Г л а в а 1.
Письмо было длинным и жалобным, написано корявым почерком, без заглавных букв и знаков препинания, начиналось оно так, как писали письма сто лет назад совсем безграмотные люди:
«пущено письмо пятнадцатого числа апреля месяца 2003 года пишет тебе дорогой сыночек тимошенька твоя родная мать аграфена семеновна из далекого края заполярного города будь он трижды проклят со своими холодами мурманска и сообщаю я тебе дорогой сыночек тимошенька известие умер твой старший брат иван иванович царство ему небесное и осталась я на старости лет одна одинешенька среди чужих людей а пишу я тебе потому дорогой сыночек приезжай забери меня на мою родину умереть хочу там где родилась и где лежат косточки моих родителей».
Дальше в письме шли поклоны, их было так много, что Тимофей прочитал половину, отложил письмо в сторону и заскреб пятерней свою, уже начавшую седеть, кудлатую голову.
Дело в том, что много лет назад его старший брат Иван по вербовке уехал в Мурманск, устроился там работать рыбаком на какой-то сейнер, первый год был холостым, а потом женился. Через год у них родилась двойня, мальчики-близнецы, он в море, по полгода не сходил на берег, а жена одна с двумя малютками. Советская власть была как мать родная, она пожалеет, она и накажет, квартиру даст бесплатную, полечит бесплатно, и строгость проявит суровую. Отсидела роженица три месяца после родов в декретном отпуске и довольно, выходи на работу, а детей в ясли определяй, а они оказались болезненными, вот и пришлось Ивану вызывать мать на подмогу, та как уехала к сыну тридцать лет назад, так и осталась там считай на всю жизнь.
Тимофей не возражал против поездки матери, остался тогда жить со своей старшей сестрой. Года через три женился и сам, появились и у него дети, тоже мальчики-погодки. Но деревня есть деревня, может жить-то в ней тяжело, все на своих плечах, зато детей воспитывать легко, не то, что в городе, свобода и никаких предрассудков, никакой культуры, особенно в их хуторе. Жена с пацанов поснимает штаны и за ворота, они весь день в траве да в пыли, так и выросли. Теперь старший служит в армии прапорщиком, а младший конструктором на заводе в областном центре, вот тебе из пыли да грязи прямо в «князи».
То, что умер брат, для Тимофея было печальным известием. Что ни говори, родной человек, родная кровь, вместе босоногими бегали, по оврагам да по деревьям лазили за сорочиными яйцами, вместе их ругала сразу обоих за какие-нибудь проделки мать, порола свернутым в жгут полотенцем, все детство прожили в одной семье, только судьбы оказались разными. Брат по морям да океанам бороздил земной шарик, а Тимофей прожил в своем хуторе всю жизнь, море видел только по телевизору и, честно говоря, железную дорогу знал понаслышке.
Брат Иван писал в письмах, что последние годы был слаб здоровьем, сердце пошаливало. «Давление артериальное у меня, - писал он, - как морская волна, то низкое, то высокое, то вдруг так заштормит, что из постели неделю не вылажу, так что брат мой разлюбезный, туда сюда и на покой, за матерью тебе, наверное, придется доглядывать, сыночки-то мои разлетелись по разным сторонам».
Знал Тимофей о нездоровье Ивана, а письмо матери, как гром среди ясного неба, расстроило так, что выжало слезу. Посидел за столом, потом вытер рукавом лицо, позвал жену.
- Марья, сходи-ка к Дарье, - распорядился он, возьми бутылку самогона, зайди к куму Мирону, пригласи к себе, помянуть Ивана надо, потом поговорить с ним кое о чем.
Марья недовольно кинула на него взглядом, сжала губы, но возражать не стала, с поминками дело связано, хочешь, не хочешь, а за самогоном иди.
- Мирон-то к чему? – не выдержала Марья, - вдвоем бы с тобой помянули, да и ладно, а то, сам знаешь, заведетесь, поминки в пьянку превратите.
Тимофей знал, Марья была права. С Азаровым соседями были всю жизнь, работали вместе, вместе и праздновали, бывали случаи, особенно в дождливый день, когда «крестьянину отдышка» и по рюмочке соображали с устатку, иногда завихряли так, что этот устаток к концу дня валил друзей кого куда, кто под столом оказывался, а кто под лавкой
На сегодняшний день Тимофей приглашал Азарова совсем не для пьянки, посоветоваться хотел с ним. Так сложилось, что Тимофей прожил в своем хуторе безвыездно и дальше райцентра нигде не был. В армию не взяли по болезни, в детстве ему неудачно удалили аппендицит, что-то там в животе иногда побаливало, пожаловался приемной комиссии, врачи пощупали шов, потыкали пальцем в живот, поговорили между собой и признали непригодным к воинской службе. Поэтому Тимофей не знал, что там делается за горизонтом, как там люди живут.
Мирон Азаров считался опытным человеком. Во-первых, в армии служил, во-вторых, веники неоднократно возил продавать в Москву, и последнее, самое главное, в Советское время за самогон в тюрьме отсидел полтора года, конечно, казалось бы, срок и небольшой, но пришел оттуда совсем другим человеком, будто университет какой-то окончил. Потому и решил Тимофей посоветоваться с ним в отношении своей поездки в Мурманск.
- В Мурманск, говоришь? – закусывая огурцом после второй рюмки, переспросил Азаров.
- Ага, в рыболовецкий колхоз «Красный рыбак», - уточнил Тимофей.
Он поднял бутылку на уровень глаз, примерился, как бы не ошибиться, не перелить соседу, за многие годы знал, у кума Мирона, как у попа, сдачи не бывает, сколько ни налей, все опрокинет.
- А что в Мурманске колхозы по рыбацкому делу организовывают? – не отрывая глаз от бутылки, с недоверием спросил Азаров.
- Хрен его знает, может и организовывают, Иван-то, когда был жив, хоть редко, но письма писал и адрес на них был обратный, а материно письмо без адреса.
- Куда ехать-то, адрес помнишь? – совсем без интереса, а просто так спросил Тимофея Азаров.
- Ну а как же, конечно помню: Мурманская область, колхоз «Красный рыбак». Поселок, кажись, тоже «Рыбачий», - неуверенно ответил Тимофей.
- А ну покажи мне Иваново письмо, что-то ты тут, кум, путаешь!
- Какое письмо? Нет писем, Марья их на поджошку использовала, газет-то теперь, сам знаешь, не выпишешь, золотые стали, да и почта к нам на хутор ходит через пень на колоду.
- Выходит ты, кум Тимофей, поедешь на деревню к дедушке, как его, к Константину Макарычу?
- Ничего, доберусь, - успокоил Мирона, а больше самого себя, Тимофей. – Язык-то, говорят, до Киева доведет. У меня тут другое на уме. Одеваться-то как? Край-то дальний, у нас май, весна, а там как, ума не приложу!
- Чего его ум-то прикладывать? – заговорил Мирон, - май он и в Африке май, и в Мурманске тоже. Я помню, в зоне со мной один сидел из Мурманска. У них лето, он рассказывал, бывает жарче, чем у нас, так что одевайся полегче и валяй.
- Валять-то валяй, только вот в чем загвоздка, куманек мой родимый, - вздохнув, пожаловался Тимофей, - по железной дороге я никогда не ездил, как бы там не наскочить на кого-нибудь, народ-то теперь пошел, сам знаешь, лихой, и порядки железнодорожные я не знаю.
Азаров слегка захмелел, над верхней губой заблестел пот, язык тоже забарахлил, маленько потолстел, во рту ему стало тесновато, потому и слова начал произносить невнятно. Тимофей знал этот недостаток, сосед внешне быстро хмелеет, но мозги работают четко и ясно.
- Насчет железной дороги ты прав, - стараясь твердо произносить слова, заговорил Азаров. – На ней, правда, надо держать ухо востро. Я помню, был со мной такой случай, в восемьдесят пятом году, ехал я тогда с вениками в Москву, время было смутное, Горбачев к власти пришел, перестройку затеял, перестраивались заводы из кулька в рогожку. Там, где люди работали тысячами, теперь цеха пустуют, колхоз наш тоже перестроился, помнишь, сколько коров было, четыреста голов, теперь сорок осталось.
- Ты мне политику не разводи, про железную дорогу расскажи, про случай, что с торбой произошел, - перебил Азарова Тимофей, он знал, сосед любил поговорить про политику, особенно если находился под газом.
Честно говоря, Тимофей тоже не против завернуть крутым словечком в адрес нынешнего правительства, Азаров был прав, в колхозе ни коров, ни овец и поля половина поросли бурьяном. Но теперь у него был интерес другой, ему предстояла долгая поездка по железной дороге и он должен знать о ней хотя бы что-нибудь, пусть самую малость, но эта малость может оказаться нужной при особом случае.
- Подожди, на чем я остановился? – поднял глаза на Тимофея Мирон.
- Так говоришь, в Москву ехал веники продавать, - напомнил Тимофей.
- Ага, точно. Взял я, значит, билет в плацкартный вагон, место попало удачное, нижняя полка. И соседи по купе тоже, как мне показалось, люди неплохие: мужчина лет тридцати и женщина, а может девушка, попробуй их разбери, молодая, губы крашеные, ногти тоже, прическа вихрем на голове, ну беспокойства у меня за соседей не было. Вечером я решил поужинать, достал из сумки сало, яйца, вижу зашебуршились и мои соседи, они и до этого что-то шушукались, я на это не обращал внимания, из разговоров, это уже потом, после, оказывается, мужчина ехал в Москву купить себе машину. Уж не знаю как про то пронюхала эта смазливая бабенка, только вижу юлить она перед ним начала, шутливый спор затеяла, простофиля побежал в вагон-ресторан за вином…
Азаров посмотрел на пустую бутылку из-под только что выпитого самогона и неожиданно повел разговор совсем в другую сторону.
- Иван-то, твой брательник, по молодости любил выпить, я помню мы как-то с ним на Михайлов день, в наш престольный праздник, так накулюкались, что потом…
Тимофей догадался куда клонит Мирон, сразу осадил его:
- На выпивку больше не рассчитывай, денег нет, а мне дорога предстоит в миллион километров, так что договаривай, что там случилось у вас в вагоне?
Водку больше не пили и проговорили до самого вечера.
- А случилось вот что, - продолжил Азаров, - что было между ними, не знаю, я этих баб, которые вешаются на первопопавшего мужика, терпеть не могу, потому отвернулся от них и завалился спать, а утром, уж под Москвой, вижу, мужик мечется туда сюда по вагону. Оказывается, она его пригрела, а как только он уснул, вытащила из кармана все деньги и смылась. Вот так доверяться незнакомым людям, поедешь, заруби себе это на носу!
И еще о многом в этот день рассказал Мирон Тимофею.
Г л а в а 2.
Отъезд в Мурманск Тимофей, посоветовавшись с женой, наметили сразу после первого мая.
- Отпразднуем май, и отправлюсь, - рассудил он.
Марья только головой крутнула, она знала, что майские праздники, в том числе и день Победы, Тимофей отмечал бурно и весело. Начинал, как всегда, дома вместе с ней, а кончал по-разному, часто приползал на карачках, а однажды прибежала к ним девочка, живущая в конце хутора, и объявила:
- Тетя Марья, заберите от нас своего дядю Тимофея!
- А где он? – удивилась Марья.
- Да пьяный лежит у нас на огороде! Мама говорит, земля-то еще холодная, сыростью притянет, заболеть может.
- Господи , как же его туда занесло? – гадала Марья, увидев, как Тимофей, раскинув руки и ноги, лежал посреди недавно вспаханного огорода.
Попыталась разбудить, не смогла, храпит муженек да постанывает от удовольствия. Думали, думали с хозяйкой этого огорода что с ним делать и, наконец, придумали.
- Подожди, сейчас я приду, - пообещала хозяйка и трусцой побежала к своему дому, вскоре вернулась с листом старого ржавого и грязного кровельного железа. – Навоз на нем зимой в огород вывожу, давай его на лист, - скомандовала она.
Вдвоем с трудом затащили спящего Тимофея на этот лист, довезли до двора, там затащили на четырехколесную тележку, на ней Марья и представила суженого к себе во двор.
Два дня после праздника Тимофей не вставал с постели, «отдыхал» перед поездкой.
Сборы в дорогу были недолгими. а что собственно собирать, время летнее, май выдался теплым, огороды все вспаханы. Пошел Тимофей к председателю, отпроситься вроде как в отпуск, порядок есть порядок, начальству надо доложить, все же уезжает, а вдруг понадобится, и ошибся, председатель даже обрадовался.
- Конечно, поезжай, мать не бросишь, а потом в колхозе работы почти нет, землю пахать нечем, два трактора остались и те на ладан дышат, а про скот, сам знаешь…. Так что поезжай.
На сборы, Тимофей полагал, уйдет один день. Это он со своей мужской колокольни рассчитал. Марья к этому вопросу отнеслась по своему, по-женски.
- Ты горячку-то не пори, это у вас, у мужиков, все думаете хвать, мать, а на деле не все так просто. Живем-то, в какое время, подштанников теперь не носят, а трусы вон все рваные, заплаты нашью, поедешь как циркач разноцветный, не дай бог в дороге с тобой что-нибудь случится, срамоты не оберешься.
Марья вдруг громко захохотала. Тимофей, возившийся в ящике с обувью, посмотрел в ее сторону и тоже улыбнулся, она держала в руках его черные трусы, на которых, как фары на автомобиле, светлели две заплаты.
- Может новые давай купим, - предложил Тимофей.
- За какие шиши? От теленка осталось только тебе на дорогу, отказала жена.
Тимофей и без нее знал, денег в доме лишних нет, перед маем забили теленка, благо корова отелилась еще по осени, на вырученные деньги хотели подновить кое-какую одежонку и не пришлось, письмо от матери нарушило все планы.
Деньгами руководила жена, хотя и существовала в их семье демократия, при желании Тимофей был волен поступать, как захочет, но не во всех случаях: например дать кому-то в долг, или купить что-то по мелочи для своих мужских нужд, но на водку боже упаси, на это он никаких прав не имел. Были случаи, пару раз он нарушил эти права и тогда в семье вспыхивал скандал, после того он специально этого не делал.
Марью он любил, доверял ей во всем, он и женился на ней по любви. Было это давно, много лет назад, Марья жила на другом конце хутора вдвоем с матерью. Они были сверстники, вместе ходили в школу, в один год и окончили по четыре класса. Случилось так, знали друг друга с детства, а познакомились и подружились случайно. У Марьи была подруга Галя, вот эта самая Галя с самой школы нравилась Тимофею. Странным казалось то, парнем он был не робкого десятка, совсем не боялся высоты, лазил на самые высокие деревья, не боялся и чужих кулаков, дрался еще в мальчишестве, приходилось иногда защищать свою честь и уже будучи взрослым, не трусил даже с теми, о ком точно знал, что противник сильнее его, а вот подойти к Гале такая робость брала, что от страха челюсти дрожали. И вот как-то в один из осенних темных вечеров решил все же проводить Галю до дома. Вышел из клуба, а темень была на улице такая, что действительно люди о такой говорят, хоть глаз выколи, вот в такой-то черноте Тимофей догнал идущих по улице подружек Галю и Марию и подцепил под руку, как думал он, Галю. Подумать-то подумал, а вот слова вымолвить не мог, язык во рту заклинило, ему бы сказать девушкам что-то смешное, да куда там, не до слов. Дошли до дома Гали, слышит Тимофей, одна из девушек отцепилась от них, и пошла, от удивления он даже рот раскрыл, оказывается, под руку-то он шел не с Галей, а с Марией.
- Елки-палки, как же я так обмишурился? – сначала расстроился он, а потом успокоился, - да черт его бери, с Марией поговорю часок, не бежать же домой.
Постояли, поговорили, сначала часок, на второй день и двух оказалось мало, а потом понял, без Марии ему не жить, вскоре и поженились.
Ты на ноги-то чего обуешь? – укладывая дорожную сумку для Тимофея, спросила Марья.
- Ну, как чего, шишкари, другой-то обуви у меня нет, сама знаешь.
- Может кирзовые сапоги, ведь Мурманск не ближний свет, погода там, черт его знает, какая, - посоветовала Марья.
- Мирон говорит май везде май, а он человек хожалый. Шишкари обую, в сапогах по теплу запаришься.
