Панегирик современному реализму -Гедеон-

ПАНЕГИРИК СОВРЕМЕННОМУ РЕАЛИЗМУ
[Гедеон]


Кетцаль (она же BMP), "Сфарек", 1992-1995

За двести лет торжества реалистической литературы читатель смертельно устал от нее. И не вина писателей, что теперь реализму приходится придавать вид сказки - иначе не дойдет. Просто бытописательство уже набило оскомину. А ежели от него отойти, то остаются две возможности: апология подонков, носящая деликатное название "приключенческий жанр", или апология других подонков под столь же эвфемичной вывеской "детектив". Другого реализма "в лоб" публика не приемлет.
Девятнадцатый век - многословно воспетая эпоха триумфа лобового реализма. Эпоха, когда читатель жаждал правды жизни.
Теперь его от нее с нутра воротит.
Поэтому любая талантливая литература, выходящая за пределы только что вскользь охарактеризованных мною задворок реализма, теперь апеллирует к невозможному.
Тон когда-то задал профессор Толкиен, начав сочинять наивную и вполне безответственную сказку для детей, а по завершении романа вдруг обнаружив, что написал предельно реалистическую трилогию, впервые по-настоящему осмыслившую историю человечества.
С легкой руки неустановленного лица, не несущего ответственности за свои слова и деяния, это стали называть "фэнтези". Родился, таким образом, новый жанр со своими законами и парадигмой.
Последующие поколения мастеров фэнтези похвально легко выхолостили из него весь реализм - то есть именно то, что делало фэнтези литературным жанром. Ведь за пределами реализма нет и не может быть литературы - это аксиома.
Подчеркиваю: реализма, а не материализма и не бытописательства. Последнее - слишком легкий путь, и недальний, и неинтересный. Материализм же - откровение для позапрошлого века и откровенная дешевка для нынешнего. Век двадцатый - переходный период. Тогда в России процветали большевистские фальсификаторы действительности, а, скажем, в Америке - Драйзер (тоже фальсификатор, но менее одаренный и шустрый) и иже с ним.
Вся эта сатурналия литературной липы, написанной с предельной искренностью и оттого мастерски имитирующей достоверность, понадобилась затем, чтобы сказочник Толкиен пришел к историческому энциклопедизму... и чтобы у него народилась куча последователей, столь же дурно усвоивших заветы учителя, сколь фрейдисты - учение Фрейда.
Позже появилось то, что можно назвать ироническим фэнтези (по аналогии с ироническим детективом). Это следствие дегенеративных изменений общественной нравственности: люди стали стесняться высоких слов, коими без умолку сыпали толкиеновские эльфы, вожди и маги. Появился спрос на легкий цинизм, а то и кощунство. Ничто более не защищено от подтруниваний и сдержанного издевательства. Авторы чуть-чуть глумятся над своими героями - и нет уверенности, что глумятся любя.
Такой вездесущий, будто извиняющийся, но порой настырный стебный подход даже к трагическим фигурам и событиям - фирменный знак современного русского реализма. Отсутствие в романе или рассказе элементов глумления над его же содержанием заметно ослабляет читательское доверие к автору.
Ярчайший пример иронического фэнтези - роман Елены Хаецкой "Меч и радуга", начатый как прелестный игривый этюд для увеселения скучающей аудитории, а законченный как скверненькая мистическая проза с раздутой, но непродуманной мировоззренческой и фабульной частью.
Таков фон, на котором работает автор современного иронического фэнтези. И такова форма реализма, которой этот автор вынужден пользоваться, чтобы сделать из своего произведения высокую литературу.
Я беру лишь один пример, ибо других удачных не знаю. "Сфарек" Веры Михайловны (Кетцаль) - роман, более многих могущий претендовать на статус легкого чтива. Несмотря на серьезность описываемых в нем событий, он читается даже легче, нежели фантастические повести г. Лукьяненки. И ответственность автора за судьбы мироздания небрежно прикрыта его же, автора, феноменальной способностью по-доброму обхохмить решительно все и всех, начиная с любимых им героев и заканчивая какой-нибудь грозной силой, подрывающей самые устои Вселенной.
Особый, сразу узнаваемый стиль стеба - один из диагностических признаков писателя Кетцаль. Собственно, сам жанр иронического фэнтези требует некоторого остроумия, и посмел бы автор им не владеть! Но тут налицо две мелкие проблемы. Во-первых, моральная. Никаких признаков цинизма у Кетцаль отыскать невозможно, хотя при таком безудержном острословии трудно удержаться в рамках приличий.
