Дождь

Она взглянула на улицу сквозь стёкла вестибюля. Серо и пасмурно, как-будто уже вечереет, хотя на часах только три.
Она обернулась к подруге:
- Ладно, я пойду.
С крыльца сразу пахнул влажный ветер. За несколько минут, пока она обходила спорт. Площадку, всё замолкло и стало как-то грозно и неподвижно.
«Хоть бы до дома не разразилось.»
Но дождь, казалось, только и ждал, чтобы она вышла на дорогу, и тут же припустил, - мелкий и колючий. Как-будто небо выливало своё раздражение. Стало ещё темнее и серее, хотя в действительности до вечера оставалось пять часов. Пять часов слушать раздражённый дождь? Убийственная перспектива.
Навстречу ехали машины – все почему-то иномарки. Они противно посматривали своими узкоглазыми фарами и оскаливались в какой-то злобствующей ухмылке. А вот показалась добродушная улыбчивая, круглоглазая «шестёрка». Знакомый номер.

Три часа спустя. Дождь изливал уже не раздражение колючими меткими фразами, а выдавал яростные монологи. Теперь вечерело по-настоящему.
- Кофе будешь?
Она нехотя выползла из-под одеяла и села по-турецки. Он пристальным взглядом окинул её фигуру, снял надетую поверх майки рубашку и, подойдя, накинул ей на плечи:
- Оденься.
Она, презрительно покосившись на рубашку, иронично взглянула на него:
- Смущаешься?
- Нисколько, - парировал он и, после короткого молчания, добавил, - в квартире холодно.
Она, лениво потянувшись, закуталась в рубашку и перебралась на диван.
- Довезёшь меня домой?
- Если поторопишься, - он сделал вид, что просматривает какие-то бумаги и совершенно её не замечает.
- Мерзкая погода, - вздохнула она.
Он поднял на неё глаза и, некоторое время молча вглядываясь в лицо, пытался понять, о чём она думает. Наконец сказал:
- Послушай, неужели для тебя всё так...
- Просто, - резко оборвала она, - да, всё очень приземлённо. Давай называть вещи своими именами – каждый получил, что хотел. Вот и всё. А больше этого – нет.
- И ты даже не хочешь узнать, когда мы в следующий раз увидимся?
- Нашёл дуру! Пусть другие сохнут по тебе, ждут и мучаются. Я не хочу зависеть от твоей прихоти – «приеду – не приеду». Я сама себе хозяйка.
Теперь он немного понял её. Независимая. Но ему, лучше чем кому-либо, было видно, сколько воли и боли за этими жёсткими, даже пошлыми словами. Такая мягкая душа, избитая жизнью. И это в шестнадцать-то лет? Он понимал, но в то же время и боялся этой силы.
Вдруг, подчинясь какому-то странному порыву, он подошёл к дивану, прижал её к себе и стал гладить рукой по волосам. Реакции не последовало. Она просто тихонько прислонилась к нему. Он опустил глаза и стал рассматривать вьющиеся между пальцами светлые пряди, мерцавшие даже в этой серой мгле.
- У тебя красивые волосы.
Она отстранилась от него и пересела в угол дивана.
- Не нужно строить из себя нежного рыцаря, - это прозвучало укоризненно-саркастично. До сих пор ни одна девушка не разговаривала с ним в таком тоне. Но он понял, что ей простит всё.
- Понимаешь...
Она опять оборвала его, не дослушав:
- Не нужно дарить иллюзии. Все эти песочные замки рушатся. Не выдерживают они реальности. А правда всё равно одна. И не надо её приукрашивать, от этого совсем не легче.
- Что ты за пессимистка? – весело-укоризненно воскликнул он, пытаясь перевести этот гнетущий разговор в более лёгкое шутливое русло, а может даже и свести на нет. Эта девочка – как укор всей его жизни, всех этих лёгкостей поведения и разбитых наивностью сердец. Но он, впрочем, как и все, любил льстить себе и считать удовлетворение своих желаний – любых желаний – главной мотивацией в отношениях с людьми. Он, такой независимый и в личных отношениях никогда не думавший ни о ком, кроме себя, чувствовал себя виноватым. И почувствовать это его заставила шестнадцатилетняя девочка, наглым образом бросавшая ему в лицо его же правду жизни. До этого ему редко приходилось сталкиваться с подобными личностями, сильными своей правдивостью и разочарованием, мягкость и ранимость души которых прикрыта показной жестокостью и равнодушием.
Она была близка ему, но в то же время бесконечно далека. В душе он почувствовал взрыв раздражения и вдруг ясно понял, почему. Его бесило, Что есть в ней что-то неуловимое и новое для него, что он не может подчинить её себе. А она...
Он взглянул на неё. Что она делала, когда он здесь, рядом? Она сидела, повернувшись к окну, и усталым взглядом смотрела на дождь. Да, вот что его бесило. Ей было не важно – здесь он, нет его. Он удовлетворил её желание, и больше от него ничего не нужно. И вот теперь она, полчаса назад казавшаяся такой нежной и близкой, стала циничной и холодной, как-будто между ними пролегла арктическая полоса отчуждения.

В машине ехали молча.
Также молча он остановил у её дома и заглушил двигатель. По ветровому яростно барабанил дождь, размывая видневшиеся впереди фонари. Она слегка дёрнулась, как-будто хотела что-то сказать, но потом передумала и снова облокатилась спиной на сиденье. Ещё пол минуты прошло в молчании. Он просто не знал, что говорить. Она и так всё понимала. Они ведь оба реалисты. Он только повернулся и оглядел её профиль. В глазах её сверкнули фары проезжавшей мимо машины. Она была внешне спокойна и, казалось, не собиралась ничего говорить.
- Я хотел сказать тебе, - замолкнув, он смотрел на неё. Она сидела также неподвижно, только, казалось, ждала чего-то.
- Мне было хорошо с тобой!
Она резко дёрнула ручку двери и, яростно хлопнув ею, в несколько секунд растворилась в сумраке.
Заработал двигатель. Он вырулил на президентскую трассу. Мимо пролетали фонари и силуэты машин, мокрые дома. Он даже не думал, куда едет, пока наконец не понял, что находится возле Лёшкиного дома. Приехал к другу. И что он ему скажет? Теперь он понял, каких она ждала слов. Лучше бы уж молчал.
Двери лифта распахнулись в темноту двенадцатого этажа. У Лёшки дома собрались пацаны, - выпить пива, отдохнуть. В компании друзей, в дымной Лёшкиной кухне, в трёпе и приколах начало вечера как-то отодвинулось и стало далёким...
Каждый любит льстить себе и живёт так, как ему удобней, тем более, что для него так было привычней.

Апрель 2002 года.