Шишкарями Тимофей называл туфли, пошитые еще при Советской власти местной обувной фабрикой «Прогресс». «Дешевая рыбка, поганая юшка» говорят в народе, эта поговорка очень хорошо подходит к туфлям. На резиновой подошве, верх, казалось, был неплохим, но форма желала быть лучшей; правый туфель еще, на худой конец, терпим, а вот левый непонятно для кого шит, кособокий задник, а головка с шишкой на носке. В продажу эти туфли поступали не один год, и всегда были одинаково уродливы. Все хуторские мужчины покупали эти туфли, другие в их магазин не поступали, и все косолапили на левую ногу.
Одна из хуторских остроязыких женщин удачно назвала своих мужчин «косолапые шишкари». Ругали эти туфли, и смеялись над ними, а носили, куда денешься, других-то не было. Особенно срывался иногда Мирон Азаров, у него и без того левая нога маленько косила, а уж в этой обуви очень похож был на инвалида.
- Мать их так, - ругался он, - чего они там, эти сапожники, совсем мозгами не шевелят. Взял бы кто-нибудь, да срубил на колодке эту шишку.
Нет, никто не брал топор в руки, не слушали они Мирона, у сапожников была своя цель, план надо было выполнять, а качество никого не волновало.
Вот эти шишкари и зашнуровал на ногах Тимофей, собираясь в дальнюю дорогу, на плечи надел шевиотовый костюм, купленный еще к свадьбе, взял сумку с продуктами и вышел на большак ловить попутную машину, чтобы доехать до железнодорожной станции. Вышла провожать и Марья. У Тимофея в горле ком распер кадык, не проглотить, не сплюнуть, первый раз в жизни несчастье вытащило его из дома, и что ожидает в пути, одному богу известно. У Марьи тоже глаза на мокром месте. Стоят, ждут машину, оба молчат, потом Марья, всхлипнув, предупредила:
- Бумаги я тебе там из мешковины нарезала, на стол подослать, да и мало ли, по нужде сходить.
- Из какого мешка? – поднял брови Тимофей. Ком из-под кадыка нырнул куда-то и притих.
- Господи, что ты глаза таращишь, бумажный мешок, из-под соли, газет-то, сам знаешь, шаром покати.
Не знал тогда Тимофей, какую злую шутку сыграет с ним в вагоне этот бумажный мешок, порезанный женой на куски.
- Ладно, черт с ним с мешком, дорогой разберусь, ты тут гляди, Сашка скоро письмо пришлет, ответ сразу дай, а то «мымра»…. – договорить Тимофей не успел, из-за поворота вывернулась машина, он поднял руку, скрипнули тормоза, Тимофей перемахнул через борт и покатил на станцию.
Г л а в а 3.
Невезение у Тимофея началось сразу, как он только подошел к кассе за билетом. Вернее неприятности начались раньше, еще по дороге на станцию. У машины заглох мотор, шофер молодой парень, с рыжей, как пылающий костер, головой и густо засиженным веснушками лицом, выскочил из кабины, сердито рванул капот, заглянул под него, с минуту там стучал, потом нажал на стартер, мотор чихал, вздрагивал, но не заводился. Тимофей вылез из кузова, подошел к шоферу, в механике он не разбирался, но все равно заглянул под капот.
- Сволочи, торгаши, мать их так, - увидев Тимофея, начал ругаться шофер, - намешают в бензин солярки, а ты вот теперь среди дороги….
Шофер матерился отбористо, как говорят, со смаком, но то, что говорил шофер, было для него каким-то открытием в русской словесности.
- Все это сука кобра лезет со своими советами, я бы ее, мать перемать, была бы моя воля, - ругался шофер, неоднократно кого-то называя коброй, говорил это вполголоса, поглядывая на кабину.
Тимофей тоже посмотрел туда и ничего не обнаружил интересного, в кабине сидела молодая женщина с вытянутым, видимо от волнения, лицом.
Поломка в двигателе оказалась несложной, но исправить ее шофер не мог, забилась трубка бензобака, ее бы продуть, а насоса у него не было. Пришлось ждать какую-нибудь машину, а их, как назло, ни одной. Шофер кинул злой взгляд на кабину, предложил Тимофею:
- Давай покурим на обочине, может какая подскочит.
Присели, закурили. Шофера звали Степан, в кабине сидела его жена, а коброй он называл тещу, что она-то, по его словам, и виновна была во всем.
- Ты понимаешь, - жаловался Степан, - пять лет как женат, и все эти годы теща не слазит с моей шеи, главное сын живет рядом, инженером работает в колхозе, ему бы и помогать ей, так нет, приезжает, звонит по телефону, огород вспаши, а у меня своих дел невпроворот.
Степан злится, вертит головой, ожидая машину. Вскоре подъехал на «Жигулях», как оказалось, ему знакомый мужчина, продул трубку, заработал мотор и Тимофей, наконец, прибыл на вокзал.
- Мамаша, мне бы в сторону Мурманска, - обратился Тимофей к кассирше.
«Мамаша», лет тридцати женщина, миловидная, в меру накрашенная, в форменной одежде железнодорожного работника, с удивлением посмотрела на Тимофея, довольно грубо ответила:
- Мамаши дома сидят, детишкам сопли вытирают, а я на работе. На какой вам нужно поезд, и до какой станции?
- Так на Мурманский поезд прошу, до поселка Рыбного, колхоза «Красный рыбак».
Кассирша пощелкала клавиатурой компьютера и не без иронии проговорила:
- Такой станции нет, сынок, отойдите от кассы, уступите людям место.
Тимофей круто повернулся, зацепил замком сумки за капроновый чулок стоявшую за ним женщину, та взвизгнула, толпа в очереди заволновалась, полный мужчина с широким, как печная заслонка, лицом, пробасил:
- Его бы этой сумкой да по морде!
Тимофей огрызаться не стал, ему было не до того, ситуация складывалась сложная, и как выпутаться из нее, он не знал. Он ничего не знал. Не знал станции, до которой ему нужно взять билет, почти совсем не знал адреса матери, какие туда ходят поезда, прямого сообщения или с пересадкой. Он об этом еще дома спросил у Мирона, тот тогда пожал плечами, неопределенно ответил:
- Черт его знает, я в тех краях не бывал, вот если бы ты меня спросил, как доехать до Москвы, рассказал бы до мельчайших подробностей, а про Мурманск не знаю.
- Выходит я точно еду на деревню к дедушке, - подумал Тимофей.
Он нашел свободное место, присел на диван, задумался. Он был русским мужиком, и думал по-русски. Русские о чем думают? Власть ругают, правительством недовольны. Русские всегда были недовольны властью с петровских времен от бунтаря Ивана Болотникова, так и пошло до самой Октябрьской революции.
- Мать их так, - мысленно матерился он, - довели страну до ручки, раньше телефон был в хуторе, теперь нет его, а потом говорят связи с вокзалом нет, была бы связь, позвонил бы, расспросил бы все что да почем. При Советской власти начальная школа была, медпункт был, клуб захудалый, но был, вечерами молодежь собирается, да и не только молодежь, старики тоже ходили в домино играть, почтальон газеты каждый день по пачке в каждый дом разносил, теперь ничего, ни газет, ни почтальона. Письма с адресом Марья не от хорошей жизни на поджег израсходовала. У-у-ух сволочи, теперь вот сиди и думай куда ехать.
Тимофей потянулся в карман, достал кисет с табаком-самосадом, свернул самокрутку и закурил.
- Мужчина, в вокзале курить не положено! – раздалось у него за спиной.
Тимофей знал, что курить в помещении не положено, но забота совсем вышибла память, он резко оглянулся, перед ним стояла высокая, средних лет, женщина, как и кассирша, в форме железнодорожника, на голове мужская фуражка с красным верхом, на груди табличка с надписью «Дежурный по вокзалу». Это он потом рассмотрел, спустя какое-то время, а первые секунды Тимофей испуганно вскочил с дивана и поспешно стал пальцами гасить самокрутку.
- Извините, я тут первый раз, запамятовал, - забормотал он.
Дежурная улыбнулась, она и без того поняла, что этот мужчина впервые на вокзале по его одежде, по его старомодному костюму, какие в городах теперь не носят. Заметила она на нем и кособокие туфли. И вообще весь его внешний вид говорил о том, что мужик из глубинки, забитый работой и, похоже, было, попал на вокзал по великой нужде.
- Вы далеко едете? – участливо спросила она.
- Да так у меня сложилось дело, что выходит и сам не пойму, куда я еду, - сбивчиво ответил Тимофей, - так-то, кажись, мне надо на Мурманск, а дальше не пойму!
- Пойдемте со мной, разберемся! – почти приказала дежурная и, не оглядываясь, пошла по вокзалу.
Тимофей взял сумку и, стараясь не зацепить кого-нибудь, как уже случилось у кассы, поспешил вслед за дежурной.
У себя в кабинете женщина подробно расспросила Тимофея о цели его поездки, куда он следует и о том, что стало для него неразрешимой проблемой в первый же час его прибытия на вокзал.
Тимофей рассказал все: о смерти брата Ивана, о просьбе матери и о том, что у него фактически нет адреса, и он не знает каким поездом и до какой станции ему ехать. Выезжая из дома, надеялся, что язык до Киева доведет, а вот доведет он его, или наоборот, куда-нибудь заведет, не знает.
Дежурная оказалась очень смешливой женщиной, она до слез хохотала над Тимофеем, а он сидел, смотрел на нее и чувствовал, как его тоска душевная начала отступать, и он тоже выжал из себя что-то похожее на кислую улыбку.
- Так говорите, язык до Киева доведет, – насмеявшись, повторила его слова дежурная, - доведет, доведет, вы правы, а теперь слушайте меня внимательно. Билет до Мурманска я вам обеспечу, а дальше поступите так: в Мурманске на привокзальной площади найдете справочное бюро по городу, спросите там о поселке Рыбное. Не исключено, что городское справочное может и не знать этого поселка, но они обязательно посоветуют вам, как поступить дальше, а сейчас подождите минутку.
Дежурная позвонила куда-то, попросила какую-то Машу подойти к ней. Через минуту в дежурку вошла девушка, он чуть не лишился дара речи. За свои все прожитые годы таких красивых не видал, в кино да, а вот живых нет. Она была высокого роста, каштановые волосы тяжелыми прядями спадали до самых плеч, каштановые глаза, смуглое лицо и яркий румянец на щеках, наверное, сводили не одного парня с ума. Так подумал о ней Тимофей, а сам кинул взгляд на свою позорную сумку, лежавшую на полу и совсем не думая, а как-то непроизвольно, подвинул под стул левую ногу, обутую в кособокий шишкарь.
- Маша, вот этому мужчине, - показывая на Тимофея кивком головы, попросила дежурная, - пожалуйста, возьми билет до Мурманска на летний скорый, обязательно нижнее место, и подробно расскажи время отправления, короче сделай так, чтобы он беспрепятственно уехал на этом поезде.
- Хорошо, я сделаю все, как вы просите, Валентина Петровна. Пойдемте! – пригласила она Тимофея, и они вышли из дежурной комнаты.
Г л а в а 4.
Через четыре часа Тимофей вошел в плацкартный вагон скорого поезда. Место, как и наказывала дежурная по вокзалу, Маша взяла нижнее, очень удобное, было куда спрятать вещи, было и на чем поспать. В отношении «спрятать» Тимофей получил инструкцию еще дома, от кума Мирона Азарова.
- По железной дороге ездят разные люди, - неоднократно повторял он, кроме того случая, о котором рассказал про обворованного мужчину, ехавшего в Москву за машиной, он еще много говорил о разных приключениях, которые пришлось повидать ему или слышать от пассажиров-соседей по купе.
На первых порах Тимофея поразил вагон.
- Надо же, вот это да, красотища-то какая! – удивился он, - нам бы такой в хутор вместо клуба. Пожалуйста тебе, в одной клетушке играй в домино, в другой в карты, в третьей для любителей можно на троих сообразить, и никто друг другу не мешал бы.
Вагон был полупустым, не было пассажиров и в его отделении, но это продолжалось недолго. На следующей станции к нему подсели двое: полный мужчина лет шестидесяти и девушка, блондинка, почти с белыми волосами и черными, будто сажей вымазанными бровями. Внешний вид девушки Тимофею не понравился, то, что она выглядела красивой, он почти не заметил, его насторожило другое. Девушка вошла в вагон, несмотря на теплую майскую погоду, одетая в меховую куртку, на ногах меховые сапожки.
- Интересно, что-то тут не так, на улице жара, а она закуталась в меха, за ней надо присмотреть. К чему бы эти меха, может скрывается от преследования, заглянуть бы под куртку, что у нее там в душе, воровство, а может… - рассказы Мирона о страстях, какие творятся по железной дороге, претворяются в жизнь.
Удивление Тимофея на этом не кончилось, а с каждой минутой набирало обороты. Девушка сняла с себя верхнюю одежду, достала из рюкзака и положила на стол замшевый ридикюль, пачку сигарет и зажигалку. И потом, этого Тимофей совсем уж не ожидал, сняла с себя легкую болоньевую куртку и предстала перед ним в короткой, значительно выше пояса, кофточке, белея не загоревшим животом с голым пупком.
Тимофей от удивления раскрыл рот, со стыда не знал, куда глаза спрятать, чего угодно он ожидал встретить, пусть жуликов, карманников, наркоманов и алкоголиков, дураков безграмотных, как он, ученых, профессоров, но девицу с голым пупом это уж слишком.
Он был малообразованным человеком. Кончил у себя на хуторе четыре класса, дальше учиться не пошел. Не читал книг, кино к ним привозили от случая к случаю, потом, правда, появилось телевидение, да по нему не очень-то познаешь мир. В Советское время цензура отсекала все и кругозор телезрителя был узок и имел направленность на выполнение плана, а во время разрухи электричество неделями отключали за неуплату, тоже не разгуляешься в своих познаниях. Потому Тимофей и не знал, и не ведал, что человечество вот уже более трех столетий борется за каждый сантиметр обнаженного женского тела.
Началось это еще с далеких петровских времен. Это он, великий реформатор, одним рывком сдернул с женщины верхнюю часть одежды и обнажил у них плечи. Ахнули тогда старые боярыни, схватились за сердце бородатые отцы, увидев своих полуобнаженных, погрязших в «бесстыдстве» дочерей, потом успокоились, привыкли, благо платья и юбки носили до долу, и так продолжалось долгое время. А потом и юбки пошли укороченные, и длина их катастрофически поднялась вверх в семидесятые годы двадцатого столетия, что теперь уж безбородые отцы и их жены снова хватались за сердце, увидев своих, почти обнаженных, дочерей. Но это, слава богу, продлилось недолго, джинсы бурей налетели на человечество и прикрыли позорную наготу.
Не знал об этом Тимофей, не следил за модой, некогда было, работа не позволяла. Много лет коров колхозных пас, а в перестройку за нуждой бегал в своих шишкарях, пытался подрабатывать, где мог. Не знал он, что женская мода лихорадочно думала, что бы такого показать, чем бы удивить таких вот Тимофеев, и придумала, пупок. Целые тысячелетия его, сердешного, прятали под одежды, считали, ну ладно, пусть открыли плечи, потом ноги, а пупок-то к чему, что у него красивого, и вот показали, чем привели Тимофея в смятение.
.- Твою мать, с ума сошла, выставила, а ты на нее любуйся, - мысленно плевался он. - А если бы Дарья Азарова, жена Мирона, открыла бы свой? – Тимофей еле сдержался, чтобы не расхохотаться. Дело в том, что она была небольшого роста, но такой внушительной полноты, что являлась объектом насмешек всех хуторян.
- Мою Дарью хоть поставь, хоть положи, одинаково, - шутил Мирон.
Обратил внимание Тимофей и на мужчину. Тот как-то сразу расположил к себе, внешность у него была какая-то необычная, во всяком случае, так показалось Тимофею. Ухоженный, чисто выбритый, очки в золотой оправе, вошел в купе, поздоровался, остановил взгляд на Тимофее, девушку будто не заметил, не обратил на нее внимания и тогда, когда она обнажила живот. Снял с себя ботинки, меховую куртку, достал из рюкзака плечики и, надев на них куртку, повесил у изголовья своего дивана. Снова посмотрел на Тимофея, кинул взгляд на стоявшие на полу шишкари, потом спросил:
- Вы до конца едете?
