Тропинка на Голгофу Глава из романа Немецкие каникулы

Мой друг Серёжка Лопатин был расстрелян в июне 1986 года в военном городке в окрестностях Кабула.
Сегодня, спустя много лет, мне кажется это уже и не таким трагичным событием.
Только вот я хочу думать, очень хочу думать, что он умер сразу.
Это последнее, что я хотел бы пожелать своему другу Серёжке.
Он умер сразу.
Он даже боли не почувствовал.
Так ведь бывает, правда?
Мне мать говорила, что моего отца, стрелка-радиста из экипажа пикирующего бомбардировщика 3-ей Воздушной Армии, расстреляли немецкие истребители в небе над Доном или Миуссом осенью 43-го года.
А он остался жив.
В январе 44-го его арестовали...

Последний раз, кажется, я видел Серёжку в июле после защиты диплома. Помогал ему тащить вещи до трамвая в Таганроге. Он нашёл где-то шабашку на пару месяцев до начала работы.
Он был невысокий худенький паренёк, чёрные волосы с ранней сединой.
А характера у него было на троих.
Я ему всегда завидовал.
Прости меня, Серёжка!
Мне трудно представить его, худого и чернявого, перед расстрельной командой, в чужой стране под чужим небом.
Я помню его по институтским коридорам учебного корпуса в Некрасовском переулке.
Он был, наверно, не самым умным, но самым упрямым точно...
Я ещё не знал тогда, что за это расстреливают.

Здесь сейчас сентябрь.
В окно светит летнее солнце.
День клонится к вечеру.
Идёт лёгкий дождь.
Он накрапывает на стекло, сквозь которое на страницу падает солнце. Или правильнее: сквозь которое на страницу падают лучи солнца? Первая фраза проще. И лучше? У кого бы спросить?
Маленький городок в среднем течении Верхнего Рейна.

А я вспоминаю Ла-Манш.
Мутная вода. Хмурое небо.
Паром.
Французский берег.
Английский берег.
Рамсгейт.
Французский берег – это Дюнкерк, по-немецки Дюнкирхен
Длинный песчанный белый берег.
Летом – пляжи и пляжи...
Здесь, под Дюнкерком, 50 лет назад немцы сбросили англичан в море.
Наш гид Каролина – высокая белокурая студентка.
Летом она подрабатывает в турбюро.
Я зову её на английский манер – Кэролайн.
Можно? Можно.
Кэролайн всё знает.
Вы знаете, читатель, что значит «сбросить в море»?
Представьте и подумайте.
Это нетрудно, совсем не трудно!
Это значит, что оборона прорвана, отступление превратилось в бегство, спасенья нет, или есть, но только для тех, кто ещё успеет до последних кораблей.
А кто не успеет?
И нет уже фронта, есть толпы людей, бегущих и спасающихся.
И там, на берегу, их опять тысячи. И нет уже кораблей, и спасенья нет, есть огромная толпа метущихся и отчаявшихся, молящих и умирающих.
И танки вылеают на откосы и бьют прямо в толпу, и ещё есть пушки и самолёты.
И корабли уходят, и море, холодное, как лёд.
За один день той войны на этих пляжах погибли 30 тысяч парней из Англии...
Здесь, под Дюнкерком, немцы сбросили союзников в море.
И кто в том виноват?
Ла-Манш встречает хмурым небом и таким же морем.
Мутная вода.
Я фотографируюсь на фоне французского и английского берегов, но на фото потом и не разобрать, где какой: мутная вода, хмурое небо, резкий ветер...
А ещё полгода назад был поворот под Гейдельбергом ...
Я опаздывал на работу и жал на газ.
Один поворот, второй, третий ...
 Потом я помню белый потолок, словно вышитый синими лилиями.
Что-то говорит мой сосед.
Он, наверно, из Бранденбурга. Точно из Бранденбурга – так говорил мой приятель Мартин в кабачке в Оденвальде.
Ах да, поворот под Гейдельбергом ...
У меня было километров 100. Я опаздывал.
Была лёгкая метель.
И когда я вылетел за поворот, я увидел там пробку из машин.
Последнее, что я помню, это «BMW», на который я летел. Я жал на тормоз со всех сил –
у меня не было времени. Или было? Да, было. Чуть меньше 2-х секунд, но, Боже мой, какими длинными были эти 2 секунды – я давил на тормоз и, точно помню, старался не трогать сцепление ...
Я был совсем не плох!
Совсем не плох!
Эти 2 секунды.
Я, кажется, даже успел удивиться своему хладнокровию ...
Этот парень по соседству говорит, как Мартин.
Значит, он из Бранденбурга.
Как Мартин.

И ещё там было ...
Да, там я помню чёрный круг и чёрную тень, что накрывала нас, и солнце, которое вот-вот
должно было упасть на меня.
В другом мире.
Я видел своего отца, совсем молодым в военной форме с погонами сержанта, и молоденькую девушку – маму, такими, какими они были на старых фотографиях.
Я должен был уйти прежде, чем солнце упадёт на меня.
Там, в другом мире.
Но у меня было несколько минут, и я спросил у того молоденького сержанта из 3-ей Воздушной Армии, что больше всего ему нравилось в жизни?
Я, смешной человек, всегда любил задавать вопросы, на которые заранее знал ответ.
Он улыбнулся чуть-чуть, будто вспомнил действительно что-то очень приятное, и сказал, что он был учителем, и больше всего на свете ему нравилось учить детей.
Только таких лет было не много. Совсем мало.
Война, концлагеря и быстрая смерть от инфаркта.
Я ухожу. Солнце вот-вот упадёт на меня.
Мне пора ...

