Ангел-хранитель

- Можешь без меня?
- А ты?
- Это не ответ. Не принято отвечать вопросом на вопрос.
- У кого не принято?
- Ты уходишь от темы. Зачем?
- А что мне тебе ответить?
- Поняла… Можешь. Бегаешь же ежеутренне на работу, в бар с друзьями, на вечеринки ходишь и читаешь бредовые книжки в метро…
- А ты чего хотела? Чтобы бросился с карниза двенадцатого этажа головой в мокрый снег? – Глупо! Непрактично! Потом, ты же живешь!
- Живу.
…Жила, буду жить. И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
Гудки в телефонной трубке. Ну, прощай. Если так, я пойму. Я всегда все понимаю. Ведь ты прав: надо дальше…
Шрам на руке чешется, - заживает значит, - сказал молодой веселый доктор, - не балуйся больше, девочка, с бритвой, плохо это кончается, невесело, - вот такими глубокими бардовыми шрамами на руках – в лучшем случае, а в худшем…
А ты что хотела? Забыть. Забыться, бежать дальше. К зеркалу подойти – и лицо в шрамах – изуродовать себя к чертовой матери, чтобы ни у кого больше не возникало желания причинить боль красивой девочке. До кухни доползти, воды попить – терпкой, горько-соленой, как яд. Терпи!
Цепляйся перебитыми крыльями за карниз, лови воздушные потоки, - авось, донесут до ближайшего крематория.
Ну, завралась, девочка! Ведь можешь, все можешь, теперь можешь все.

Поздно, слишком поздно он пошел – этот первый снег – в самый канун зимы – в ночь на первое декабря. Снежинки крупные, как звезды – белые искрящиеся звезды в пасмурном сизо-фиолетовом московском небе.
Молчишь… Молчишь… Часы тикают.
Мы так и зависли где-то между осенью и зимой – посреди белого движущегося изначального мира, так и остались двумя бескрылыми тенями на полотне грязно-серого неба, - общего на двоих, нашего неба: маленькая смешная девочка и темный грустный ангел.
- Ты только вернись!..

- Ну и что смешного?
- Вы абсолютно не похожи. То есть нет, вы похожи, но при этом невообразимо разные.
- Все люди разные.
- Он не человек.
- А кто же?
- Ангел.
- Ну и дура! Ангелов не бывает, это выдумки, иллюзия, которую тщательно поддерживают в своих прихожанах хмурые бородатые батюшки.
- Он не такой ангел.
- А какой?!
- Темный, живой. Мой!

Странно и смешно, глупо и смешно, больно и смешно, - ведь никто никогда не возвращается. Да и куда, зачем, к кому? Господи, к кому?!
Я придумала тебя, когда мне было больно и холодно. Ты шел ко мне по переулку, одной рукой придерживая от ветра старую шляпу (до сих пор иногда я беру ее с полки, прячу под нее рыжину своих волос и твоими шагами иду в апрель).
Я придумала дождь, синие лужи под ногами, придумала зеленый взгляд, твою рвущуюся вперед походку, придумала твои тяжелые мокрые крылья, бисеринки дождя на твоих плечах, наше молчаливое стояние друг против друга…
Я придумала тебя на пятнадцатой чашке кофе, когда мой больной мозг взвыл от невозможности познать и понять пустоту, а руки судорожно схватили пепел моего одиночества…
Я придумала тебя под утро, когда прозрачный заоконный мир только готовился прозвенеть будильниками и влиться перекрестками в новый день…
Я придумала тебя в тот момент, когда пронзительный октябрьский ветер ворвался в зеркало на стене моей комнаты и расплескал в нем неподвижную воду тишины.

- Мне хорошо с тобой разговаривать, никогда не было так хорошо ни с одним человеком.
- И мне. Так это же прекрасно, радоваться надо. Мы с тобой похожи, нам есть о чем поговорить, разве не так?
- Так, но все равно как-то странно.
- Почему? Что тут странного?
- Не знаю как объяснить…
И не объяснишь. Не расскажешь. Здесь все иначе, не так как принято. Сравнивать вас, - так ты ему в подметки не годишься, но у тебя есть явное преимущество: ты живой, реальный, ты твердо ступаешь по земле, ты ешь на завтрак бутерброды с кофе, ты отражаешься в зеркалах… И ты сделаешь мне больно, я это знаю, потому что, наверно, немного тебя люблю. Его люблю несравнимо больше, невыносимо иначе, - невозможно люблю, но как уже сказано: у тебя есть одно явное преимущество…
- Просто непривычно. Мне с людьми тяжело, у меня и друзей-то никогда не было.
- Не понимаю, почему. Ты яркая, красивая, умная, к тому же еще и талантливая. Тебе ли жаловаться на отсутствие друзей?
- Просто мне скучно с людьми.