.- Ага, до Мурманска, до самого колхоза «Красный рыбак», - охотно ответил Тимофей, поймал себя на мысли, может этот мужчина знает где находится этот колхоз и поможет ему найти его.
Мужчина почему-то пожал плечами, крутнул головой и, словно обидевшись на Тимофея, отвернулся к окну.
- У вас кроме той, что на вас, другой одежды нет? – вдруг вмешалась в разговор девушка.
Вопрос для Тимофея прозвучал, как выстрел. Он не ожидал его, потому и насторожился.
- Нет, а что? – несколько грубовато ответил Тимофей.
- Да просто так, - девушка надула губки и тоже отвернулась к окну.
- Чего им от меня надо? – Тимофею не нравились эти вопросы, особенно голопузая фифа, к чему она заинтересовалась его одеждой? ....
Он вспомнил рассказ Мирона, как такая же вот накрашенная свиристелка облапошила мужика и стащила у него деньги на целую машину. У Тимофея-то красть нечего, деньги на обратную дорогу Марья зашила в подкладочный карман пиджака, а пиджак он предусмотрительно положил в диван, потребуется в туалет, учил его Мирон, хорошенько присмотрись к соседям, почувствуешь, что ненадежные, забирай его с собой.
С туалетом у Тимофея в первые часы пути были проблемы, но мужчина есть мужчина, разобрался, понял как надо закрываться и с этим вопросом освоился быстро, помощи не потребовалось, хотя Марья советовала, если что, спроси у людей. Сходил вымыл руки, полотенце дали вместе с дорогой постелью, Тимофей попытался от него отказаться с целью сбить хотя бы на трешник высокую цену, но проводница коротко сказала, как отрезала:
- Не положено!
Тимофей оторвал от сердца тридцать три рубля, уж сколько это стоит, он не знал, проводница дала ему в нагрузку какую-то чертовщину, которой он должен якобы пользоваться в туалете, а потом полотенце. Полотенце у него было свое, Марья отутюжила его, уложила в сумку, наказала:
- Смотри, вытираться будешь, помяни добрым словом маму, она его на смерть свою расшивала.
Тимофей не был религиозным человеком, но и не кощунствовал. Верь, не верь в бога, но Христос когда-то выступил перед народом со своим учением, и это учение живет в мире две тысячи лет. Тимофей не видел в этом учении какого-то зла, а только добро. Тещу он и без того всегда вспоминал добрым словом. Конечно, среди народа множество выдумано анекдотов про ненависть зятьев к тещам и наоборот, иные моменты в характере его тещи ему тоже не нравились, но он терпел, потому что на фоне ее добрых дел для его семьи, эти моменты были ничтожно малы.
- Ой, какое классное полотенце! – воскликнула голопузая девушка, увидев его в руках Тимофея. – Разрешите, я посмотрю!
Тимофей неохотно подал девушке тещино полотенце, он никак не мог смириться с голым пупком у бесстыжей соседки.
Девушка сначала разослала полотенце у себя на коленях, долго рассматривала расшитые на нем цветы, потом повесила себе на плечи, покрасовалась, весело спросила:
- Это жена вышивала?
- Нет, теща, - буркнул Тимофей.
Девушка не обратила внимания на строгий вид своего соседа, задала совсем уж никчемный вопрос:
- А вы тещу свою любите?
Тимофей хотел грубануть, но сдержался. Кинул взгляд на девушку, у нее радостно светились глаза, наверное, полотенце ей действительно очень понравилось, и радость была неподдельная, а искренняя и добрая.
- Нет ее в живых, умерла прошлым годом по осени, - подавляя в себе гнев, ответил Тимофей.
- Ой, извините! – как показалось Тимофею, невпопад, упавшим голосом, пролепетала девушка.
Мужчина, до этого не принимавший в разговоре участия, тоже взял в руки полотенце, подержал, потряс его, наверное, он хотел сделать приятное соседу по купе, деловито, со знанием, проговорил:
- Старинная работа, крестиком вышито, моя мать тоже увлекалась таким искусством.
Тимофей не ожидал, что его полотенце вызовет такой интерес его попутчиков. О многом он не знал. Не знал он и того, что человечество всегда тянулось к старинным вещам, что в городах созданы специальные антикварные магазины, где за большие деньги можно купить что-нибудь такое, которое держал в руках несколько столетий назад именитый князь или великий полководец. И полотенце, вышитое умелыми руками его тещи, представляет тоже определенный интерес для современного человека. Откуда ему было знать.об этом. У них на хуторе не ценили искусство. Ценили труд, хороших лошадей, коров, красивых да работящих женщин, таких, которая «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». И совсем забыли и не гордились тем, что в начале восемнадцатого столетия Великий Петр, перегоняя по Дону караван кораблей, построенных в Воронеже, сделал остановку у подножия крутого мелового берега. Гостил там два дня и две ночи и это не записано в летописи, а из уст в уста дошло до наших дней. Будто бы снимаясь с якоря, царь Петр изрек « От ныне и довеку называться этому месту Гостиное, быть посему». Так и осталось, на правом берегу Дона на крутой излучине в пяти километрах от райцентра селится маленький хуторок, носящий название, данное триста лет назад Великим Петром.
Тимофей родился в этом хуторе, жил несколько лет, потом родители переехали в другой, где были начальная школа, медпункт и магазин. Ему бы рассказать об этом историческом моменте, но у него не было это главным, история подождет, да он и не помнил о том. Главная забота как уберечь себя на этой железной дороге от воров, от жуликов, да мало ли еще от чего, что еще может с ним приключиться, об этом у него сейчас и болела голова.
Девушка вернула полотенце, какое-то время смотрела в окно вагона, там мелькали опоры электрических проводов, лесопосадки, вагон дрогнул, загудели тормоза, поезд подходил к какой-то станции. Тимофей тоже выглянул в окно и увидел интересную картину: на запасных путях железной дороги, поросшей высокой травой, паслась коза, а метрах в десяти от нее стоял маневровый локомотив с прицепленными к нему двумя вагонами и оглушительно сигналил, требуя у козы уступить ему дорогу. Коза, наверное, привыкшая к таким гудкам, совершенно не обращала внимания на маневровый, продолжала спокойно щипать траву.
- Смотрите, коза перекрыла железную дорогу! - привлекая внимание своих соседей, громко прокричала девушка и весело захохотала.
Смех у нее был, как показалось Тимофею, необыкновенно приятным, отчего сразу потеплело в груди и он тоже, хотя и ничего в том смешного не видел, расхохотался. Мужчина выглянул в окно, скупо улыбнулся, но пошутил удачно и если правильно понял его Тимофей, с политическим подтекстом.
- Ну, знаете, молодые люди, если на нашем пути часто будут становиться козы, да еще со своими мужьями, то мы нескоро доберемся до своей цели.
Шутка не вызвала бурного смеха, но в какой-то мере положительно повлияла на их отношения друг к другу. Тимофею понравилось, что мужчина поставил его по возрасту на одну ступень с этой девушкой и назвал молодым человеком, несмотря на то, что совсем недавно он отметил свое сорокопятилетие. Откуда ему знать, деревенскому мужику, что в больших городах, таких как в Москве, да и не только, давно уже люди издали неписаный закон и обращаются, несмотря на их возраст «молодой человек» к мужчине и «девушка» к женщине, особенно нервозно к этому относились последние. Тимофей налетел на неприятность еще в вокзале, обратившись к молодой женщине «мамаша», видел ее реакцию, но не придал этому возмущению никакого значения.
- Вы курите? – беря со стола пачку сигарет и зажигалку, спросила у него девушка.
- Ага, курю, только я самокрутку! – поняв, что она приглашает его покурить, вскочил на ноги и похлопал себя по карманам, отыскивая, где у него лежит кисет с табаком.
- А что такое самокрутка?
- Так самодельная цигарка из табака!
- Ой, как интересно, а вы дадите мне закурить?
- Дам, мне не жалко, только крутить-то ее не каждый может.
- Смогу, смогу, не сумею, вы поможете, - улыбаясь, заявила девушка, встала с дивана и пригласила, - пойдемте в тамбур, там и подымим.
Тимофей тоскливо посмотрел на свой диван, под его крышкой лежала сумка с продуктами и пиджак с деньгами, зашитыми в кармане.
Мужчина безотрывно смотрел в окно и на собиравшихся выйти покурить соседей не обращал внимания.
- Черт его знает, что он за человек – топая вслед за девушкой, думал Тимофей, - с виду солидный, а на деле…, вернешься в купе, а там ни костюма с деньгами, ни мужчины.
В тамбуре гремели колеса, вагон качало, не успели прижаться к стенке, тряхнуло так, что девушка, пошатнувшись, схватила Тимофея за руку, тот тоже еле удержался на ногах, но успел схватиться за металлические прутья крепления на двери, наконец, окрепли, отбалансировались и девушка, перекрикивая шум колес, громко спросила?
- Как вас звать?
- Тимофей, а по батюшке Иванович.
- Красивое имя у вас, где-то я читала, богатырь был Тимофей Бакулин, жил где-то в Воронежской области до революции. Вы знаете, Тимофей, - девушка сделала небольшую паузу, потом добавила, Иванович, - у него рост был два метра сорок шесть сантиметров, я фотку видела, стоит рядом с отцом, такая громадина, отец на табуретке, так ему по плечо! Скажите, ужас какой!
Тимофей смотрел на нее и не мог понять, искренна она с ним, а может…? В голову так и толкались мысли, а вдруг эта голопузая финтифлюшка окажется воровкой, и он вдруг мысленно расхохотался.
- Воровать-то у меня что, разве только шишкари, так они и даром никому не нужны, - и постепенно успокоился.
Несмотря на то, что девушка курила, и у нее был открыт живот, что его в первые минуты крайне возмущало, мнение о ней, как о крайне непорядочной и гнев на нее у него постепенно стали проходить, и сменились на милость.
- «Молодо-зелено» - говорят у них в хуторе. Подумал о ней так же и Тимофей. Станет взрослой, поймет что хорошо, что плохо, бросит и курить. Хотя сделать это не так просто, сам сколько раз пытался, так и не мог, а насчет пупа – прикроет и его. Тут он поймал себя на том, что вопрос с обнаженным животом остался у него открытым, до конца не решенным, но это с какой стороны посмотреть. С одной может и постыдно, а с другой, к примеру, при жаре он и сам несмотря ни на что, пусть вокруг, хотя сто баб, снимает рубаху и мелькает перед ними голым животом.
- Давайте свой табак, будем крутить самокрутку, - весело попросила девушка.
Потом они крутили самокрутки, у ней это не получалось, табак сыпался на пол, пальцы неумело дрожали, она хохотала, Тимофей помогал ей и тоже смеялся.
- Так газету-то надо мусолить, - поучал он ее, и кончилось это тем, что девушка бросила эту пустую затею, достала из пачки сигарету, угостила Тимофея, и они закурили.
- Звать-то тебя как? – насмелился спросить Тимофей.
- Ульяна!
- Ульяна?! – удивился Тимофей. Имя-то хорошее, только я, отродясь, такого не слышал. Это, наверное, от фамилии Ленина – Ульянов.
- Не знаю, - равнодушно отметила она. – Папа мой коммунистом не был, а к Ленину относился с любовью.
- А ты? – спросил Тимофей.
- А мне все равно, что Ленин, что царь, что президент, я в политике не разбираюсь.
- А живешь где?
Тимофей видел, что девушка была слишком молода, и обращаться к ней на вы считал неприличным, во всяком случае, по хуторским меркам он был прав. Конечно, к пожилому да незнакомому там ладно, куда ни шло, а к молодой? Тимофей не терпел таких субординаций и его всегда коробило, когда смотрел по телевизору передачу «Поле чудес» и там ведущий седовласый усач, переламываясь пополам, подставлял микрофон к трехлетнему ребенку, не без ехидства спрашивал «Как вас зовут, красавица?», Тимофей тогда вскакивал со стула, про себя матерился, считая этого ведущего дураком и лицемером.
- В Мурманске я живу, с папой и мамой, учусь в Пединституте на третьем курсе, ездила на юга к брату, он там офицерит.
Ульяна рассказала все о себе одним махом, выбросила на буферную площадку недокуренную сигарету и скомандовала:
- А теперь пойдемте пить кофе!
Г л а в а 5.
С питьем кофе у Тимофея получился конфуз. Теперь он лежал на своей постели, подложив под голову руки и перемалывая это. Дело в том, что он кофе за свою жизнь пил всего один раз. Три года назад, как-то случайно зашел к своим дальним родственникам, жившим в райцентре, те его усадили обедать, угостили и этим напитком. И кто его знает, может, родственница мало в кофе насыпала сахара, а может, Тимофей оказался слишком щепетильным в еде и не являлся тем гурманом, которые с большим уважением относятся к заграничным напиткам, только тот стакан кофе, выпитый в гостях, вызвал у него горечь и отвращение, и больше ничего. Поэтому от приглашения Ульяны попить кофе он не отказался, но решил подготовиться к этому основательно.
Пока Тимофей доставал из дивана свою сумку, пока ее открывал, Ульяна успела пригласить пить кофе и мужчину, тот, кажется, даже обрадовался.
- Кофе это хорошо, - весело заговорил он и достал с верхней полки рюкзак, - я, конечное дело, сильно не увлекаюсь этим божественным напитком, возраст не позволяет, но за компанию с вами от чашечки не откажусь.
Мужчина, звякнув ложечкой, поставил на стол стакан и выложил пачку печенья, у Ульяны тоже был стакан и печенье. Тимофей вытащил из сумки эмалированную полулитровую кружку, столовую ложку, кусок сала, буханку хлеба и два раздавленных яйца.
Собираясь в дорогу, ложку он не хотел с собой брать.
- Я что щи там буду хлебать? – возмутился он, увидев, как Марья закладывает ему в сумку кружку и алюминиевую ложку.
- В дороге, Тима, все сгодится, и ложка тоже, так что не перечь, бери и весь мой сказ! – как всегда твердо проговорила она, и Тимофей скорился.
- Ладно, клади, только заверни ее в тряпку, чтобы об кружку не звенела.
Оказалось, жена была права, ложка пригодилась в первый же день. Конечно, щи в дороге ему есть не пришлось, а вот горячий кофе из кружки похлебать будет в самый раз.
Пока Тимофей чистил яйца, да резал перочинным ножом хлеб и сало, Ульяна метнулась к титану и сначала принесла два стакана кипятка себе и очкатому мужчине, потом полную кружку Тимофею. Он хотел сделать это сам, да куда там, девушка оказалась шустрой, не дала ему и шагу шагнуть, принесла сама.
- Вам покрепче или как? – открывая баночку с кофе, спросила Ульяна Тимофея. Мужчину почему-то об этом она не спросила.
- Давай на всю катушку! – не зная сам к чему, ляпнул Тимофей, глупо, но слово не воробей…
Ульяна зачерпнула четыре полных чайных ложечки кофе и высыпала в кружку Тимофея, столько же положила и сахара. Мужчина удивленно поглядывал то на кружку, то на ее хозяина, крутил головой, гладил грудь в области сердца и вел себя почему-то беспокойно, будто ожидал, что пройдет какое-то время и на вагон обрушится Торнадо.
- У вас, молодой человек, извините как вас по имени? – вдруг обратился к Тимофею мужчина.
- Тимофей!
- Спасибо, а меня Виктор Петрович, так вот я о чем говорю, у вас, наверное, со здоровьем проблем нет?
- Да пока не замечаю. А к чему вы это? - насторожился Тимофей.
- Просто так! – мужчина, позвенев ложечкой в стакане, начал мелкими глоточками пить кофе.
Отвечая Виктору Петровичу о своем здоровье, Тимофей кривил душой, со здоровьем у него было не все гладко, иногда побаливал желудок, да после хорошей выпивки сбивался ритм сердца. За выпивку его ругала Марья, так сложилось в их семье, что жена, прожив более двадцати лет с Тимофеем, изучила его не только характер, но и организм.
- Чего морду квасишь, – бесцеремонно говорила она ему, - сердце, наверное, как телячий хвост?
- Откуда ты взяла, нормальное сердце, скрывал Тимофей от жены, а сердце и, правда, после вчерашней выпивки не находило себе места в груди.
Но то было дома, скрывай, не скрывай, Марья о нем знала все, а здесь, в вагоне, не обязательно рассказывать о себе все, не к чему, считал Тимофей.
- Сейчас пообедаю, попью кофе и завалюсь спать! – решил он.