Во-вторых, проблема владения языком. Я не утверждаю, что современные русские писатели не умеют изъясняться по-русски. А впрочем, кто как. Нет сомнения, что инженеры человеческих душ типа Марининой или Дашковой не знают родного языка и никогда ему не научатся. Но и немногочисленные прозаики, владеющие письменной речью, используют в целях постебухи не потенциал русского языка, а приемы американских писателей последних десятилетий. Комический эффект почти никогда не создается построением фразы и обыгрыванием структурно-функциональных двусмысленностей русского синтаксиса, но представляет собой результат светски-цинического и слегка абсурдистского подхода к описываемым лицам и действиям. По-моему, сказать женщине: "Вы прекрасны, как миллион долларов", - типично американское хамство. Но для американской литературы (и для раболепствующей перед нею европейской) это юмор. Его основатель - Марк Твен, а наиболее виртуозным мастером был, пожалуй, Рекс Стаут, у которого без устали хохмили и стебались все, начиная с Гудвина/Вулфа и заканчивая убийцами. И, уж конечно, не отставал сам автор.
Подобную манеру острословия усвоили и наши соотечественники. И, насколько я знаю, только трое сумели мобилизовать для этой цели потенциал языка, на котором Бог дал им изъясняться. Кто они?
Ну, с Головиным все понятно - он из породы великих, ему вообще доступны любые методы, и пользуется он ими с одинаковой непринужденностью. Акунин "выезжает" на блестящих стилизациях разговорного языка XIX века, но поскальзывается на ровном месте, когда пытается проделать то же самое с современным языком.
(И удивляться тут нечему: нынешняя разговорная русская речь лишена какого-либо очарования. Но это отдельная тема, которую уместно обсуждать, выстроив перед собой сотню-другую знаменитостей и помахивая перед ними плеточкой. Пока же ограничусь констатацией факта: вербальный имидж большинства ныне живущих русских, а равно и русскоязычных, мощно отрицателен. Его краеугольные камни: а) злоупотребление словесными конструкциями "как бы", "на самом деле" и "короче"; б) употребление не по назначению глагола "являться" (вместо "быть", "служить", "представлять собой" etc), прилагательного "сложный" (вместо "трудный") и наречий "реально" и "достаточно" (как правило, не вместо чего-либо, а вовсе ни к селу ни к городу); в) употребление деривативной лексики, особенно уголовной, в качестве нормативной, да еще не по назначению: "тусоваться" означает коллективно биться головой о стену тюремной камеры от безысходности, областное "чувак" - кастрированный баран, и т.д. Но мы отвлеклись. Извините великодушно.)
Третьей в этой компании мастеров русской стебатуры оказалась Кетцаль. Вообще-то дамский юмор - вещь, досаждающая многим мужчинам и особенно женщинам, хотя об этом не принято говорить вслух. Вспомните для примера, как шутит пани Хмелевская. А еще лучше - как шутила в начале прошлого века гражданка Гиппиус. Правда, Тэффи... Но разве могут тягаться с нею нынешние? А вот послушайте:
"Пока Ариди раздумывала, будить ей хозяев или подождать, пока сами проснутся, ее лошадь вдруг фыркнула и громко заржала. Из постройки, похожей на сарай, заржали в ответ. Зарычало внутри собачьей будки. Неизвестно откуда взявшаяся кошка с громким голодным мявом вспрыгнула на крыльцо..."
" - Я, пожалуй, смогу найти такого. Вы только договоритесь с Суреном, или кто у вас там...
- Там у нас я, - раздался вдруг за ее спиной чей-то голос. - Сурену надо только сообщить, куда ему возвращаться после очередного разбоя..."
"...я его тут как-то укрывал от фнористов, так он под крышей спать отказался. Душно ему, видишь ли! Так бабка Полина на него зуб заимела - у нее клубника пропадать стала, а после и огурцы. Кариль, узнав о таких подозрениях, долго убеждал ее, что ворованную клубнику есть не может, совесть не позволяет, а если и поклюет ее где с голодухи, то она у него обратно так и прет, вызвался даже продемонстрировать, как она у него это делает, да бабка вовремя отказалась, заявив, что клубника кончилась. Но Кариль тут же возразил - неправда, мол, вчера еще была, чем, как считает почтенная Рансальда, выдал себя с головой. Побить хотели, да жалко его, соплю такую..."
