молчали небеса. Молчали в ужасе застывшие люди, наблюдавшие за ним. Мочала даже ошарашенная мать Марты, вцепившаяся в плечо мужа.
Доминик встал и усмехнулся.
-Значит так, Господи? – сказал он тихо и скорбно, - Значит, тебя нет? Значит, вся моя жизнь, которую я посвятил вере в тебя, - бессмысленна? Хорошо.
Он расхохотался и обернул к окаменевшей толпе искаженное злобой и безумием лицо.
-Хорошо, Господи! – закричал он так, что все попятились, - Если так – мне наплевать, что будет с моей душой! Если не ты, то я сделаю то, что захочу. Я сделаю это так, как захочу, и моя месть будет так же ужасна, как твоя ненависть ко мне! Теперь мне нечего терять и не о чем жалеть!
Он окинул свирепым взглядом толпу.
-Где он? – спросил Доминик тихо, и все сразу поняли, кого он имеет в виду.
-В доме, - сказал какой-то человек неуверенно, - Мы связали его и…
-Я хочу его видеть, - отрезал Доминик, решительно направляясь внутрь. Он не стал дожидаться, пока ему покажут дорогу. Он сам распахнул первую попавшуюся дверь, и увидел Жака Гарнье, связанного по рукам и ногам, лежащего на полу. Взглянув Доминика мрачными и полными мрака глазами, Жак искривил губы в надменно-злобной улыбке.
-Господин, как вы вовремя, - проговорил он холодно и четко, - Я здесь, я перед вами. Вы можете делать со мной всё, что захотите. Мне всё равно. Я не стал скрываться. Мне нечего стыдиться, и не я преступник, а вы – смерть Марты на вашей и только на вашей совести.
Он замолчал, давая Доминику возможность сказать или сделать хоть что-то, но Доминик не вымолвил ни слова. Он просто пожирал лицо убийцы полным адской ненависти взглядом.
-Вы богаты, вам дана власть, и вы решили, что в праве делать то, что вам заблагорассудится, - продолжил Жак тем же тоном, и, наверно, с ещё большим презрением, - Вы распорядились чужой судьбой, и поздно теперь раскаиваться. Марта больше ничья. Пусть она не будет моей, но и вашей никогда уже не станет. Хотите знать, как я убил её? Она помучалась… надеюсь, она хорошо помучалась! Я до сих пор с наслаждением вспоминаю, как нож вошёл в её тело – в её тело, к которому вы уже больше никогда не прикоснётесь!
Его слова оборвал резкий удар. Жак захлебнулся словами и слизнул с губ кровь. Его глаза полыхали злорадством, а Доминик весь дрожал от отчаянного желания убить этого мерзавца здесь и сейчас, однако сдерживался, потому что приготовил для Жака более мучительную участь.
-Ты собака, и ты достоин сдохнуть как собака, - тихо проговорил он, брезгливо отирая руку об одежду, - Ты умрёшь в мучениях. Ты умрёшь в наставление всем. Пусть твоя ничтожная жизнь не стоит и минуты жизни Марты, но твоя смерть искупит все её страдания.
Он развернулся и стремительно покинул комнату, расталкивая не успевших расступиться зевак. Ненависть полыхала в его сердце, заполняя его от края и до края, то самое сердце, которое ещё совсем недавно было полно нежности и любви.