Кофе было горьким и до отвращения невкусным, но Тимофей решил не ударить лицом в грязь и чего бы это ему ни стоило, допить кружку, и он пил большими глотками, закусывая хлебом, салом и яйцами.
Виктор Петрович потерял интерес к своему соседу, понял, что у Тимофея железное здоровье, уж раз он пьет кофе лошадиными дозами, которого хватило бы на четыре человека, да еще закусывает хлебом и салом. Ульяна по молодости на кружку Тимофея не обратила внимания, она по характеру была уважительным человеком, и раз сосед пьет кофе такими дозами, у него со здоровьем все хорошо. Она знала, у ее матери было повышенное артериальное давление и этот напиток ей был противопоказан.
Плохо почувствовал себя Тимофей приблизительно через полчаса после обеда, а до этого он убрал недоеденные продукты в сумку, сходил в туалет, вымыл кружку и уже потом улегся на постель с целью хорошенько поспать. Уснуть не пришлось, что-то у него неожиданно заколотилось сердце. Сначала Тимофей не обратил на это внимания, мало ли чего, может это и не сердце, вагон вздрагивал, колеса стучали, попробуй разберись, а потом понял, сердце, точно сердце и совсем не так, как бывало с ним после выпивки. Оно бешено колотилось в груди действительно не находя себе места. Подкатывалась тошнота, немела левая рука, он не понимал, что это с ним, и говорить или перемолчать об этом своим соседям, а потом какое им дело до него, до чужого человека, случайного попутчика, и не знал что делать А оно колотилось все сильнее и все напористей толкало прямо в горло, словно хотело через него выскочить из груди.
- Молодой человек, вы слышите меня? – послышался голос Виктора Петровича, - вам плохо?
- Что-то не пойму, кажется сердце, - почти простонал Тимофей.
Виктор Петрович склонился над ним, сначала приложил руку к его лбу, потом нащупал пульс. Тимофей тяжело дышал, наверное, это дыхание насторожило соседа.
- Девушка, или как вас, кажется Ульяна, пожалуйста быстренько сходите к проводнице и попросите валидола, - не попросил, а почти приказал Виктор Петрович.
Ульяна кинула настороженный взгляд на Тимофея и побежала по вагону.
- Так, так, молодой человек, как же это так, у вас больное сердце, а вы кофе, извините, полведра, - не отпуская руку Тимофея, с укором сказал Виктор Петрович. – Я врач-терапевт, конечно, я не могу оказать вам какую-то медикаментозную помощь, а самую элементарную, а потом консультацию… Договорить он не успел, прибежала Ульяна, подала Виктору Петровичу крупную таблетку.
- Валидол, - поймав вопросительный взгляд Виктора Петровича, сказала она. Ульяна не знала, что сосед врач, потому тоже схватила за руку Тимофея, и стала ловить его пульс.
- Спасибо, - поблагодарил ее Виктор Петрович, - а вы, уважаемый, положите эту таблетку под язык, она не очень приятна, но вам придется потерпеть с часок, а потом мы с вами поговорим.
Вот об этом конфузе Тимофей и подумал, когда таблетка начала свое действие, заработала в его организме, сердце постепенно начало сокращать свой стремительный бег, по груди разлилась приятная теплота и Тимофей понял, с кофе он свалял дурака.
- Откуда я знал, - выгораживал он себя, - по телевизору показывают, хлещут его без конца. «Вам что, чай, кофе или что-нибудь покрепче?». Насмотрелся, не разобрался, да в чем разбираться-то, он и не знал, что этот напиток пьют малыми дозами и только со здоровым сердцем. Не знал он и того, что у него больное сердце, а откуда знать-то, сильно не прихватывало, медпункт в хуторе закрыли сразу с перестройкой. Марья в этом деле пень пнем, ей бы только поворчать.Она и сама, слово не то ей скажешь, сразу за сердце хватается, наверное, тоже то стучит, то не стучит. Постучит, бывало, после пьянки, считал у всех так, а потом, думал он, стучит это хорошо, а если остановится, так неизвестно что лучше, что хуже.
Г л а в а 6.
Тимофей, прикрыв глаза, лежал на диване. Вагон тихо покачивался, клонился то в одну, то в другую сторону, постукивая колесами.
Ульяна сидела листала книгу, Тимофей скосил глаза, прочитал. Крупными буквами было написано «Екатерина Вильмонт».
- Наверное, писательница, - подумал он, а ниже мелким шрифтом «Здравствуй груздь!».
- Книга-то про грибы? – спросил он Ульяну.
- Нет, про любовь! – подняв глаза на Тимофея, ответила Ульяна.
- А при чем здесь груздь?
Ульяна сунула книгу под подушку, она, наверное, ее уже прочитала, и с улыбкой ответила:
- Так назвал главный герой этой книги свою любимую женщину.
- Ну и дурак! – откинувшись на подушку, мысленно ругнул он этого героя, -городские от безделья с ума сходят, называют друг друга ласкательными именами, а если что не так, кроют матюгами.
Он вспомнил, был случай у них в хуторе. Года два назад приехали к ним отдохнуть и подышать свежим воздухом откуда-то из города двое, муж и жена, такие интеллигентные, она в широкополой соломенной шляпе, платье до земли с прорехой до пояса, он тоже не простой, говорили какой-то ученый, бородка клинышком. Живут день, второй, квартиру сняли неподалеку от Тимофея, на речку ходят мимо его дома под ручку, не разлей вода.
- Вот живут люди, - завидовали Тимофей с Марьей, - пылинки сдувают друг с друга, а то мы…
- Ты слышала, какие у них имена? – спросил Тимофей жену, проводив их взглядом, когда эта пара прошла на речку.
- А черт их знает, не слышала!
- Так вот слушай и запоминай, она его зовет Назик, а он ее Пусик, а ты меня Тимофей или Тимоха.
- Да пошел ты, - отмахнулась тогда Марья и ушла в дом.
Недолго сдували пылинки друг с друга эти интеллигентные люди. Как-то проходили они мимо одного дома, а там как раз мужики поросенка забили, свежину обмывали, присутствовал на этой свежине и Тимофей. Подпитые были порядком, осмелели, потому и нашелся один из хуторян, вышел к ним навстречу, дурашливо поклонился и пригласил:
- Милости просим господа-товарищи к нашему столу.
Пуся отказалась, а Назик хоть и ученый, а видать мужик, как показалось, свойский, сразу опрокинул стакан самогона, закусил печенкой, и пошло поехало. После третьего у Назика бородка заходила как-то не по профессорски, да слова у него срывались приблатненные. Думали человек-то городской, вот и повел себя не понашенски, по-городскому. А дальше самое интересное. Профессор материться стал, где надо и где не надо, мужики его поправляют, а он как с цепи сорвался и убежал к своей Пусе. Ну и, слава богу. Профессора-то бывают разные, этот какой-то нервный. Поговорили между собой мужики, а минут через десять дело приняло такой оборот, в пору в милицию бы звонить, да телефона в хуторе не было.
Смотрят мужики, мчится по хутору, задрав длинное платье до пояса, Пуся, а за ней профессор Назик, без штанов, в одних трусах, в руках топор, глаза бешеные, зубы оскалил и хрипит не по-человечески:
- Догоню, падла, урою!!!
Куда ему догнать, Пуся как стрела, мелькая белыми, не успевшими загореть, ногами, мчалась по хутору, шляпа упала с головы, Назик понял, что ему не догнать жену, сначала растоптал шляпу ногами, потом порубил топором и вернулся на квартиру.
Пусик в тот день осталась ночевать у Тимофея, на квартиру не пошла, боясь разъяренного мужа. Вечером она Марье рассказала о себе все, что можно было рассказать, не исключено, что кое о чем умолчала. Оказалось, что Назик это просто Назар, а она Полина, что они, оказывается, поженились совсем недавно, полгода назад он освободился из заключения, а она работает в ресторане официанткой, там они и познакомились, и еще:
- Он же на двадцать лет старше меня, потому и не догнал, догнал бы, точно порубил топором, двенадцать лет отсидел в тюрьме за убийство.
- Пошто ты замуж-то пошла за такого старого, да еще бандюгу? – спросила Марья Пусю.
- Так он ласковым таким был, а потом у него много денег, вот я и польстилась, - горестно призналась Полина.
Утром Полина пошла к себе на квартиру, а Назара нет, хозяева рассказали: после пьянки проспался, встал, собрал свои вещи и ушел в неизвестном направлении.
- Сволочь, ворюга долбанный, - плакала, вернувшись в дом Тимофея, Полина, - все гад забрал и вещи и деньги мои, оставил в чем мать родила.
Тимофей посоветовался с Марьей, сходил к Мирону Азарову, поговорил и с ним, приняли решение не бросать же человека в беде, собрали по хутору деньги, кто сколько смог, кто рубль, кто два, кто и червонец не пожалел, отдали все это Полине и отправили домой.
- Вот тебе и городские сюсюкалы, лучше называть так, как поп нарек при крещении: Тимофеем, значит Тимофей, а Марью Марьей, - сделал он про себя заключение.
Можно бы и Ульяне об этой истории рассказать, да уж больно гадостна она по содержанию, - подумал Тимофей. – У нее жизнь впереди, может встретить и не такое. Учиться-то тут нечему, поэтому, считал он, уродовать имя ради любви, непристойным.
- Груздь, - улыбнулся он, - тогда нужно добавить, коль назвал груздем, сажай ее в кузов.
. Виктор Петрович тоже читал, только не книгу, а газету. Эту газету Тимофей видел, она лежала на столе, МК, то есть Московский комсомолец. В газете были цветные картинки. Тимофей заинтересовался ею, развернул почему-то последнюю страницу и внутренне ахнул, почти во весь рост перед ним предстала обнаженная женщина. Он быстро захлопнул газету, кинул взгляд на Ульяну, не дай бог увидит эту срамоту, но та возилась в своем рюкзаке и явно не заметила покрасневшего от стыда Тимофея. Виктор Петрович, вздрагивая, глядя на Тимофея, беззвучно смеялся.
- Демократия, молодой человек, демократия, свобода слова и печати, - сквозь смех говорил он. – Это раньше было понятие такое, как «за глаза и царя ругают», а теперь все изменилось, в ней вот, в этой газете, кажется на пятнадцатой странице, нашего президента голым королем называют, помните сказку Андерсена, «Голый король»?
- Нет, не читал я сказок, - признался Тимофей.
- К сожалению, к сожалению! – горестно вздохнул Виктор Петрович, снял очки и стал протирать их носовым платком.
.Тимофей понял, что Виктор Петрович искал собеседника посудачить о политике, но в Тимофее, испугавшемся обнаженной женщины, его явно не нашел.
- Наговорил мне разные страсти-мордасти Мирон Азаров, что, дескать, по железной дороге и ездят-то только разные бандиты да воры, - лежа на диване, размышлял Тимофей, - а на деле оказалось совсем другое. Хотя бы Ульяна, на первый взгляд я думал о ней черт знает что, конечно голый живот может это и не самое красивое зрелище для мужчины, особенно для постороннего, как я, а если по человечески к этому подойти, может это и не самое страшное. Уважительная девчонка, умная, книжки вон читает, кофием меня угостила, - и тут Тимофеевы мысли натолкнулись на что-то твердое, закрутились, чуть не сбились с пути. – С кофием у него получилось не совсем хорошо. Главное пил, чувствовал отвратительную горечь, но решил не показывать своего отвращения, заедал салом, хлебом, допил до конца и теперь вот лежит, как сказала бы Марья, откинув хвост, с отвратительной таблеткой во рту и вспоминает все, что произошло с ним до обеда и после него.
Ульяна ему определенно нравилась, нравилась внешне. Нравилась и как человек.
- Сноху бы мне такую, - наконец справившись со сбившейся о кофе мысли, продолжал рассуждать Тимофей.
У него был сын Александр, Сашка. Четыре года назад его призвали в армию, полгода учился в сержантской школе, пришили ему на погоны две лычки и отправили в Чечню. Наверное, тогда-то у Тимофея после выпивки начало сбиваться с ритма сердце, а до этого не замечал. А Марья с горя чуть не лишилась разума. Ходила по дому и по двору, не знала к чему приложить руки, натыкалась на закрытые ворота, у Тимофея и без того на душе кошки скребли, серьезно беспокоился за жену.
- Ты, Марья, женушка моя дорогая, - присев рядом и обняв ее за плечи, - сдерживая себя от волнения, - заговорил как-то с женой Тимофей. – Давай крепиться. Я не знаю, есть Бог или нет, никто не знает, но как бы там не было, кого-то он наказывает, а в основном милует. Сохранит он и Сашку нашего для нас, люди мы с тобой добрые, зла никому не делаем, за что нас наказывать? Вот посмотришь, пройдет неделька и будет от сыночка хорошая весточка, так что давай крепись.
Сказал тогда наобум, успокаивая жену, а попал в цель. Через неделю от Сашки пришло короткое письмо: «жив, здоров, отвоевался, часть перебросили на Урал….»
- Вот видишь, а ты на меня всегда бочку катишь «тебе бы только водку жрать»», - прочитав письмо, обрадованно пошутил Тимофей. Глянул на нее, а она, баба есть баба, зажала лицо платком, плачет от радости.
Эти слезы Тимофею были приятны, ему самому хотелось плакать, но он мужчина, ему плакать не положено, ему радость нужно отметить по другому, он и пошел к самогонщику, купил за пятнадцать рублей пол-литра, Марья на это слова не сказала, яичницы нажарила, и сама, хотя была непьющая, с радости стограммовый стаканчик, перекрестившись, выпила вместе с Тимофеем.
Дослуживал Сашка последний год, ждали его, ночи плохо спали, сначала считали месяцы, потом недели, а дни считать не пришлось, прислал письмо и как обухом по голове:
- Дорогие мои мама и папа, я тут прикинул своими мозгами и решил из армии не уходить, останусь на сверхсрочную, а потом командование меня приглашает, буду учить молодых солдат военному делу.
- Вот те на, мы его домой ждем, костюм новый купили, а он на сверхсрочную, да еще по этому времени, то там, то в другом месте вспыхивают какие-то горячие точки, а он….
Марья так и присела на лавку.
- Господи, он что там с ума сошел, - упавшим голосом выдохнула она.
Тимофей решил поддержать ее дух, закурил, тоже сел на лавку, только подальше от жены, дым от курева она не терпела, заговорил:
- У вас, у баб, волос длинный, а ума с гулькин нос, ты не слышишь, пишет военное командование его пригласило, это значит нужен он армии, вот и решило не пустить его домой, головой надо думать, а не тем местом, чем лавку придавила.
Марья вытерла нос концом платка, вытерла и слезы, неуверенно согласилась с мужем.
- Может ты и прав! Может и правда наш сыночек в люди выйдет?
- Конечно прав, до генерала, ясное дело, не доберется, а полковником быть ему, а потом, подумай, голова садовая, в хутор приедет, что делать будет? Раньше говорили быкам хвосты крутить, теперь и волов нет, лошадей тоже нет, ни хрена у нас нет, и работы нет, так что правильно поступил, умный у нас сын, весь в меня, не по бабам остается бегать, а службу военную нести - с улыбкой сказал Тимофей.
- Господи, сидел бы да молчал, бабник чертов! – у Марьи сразу высохли слезы, и голос окреп, даже слегка задрожал. – Кобелина несчастный!
-Черт меня дернул за язык, - мысленно выругал себя Тимофей.
Жена сразу забыла про сына, села на своего конька и понеслась.
- Чего молчишь, язык-то куда затолкал? Забыл, сколько мне нервов перемотал со своей зазнобой?
Тимофей и правда молчал, честно говоря он был виноват перед женой, про него по хутору ходили упорные слухи о том, что работая скотником, он якобы сблизился с одной из доярок, разбитной холостой бабенкой, славившейся в плане любовных интрижек не совсем строгим поведением.
- Ты давай о деле поговорим, о сыне, - чувствуя, если он сейчас не осадит Марью, может разразиться скандал, и это кончится сердечным приступом у ней, да и у него с расстройства зазвенит в ушах.
Когда назревавшую ссору Тимофею удалось отвести в сторону, заговорили о сыне, пришли к общему согласию, что ему действительно дома, то есть в хуторе, делать нечего, можно было отправить его на работу в райцентр, там когда-то, в Советское время, работал довольно крупный по районному масштабу, авторемонтный завод. В перестройку рухнул, так что рухнула и у Тимофея с женой последняя надежда сделать так, чтобы сын не работал бы в колхозе и жил неподалеку от дома.