Потом, когда газеты стали писать о голоде 33-го года, я вдруг вспомнил, что моя мать с Украины, и спросил у неё, помнит ли она это?
Лучше бы я не спрашивал.
Мать посмотрела в окно и сказала, что помнит, сказала, как говорят старики, безучастно и отстранённо. Помнит, у неё тогда много подружек умерли от голода.
И тогда я вдруг понял, какую жизнь прожили мои родители.

Ла – Манш – это хмурое небо и хмурое море, и длинные пляжи под Дюнкерком.

Господи, почему же Ты не спас?!

Интернет – всемирная компьютерная сеть.
Интернет – это очень интересно.
Я прихожу утром на работу, включаю компьютер и залезаю в Интернет.
Больше всего мне нравится дисскусия о Набокове, читать мнения бывших соотечественников из Америки, Канады, Франции, Израиля.
Бушуют страсти и мысли. По любому поводу.
Что можно сказать по поводу того, что Набоков прожил последние 15 лет в отеле?
Как можно жить в отеле 15 лет?
- А ты пробовал? – спрашивает Смирнов из Нью-Йорка?
Я пробовал.
И рассказываю
Историю.

Это совсем простая история.
Представьте Южную Германию, маленький красивый посёлок в том краю, что называют Оденвальд, голубое небо, синий лес, старенький Форд и меня в этом стареньком Форде.
Я хотел прожить в этом отеле 2 месяца, а получилось 2 года.

Я пробовал, Смирнов, и у меня это получилось. Однажды я как-то с ужасом понял, что у меня получается всё! Что я делаю! Я тогда почему-то испугался! Ах, Смирнов, это было так давно. Я был ещё мальчик ...

А у хозяйки было 2 дочки!
А младшенькую звали Аполия.
Её было 17 лет.
Хозяйка была гречанка, и дочки были гречанки. Из города Салоники. Наверно, это очень красивый город, у неё были глаза газели, бёдра Афродиты, и когда она смотрела на меня, я чувствовал себя чуть-чуть бессмертным...
А небо было голубым, лес синим, а Форд белым ...

А потом пришла зима.
И дорогу однажды завалило снегом, автобусы не ходили, и мама попросил меня подвезти Аполию в гимназию.
Я подвёз её до ближайшей станции, но это было почти 20 километров.
И когда мой старенький Форд вылез на крутой подъём, за которым был ещё более крутой спуск, Аполия испугалась и прижалась ко мне, ей было страшно даже посмотреть вниз.
Она была ещё девочка.

Я тогда почему-то вспомнил Кавказ, мы сидели на Северном приюте и пили спирт, чтобы согреться, мокрые до костей, за стеной шумела метель, внизу было лето, а за перевалом лежала Грузия – счастливая страна с изумрудными реками, апельсинами и картинами Пиросмани ...

А потом, ах да, потом (!) поздним вечером в пустом отеле ...
За окном падал снег, и шумела метель, и мы были совсем одни.
Она просто постучала ко мне и сказала, что ей холодно и страшно.
И ещё потом она что-то шептала по-гречески и целовала меня, как целуют женщины своих первых мужчин, и были у неё глаза газели и бёдра Афродиты.
Она была ещё девочка ...

Я хотел прожить в этом отеле 2 месяца, а получилось 2 года.
И я никогда не был в Салониках, говорят, это очень красивы город, и девушки там дарят мужчинам бессмертие ...
Но в начале было голубое небо, синий лес и белый Форд.

Я рассказал всё, как было, а верить или не верить, уже Ваше дело.
Да и потом, это совсем простая история ...

Интернет – это очень интересно.
Это материализовавшийся интеллект, чудо 20-го века, шаг в бессмертие.

Утром я иду к автобусу мимо маленькой девочки.
Мне в университет, ей – в школу, а может, и в детсад.
Ей лет 6.
Она мне кого-то напоминает своей косичкой, ладошками-рыбками.
Автобус забирает её чуть раньше, и тогда она улыбается мне из окна и показывает язык!
И сегодня она прыгает на плитках тротуара и говорит мне: «Гутен морген!»
На остановке толстая негритянка строго выговаривает что-то толстому негру.
Ветер несёт листву, скоро осень ...
Автобус выкатывается из-за поворота, ветер усиливается, и клочья тумана наползают на дорогу, речку и наш перекрёсток.
Порыв ветра подхватывает автобус, и он исчезает в листве и тумане.
Чёрная толстуха замолкает, но следующий порыв ветра уносит и её вместе с мужем.
Я вижу изумлённые круглые глаза, открытый рот ...
А потом остаётся маленький пятачок земли, скрытый туманом, и она подходит ко мне, смеётся щербатыми зубами, косичка прыгает по спине, и она протягивает мне свою ладошку – рыбку.
И тогда я узнаю её, свою младшую сестрёнку, какой она была 20 лет назад, мама уходила на уроки утром, а я смешно заплетал эту вот самую косичку ...
Она смотрит и смеётся, и рада, что я, наконец, узнал её ...
И мы уходим с ней в тумане куда-то вверх, вверх, по узкой тропинке.
В другой мир.
В котором нет обид и разочарований ...