" - У тебя пожрать ничего не найдется, ваше величество? - спросил Тарн..."
" - А зачем ты лошадь ногами бьешь?
- Чтоб шла...
Тарн вспомнил, что где-то читал, что они и вправду от этого ходят, и удивился, что лихое словосочетание "пришпорить коня" на деле выглядит столь убого и безрезультатно".
" - Знакомо тебе имя - Нейн Фицхель? - спросил Тарн.
- Королевский советник. Гнусная рожа, - охотно среагировал гэсаринец, радуясь, что появилось такое глубокое русло для потока его гнева..."
Откровенно говоря, едва ли не весь роман можно растащить по кусочкам на примеры подобного свойства. Описание революции в Ларрами вообще бесподобно. Кто бы мог додуматься сделать это в такой ернической, легкомысленной манере, походя облив презрением и революционеров, и реакционеров, и саму идею коренного переустройства общественных отношений?! Только не ищите здесь аллюзий на 1917 или, паче того, на 1991 год. Исторические параллели в данном случае были бы неуместны. Автор ровняет катком не конкретные события и тем более не их участников, а (напоминаю) идею революции как таковую, находя ее, по-видимому, вздорной, безвкусной и не заслуживающей пафоса. Отсюда один шаг до ужасающего цинизма, ибо даже у самого комичного и нелепого государственного переворота бывают человеческие жертвы. Но Вере Михайловне удалось удержаться от этого шага, хотя жертвой "ее" революции стал ни много ни мало король Ларрами...
Читатель, вероятно, уже понял, что в романе действуют короли, королевы и колдуны. Более того - как и положено в фэнтези, основу фабулы составляет миротворчество. Не в смысле борьбы с оголтелыми поджигателями войны, а в смысле сотворения мира. Толкиен сотворил Средиземье. У Хаецкой вообще куча автономных миров - от их райского изобилия просто рябит в глазах, особенно ближе к концу, где мирами перебрасываются, как галошами, уже и герои, не только автор...
Кетцаль же сотворила мир под названием Тарэс. Да еще расколола его на две части - Истинный и Измененный Миры. Последний представляет собой результат магического (назовем это так) воздействия на мир Истинный. Кетцаль без колебаний оперирует и понятием "мутант", но опять-таки с изрядной долей лукавства, мимоходом воздавая дань всеобщему невежественному помешательству на генетике. И, разумеется, в романе есть любовь, которая в итоге все и всех побеждает. И не просто побеждает, а спасает Тарэс от межзвездной Саранчи, питающейся мирами (sic!). Слегка эскапистский хэппи-энд не оскорбляет читателя надуманностью, но и не обманывает его подсознательных ожиданий: конечно, развязка должна быть счастливой, но в меру.
Словом, Кетцаль, соблюдая правила игры, вроде бы написала сказку. Но... бесконечно далекую от фабульности, столь обычной для фэнтези в целом. Еще менее характерно для романа злоупотребление чудесами, отличающее, например, знаменитую "Нарнию". Описания магии и магических действий у Кетцаль создают впечатление основательного знакомства автора с предметом (а это редкость; общеизвестно, какими надуманными и противоестественными выглядят маги в среднестатистическом фэнтези; вообще далеко не всякий любитель неведомого и невозможного признает магию областью знаний).
А счастливая свобода творческой мысли, безраздельно господствующая на страницах "Сфарека", гарантирует раскрепощение духа и читателю. И что приятно - прямые аналогии с нашим миром, который мы по недоразумению именуем реальным, не проходят. Ни один из героев не обнаруживает портретного сходства ни с одним историческим лицом, ни одно событие не обыгрывает ни одного факта из так называемой всемирной истории. Вообще в лучших образцах современной русской прозы реализму не пристало валяться на самом виду. Но он и не втиснут вниз в качестве подушки или тумбы. Он составляет не базис (подножие, подпорку), а матрикс произведения, напоминая какую-то ажурную сетку, на которой все и держится.
А что "все"? В том числе и чудеса. Вероятно, вам приходилось слышать о разнице между материализмом и реализмом. Не исключено также, что вы порой замечали многослойность, неоднозначность форм и красок окружающего мира (я имею в виду каждую форму и каждую расцветку в отдельности).