Г л а в а 7.
А еще через год Сашка прислал письмо, и не знали родители радоваться этому, или, наоборот, огорчаться.
«Дорогие мои родители, - писал он , со службой у меня все нормально, комнату мне выделили в общежитии, потому и решил я, не дожидаясь вашего благословления, жениться. Жена моя местная, городская, работает в парикмахерской маникюршей, это значит, ногти на руках и ногах красит всяким модницам. Зовут ее Гутей. Высылаем вам и фотографию на память».
На фотографии, рядом с широкоплечим, одетым в военную форму, Сашкой, стояла невысокого роста, но крепко сбитая девушка. Разлохмаченная прическа, обнаженные плечи, узкая, чуть ниже пояса, юбка обтягивала крутые бедра, на толстых бесформенных ногах туфли с длинными, узкими, загнутыми вверх, носами.
Тимофей посмотрел на фотографию, скривил лицо, как от зубной боли. Марья сжала так плотно рот, что посмотреть со стороны и не поймешь, то ли он у ней есть, то ли совсем нет, осталась ото рта тонкая, еле заметная черта.
- Так как , он пишет, ее зовут? – наконец выдавил из себя Тимофей.
На этот раз письмо читала Марья. Она взяла листик бумаги, исписанный мелким Сашкиным почерком, нашла нужное место, прочитала:
- Гутей!
- Твою мать, вот это угодил! – возмутился Тимофей, - Гутя, а может Гуся?
= Может и так! – горестно вздохнула Марья и добавила, - была бы человеком хорошим, а имя, сам знаешь, не красит, а скорей наоборот. Приедут вот в гости, посмотрим, разберемся, что да как, на вид и правда кажется неказиста, да с лица воду не пить.
Через несколько месяцев сын приехал в отпуск вместе с женой. Дело было в августе, лето добралось до своей апогеи, нещадно палило солнце, разогрело землю до такой степени, что босыми ногами не ступишь, мягко шумела и переливалась на ветру переспелая пшеница, птицы, захлебываясь от радости, беспрерывно летали туда сюда в поисках пищи для своих повзрослевших птенцов.
В саду у Тимофея кавардак, яблоки, подогретые жарой, рухнули все разом, лежали под яблонями сплошным пластом.
Вот в эти дни прибыли Сашка с женой. Сначала свекры чуть не обмишурились, сноху не признали. Зашли во двор, жена у сына совсем не та, что видели они на фотографии. Там стояла «мымра», так назвал ее про себя Тимофей, потом сказал о том Марье, та согласилась.
- И правда «мымра», - хотя оба не знали, что означает это слово.
Теперь вошла во двор довольно приятная на лицо девушка, с красивой прической, в джинсах, легкой куртке и босоножках. Родители выскочили из дома, только и успели сойти с крыльца, встали рядом, смотрят, как входят во двор молодые, а дальше пошло кувырком. Жена Сашки первая подошла к свекрам, поклонилась, как и положено у порядочных людей, и вдруг ляпнула:
- Здравствуйте Тимофей Иванович и Марья Васильевна.
- Здравствуйте детки наши, здравствуй Саша и вы, - сладостно запела Марья, - заходите в дом, гости дорогие.
Назвать сноху по имени у Марьи язык не повернулся.
- Вот те на, дождались сношеньку, - когда молодые вошли в дом, проговорил Тимофей, - по имени отчеству, как на службе, одним словом «мымра».
- Тише ты, - цыкнула на мужа Марья, потом разберемся.
Прожили Сашка с женой у родителей две недели, во многом разобрались, отдельные вопросы остались открытыми. Прихватили как-то Сашку одного во дворе, расспросили чего имя-то у его жены, такое будто не человеческое, Сашка расхохотался.
- Человеческое, Августиной ее звать, так и в паспорте записано, а Гутя ее зовут с самого детства. Мне мать ее рассказывала. Родители-то ее люди религиозные, раскольники, жили где-то в глухой деревне, там и родилась Августина, там ее и крестили и имя дали по святцам, а то, что Гутя, так это она сама себя так назвала. В детстве спросили, девочка, как тебя звать? Гутя, сказала она. Вот так и осталась Гутей. А что, мне нравится, во всяком случае, лучше, чем у нас это имя называют Гунькой.
- И правда, - согласился Тимофей, - только бы не ошибиться, Гусей не назвать.
Вагон слегка вздрагивал, мерно постукивая колесами. Тимофей посмотрел на Ульяну, та, свернувшись калачиком, наверное, спала на средней полке. Виктор Петрович так и не проконсультировал его, отложив газету, похрапывал на нижней полке. У Тимофея со здоровьем все было хорошо, таблетка давно растаяла во рту, остался от нее только неприятный привкус на языке. Сердце притихло, прижалось где-то в груди. Натворило дел, напугало всех в купе, теперь устыдилось своего поступка, колыхалось так тихо, что Тимофей не чувствовал то ли оно есть, то ли его нет.
Благостно у Тимофея было и на душе, потому и воспоминания как-то совсем незаметно от неприятных перешли к добрым, и даже к смешным. Опять вспомнил о Гуте, насмешила она тогда, в первый день своего приезда. Пообедали они, посидели за столом, Тимофей с сыном по стаканчику водки выпили какой-то особой, Сашка с собой привез, фигурная бутылка, название мудреное, Тимофей долго вспоминал, да так и не вспомнил.
После обеда Марья стала мыть посуду, а Тимофей молодых пригласил в сад. Вот там-то и случилось самое смешное. Началось с того, как Гутя зашла в сад и ахнула, Тимофей посмотрел на нее, напугался, глаза как пятаки, рот распахнула, и слова сказать не может.
- Это что, яблоки?! – указывая на устланную землю яблоками, наконец, спросила она.
- Яблоки, а что?
- И вы по ним прямо ногами топаете?
- Да, не только ногами, мы ими, - Тимофей увидел заскочившую во двор соседскую собаку, схватил яблоко покрупнее, размахнулся и кинул им в непрошеную гостью, добавил, - и в собак бросаем.
- Господи, а я то думала! – что думала, сноха досказать не успела, брошенное свекром яблоко попало собаке по боку, та взвыла и бросилась в грядку, засаженную табаком.
Тимофей охнул, забыл, что рядом Гутя, грубо выматерился и быстро побежал спасать свое детище, а собака как с ума сошла, ошалело металась по грядке, табак хряпал, ломался, и неизвестно чем бы это кончилось, если бы на шум не выглянула в окно соседка, хозяйка собаки.
- Дамка, марш домой! – крикнула из окна соседка, и собака послушно выскочила из грядки и большими скачками побежала вдоль сада.
- Ух, сука, подлая тварь, убью!!! – не своим голосом взвыл Тимофей, схватил валявшуюся под ногами тяпку и запустил ею в убегавшую собаку.
Смеялись потом, когда вошли в дом, когда Тимофей с расстройства искурил сразу две самокрутки, раздобрилась и Марья, а может, и не раздобрилась, она в таких случаях никогда не была доброй, скорее всего, порисовалась перед снохой, налила ему сама почти полный стакан водки, подала, улыбнувшись, проговорила:
- Тебе придется перед Дамкой извиниться. Яблоком по боку-то за что? – Другой раз Тимофей, может быть, и скосил бы глаза на жену, на этот раз принял шутку,
- Да я, понимаешь, перед Гутей хотел похвалиться, что вот дескать мы какие, в собак яблоками бросаемся – выпив водку и вытирая рукавом губы, улыбнулся Тимофей.
И после того всем стало весело, от души хохотала и Гутя, потом она рассказала о себе.
Родилась она в Пермской области, где-то в тайге, почти в ста километрах от железной дороги, в десять лет родители привезли ее в Пермь, там она окончила среднюю школу, поступила на курсы парикмахера-маникюра, там познакомились с Сашей, и поженились.
- Садов таких, как у вас, я никогда не видела, потому и удивилась, я думала, к яблокам все относятся, как мы. У родителей большая семья, мама купит их килограмм, поделит по два яблока, вот и все, а здесь по ним ходят и даже в собак бросают.
За две недели отпуска, проведенные в хуторе, Гутя значительно реабилитировала себя в глазах свекров и та фотография, присланная им сразу после свадьбы, где она предстала, как считали родители Сашки, в очень неприглядном виде, померкла, потускнела, хотя отдельные фрагменты остались четкими и ясными. Первое, она так и не назвала их папой и мамой и второе, к мужу, казалось, относилась неплохо, а вот свекров, похоже было, не совсем ценила. Потому кличка, брошенная когда-то Тимофеем «Мымра» покуда цепко держалась за снохой..
И вот теперь Тимофей сравнивал свою сноху с попутчицей Ульяной, точно определил, эти молодые девушки совершенно были разными по характеру, следовательно, и в жизни они всегда будут находиться по разным сторонам баррикад.
Г л а в а 8.
Ужинать Тимофей не стал, хотя Ульяна предлагала попить чаю с лимоном, и что у нее есть очень вкусное печенье. Тимофею, конечно, приятно было, что девушка относится к нему, как к хорошо знакомому человеку, и потом неплохо было бы попить чайку с лимоном и печеньем, но он считал неудобным объедать взрослому мужчине молодую девушку.
- Не привык я к чаю, не пьют у нас его, мы больше налегаем на молоко.
Виктор Петрович, услышав отказ Тимофея, рассудил это по-своему.
- В деревне живут мудрые люди, - повел он разговор, - мне как-то несколько лет назад пришлось гостить у своих родственников в деревне, так у них действительно чай не котируется как напиток, они предпочитают пить молоко. Вы знаете, я присмотрелся к ним и пришел к выводу, они правы. Чай, это древний китайский напиток, городские люди употребляют его, как тонизирующее средство, деревенским жителям поднимать тонус не следует, он у них и без того на должном уровне. Вы представляете, Ульяна, они встают в четыре часа утра и ложатся спать не раньше одиннадцати.
Тимофей молча лежал, слушал все, что говорил о деревенской жизни Виктор Петрович, его как-то обижало, что этот пожилой мужчина, любитель поговорить хоть с кем-нибудь, не знает, что Ульяну совсем не интересует, как люди живут в деревне, и что они любят пить чай или молоко. Не нравилось Тимофею и то, что представитель этой деревни лежит тут же, рядом, а о нем говорят, как о неодушевленном предмете, что, дескать, вон он лежит на диване, отказался пить чай, ему бы сейчас подать кувшин с молоком.
Тимофей повернулся спиной к пьющим чай, соседям, и попытался уснуть, совсем не предполагая, что с ним случится на второй день его пути, знал бы, ни за что не смог бы уснуть.
Первую ночь в вагоне он спал хорошо, почему и сам не знал, во всяком случае, последние дни дома спал хуже, беспокоила предстоящая поездка, дело незнакомое, теперь все это улеглось. Страшен черт, как говорят, когда его малюют. На деле оказалось не так уж и плохо, и люди в купе хорошие, вот, наверное, успокоился и проспал всю ночь, не просыпаясь. Утром почувствовал, в вагоне значительно похолодало.
- Наверное, ветер повернул с севера, - подумал он, - на хуторе всегда было так, дует ветер с юга, жди дождя, потянул с севера, даже в теплую погоду, становится прохладно.
Тимофей выглянул в окно, пейзаж изменился. Удивился тому, что отдельные деревья лесополосы были голыми, не покрылись листвой.
- Интересно, запоздали деревья чего-то, еще голые, - удивился он, - а потом может порода такая, теперь ученые разводят разные, вон по телевизору показывали, в Сибири бананы выращивают.
Тимофей решил позавтракать. Сначала разослал по столу кусок жесткой бумаги, что нарезала ему из мешка на дорогу жена, достал хлеб, сало, понюхал раздавленные в лепешку яйца, не провоняли-ли, сходил, набрал в титане теплой воды, положил две столовых ложки вишневого варенья, размешал, получился компот. Ульяна с Виктором Петровичем еще не встали.
- Городские поспать любят, - подумал о них Тимофей, - пока они дрыхнут, я позавтракаю.
В отношении продуктов, что положила Марья на дорогу ему в сумку, после случая с кофе, при соседях он есть стыдился, особенно толстое, в четыре пальца сало и раздавленные яйца, потому и решил позавтракать пораньше. Завтракая, вспомнил о Марье, как она там справляется с хозяйством Последние годы, как только развалился колхоз, негде было работать, а жить как-то надо, Тимофей, посоветовавшись с женой, решили расширить свое хозяйство, увеличив скотный двор.
- Телку продавать не будем, - предложила тогда, два года назад, Марья, - вот и будет у нас две коровы.
Так и поступили, теперь у них в хозяйстве две коровы, два поросенка, куры, гуси, благо рядом, за огородом., небольшая речка, гуси только к ночи домой приходят, а так весь день на ней пропадают.
Виктор Петрович правду рассказывал Ульяне о деревенской жизни, раскусил, по его разговору, почему в деревне чай не пьют, только не все он понял, ему еще бы надо присмотреться да расспросить своих родственников, что они получают за свой, почти двадцатичасовой, труд.
- Да ничего, - ответили бы ему они, - то, что выручаем за проданное молоко, да осенью забьем да продадим какую-нибудь живность, и больше ничего!
За сутки пути Тимофей обжился в вагоне, присмотрелся к людям, кое-чему подучился и у Ульяны. Она вчера после злополучного кофе, достала из сумочки бумажную салфетку, вытерла стол, смела крошки. И то, что было недоедено, собрала все в эту салфетку и отнесла куда-то, а куда, Тимофей не знал. Поэтому он поступил так же. У него не было бумажной салфетки, но зато был большой кусок коричневой бумаги из мешковины. В нее он сгреб все то, что нужно было убрать со стола, скомкал в тугой ком, обул ноги в не зашнурованные шишкари, взял кружку и отправился в туалет. Там защелкнул на замок дверь, поискал глазами мусорное ведро, не нашел .
- Интересно, куда Ульяна вчера выбросила мусор? – подумал он, - припомнил, она точно понесла его в сторону туалета, а дальше?... А, да черт с ним. Тимофей кинул ком бумаги в унитаз, нажал на педаль, хлынула вода, грубая бумага мгновенно набухла, ком расширился и никак не хотел пролазить через отверстие
- Твою мать, выругался Тимофей, он пошарил глазами, чем бы проводить ту бумагу, не нашел, хотел было рукой, вспомнил, что люди делают в этой посудине, и тогда решил проводить ее ногой.
А дальше произошло невероятное, этого не мог даже предположить знаток по вагонным делам Мирон Азаров. Тимофей нажал шишкарем на бумагу, и в этот момент вагон дернулся со страшным грохотом, резко остановился, его дернуло назад, потом так же сильно вперед, что Тимофей навалился всем телом на ногу, которая была в унитазе. Там что-то хрустнуло и…, шишкарь, эта ничтожная уродина, ему надоело топтать хуторскую землю, этому кособокому инвалиду, надоела и нога хозяина, ему надоело все на этом свете, он изловчился, соскочил с Тимофеевой ноги и нырнул в отверстие унитаза.
- Сука, - простонал Тимофей, - что же теперь делать? Босым остался, докосоротился долбанная тварь, путевым был бы, на ноге бы удержался, а этот, у у у!
.Тимофей вытащил мокрую в носке ногу, пол в туалете тоже был мокрый, холодный, залитый то ли водой, то ли еще чем-то, сюда ходят разные люди по разным надобностям и никто не видит и не знает, как они пользуются этим туалетом. На душе было гадко, грязно, будто он только что лицом прикоснулся к этому полу. Болела нога, исцарапанная об острые края отверстия унитаза.
В вагоне захлопали двери, затопали ногами, кто-то куда-то бежал, кричал, кто-то подергал ручку двери туалета, ударил ногой. Тимофей притих, он не знал, что ему делать, идти по вагону в одном туфле неудобно, совсем без туфель еще хуже, увидят, что босым выходит, посчитают сумасшедшим, попробуй, докажи кому-то, что ты не верблюд, куда ни кинь, всюду клин.
Г л а в а 9.
- Будь, что будет! – в отчаянии прошептал он и шагнул в вагон.
А там не до него, у каждого свои проблемы. Оказывается, об этом он узнал позднее, какой-то пьяный мужчина проспал свою станцию, выбежал в тамбур и, сдуру, по пьяной лавочке, сорвал стоп-кран.
