Короткий рассказ

Однажды меня обвинили в том, что я нахожу в нашей жизни, особенно церковной только негатив. И захотелось мне написать нечто положительное: о современных благодетелях жертвующих церкви целые состояния, о мучениках за веру, о страдальцах от лютых безбожников, о подвижниках живущих в пустыне. Пусть это был бы небольшой рассказ, а лучше всего настоящая повесть. Целый день размышлял я на эту тему и ничего не придумал. Вместо бессребреников вспоминались какие-то богатеи, наслаждающиеся видом покосившейся церкви из большого окна своего коттеджа. Вместо мучеников – какие-то экуменисты, прыгающие через костры на всемирных шабашах. При том перед телевизионными камерами, в чем можно было убедиться по многочисленным фильмам на эту тему. Вместо страдальцев… Впрочем, тут мне вспомнился о.Парфений Киево-печерский, которой чуть не плакал перед своим владыкой известным митрополитом Филаретом (Амфитеатровым), что ни разу в жизни не перенес ни одного гонения. И поэтому нет ему спасения, и не наследует он жизни вечной в Царствии Небесном… Конечно же, никакого гонения от смиренного владыки он не добился. Но потом я вспомнил, что было это в XIX столетии. А вместо этого лезли в голову какие-то смиренные послушники, которые заняли все места, именуемые в простонародье теплыми и проявляющими смирение только в отношении высшего начальства. Если мог я вспомнить что-то положительное, то только до перестройки, или в лучшем случае в начале ее. А потом всплывали в голове какие-то стройки, склоки, золотые купола, фонды и бесконечные ордена.
Отчаявшись вспомнить что-то достойное этой темы, я, двигаясь по причудливому лабиринту памяти, разрушая его стены силою неожиданных ассоциаций, проломив очередную перегородку, вдруг оказался в одном храме, ставшем мне на каком-то участке моего движения родным. Храм этот был, что называется, удерживающим. Удерживающим в том смысле, что никак не реставрировался. А в те времена православные хорошо помнили высказывание прп. Лаврентия Черниговского о том, что купола будут золотить, а веры в храмах не останется. До куполов было далеко, поэтому, как острили прихожане: «За наше будущее можно быть спокойным – до куполов, наверное, никогда не дойдет». Великим постом в этот храм ходить было решительно невозможно. Стоило сделать земной поклон, как на брюках четко обозначивались два белых пятна. Не только купола, но и пол в этом храме делать никто не собирался. Смотреть вверх тоже не рекомендовалось, иначе природный закон самосохранения заставил бы бежать прочь при виде тяжелого куска штукатурки, безжалостно нависшего над головой. Но с Божьей помощью мы стояли и молились. И никто, кажется, не пострадал. Но почему-то никто из бывалых прихожан не удивлялся, что батюшка и его окружение разъезжают на иномарках, ну или в худшем случае на новеньких «Жигулях». Мы тогда уже разучились удивляться. Батюшка, впрочем, был хороший: произносил зажигательный проповеди против темных сил земных и чуть повыше, засорявших ноосферу. Иногда говорил и о трудных временах, призывая нас всех к нестяжательству, совершенно упуская из виду, что эта добродетель была для нас недостижима из-за отсутствия возможности стяжать что-то заметное.
Ну, вот видите, опять получился рассказ не тот, как я ни старался рассказать о хорошем батюшке, служившем в бедном храме. Помню один раз женщина стоявшая за ящиком, и по самой своей профессии её уже можно отнести к видавшим видам, рассказала мне об одной старушке. Рассказала со слезами на глазах, хотя, кажется, денежный поток, проходящий через ее руки, навсегда должен был иссушить этот источник природный. Но, тем не менее, это было так. А рассказала она об одной древней старушке, но, впрочем, древней не настолько, чтобы впасть в сладкое забвение окружающего мира. Старушка не только всё видела, но и понимала… Была она очень бедная, худая, руки, точно ниточки торчали из рукавов кофты, справившей уж точно тридцатилетие и готовящейся к сорокалетию. Пропищала эта бабушка тоненьким голоском: «возьмите на восстановление храма», – и протянула половину своей пенсии: тысячу рублей. Неужели не понимала она, так сказать, сложности обстановки, неужели не задумалась она хотя бы о том, сколько розовощеких добрых молодцев посещает этот храм, которые могли бы уделить, да, наверное, и уделяли, нечто во много раз более весомое, чем эта «лепта вдовы»? Думаю, понимала, но всё-таки тянула свою ручонку с тысячу раз разглаженной этими ручонками купюрой. Думаю, что не вспоминала она и упомянутую притчу, а просто видела, что надо храму Божьему стать храмом Божьим, а не памятником нашего развала. Почему-то думается мне, что эта тысяча пошла в дело. Приходилось мне видеть, как молодая женщина несла к алтарю к батюшке в дрожащих руках пригоршню золотых украшений – жертва по завещанию умершей матери. Приходилось видеть многое, но всё это было не то. Здесь же явилась непоколебимая никакими матушками и батюшками вера нашего народа в церковь, которая не имеет ни изъяна, ни порока, которая присутствует здесь на земле, и состоит из людей, но которая не является неким подобием партии, куда можно один раз попасть и состоять вечно, даже забывая платить членские взносы. Прием в неё, в эту святую и непорочную Церковь прост, но трудно, ой как трудно сохранить в ней членство.
Вот, видите, всё же неожиданно получился коротенький, но положительный рассказ. Хотелось бы, правда, рассказать побольше…