Зловещая прялка Записки доктора Тюна

Предисловие.
Много лет мне посчастливилось быть ассистентом профессора Николая Борисовича Тюна. Николай Борисович, уроженец теплого юга, почти всю жизнь провел на Севере.Северу отдал все свои физические и душевные силы. Каждому, кто когда - нибудь занимался изучением истории и культуры Руссского Севера, известно имя Николая Борисовича. После его смерти, наступившей, как полагают, в результате несчастного случая, мне, как единственному близкому для него человеку, была поручена посмертная редакция его монографии, посвященной проблемам интерпретации народных орнаментов.
Серди прочих бумаг моё внимание привлекла лежащая отдельно прочная связка листов, написанных, судя по всему, не очень давно. Создавалось такое впечатление, что автор хотел избавиться от неё, но, видимо, не успел.
В рукописи встречались рисунки: на мой взгляд, довольно неоднозначные.
Так или иначе, я сочла возможным, на правах преемника покойного, опубликовать с небольшими изменениями обнаруженные мною материалы. Тем более что они могут представлять интерес как для профессионального историка, так и для всех тех, кому неравнодушна история тех мест, где они выросли.
В заключение хочу сказать, что тема личной жизни Николая Брисовича, едва не ставшая в последнее время достояниием жёлтой прессы, ни в этот , ни в какой другой раз затрагиваться не будет.
 Мария Мичурина.

Я нашел её на чердаке: извлек из груды старого хлама.Попросил у хозяйки тряпку и, пока она наливала воду в эмалированный таз с выщербиной по краю, сумел рассмотреть форму:стройную узкую лопаску, будто устремившуюся вверх, ажурные городки, необычайно широкое, плавно закругленное донце. Только рисунок был скрыт под слоем скопившейся за десятилетия пыли и птичьего помёта. Поглощенный своей находкой, я не сразу уловил, а быть может, и не захотел уловить странное напряжение, которое вдруг повисло в старой, хорошо отапливаемой крестьянской избе, пропахшей запахом дерева и овечьей шерсти.
- Ты что, прялки не видел? Голос хозяйки, по северному приветливой и радушной женщины, прозвучал резко и, даже, как мне показалось тогда, злобно. Словно Баба Яга выглянула вдруг на миг из под обличья достойной пожилой деревенской дамы.
- Видел, конечно, Анна Николаевна. Я обмакнул в таз мягкую губку и осторожно провел ею по шероховатой поверхности.
- Только ведь нет на свете двух одинаковых. На просветлевшем месте начал, пока еще неявно, проступать орнамент.
Анна Николавена вздохнула: поправила выбившуюся из - под платочка седатую прядку, но не отошла. Подбоченилась, и вдруг произнесла громко, будто бы и не ко мне обращаясь:
"Так, знаешь, прошлым летом у Кольки Ляунова мужики в доме сколько таких прялок пожгли. Еще и коробья были: расписные. Вот." И отошла с видом непонятного триумфа, загремела сковородками за приготовлением ужина; разметала по столу белую метель муки для деревенских шанег, налила воды в самовар...
Впрочем, мои баталии с Анной Николавеной всегда заканчивались мировой. Прожив всю жизнь в родном селе, потеряв во время Войны мужа и проработав в колхозе до самого выхода на пенсию, боевая сухонькая старушка с чёрными глазками - буравчиками до сих пор сохраняла детский интерес к жизни. Всех местных старожилов она знала наперечет, и была для меня просто неоценимым помощником.
Под слоем потемневшей олифы наконец стали проступать более или менее четко читаемые контуры изображений, и тут моя рука, казалось, будто начала покрываться тончайшей корочкой льда. Ибо никогда, за всю свою более чем тридцатилетнюю работу в качестве одного из ведущих специалистов по изучению семантики народного орнамента, не видел я более странного, нет, более нелепого, более жуткого сюжета.
Нет, с лицевой стороной на первый взгляд было все в порядке.Там, как и положено, стройными рядами бежали олени и кони; тянулись горизонтальные ленты геометрических узоров. На коней были посажены крохотные всадники (О боже, что это были за всадники!). Но на оборотной, там, где привязывали кудель, и где народный художник давал волю своей фантазии...
Хриплый звук за моей спиной заставил меня резко обернуться. Моя хозяйка, сухонькая и маленькая, с перепачканными мукой руками, дышала прямо мне в ухо. Губы посинели; в чёрных глазах - буравчиках смешались безысходная боль, ужас, отчаяние, и...надежда...
- Ты...все - таки.. Ты достал её. Нашел... Живая... Теперь...
Я бросил чёртову прялку, и, уложив Анну Николаевну на кровать, применил все свои врачебные познания в попытке спасти быстро гаснущую жизнь. Затем сложил на груди сухонькие, перепачканные в муке и почти детские руки...
...Смерть старой хозяйки поразила меня, но она не могла послужить достаточной причиной отъезда из деревни и отказа от моих исследований. Наоборот, после смерти моей старенькой подруги я развил редкую даже для себя активность, обследовав за несколько дней практически все близлежащие деревни и наметив темы для моих будущих статей.
Кроме того, мне предстояло дождаться единственного ближайшего родственника Анны Николавевны, её внучатого племянника, проживающего в Москве. Как я уже упоминал, муж Анны Николавевны пропал без вести во время Войны. Замуж она больше не выходила и, насколько я мог догадываться, всю жизнь хранила верность своему супругу. Её единственным родственником был горячо любимый ею Серёженька, внук её младшей сестры.
На старинном, сделанном еще отцом хозяйки буфете тёмного дерева, хранилась фотография Сережи - мальчугана с упрямым лбом и хмурым взглядом не по - мальчишечьи больших глаз.
Теперь мальчугану, должно было бы быть где - то под тридцатник.И я знал о нем только то, что он работает вкакой - то фирме.
...В тот вечер я припозднился, разговорившись с одним старым охотником. За интересным разговором, да за самоваром, время пролетало незаметно. В диктофоне давно закончилась пленка; были отложены в сторону записи, а я все слушал и слушал: как ставили путики, как хозяин ходил на белку. Ах, и что за собака у него была!
Спохватившись, что уже почти стемнело,и не желая больше злоупотреблять гостеприимством, я распрощался, и, несмотря на настойчивые просьбы хозяина остаться на ночлег, ушел. А надо пояснить, что расстояния между деревнями здесь не очень большие, но расположены они изолированно. Практически каждая деревня оказывается окруженной лесом, и легче всего добираться от одной до другой по реке.
Мой путь лежал у подножия большого холма, представляющего собой отроги Тиманских гор. Древний холм являл собой величественное зрелище днем, но сейчас его вершина была скрыта тьмой. Лёгкий первобытный холодок щекотал мне шею, когда я, освещая перед собой фонариком путь, пробирался через заросшую яруткой тропинку.
Внезапно что - то заставило меня встать как вкопанного. Казалось, обостренное восприятие почувствовало ЭТО прежде, чем что - либо произошло в действительности.
Казалось, что легкий шепот рождается в моей голове, или это ночной ветер шевелит заросли душистых трав на моем пути. Я явственно услышал слова, произнесенные моей бедной умирающей хозяйкой:
"Прялка...Она. Живая.". Только голос был металлический, пустой, как лишенный души механизм.