Дальше беда была не у одного Тимофея, она захватила весь вагон, а может и весь состав. В своем купе у его соседей тоже были проблемы. Спящую Ульяну сбросило со средней полки. Падая, она стукнулась лбом о стол, и багровый подтек пересекал ее лоб. Виктор Петрович на карачках лазил под столом, оказалось, его очки рывком вагона сбросило со стола, и он теперь пытался отыскать их. Тимофей точно помнил, во время завтрака видел очки на столе, подключился к поиску и нашел их. Очки лежали на постели, прижатые подушкой к стене.
- Спасибо, а я-то думал они, пробили стену вагона и вылетели на улицу, принимая их, пошутил Виктор Петрович.
Без очков он выглядел смешно, казалось, что глаза у него смотрели в разные стороны, левый косил на женщину, что сидела на боковом сидении, а правый безотрывно следил за пейзажами в окне, пролетавшими мимо вагона.
Занятые своими заботами, никто в купе и не заметил, что Тимофей пришел без туфля, с босой ногой. О своем несчастье он рассказал сам, когда улеглись страсти. Ульяна смазала синяк одеколоном, привела в порядок растрепанную прическу, Виктор Петрович сходил в туалет, пришел оттуда умытый, причесанный, в очках и глаза занялись своим общим делом, стали смотреть в одну точку..
- Позвольте, позвольте, извините, если я вас правильно понял, у вас теперь один туфель? – удивился Виктор Петрович.
- Один, а другой, вот видите, - Тимофей еще до того снял с ноги мокрый носок и теперь показывал соседям босую ногу, для убедительности, чтобы не подумали подделка, пошевелил пальцами.
Ульяну будто прорвало, хватаясь за живот, она неудержимо хохотала. Виктор Петрович даже не улыбнулся, возраст не тот, не Ульяна, та молодая, ей и палец покажи, будет хохотать, а этот понимал и как врач и как человек, у Тимофея дело серьезное, он точно знал, какая погода сейчас в Мурманске и, конечно, босиком там из вагона носа не высунешь.
- Так, так, молодой человек, как же случился с вами этот грех? – серьезно думая о проблеме своего соседа, спросил Виктор Петрович.
Тимофей осмелел, дорога его кое-чему научила, он понял, если в деревне надо быть признанным человеком, там требует этого труд, то здесь, среди чужих людей, да на чужой стороне, нужно быть находчивым на деле и на словах.
- Да так же, как и с вами, Виктор Петрович, очки-то от удара залетели так, что еле нашли, а мой туфель тоже … и оказался на улице, понятно?
- Понятно, уважаемый, как вас, Тимофей Иванович, хорошо понимаю, только вы, наверное, серьезности вашего положения не понимаете. Вы знаете, ровно через сутки мы будем в Мурманске.
- Ну и что? – не уступал Тимофей.
- Так как же что, вы же босой, а насколько мне известно, наш поезд скорый, следовательно больше десяти минут он не стоит даже на крупных станциях, дело складывается так, что вы не сможете купить себе обувь до самого Мурманска.
- Ну и что? - снова не сдавался Тимофей, - мне не привыкать, выйду босым, а там, в городе, куплю обувь.
Теперь засмеялся Виктор Петрович, но сделал это сдержанно, так, чтобы не обидеть собеседника. Ульяна, наоборот, вроде стала серьезной, она что-то хотела сказать Тимофею, но ее опередил врач.
- Вы имеете представление, какая сейчас погода в Мурманске?
- Ну какая погода, май есть май, он и в Африке май, он и в Мурманске тоже, - Тимофей повторил Мирона Азарова, он верил ему. Азаров поездил, повидал свет и, конечно, информация была безошибочно точной.
- Нет, молодой человек, вы ошибаетесь, я не знаю какая сейчас погода в Африке, но у нас в Мурманске лежит снег и не исключено, что по колено.
Тимофея будто кто-то исподтишка ударил по голове, сбил с ног и начал катать по полу раздетого, босого и незащищенного.
- Как снег, какой снег? – не веря своим ушам, удивленно спросил он.
- Обыкновенный, белый, холодный, подзаправленный крепким морозцем да ветром, дующим с моря.
- А как же я?! – Тимофей совсем растерялся, он понял свое бедственное положение. Босиком по снегу! Вспомнил свою бабушку, она рассказывала давно, когда он был еще маленьким. Бабушка когда-то жила в большом селе и к ним приходил придурковатый мужчина, или как она его называла, блаженный, по имени Проня, так вот этот Проня ходил по снегу босиком, а обувь – лапти, связанные, висели у него на плечах.
- Ноги-то у него красные, как у гуся, - рассказывала бабушка, за ним карагодом, невидаль-то какая, зимой по снегу босиком.
- Вот и я выйду из вагона в Мурманске, с сумкой, снега по колено, а я босиком, - Тимофей тоскливо посмотрел в окно вагона, там пейзаж менялся с каждым часом, трава почти не зеленела, деревья совсем стояли голыми, без листьев, в вагоне еще больше похолодало, хотелось на плечи надеть что-нибудь потеплее.
Выходит Виктор Петрович прав, нужно принимать какие-то меры с обувью, а какие, Тимофей не знал.
В разговор вдруг вмешалась Ульяна, она совсем перестала хохотать, смотрела на расстроенного Тимофея с жалостью, казалось, между ее хохотом и слезами совсем нет никакой переходной границы.
- Вы не расстраивайтесь, Тимофей Иванович, я вам помогу, у меня вот тут в рюкзаке есть кое-что из обуви, - сказала Ульяна, подняла крышку дивана, вытащила рюкзак, раскрыла замок и поставила на стол картонную коробку. – Брат папе подарок передал, а я, временно, конечно, даю вам.
Ульяна сорвала с крышки скотч и вытащила из коробки красивые белые, блестевшие лаком, сандалеты.
- Как можно, Ульяна, я не надену, - восстал Тимофей, - ноги-то у меня привыкшие к шишкарям, мигом стопчу.
- Не стопчите, обувайте и весь мой сказ! – Ульяна озорно сверкнула глазами, - до Мурманска доедем, а там разберемся.
- Вот чертовка, перехватила нарочно словечко. – Тимофей вспомнил, он что-то рассказывал о себе, о жене и употребил слово «сказ», вырвавшееся из привычного лексикона своей жизни.
Тимофей принял сандалеты, подержал их в руках, постыдился обувать сразу на ноги, аккуратно поставил на постель.
- У меня тоже здесь кое-что есть из обуви, - повторил вслед за Ульяной Виктор Петрович, и тоже достал новые, совсем неодеванные носки. – Жена про запас дала, так вот берите, пользуйтесь, дарю насовсем!
Проявлять скромность в его положении, Тимофей понимал, не было смысла, он чувствовал себя в долгу перед этими добрыми, отзывчивыми на его беду, людьми.
- Спасибо, я уж и не знаю, как вас благодарить!
Тимофей принял носки и сразу надел их на ноги. Странно было то, что принимая временно или насовсем, как сказал Виктор Петрович, обувь от незнакомых по сегодняшний день, людей, он не чувствовал себя счастливым, а наоборот, душу терзали угрызения совести, он ощущал себя ничтожным человеком, который попал в цивилизованный мир и сразу влип в историю.
- Черт меня дернул совать ногу в этот унитаз, хорошо, что никому не сказал про эту срамоту. Ульяна и без того надорвалась от смеха, а знала бы правду, или кто-нибудь видел бы меня, дурака, как я ногой-то…, весь вагон бы покатывался до икоты от хохота.
День прошел относительно спокойно, если не считать небольшого инцидента, который произошел с Тимофеем в тамбуре. А так, казалось, все нормально. Виктор Петрович, как только подарил носки, занялся газетой «Московский комсомолец», он умышленно не стал развивать события, связанные с потерей туфля Тимофеем, понимая, что это очень неприятно. Понимала это, несмотря на свою молодость, и Ульяна. Она занялась книгой Дарьи Донцовой. Тимофей, обескураженный случившимся, долго лежал в постели, вспоминая дом, думал и о матери, несколько раз выходил в тамбур покурить самокрутку, и вот там у него произошла необычная встреча, которая его сначала насторожила, а потом вывела из терпения.
Время клонилось к вечеру, Тимофей стоял у двери тамбура, курил и наблюдал интересную картину. Остывающее солнце висело над горизонтом, уж какие повороты делал поезд, он не знал, но создавалось впечатление, солнце не находило себе места, оно ошалело металось по небу и пока Тимофей искурил две самокрутки, оно дважды заглянуло в левую дверь и столько же в правую.
Хлопнула дверь и в тамбур из вагона вышла женщина, на ней был темно-синий, с белыми отворотами, байковый халат, короткая прическа, на ногах мягкие шлепанцы, украшенные мордашкой какого-то животного. Эту женщину он видел раньше, она несколько раз проходила по вагону мимо их купе, тогда-то он и заметил на ней одежду, прическу и тапочки. Теперь Тимофей скользнул по ней только взглядом и отвернулся к двери. Женщина достала из кармана пачку сигарет, вытащила одну, долго мяла ее пальцами, потом вдруг повернулась и подошла к Тимофею.
- Прошу прощения, извините за беспокойство, у вас не найдется огонька, - нетвердо произнося слова, заговорила она с Тимофеем, - для одинокой молодой женщины.
- Пожалуйста, есть огонек.
Не подозревая, к чему клонит она, он хотел было, как делал у себя в хуторе, поднести ей недокуренную самокрутку, но во время спохватился, посчитал неудобным, похлопал по карману, нашел коробку и, чиркнув, поднес к женщине зажженную спичку.
Вагон качнулся, прикуривая, качнулась и женщина, вернее она сильно навалилась на Тимофея грудью.
- Извините, я, кажется, побеспокоила вас, - прикурив, сказала она.
- Ничего, я потерплю, будем считать это счастливой случайностью, - Тимофей даже удивился сам, откуда он выкопал эти слова, во всяком случае, в хуторе так не говорил, наверное услышал уже здесь, в вагоне.
- Да, счастливая случайность? – поймала его слова женщина, она смерила взглядом Тимофея с головы до ног, остановилась на модных сандалетах.
- На югах были, отдыхали, моряк?
- Точно, моряк, с печки бряк, растянулся как червяк! – ляпнул Тимофей пришедшую ему на ум первопопавшую избитую деревенскую рифмованную глупость.
- Ну, знаете, такой импозантный мужчина и вдруг червяк!
- Чегооо?
Тимофей не знал слово «импозантный» и принял его за что-то бранное, хотел было спустить на женщину «полкана», но она вдруг снова, пошатнувшись, прижалась к нему грудью, от нее дохнуло свежевыпитым пивом, он скосил глаза и увидел из-под распахнутого халата белели полуобнаженные груди, а на ложбинке между ними темнела крупная, с горошину, коричневая родинка.
У Тимофея слегка закружилась голова, он вспомнил ту разбитную доярку, в которую, тайно от жены, был влюблен, и как эта тайна стала явной. В деревне такие поступки не остаются незамеченными, вспомнил и скандал в семье, и о том, что этот скандал чуть не кончился разводом, но то было в хуторе, а теперь, в вагоне, чужая пьяная женщина, а потом предупреждение Азарова:
- Особенно не связывайся с пьяными бабами, они ни одного нашего брата отправили на тот свет.
- Как на тот свет? - не понял тогда Тимофей. – Что, по железной дороге ездят только бандиты?
- Ну и дурак же ты, Тимоха, разве не знаешь, чем бабы убивают мужиков? Любовью, родной, любовью, а потом заразной болезнью. Дошло? Ты что, считаешь, порядочные женщины вешаются по вагонам на незнакомых мужчин? Нет, милый, не вешаются, всякая шваль заразная, да.
- Такой мужчина, мог бы и в ресторан меня сводить. А, моряк? – женщина продолжала пожирать глазами Тимофея, она снова хотела прижаться к нему, потом вдруг отшатнулась и запела:
Брось, не грусти ты моряк!
Не зови ты на помощь норд-веста.
Эта мисс из богатой семьи
И к тому же другого невеста!
Голос у нее был низкий, грудной, приятный. Тимофей никогда не слышал этой песни ни по телевизору, ни от людей, откуда было знать ему, что слова этой песни были придуманы в блатном мире задолго до Отечественной войны, а может и до революции.
- Ну что, моряк, веди меня! Я тебе еще кое-что спою!
Тимофею казалось, что его будто медленно всасывает в какую-то вязкую трясину, и кем были написаны слова в этой песне, пусть даже самым знаменитым поэтом или любым бандитом в сибирских тюремных лагерях, для него не имело значения. Главное она была спета для него довольно красивой молодой, пусть полупьяной, женщиной, и если он помедлит еще несколько минут, то та родинка между белых, как первый снег, грудей, толкнет его на необдуманный шаг. Он не устоит перед соблазном. Распорет карман с деньгами, что зашиты Марьей на дорогу от воров, бандитов, от какого-то коварного человека, от того, кто осмелится посягнуть на вырученные от теленка деньги…
- Надо устоять! – шевельнулось где-то там, далеко, на самом дне его сознания, - иначе….
- Ну что, моряк, пойдем?
- Куда? – у Тимофея дрогнул голос.
- В ресторан! А потом пойдем ко мне, между прочим, я еду одна, без соседей.
- В какой ресторан? Что ты тут передо мной хвостом вертишь? – Тимофей сорвался с тормозов, его понесло в разнос. – Что ты тут передо мной буферами трясешь, да я вас таких, мать вашу так, на своем веку перевидал!..
Женщина, не ожидавшая от Тимофея такого отпора, испуганно попятилась назад, на ощупь поймала ручку, отворила дверь, крикнула:
- Ты и, правда, червяк, дурак и размазня!
- Пошла вон сука блудливая! – уже не своим голосом закричал Тимофей и шагнул к женщине.
Та поспешно захлопнула за собой дверь. Тимофей постоял несколько минут в тамбуре, успокоился, вернулся в свое купе.
Виктор Петрович с хитрецой посмотрел на него, улыбнулся и, показывая кивком головы вдоль вагона, спросил:
- С любовью лезла?
- Ага, а вы откуда знаете?
- Вчера я видел в тамбуре, липла к одному офицеришке.
- Ну и что?
- Да, кажется,. клюнул, - во всяком случае он шарил у себя по карманам, наверное искал деньги.
- Ну и дурак, она пьяная с… - Тимофей чуть не сказал сука, но увидел Ульяну, прислушивающуюся к их разговору, во время остановился.
Г л а в а 10.
В Мурманск поезд приходил рано утром. Проводники встали первыми, они, зная, что пассажиров все равно нужно будить, бесцеремонно громко разговаривали, гремели ведрами, бегали по вагону со швабрами, мыли пол, готовились сдавать на станции смену.
Тимофей, привыкший в деревне вставать рано, проснулся тоже, как говорят, с первыми петухами, лежал под одеялом, обдумывая, как сложатся у него дела по приезде в Мурманск, беспокоило то, что «шишкарь», второй туфель, он выбросил в мусорный ящик, спустя час после потери первого. О мусорном ящике ему подсказал Виктор Петрович, в шутку посажалев:
- Неплохо бы выбросить его вслед за первым, нашел бы кто-нибудь, попользовался, - и он рассказал историю, прочитанную им в какой-то газете.
- Вы помните, в тридцатых годах у нас в Союзе жил прославленный летчик, герой Советского Союза, Валерий Чкалов?
- Помню, в школе о нем учили, он, кажись, перелетел через Северный полюс в Америку.
- Правильно, перелетел, тогда многие перелетали, Советский Союз расправлял крылья, вот и бороздили небо земного шарика вдоль и поперек, так вот я хочу сказать о Чкалове, о его мгновенной реакции. Ехал он как-то в поезде, стоял у открытой двери вагона, а в руке держал кожаные перчатки. Вдруг от неосторожного движения у него из рук выскочила одна перчатка, ударилась о подножку и полетела на землю. А дальше самое интересное: Чкалов в мгновение среагировал, упавшая перчатка еще не долетела до земли, как он вслед за ней выбросил вторую.
- Валерий Павлович, зачем вы выбросили вторую перчатку? – спросил его стоявший рядом какой-то пассажир.
Чкалов с улыбкой ответил:
- Одна-то мне зачем, кто-то найдет две и поблагодарит!
- Так и вы поступили бы со второй туфлей, как потеряли первую, - сказал Виктор Петрович.