Так вот, прочтя "Сфарека", вы, полагаю, убедитесь, что зря гнали от себя подобные мысли, принимая их за бред. Просто, чтобы показать человеку мир, где он живет, в том виде, каков он на самом деле, приходится прихватывать и часть так называемого того света - а он, кстати, тоже множествен. Апелляция к вечной жизни - тоже вещь не чрезмерно дерзкая. Но это уже вопрос мировоззрения. Литература предыдущих веков ничего подобного не умела. Отдельные прозрения вроде шекспировских пьес еще погоды не делали. А если и появлялось нечто более глубокое, нежели просто воспроизведение видимой и осязаемой реальности, - сочинения такого сорта сразу отгораживали читателя от всего сущего. Даже "Мельмот Скиталец", при всем его блеске, не рождает ощущения, что описанное относится к объективному миру, а не к миру авторских выдумок.
Теперь, с вашего позволения, еще немного юмора от Веры Михайловны.
"Маленький Годер стоял рядом и думал. О том, что папа говорил вечером маме. Он сказал тогда, что лошади - это их единственный шанс выбраться из этой глуши. Ночью же, когда странники уснули, папа долго бегал по земле, а шансы прыгали вокруг него и в конце концов убежали. Наверное, папа решил, что лошадей тоже можно есть, и гонялся за ними всю ночь. Когда папа устал и пошел спать, Годер успокаивал себя - лошали не коровы, не надо о них горевать. Но все равно было очень грустно".
Сюжетная линия Годера - одна из самых коротких и самых пронзительных в романе. Мало кто умеет описывать детей, не впадая в одну из двух крайностей - либо в сентиментальность, либо в заигрывание с персонажем. Наши великие учителя Лев Толстой, Сергей Михалков, Николай Носов etc создали представление о "детской литературе" как о продукции более-менее умильного свойства. Дурной пример заразителен: вот уже и авторы, пишущие для взрослых, переходят на заискивающе-сюсюкающие интонации, едва начав изображать детей и - особенно - детские переживания.
В связи с только что сказанным привожу объемистый фрагмент из "Сфарека":

"... В очередной раз вспомнив, как им хорошо друг с другом, они обнялись и долго стояли так, вдыхая сладкий весенний воздух.
- Как хорошо, что мы одни, - сказала Рике. И сглазила.
- Мы были одни, - вздохнул Тарн, озирая недоступную ее полю зрения часть мира. - Теперь это в прошлом...
Рике отстранилась и вопросительно на него посмотрела.
- К нам движется Годер, - пояснил Тарн. - С корзинкой.

Годер не любил, когда умирают кошки. Правда, за всю свою жизнь он видел только одну кошку, и та была еще не совсем кошкой. Это был котенок, пришедший неизвестно откуда к ним во двор. Годер кормил его сусликами, но котенок худел и почти целыми днями спал. Тогда родители сказали, что он скоро умрет. Это-то и укрепило позицию нелюбви Годера к смерти кошек.
Потом он вспомнил, что на свете существуют маги. Может быть, их и немного совсем, но ведь ему больше одного и не надо было...
Годер взял корзинку, положил туда спящего котенка, себе - немножко еды, да и пошел искать мага в той стороне, куда он когда-то ушел. Когда Годер устал и еда у него кончилась, он захотел повернуть домой, да только не знал уже, в какой этот самый дом стороне. По дороге он встретил тощего рыжего дядьку, который посмотрел в его корзинку и сказал:
- Мерзкая тварь. Она у тебя скоро сдохнет.
- Зато я ее люблю, - сказал Годер и пошел дальше.
В тот же день он пришел в очень красивый город и там, на первой же улице, встретил сразу двоих - дядьку в сине-зеленой тунике и тетеньку в фиолетовой. Когда Годер подошел, они расцепились и теперь непонимающе на него смотрели. Мальчик вспомнил, что раньше их видел.
- Я иду лечить кошку, - сказал он, поднося им корзинку. Последнее время она стала совсем легкой.
.........
Годер, уведомленный о том, что нашел мага, сел и заснул на месте. Ему снилось, что котенок умер, и он плакал во сне.
А когда он проснулся, он лежал в какой-то комнате на кровати. На подоконнике сидела эта женщина в фиолетовом. Увидев, что мальчик проснулся, она взяла его за руку и отвела через весь город в какой-то очень большой дом. Там была комната с большим столом посередине, заваленным книгами, тряпками и бумажками различных форм и размеров. За столом сидел, уронив голову на руки, давешний маг. На фоне его черных волос шевелилась маленькая беленькая кошечка.