6

На следующий день, как жестокая насмешка, пришла весть с гонцами от короля. Он давал разрешение на развод Марты и её свадьбу с Домиником. Всё это теперь было не нужно. Всё это теперь было в прошлом – надежды, желания, стремления и любовь.
Любовь ушла, осталась ненависть. И не ненависть даже, а жестокость – не безрассудная, а осознанная, расчетливая и холодная, а от этого – ещё более ужасная и бесчеловечная. Жесткость, которой за десять лет не смог научить его Восток, но которой он научился здесь, всего за сутки.
Похороны Марты прошли на следующий день, и на них собрался весь Кан, приехали из других городов и деревень те, кто был шокирован случившимся.
Белые розы – никто не видел столько белых роз сразу и в одном месте! Похоронная дрога, на которой везли через всю деревню Марту, была завалена розами, веночек из роз был на голове мёртвой девушки, вся дорога до кладбища была усыпана белыми розами, белые розы бросали вслед дроге плачущие от жалости люди. Тяжёлые колёса безжалостно давили нежные бутончики, и никто не удивился бы, если из этих белых лепестков брызнула самая настоящая, красная человеческая кровь.
Когда влажная земля скрыла под собой дубовый гроб, Доминик остался наедине с тишиной. Никто не смел тревожить его уединения с той, кому он готов был отдать всё, но не сумел, но не успел. Стоя над могилой, Доминик пытался осознать и решить для себя раз и навсегда – как принять случившееся, как научиться с этим жить, как забыть и долго ли продлится эта боль? Доминик постоянно вспоминал безумные обвинения, брошенные ему в лицо матерью Марты, и с отчаянием понимал, что это правда. Правда, заключающаяся в том, что не Жак вонзил в Марту остриё ножа, а он, Доминик, погубил её своей безудержной любовью. Он не хотел, он сопротивлялся, но всё же вмешался в её жизнь, он всё хотел сделать по-своему, и добился только полного разрушения и хаоса. Но как могло получиться так, что великая любовь породила великое несчастье? Осталось ли что-то? Доминик с ужасом понимал, что словно весь высох изнутри, словно вся его кровь, все чувства испарились, исчезли, словно сам он умер вместе с Мартой. Да, он жив, но это лишь видимость, только оболочка, под которой – пустота и обугленная земля. Возможно, что-то в его сердце ещё сохранилось и могло жить, но уже не любовь, и даже не ненависть, а холодная, злая, бесчеловечная жестокость.
Доминик в последний раз взглянул на свежую могилу и отправился назад в Кан. Он знал, что через некоторое время будет написано на могильной плите. Марта де Вильпэн, герцогиня Нормандская. А ещё он точно знал, что осталось совсем немного, и Марта будет отомщена.
Никто не судил Жака Гарнье, и казнь должна была состояться в кратчайшие сроки. На главной площади сложили гигантский костёр. Доминик знал, что подобная казнь уготовлена ведьмам и еретикам, но не представлял для Жака иного наказания. Его должно поглотить адское пламя, и пусть будет так, чтобы его мучения продлились не только пока языки пламени пожирают его тело. Доминик распространил сообщение о том, что Жак Гарнье убил свою жену, ведомый Сатаной. В это могли поверить люди не посвященные, но в Кане все знали, что подобным образом Доминик просто хотел подвести казнь Жака под костер.
Смотреть на казнь пришёл весь Кан. Кто-то действительно был рад наблюдать за тем, как казнят убийцу, а кто-то просто боялся герцогского гнева. Краткий приговор, невнятный ропот огромной толпы, и все взгляды устремлены на прикованного к столбу Жака. Невозмутимый, спокойный, по-прежнему полный презрения, он не боялся смерти, потому что до сих пор был уверен в том, что не мог поступить иначе, не жалел об этом и в каком-то смысле был рад встретить свою страшную участь. Если позор можно стереть только собственной смертью, он сделает это.
Все смотрели не только на Жака, но и на Доминика. Он стоял ближе всех к костру, и лицо его было настолько каменным и зловещим, что кровь стыла в жилах. За короткое время этот человек превратился в чудовище, желающее только одного – мести.
Доминик сам взялся поджечь хворост, которым был обложен столб. Но перед тем, как сделать это, он обернулся к толпе.
-Пусть все и каждый знают, что случается с теми, кто посягает на чужую жизнь. И если хоть кто-то отвернётся и не станет смотреть – он станет следующим.
Он замолчал, наблюдая за реакцией. Люди молчали, некоторые крестились. Казалось, сам дьявол восстал из преисподней вершить своё чёрное правосудие.
-Никто не отвернётся, - повторил Доминик и швырнул факел в хворост.
Сухое дерево разгорелось быстро, наполняя воздух зловещим запахом дыма и резким треском. Этот треск казался просто оглушительным в той гробовой тишине, которая упала на площадь. Прошло совсем немного времени, и эту тишину разорвал нечеловеческий вопль обречённого на столь ужасную смерть. Доминик, не отводя взгляда, наблюдал за тем, как пламя медленно карабкается всё выше и выше, поглощая корчащегося в судорогах приговорённого. Он смотрел, и единственное, о чём мечтал, так это чтобы это убивающее пламя стало очистительным для него самого, чтобы оно очистило его душу от мрака и отчаяния, даровало забвение, чтобы не убийца его Марты сгорел и обуглился в нём, а его собственные воспоминания. Забвение, он молил о забвении. Марта – как забыть тебя? Как же тебя забыть?
В толпе послышался женский плач. Все действительно были не в силах отвернуться, но не из-за страха перед наказанием, а просто потому, что шок и оцепенение сковали людей. Доминик смотрел, смотрел, но не чувствовал – он никак не мог почувствовать того долгожданного облегчения и освобождения. Освобождение? Нет, память не желала отпускать его.
Доминик не выдержал, развернулся и стремительным шагом направился прочь. Толпа поспешно расступалась, провожая его дикими и насмерть перепуганными взглядами. Доминик шёл, почти бежал, но не жаркий костёр и всё усиливающиеся вопли гнали его оттуда, а боль и отчаяние, которые не становились меньше, а лишь росли и крепли где-то внутри.
Доминик нащупал на груди крест, сорвал его с шеи и с иступлённой ненавистью бросил о землю, не останавливаясь. Куда и от кого он убегал, он не знал. Он не хотел этого знать.

Конец

3 июля 2005 г.