Тимофей махнул рукой, отвернулся, некоторое время молчал, потом проговорил:
- По дурацки в унитаз проводил! – и подробно рассказал, какой случай произошел с ним в туалете.
Смеялся Виктор Петрович, опять хохотала Ульяна.
- Товарищи пассажиры, подъем!!! Подъезжаем к Мурманску, - видя, что отдельные пассажиры разоспавшись, не спешили вставать, - зашумели проводники, - быстренько, быстренько сдать постели, подъезжаем.
Тимофей давно встал, но что надо сдавать постель, не знал, спасибо подсказали. Встал и Виктор Петрович, сходил куда-то с электробритвой, через несколько минут вернулся чисто выбрит, у Тимофея не было такого механизма, он дома брился опасной бритвой, доставшейся от отца.
- Может, сходите, пожужжите? – протягивая Тимофею электробритву, предложил Виктор Петрович.
- Да нет, спасибо, я уж теперь до места, - отказался Тимофей по двум причинам: не умел ею пользоваться, и не знал куда сходить и где включить, розетку в коридоре видел, а зачем она, не ведал.
На улице светало, Тимофей выглянул в окно, и нервный мороз сковал тело, земля была покрыта снегом.
- Там что, снег? – не поверил он своим глазам.
- Снег, Тимофей Иванович, снег, у нас в это время мая часто бывает снег, - собирая свою постель, объявил Виктор Петрович.
- А как же я в босоножках?
- Ну, это во всяком случае лучше, чем вы собирались по Мурманску гулять босиком, - не упустил случая пошутить Виктор Петрович.
- Вы не беспокойтесь, Тимофей Иванович, - вмешалась в разговор Ульяна, - я беру вас под свою опеку.
- Ничего себе, делишки, погорел, как швед, - нервно думал Тимофей, - девчонка молоденькая, пигалица, берет его под свою опеку, взрослого мужчину, и как эта опека будет складываться, он не представлял.
- Вы только, Тимофей Иванович, будьте порасторопнее и слушайтесь меня, я теперь ваша госпожа и повелительница, договорились?
Тимофей в ответ только кивнул головой, говорить-то нечего, докатился до такой срамоты, в чужих босоножках по снегу сейчас будет бежать по перрону вслед за девчонкой.
Так и случилось, поезд остановился, вышли из вагона, а перрон засыпан снегом, мало того, снег как назло Тимофею, с ветерком, покалывая, постегивал его по лицу, сыпался с неба.
- Бегом! – подала команду Ульяна , и ловко лавируя среди толпы, высаживающейся из вагонов, побежала в сторону вокзала.
Тимофей с сумкой на плече, чтобы не зацепить кого-нибудь, поспешил вслед за ней.
В вокзале Ульяна нашла свободное место на диване, усадила Тимофея, приказала:
- Сидите и ждите меня здесь, я скоро вернусь1
Все беспокойство, которое терзало его душу в вагоне, постепенно улеглось. Он понял, почувствовал сердцем, что все страхи, о которых рассказывал ему Мирон Азаров, обошли его стороной. На пути он встретил прекрасных людей, они помогли ему в его несчастье и, наверное, еще помогут.
В вагоне он рассказал Виктору Петровичу и Ульяне цель своей поездки, рассказал и о том, что по железной дороге он едет первый раз и, самое главное, что сильно удивило их, он не знает точного адреса куда едет.
Виктор Петрович так удивился от признания Тимофея, что, наверное, от волнения даже снял очки, глаза у него снова поползли в разные стороны. Потом одев их, покачал головой, сказал:
- Как же так, молодой человек, выходит, как Ванька Жуков писал письмо «на деревню дедушке»?
Тимофей виновато пожал плечами.
- Кто знал, что брат умрет, а письма с обратным адресом Марья на растопку израсходовала.
- Эх, немытая Россия, - горестно вздохнул Виктор Петрович, - так говорите поселок Рыбачий и колхоз «Красный рыбак»?
- Ага, это я запомнил точно! – обрадовался Тимофей.
Он почувствовал, раз эти люди подробно расспрашивают его об адресе, значит, они хотят помочь ему.
- У меня папа работает в управлении рыбного хозяйства, - вмешалась Ульяна, - он наверняка знает этот поселок.
- Может я на площади вокзала спрошу в справочном?
Тимофей не хотел обременять заботой о себе своих попутчиков.
- Нет, там могут дать справку только по городу, поселки там не знают, - разбил надежду Тимофея Виктор Петрович.
Этот разговор происходил еще до случая с туфлей, и не знал тогда Тимофей, что он этой голопузой девчонке будет обязан в очень многом, не знал он и того, что ему придется познакомиться не только с ней, а и с ее семьей. Но то было тогда, в вагоне, а теперь он сидел в вокзале и ждал чего-то, а чего и сам не знал.
Увидела бы меня сейчас Марья, да не только она, все хуторские, вот было бы смеху. Н а улице снег, а он сидит в вокзале в сандалетах, он и не знал, что туфли с дырками называются сандалетами, а так босоножки и больше ничего.
Вокзал громадный, с колоннами, люди по сравнению с вокзалом как муравьи, и он тоже муравей, только особый, люди-то знают, что им делать, а он сидит и ждет, когда девчонка ему поможет, придет, возьмет как бычка за веревочку и поведет, а куда, неизвестно, то ли на выпас на травку зеленую, а может на бойню.
И вдруг Тимофей не поверил своим глазам, в вокзале появился еще один муравей, точнее муравьиха. По залу шла женщина невысокого роста, полная, светловолосая, на ногах босоножки, одетая в легкое платье, и приседала от тяжести двух больших сумок. Эту женщину он видел два дня назад на вокзале у себя в райцентре, и мало того, он знал ее, более двадцати лет она жила в их хуторе, потом вышла замуж за участкового милиционера, он забрал ее в райцентр, где она живет и сейчас..
- Рая! – громко позвал ее Тимофей, но Рая, наверное, не рассчитывая на знакомых вдали от дома, не обращая внимания на крик, продолжала быстро семенить ногами, бежала к кассе вокзала.
- Береговая, ты что оглохла! – еще громче закричал Тимофей. Она, наконец, повернула голову в сторону крика, увидела Тимофея, от удивления широко раскрыла рот и уронила сумки на пол.
- Тимофей, как ты сюда попал? – Берегоаая подтащила сумки к Тимофею, и устало плюхнулась рядом с ним на диван.
- Так за матерью еду в Рыбинск!
- За матерью?! – удивилась Рая, а она разве жива еще? Говорили, будто умерла.
- Неправда, жива, это Иван умер, вот и перепутали.
- Иван? Господи, чего так рано, молодой еще?
- Сердце подкачало, вот и умер.
- Царства ему небесного, - перекрестилась Береговая, - по молодости мы с ним дружили.
Тимофей вспомнил, до поездки в Мурманск Иван жениховался с Раей Давыдкиной. Давыдкина у нее было хуторское подворье, отец у нее был Давыд, погиб на фронте, а его семья, жена и дети так и остались Давыдкины. Береговая это у нее фамилия по мужу.
- Помню, все помню, вы, кажется, и пожениться собирались, а потом этот Береговой забил клин между вами.
- Да ладно уж, клин, все прошло. Иван тоже был хорош, - не захотела вспоминать о прошлом Рая.
Тимофей посмотрел на ее фактически босые ноги, они были красные от холода, он вспомнил рассказ бабушки о блаженном Проне «ноги-то у него были красные от холода, как у гуся», улыбнулся, спросил:
- А кофта где у тебя клетчатая, кажется, я видел тебя в ней у нас на вокзале?
- В вагоне сперли, сегодня ночью девушка сходила, она, наверное, и прихватила, - зло проговорила Береговая.
- Да ты что? Вот гадина, а у меня соседи по купе, люди оказались хорошие. Кстати ты теперь куда?
- В Апатиты, сын у меня там, служил в Мурманске моряком, женился, теперь живет в Апатитах. Еду к нему в гости, а тут Мурманск заполярный, будь он проклят со своим холодом.
- Вот тебе и загвоздка, бабы-то везде одинаково думают, - вспомнил Тимофей письмо матери.
- Голая-то как поедешь? Ноги-то посмотри, как вареные раки.
- Да бог с ними, как-нибудь доберусь!
- Нет, подожди, добраться-то доберешься, только потом что будет, простудишься.
Тимофей раскрыл сумку, достал свои носки, подал Рае, предложил:
- Надевай, не брезгуй, чистые. Стирал, правда, в вагоне, пусть мужские, но зато теплые.
- Ой, Тимошенька, спасибо, ноги-то и, правда, у меня замерзли!
Береговая надела носки, встала с дивана, хотела уходить, но Тимофей остановил ее.
- Подожди минутку, я вот сейчас! - он снял с себя пиджак, зубами перегрыз нитки, на кармане, что зашивала Марья от воров, да бандитов, вытащил из него завернутые в тряпку деньги, сунул их к себе в карман брюк, и подавая пиджак Рае, приказал:
Надевай и не разговаривай, посинела вон вся в своем безрукавном платье!
- Тимофей, да ты что, с ума сошел, а сам в одной рубашке, - заупрямилась, было Береговая.
- Обо мне не беспокойся, мне тут встретились хорошие люди, они не дадут пропасть
- Ну спасибо, землячок, спас ты меня, - обрадовалась Береговая, накинула на себя пиджак и торопливо побежала в сторону билетных касс.
«Хорошие люди». в это время стояли неподалеку от Тимофея и наблюдали за тем, как знакомый Ульяны отдавал свою одежду какой-то женщине.
Первой подскочила к нему Ульяна и сразу с вопросом:
- Тимофей Иванович, мы видели все, это ваша знакомая?
- Землячка, ее обворовали в вагоне, и так случилось, что ехать ей до Апатитов, а она раздетая!
- Правильно поступили, а вот и мой папа! – представила подошедшего мужчину Ульяна.
Отец был одет тепло, меховая куртка, унты, шапка, и в очках.
- Тимофей Иванович, здравствуйте, - сразу заговорил он, - давайте знакомиться. – Я отец Ульяны, зовут меня Игорь Андреевич.
Тимофей вскочил с дивана, поспешно вытер руку об полу пиджака, протянул ее Игорю Андреевичу, тот пожал ее, потряс, будто попробовал на прочность, улыбнулся, продолжил:
- О вас я все знаю, дочь поведала, не волнуйтесь, сейчас к нам домой, потом разберемся и поможем. Ульяна, веди Тимофея Ивановича к машине, я на минутку отвернусь, - приказал он дочери, а сам пошел куда-то вдоль вокзала.
Не было его, как он и сказал, не более двух минут, вернулся с пакетом, сели в машину, по городу ехали долго, тормозили светофоры, Игорь Андреевич вел машину молча, сосредоточенно, следил за движением, молчала и Ульяна. Тимофею казалось, она теперь и не заговорит, он и так ей порядком надоел со своими проблемами, сдаст теперь его родителям, а сама с чувством исполненного долга в его судьбу больше вмешиваться не будет.
Тимофей, поглядывая в окно машины, любовался городом, дома высокие, крышами облака подпирают, и везде живут люди. В таком большом городе он впервые, честно признаться, он и в маленьких не бывал, нигде он не был, кроме своего хутора и райцентра. Жизнь так сложилась, в армию не попал, женился да так и прилип к хутору, как репей к шерстяным чулкам. А потом, если бы у него кто-то спросил, нравится ему жить в городе, сразу, даже не зная этой жизни, ответил бы:
- Ни за что, ни за какие деньги, народу не продохнешь, техника по улице рекой течет, попробуй, перейди эту улицу, раздавят, как колорадского жука. А в хуторе что, свобода, дыши себе свежим воздухом полной грудью, утром встанешь пораньше, петухи на разные голоса горланят, собаки стаями бегают и ни одной машины.
Строговы жили в пятиэтажке хрущевки. То, что это хрущевка, Тимофей несмотря на то, что он их никогда не видел, догадался сразу, как только они подъехали к дому. Об этих домах он наслышался у себя в хуторе, о них слишком много говорили по радио, показывали по телевизору, ругали, как могли, называли «хрущебкой» и, если верить злопыхателям, то в этих домах жить небезопасно. Тимофей верил и не верил, а потом он жил в деревне и те проблемы людей, живших в этих «опасных» домах его совсем не касались.
То, что у Ульяны и Игоря Андреевича была фамилия Строговы, Тимофей узнал случайно, во всяком случае, они ему об этом не докладывали. Когда подъехали к дому, из подъезда вышел мужчина, увидев подошедшую машину, громко спросил:
- Игорь Андреевич, звонили из управления, спрашивали, вы на работу прибудете во время?
- Нет! Передайте, Строгов задержится, будет после обеда.
Тимофей убил сразу двух зайцев, узнал фамилию, хотя ему это и не очень надо было, и что Игорь Андреевич большой начальник понять было несложно, на работу ходил тогда, когда считал нужным.
Поднялись на четвертый этаж, у входа в подъезд произошла заминка. Тимофей хотел, было, войти последним, но Игорь Андреевич не разрешил, отступил в сторону, пригласил:
- Нет уж, Тимофей Иванович, вы наш гость, прошу впереди меня. Ульяна, веди своего попутчика в квартиру. Так и шли до самого четвертого этажа. Ульяна, Тимофей, шествие замыкал хозяин Игорь Андреевич.
А в квартире у Тимофея от непривычного вида даже слегка закружилась голова. Его там удивляло все: в прихожей на полу лежал ковер, настоящий, в палец толщиной, наступать или как-то обойти, затоптался, впереди вошедшую Ульяну не заметил, наверное, перемахнула через него и билась, повизгивая, в объятиях матери. Выручил хозяин.
- Проходи, Тимофей Иванович, чего оробел, у нас здесь все по-простому, - Галя, сказал он, принимай гостя, потом будете с дочерью миловаться.
Как бы-то не было, Ульяна отсутствовала почти десять дней: на майские праздники, день Победы и по договоренности с деканатом на три дня, она ездила к брату и, конечно, они соскучились друг по другу, и мать не хотела выпускать ее из объятий.
Галина, мать Ульяны, оторвалась от дочери, шагнула навстречу Тимофею, а у того язык отнялся, прилип где-то во рту, ему бы сказать что-то надо, а он не мог.
- Проходите, Тимофей Иванович, - заговорила Галина, нам о вас Ульяна все рассказала, сандалеты можно оставить у порога, раздевайтесь, у нас тепло.
Голос у Галины приятный, лицо красивое, глаза так и светятся улыбкой. Они сильно были похожи с дочерью, только та молодая, по мнению Тимофея, дробненькая, худенькая, недаром предстала в вагоне с голым пузом, а мать разбилась. в меру полнотела, и рост был подстать, улыбнулась, зубы белые, как сахаринки, потому у Тимофея и язык-то прилип к небу, слова вымолвить не мог. А мозги работали четко, сразу вспомнилась Марья, сравнил, той до Галины, как свинье до неба, зачуханая работой, сапоги резиновые с ног не снимает. Хотя если ее хорошенько обмыть, причесать, загар согнать с лица, может, и она что-то стоит, любуясь на мать Ульяны, начал набивать цену Марье Тимофей. Он вспомнил ее молодую, конечно, до Галины, похоже, и тогда ей было далеко, но….
Что же вы стоите, Тимофей Иванович, проходите в квартиру. Игорь, - позвала она мужа, - я на кухню, а ты организуй гостю ванну.
Вот этого-то Тимофей как раз и не хотел, связываться с какой-то ванной, которую он в глаза не видел, как с ней обращаться, и что там к чему, для него было неизведанным.
- Так может, я как-нибудь без ванной обойдусь, - попытался он как-то отвиляться от неприятной затеи хозяев.
- Нет, Тимофей Иванович, здесь вы совсем неправы, после дороги, разных там вагонов, обязательно давайте мойтесь, а потом Ульяна. У вас дома-то, наверное, баня? – Ознакомив Тимофея что и как, где холодная, где горячая вода, так просто, за между прочим, спросил Игорь Андреевич.
Вопрос хозяина загнал Тимофей в тупик, лучше бы он его не задавал, ответить-то на него уж больно сложно.
- Да нет у нас бани, не строим их. Леса-то у нас кустарниковые, топить их нечем, - будто считая себя виновником, ответил Тимофей.
- Позвольте, это как же вы без бань-то живете? – Игорь Андреевич даже посмотрел на Тимофея как-то не так, как смотрят обычно на нормального человека.