Годер остановился на пороге, присматриваясь и прислушиваясь. В комнате летал пыльный дым и по углам светились разноцветные сполохи, похожие на рябь в глазах. Тишину же нарушал только странный, глуховатый звук.
- Трещит, - уважительно сказал Годер. Он твердо решил стать, когда вырастет, магом.
- Это твоя кошка мурлычет, - со смехом сказала Рике..."

По-моему, этот отрывок можно хоть сейчас включать в хрестоматии для литинститутов, чтобы на нем учились писать будущие прозаики. А ведь даже Сент-Экзюпери - не студист какой-нибудь, мастер, патентованный живописатель детских характеров, - потерпел на сем поприще сокрушительное поражение, допустив лишь легкий избыток слезоточивости. Такая уж это деликатная материя: малейшая передозировка сентиментальности - и авторское прекраснодушие воспринимается уже с некоторым недоверием. А вот г-же Кетцаль удалось - причем без видимого усилия - соблюсти меру и такт. Ни единой фальшивой ноты, предельное уважение к личности дитяти, юмористический тон без признаков унижающей уменьшительно-ласкательности, а главное - мгновенность и самопроизвольность переходов от взрослых интонаций и лексики к детским.
Да, но позвольте полюбопытствовать, где же тут реализм? - спросит иной читатель, воздевши кверху указующий перст, а то и оба. Сказка с захватывающим сюжетом и симпатичными хохмами - очень мило, но, поскольку "нормальный" человеческий мир она даже не пародирует, так, может, полегче бы насчет реализма-то? Или он в том, что сказка учит какой-нибудь... ну, например, настоящей любви, или внушает некие социальные идеи...
Стоп. Вот здесь и разница между лобовым реализмом XIX столетия и маневровым реализмом нынешней литературы.
Поверьте уж, ничему дурному роман не учит. И хорошему тоже. Я вообще подозреваю, что Кетцаль исходит из крамольного допущения, будто читатель сам не дурак, небось в школе учился, знает, что такое хорошо и что такое плохо. Возможно, она ошибается. Но ее дело - отнюдь не внушение публике каких бы то ни было моральных или политических идей. Для этого, повторяю, существует средняя школа. А еще труды наших и не наших великих философов, своим примером доказывающих, что блудословие есть тригонометрическая функция блудомыслия.
С наставнической ролью литературы в обществе покончено - и хорошо бы навсегда. Но если мы получили хоть временную передышку, и на том спасибо. Невыносимо, когда тебя все время воспитывают, преподают уроки мужества, приучают любить родину, с трепетом относиться к идеалам etc.
Так что усталость современных писателей от лобового реализма, даже их стеб, даже их цинизм превосходно коррелируют с усталостью читателей от педагогических потуг беллетристов.
Современный реализм нужен затем, чтобы изобразить читателю его мир таким, каков он есть. Не только видимую и осязаемую его часть, но и то, что скрыто от материального восприятия. За этим и требуются сказочные средства. Если же художник зациклен на самих этих средствах и не делает следующего шага - не осознает, зачем они нужны, - значит, он еще не дорос до реализма.
Вот почему роман "Сфарек" представляется мне произведением эталонно реалистическим. Его изобразительная и выразительная часть настолько сильна, что кажется не результатом хорошо тренированного воображения, а картиной, писанной с натуры. Впрочем, так и есть.
Конечно, я бы расстроил читателя, если бы не упомянул о недостатках романа: какая же объективность без увесистой пригоршни дерьма?! Каюсь - не отказался бы причесать многие фразы, а кое-где и абзацы. Роскошная, царственная угловатость и небрежность стиля Кетцаль иногда отдает нарочитостью. Вот и чешутся руки поредактировать. Но это ничего, лечится. Хотя бы той самой пьяно-счастливой творческой свободой, что властвует в романе. И откуда только автор знает, какую именно последовательность вымышленных картин считать естественной? Правда, что ли, видела она все это?
Не знаю, не уверен в обратном. А спрашивать, где именно видела, как-то неловко...

Гедеон
Сентябрь 2002 A.D.


______________________
© Copyright: Гедеон, 2002 Код произведения: 1210100163