Мы были одним движением ветра. Хочешь, я расскажу тебе сказку? Я зажму аккорд, трону струны гитары, и она отзовется тугим пронзительным гулом. Ты выйдешь на ее плач, - перешагнешь тонкую золоченую раму старинного зеркала, сделаешь три шага и встанешь у меня за спиной.
Вот, я слышу твои руки у меня на плечах, их теплую тяжелую дрожь, шелест твоего дыхания. Молчи! …Молчи и слушай, сегодня моя очередь!
Я люблю тебя. Я помню, ты говорил мне о том, что надо жить, что нельзя вот так вот: ты, я и гитара, и старое зеркало на стене, и ветер, листающий тетрадь, брошенную на пол. Ты говорил, что надо любить реальность и реальных – живых – людей, по венам которых течет кровь, а не разбавленная огнями миров вечность, что пора учиться ходить и разучиваться летать, но я люблю тебя!
Я слышу, - тебя почти нет, - для них для всех нет, ты призрак, сумрачный демон православных, чьи думы прямы, а пути безгрешны. Во мне другой дух. Я люблю твою бесшумную волчью поступь, твои темные крылья, запах вишневого горького дыма из твоей трубки, люблю ощущение твоего плеча рядом, всегда рядом. Я не хочу никого другого, мне не нужен никто живой, я ненавижу их суетливое тепло.
Они все ничего не стоят. Они хотят обладать моей душей, не давая себе труда разглядеть ее, они хотят мою свободу, они спят в моей постели, читают мои книги, рвутся в мои сны. Они меняются, не задерживаются в моих днях надолго. Я презираю их!
Да, я понимаю, что ты, в общем-то, прав, что я уже взрослая девочка, что пора бы устраивать свою жизнь, выходить замуж, рожать ребенка, но я вижу твои глаза, когда ты говоришь мне об этом, - в них боль! Ты же не хочешь уходить!
Так слушай. Сегодня я расскажу тебе сказку, сегодня я – твой демон-хранитель.

- Иногда мне кажется, что ты просто шизофреничка. Такое ощущение, что ты живешь где-то не здесь, выходишь за порог моей квартиры и растворяешься в воздухе. Знаешь, наверно, я тебя люблю…
- Наверно, любишь…
Что мне еще добавить? Растворяюсь в воздухе. Я, может быть, тоже люблю. Здесь и сейчас. Тело люблю: брать, одномоментно, животно, - не смешиваясь, не сливаясь, не меняясь кровью, говорить люблю, сидя на твоей кухне, обо всем на свете, - ведь это ни к чему не обязывает, привязать хочу, чтобы ты бился головой о жесткую плоть двери, через которую минутой назад я вышла, не умея удержать меня, чтобы сходил с ума, умирал… Ты еще не понял, - я хочу быть необходимой, я согласна только на таких условиях, только это привяжет меня к явленному, реальному миру.

Садись. Мы сегодня играем в тишину. Знаешь, мне тяжело. Прикоснись рукой, сотри с моего лба печать прожитого дня. Эту ночь нам делить на двоих. Завтра я уйду в новый день и, может быть, вернусь только через неделю – в одинокую ночь – в мою ночь, которая подарит мне твое тепло.
Мне хорошо с этим мальчиком, не более того, ты знаешь… Я всегда чувствую тебя третьим – между нами, твое гибкое стройное тело между нашими телами, касаюсь твоей руки. Наверно, я могла бы так жить, но потерять тебя!.. Нам нет пути втроем, я понимаю. И рано или поздно надо выбрать между нашим с тобой миром и тем – миром людей. Но забыть тебя!..
Твои волосы до сих пор пахнут дымом моего костра, - помнишь каменную дворцовую площадь, - моя спина все еще хранит звон горячих кожаных плетей. В той жизни я была ведьмой-волчицей, наводившем на окрестности ужас оборотнем, в этой я – хрупкая рыжая девочка с гитарой. В той жизни меня сожгли на костре, а ты – влюбленный в меня художник, – не задумываясь, шагнул за мной в адское пламя. Мы разделили с тобой кровь, мы смешали наши кости… Но в этой жизни мы снова разлучены. Видно, Бог смеется над нами!
Я помню о выборе, как помню о смерти.
Я выберу позже, я откажусь от тебя, я разобью зеркало, но сейчас садись рядом. Я не могу уснуть. Тяжело. Больно. Не исчезай!

Рано или поздно придется отойти от окна, поставить на газ чайник, раскурить сигарету, насыпать в чашку кофе… И жить дальше. А пока плачь. Ты еще умеешь. Ты еще можешь. Это будет потом: зарево заката за левым плечом, шум уносящихся в никуда электричек, рыжая грязь под ногами, летящий в лицо первый снег. Это будет после, - после того, как ты поймешь, что бегство невозможно, после тебя, после твоего – разбитого вдребезги – неба. После невозможности петь – подменой – орать, вопить в темноту: Господи, где Ты? И скулить: ну как Ты мог?! Это будет взамен тебя – тесная клетка – четыре угла, разбитое зеркало на стене, запах мокрой пыли и неубранной одежды. Ты будешь той – сидящей на стуле, смотрящей в потолок, не умеющей плакать…
Плачь, девочка, плачь! Говорят, что слезы лечат, дают выход накопившимся эмоциям, отворяют тайные двери вовнутрь, ты поверишь в это потом, когда не сможешь, когда замрешь, когда заледенелые пальцы перестанут от каждой нечаянной боли бежать к струнам, к теплому гитарному грифу, - помнишь, ты выла, размазывала слезы по податливому деревянному телу, - прижималась щекой, обнимала и дрожала, искала равновесие в самом движении воздуха: Господи, ну хоть что-нибудь дай мне, - я схвачусь!..
Плачь! Все равно твои слезы бессильны перед вечностью, в огненном жерле которой перемалываются судьбы и расстояния. Ты еще успеешь выбрать между дымом ночных костров и домом разбитых иллюзий, между былью оправданных ожиданий и болью разорванных крыльев – лети! Ты еще, может быть, захочешь променять голос на немоту, радость полета на чувство усталости. Ты еще успеешь перевернуть мир, расколоть небо, выйти замуж, родить ребенка, загнать себя в угол, пустить пулю в висок… Ты все еще сможешь. А пока – плачь…

- Идиотка! Раскрой глаза, - кому ты такая нужна – девочка с крыльями за спиной?! Кому нужны твои песни и вечное навязчивое желание быть услышанной, твои жалкие интеллектуальные заморочки. Ты же не знаешь реальной жизни, не хочешь ее видеть!
Подходит, резко разворачивает лицом к себе, трясет за плечи.
- Смотри мне в глаза! Кому ты нужна?!
- Ему.
- Ангелу? Человеку? Призраку, который не более чем плод твоего больного воображения. Ты сумасшедшая! Тебя давно пора в психушку запрятать, чтобы не мешала жить нормальным людям!
- Это тебе-то?
- Тьфу! Дура. Пошла прочь!

Знаешь. Однажды мне сказали, что тебя не существует. И на какой-то миг мне стало страшно: а вдруг они правы, вдруг я войду в свою квартиру, и ты не выйдешь мне навстречу, посмотрю в зеркало, и больше не увижу тебя за моей спиной, вдруг мои ночи наполнятся беспросветной тоской: тебя нет?
Я ведь понимаю: мне никогда не встретить тебя, не натолкнуться взглядом на твою улыбку, не услышать в толпе шелест твоего дыхания. В этой – реальной – жизни – в жизни, в которой я каждое утро иду на работу, пью с друзьями чай на кухне и пою свои песни, тебя не будет. Но в мире, который начинается сразу за порогом моей полутемной квартиры, ты всегда рядом, ты вечный затворник моей комнаты, моя подушка хранит запах твоих волос.
Может, все они правы, и это сумасшествие, и однажды я очнусь от нестерпимого света, бьющего по векам, открою глаза и увижу над собой желтую колею ламп, а по бокам белый кафель больничных стен, и по моим венам больше не будет течь твоя кровь. Они сотрут мою память, выжгут мозг, и я выйду из костра, где мы были живы вдвоем, мертвой – на их языке – живой. Выйду и побегу по дням, в моей квартире поселится человек, он будет приходить вечером и уходить утром, и люди будут называть его моим мужем, он поменяет проводку в доме и в моей комнате станет светло, я вынесу на помойку старое зеркало и куплю веселые шторы на окна…
Знаешь, однажды…
Но пока ты рядом. Я прижимаюсь губами к теплой пульсирующей жилке у тебя на шее. Ты мой, и я никому тебя не отдам.
Конечно, однажды я умру, и другие назовут мою смерть пробуждением. Однажды…
Не сейчас. А пока сиди и слушай. Здесь. Со мной. Рядом. Я расскажу тебе сказку.

2005 год