- Да вот и живем. В Советское время автобус с райцентра в хутора ходил, на нем и ездили в райцентр баниться, а теперь вот уже пятнадцать лет автобуса нет, значит, и бани нет.
- Вот это да!!! – присвистнул Игорь Андреевич, - ну и как же вы без мытья?
- Ну почему без мытья? – решил успокоить не в меру удивленного хозяина Тимофей, - по теплу в речке, хоть каждый день, а зимой, конечно….
- Что конечно? – не отставал Игорь Андреевич.
- Ну, кто как, одни раз в месяц в корыте, что бабы белье стирают, а другие с осени и до весны не моются, ждут, когда речка потеплеет.
- Мать же вашу так!- несмотря на интеллигентный вид, матюкнулся Игорь Андреевич, - вот уж наша немытая Россия! Довели сволочи Российскую державу, Советская власть хотя и подлая в чем-то была, но из лаптей вытащила, а эта дореформировалась, людям морду вымыть негде. Ладно, Тимофей Иванович давайте в ванну, мыла-то не жалейте, да хорошенько вехоткой себя трите, можно полежать в горячей воде, да еще вехоткой, полотенце вот на вешалке. Так что воду-то не жалейте.
Тимофей тоскливо посмотрел на белую чистую ванну, и начал снимать с себя одежду. Мылся он долго, спешить-то было некуда, по дороге к дому, Строгов расспросил Тимофея куда он едет, тот рассказал, что мог, Игорь Андреевич догадался, знал он хорошо тот поселок Рыбачий, знал и колхоз «Красный рыбак».
= Электричка до этого поселка идет во второй половине дня, так что отдыхайте у нас, а потом Ульяна вас проводит, - пообещал Строгов.
- Купался Тимофей долго, умышленно тянул время с расчетом на то, пусть поговорят с Ульяной, две недели дома не была, вопросов, наверняка, накопилось у родителей много, а потом еще вспомнил Тимофей слова Игоря Андреевича:
- Вы, Тимофей Иванович, мыло-то не жалейте, вехоткой хорошо себя трите, потом попарьтесь в горячей воде и снова вехоткой!
Сначала Тимофей не понял, что такое вехотка, потом догадался – мочалка и то, к чему хозяин советовал хорошенько потереть себя этой самой вехоткой, считал, что на нем грязи, как на поросенке, в два пальца.
Вылез из ванны, оделся, вышел в зал. Удивлению его не было границ, под ногами ковер, только лучше того, что лежит в прихожей. Кожаная мебель белого цвета, что диван, что кресла, все одинаковое, красивое, на такое кресло и присесть боязно, не дай бог брюками запачкаешь, и самое главное, чему очень удивился Тимофей, одна из стен была заставлена с пола до потолка книгами.
- Мать честная, вот это да, библиотека целая, неужели все прочитано, вот это я попал, люди-то видать умные….
- Тимофей Иванович, выкупались? Заходите на кухню, - Тимофей даже вздрогнул, засмотревшись на книги, он и не заметил Галину, стоявшую у двери кухни и с улыбкой наблюдавшую за ним.
На кухне, за столом сидел Игорь Андреевич, увидев входившего Тимофея, предложил:
- Садитесь, Тимофей Иванович, за стол, завтракать будем. Вам что, кофе, чай или может с дороги по рюмке?
Ответить Тимофей не успел, Ульяна из спальни услышав предложение отца, опередила:
- Папа, Тимофею Ивановичу кофе пить нельзя!
- Это почему? – удивился отец.
- Ему в вагоне с кофе было плохо! – входя на кухню, объяснила она.
- Хорошо, согласен, тогда по рюмке!
- И по рюмке тоже, у него больное сердце.
Игорь Андреевич посмотрел сначала на Тимофея, потом на дочь, потом снова на гостя и кивая в сторону Ульяны, спросил:
- Она правду говорит?
Тимофей пожал плечами, неуверенно ответил:
- Дома, кажись, не замечал, а дорогой сдуру крепкого кофе пол-литровую кружку выпил, меня и скрутило.
- А раньше, дома, вы кофе пили? – вмешалась в разговор возившаяся тут же у газовой плиты Галина.
- Откуда, нет, конечно, не пил, я толком и не знал, что его такими дозами пить нельзя.
- С вами все ясно. Садитесь, будем пить чай, надеюсь его-то вам пить можно?
- Чай можно, да оно и рюмочку можно, только я пить не буду, дорога предстоит, а мне все тут незнакомо, - чистосердечно признался Тимофей.
Г л а в а 11.
За столом сидели втроем, Ульяна ушла в ванну. Сначала несколько минут ели молча, Тимофей старался есть культурно, понял, как говорится, с корабля на бал, не чавкал, старался не открывать широко рот. Игорь Андреевич заметил скованность гостя, попытался разрядить обстановку вопросом:
- У вас деревня-то большая?
- У нас не деревня, хутор. До перестройки было дворов семьдесят, а теперь…. – Тимофей перестал жевать, поднял голову, несколько секунд смотрел на потолок, «прочитал» там сколько осталось дворов, ответил, - теперь, наверное, дворов тридцать пять.
Галина в разговор не вмешивалась. Она знала своего мужа, он любил поговорить о политике. Он и сейчас клонил к этому, а она женщина, у нее свои заботы, следить за столом, чтобы было все хорошо, гость, пусть деревенский и незнакомый, а все равно нужно сделать так, чтобы он был доволен и потом, спустя какое-то время, вспомнил бы о них и сказал:
- Хорошие люди Строговы, встретили меня, как родного и проводили с честью, дай им бог счастья.
- А куда остальные разбежались? - продолжил расспрос Игорь Андреевич.
- Кто куда. Молодые в город ринулись, хотя и в городе, говорят, их никто не ждет, а старики, сами знаете, вымирают помаленьку.
И Тимофей рассказал все то, о чем они говорили перед отъездом с Мироном Азаровым. О том, что у них теперь нет скота, нет техники, земля не пахана, бывает и хлеб остается в зиму неубранным.
- У вас что, не хватает уборочной техники?
- Какая там техника? – безнадежно махнул рукой Тимофей, - раньше в нашем хуторе стоял тракторный отряд, а сейчас ни техники, ни коров, из колхозных животных остался один Чубайс.
О Чубайсе Тимофей сказал нечаянно, по привычке, так зовут его все хуторяне, но уловив неподдельный интерес хозяев к этой фамилии, будто он ничего не заметил, продолжил - Такой гад подлый, спасу нет от него. Жена намешает курам мешанки, караулить не будешь, наскочит, кур разгонит и пожрет.: Вы говорите о технике, нет у нас ее, посмотришь, у городских легковушки, в нашем хуторе ни одной, мотоциклов всего три. Улица травой муравой поросла, ложись посреди улицы и спи, хотя… - Тимофей вдруг крутнул головой, улыбнулся, посмотрел на Строговых, те только переглядывались между собой, рассказчика не перебивали. – Случай был недавно такой, это я опять про Чубайса. Сосед мой, Мирон Азаров напился самогона, до дома не дошел, свалился посреди улицы неподалеку от своих ворот и уснул. Лежит час, а может два, спит себе почем зря, я по дому вожусь со своими делами, а сам в окно за Мироном присматриваю, гляжу, Чубайс бежит по улице, добежал до Мирона, понюхал его, ногу задрал, хотел, гад, застолбить, метку свою поставить, но слава богу, жена увидела, выскочила с палкой, отбила.
Хохотали все, супруги Строговы и Тимофей.
- Однако вы юморист, Тимофей Иванович, с вами легко, - насмеявшись, похвалил гостя Игорь Андреевич.
Так это же я специально, думаю, дай расскажу, а то мы все про политику, да про политику.
- Правильно. За что вы так не любите Чубайса?
- Нет, Чубайса-то мы как раз сильно любим, кобеля колхозного рыжего точно не любим.
Из ванны вышла Ульяна и сразу с вопросом:
- Над чем вы тут хохотали?
- Не твое дело, не девичье, - беззлобно сказал отец, и добавил, - это нас Тимофей Иванович рассмешил.
Тимофей посмотрел на Ульяну, та сначала, было, притворно надула губы, потом улыбнулась, подмигнула ему одним глазом, пошутила:
- Папа , наверное вас политикой изводил?
- Да нет, это мы про рыжего колхозного кобеля! – не вдаваясь в подробности, ответил Тимофей.
Ему сильно нравилась Ульяна, он по-отечески умилялся ею, так, как когда-то умилялся сыновьями, когда они были еще совсем маленькими.
- Галина, ты для Тимофея Ивановича достань с антресолей мою одежду, - сразу после завтрака отдал распоряжение Игорь Андреевич, - а меня ждут на работе. Ульяна, а ты бери полностью под свою ответственность нашего гостя, проводи его до вокзала, расскажи, что и как, не забудь дать наш адрес, я думаю, по пути из Рыбного, они обязательно вместе с матерью заедут к нам.
Уходя на работу, Строгов, пожимая руку Тимофею, развеял сомнения, которые засели в его мозгах с первого часа, как только он вышел на большак в сопровождении своей жены Марьи.
- До Рыбачьего вы доедете на электричке, остановка там последняя, а дальше спросите у людей, поселок небольшой, друг друга все знают, назовете фамилию, доведут прямо до матери. Язык-то до Киева доведет, правда?
- Правда, - улыбнулся Тимофей.
Он вспомнил, в начале своей поездки, еще в вагоне ему пришлось рассказывать Виктору Петровичу. Слушала их разговор и Ульяна, она-то и поведала об этом отцу, он и подкусил.
Строгов ушел, Тимофей остался с женщинами, и разговор пошел женский и первой начала его Галина.
- Тимофей Иванович, жену-то вашу как по имени?
- Марья, хуторские-то зовут ее Манькой, а я не могу как все, Марьей величаю.
- Она, наверное, у вас красивая? – теперь уж задала
вопрос Ульяна.
- Чегооо? – Тимофей не ожидал такого вопроса, потому и не удержал себя, глаза даже скосил на Галину, - откуда красоте-то быть, от коровьего да поросячьего навоза? Наденет на себя резиновые сапоги, да платок на голову накулемает, пугало огородное и больше ничего. По молодости, конечно, неплохая была.
- А вы ее любите? – продолжала издеваться, по мнению Тимофея, над ним Ульяна, задал бы кто-нибудь другой этот вопрос, мог бы и грубануть, а Ульяне он прощал, и грубить ей не мог, и обстановка не позволяла этого делать. Разговаривая с ним, женщины обе хохотали, красивые, похожие друг на друга и, наверное, таким красавицам даже злой человек не осмелился бы грубить, Тимофей и подавно.
- Насчет любви, как вам сказать, - почесав голову, замялся Тимофей, - по молодости опять же может, и была, а теперь, сами понимаете, годы не те, потом работы по хозяйству много, любви-то может, и нет, а вот жалость осталась. Она в меня иногда за выпивку в волосы вцепится, а я молчу, пусть дерет, по мужски отмахнулся бы, а я не могу, жалость берет.
- Хороший вы человек, Тимофей Иванович, и жена ваша Марья тоже, похоже хорошая, была бы плохой и вы бы, наверное, были бы не такой, какой есть сейчас, только зовите ее не Марьей, а Машей, - похвалила и посоветовала Галина.
- Нет, Машкой не могу, - сразу восстал Тимофей. – Машками у нас свиней зовут, а людей Маньками.
И снова хохот. Ульяна даже взвизгнула, Галина смеялась сдержанно, и снова вот уже в который раз, Тимофей отметил необычную красоту этой женщины, удивлялся и тому, что по годам она явно приблизительно была его сверстница, но как она могла сохранить свои мелкие, как бисер, белые зубы.
- А то Марья, - вспомнил он, - смеялась редко, да лучше бы совсем рта не открывала, зубы-то пень на пню, а они про какую-то любовь спрашивают, нет ее, только жалость.
Убрав со стола, Галина встала на табурет и достала полиэтиленовый мешок с антресоли, устроенной у потолка в узком коридорчике на проходе между залом и спальней. Вытащила из него меховую куртку, теплые ботинки с застежкой «Молния» и шапку.
- Это вам, Тимофей Иванович, временно конечно, теплые вещи мужа, в командировку по области он в них ездит, - объяснила Галина, будете ехать с матерью обратно, завезете.
- Может, я как-нибудь доберусь без них, - зная хорошо, что неправ, а так, для приличия, начал было отказываться Тимофей.
- Это как, босиком и в одной рубащке? Сандалеты-то мы вам не отдадим, они подарочные, - с улыбкой проговорила Галина, - так что не упрямьтесь, посидите еще часок, одевайтесь и в дорогу.
Часа через полтора Тимофей в троллейбусе ехал по Мурманску, рядом сидела Ульяна, он почти безотрывно любовался городским пейзажем, иногда кидал короткий взгляд на свою опекуншу. Это она утром в вагоне назвала себя так, и вот прошло несколько часов, она с честью выполняет свои обязательства
На Ульяне низко надвинут на лоб до самых бровей, синий берет, можно бы и ниже, да ресницы длинные, загнутые вверх, не дают, подпирают. Тимофей еще в вагоне заметил необычную длину ее ресниц, сначала думал приклеенные, присмотрелся, понял настоящие. У нее и характер на первый взгляд показался тоже несерьезным, с голым пупком порядочные не ходят, на деле оказалось, что это он оказался несерьезным человеком, коль не сумел разгадать, точнее, увидеть в девушке хорошие качества..
Г л а в а 12.
А еще через час он проталкивался с сумкой на плече в битком набитом людьми вагоне электрички. Сначала была теснота, не только присесть, стоять было негде. Тимофея зажали в углу, под ногами рюкзаки, какие-то металлические банки, люди громко переговаривались между собой, дышали друг другу в лицо, хохотали и бранились. Какой-то высокий мужчина с бритым до синевы лицом, не обращая внимания на стоявших рядом женщин, материл открытым текстом какого-то «бугра» и совсем неподалеку от Тимофея кто-то затянул песню «Подмосковные вечера».
- Твою мать, неужели до конца так, - матерился Тимофей, но делал это не открыто, а про себя.
Боялся, чужая сторона, доложат о нем нужным людям, а те на первой же остановке заметут, под белые руки и в каталажку, на пятнадцать суток. Выражался, мол, нецензурными словами в обществе и всякое там пятое, десятое.
Через полчаса толпа рассосалась, а на одной остановке из вагона вышли почти все, осталось человек двадцать, тогда и Тимофей присел на жесткий диван рядом с пожилой женщиной.
Вспомнил об Ульяне, об Игоре Андреевиче и Галине. Уходя из квартиры Строговых, прощание с хозяйкой, по мнению Тимофея, как-то неприятно для него скомкалось. Конечно, он и не ожидал, что Галина, прощаясь с ним, будет хвататься за сердце, охать и закатывать глаза, от неутешного горя биться головой о стенку, ничего этого он не ждал, но и не думал, что она не выйдет из кухни проводить его до порога. Одевшись, Ульяна крикнула из прихожей:
- Мама, мы пошли, до свиданья!
- Счастливо, - донесся голос Галины с кухни. – Ульяна, застегни верхнюю пуговицу на куртке, у тебя больное горло!
- Спасибо, мама, я застегнула!
И все. О Тимофее ни слова, как будто его не было рядом с Ульяной, а если и был, то не в качестве человека, которого она долго расспрашивала о любви, о жизни и о многом другом, а так, вещь какая-то, которую она завернула в теплую одежду и выставила на улицу.
Одеваясь, Тимофей отказался надевать меховую шапку, сославшись на то, что не замерзнет и в своей кепке. У вокзала, выйдя из троллейбуса, он почувствовал, погода изменилась, усилился ветер, покрепчал и морозец.
- Не послушались нас с мамой, - упрекнула его Ульяна, - похолодало, а вы в кепке.
Тимофей виновато промолчал, с Ульяной он спорить не мог. За двое суток пути, проведенные вместе с ней в одном вагоне, потом проявленная совсем уж не девичья забота о нем, о незнакомом деревенском мужике, приглашать его в дом и, наконец, обмыть, накормить, обуть, одеть и проводить на вокзал, это что-то уж из сказки, про добрых фей, написанных для малышей.
На вокзале она метнулась к одной, потом к другой кассе, взяла для него билет, подбежала к буфету, купила пластмассовую бутылку крем-соды, четыре пирожка с мясом, подала покупку Тимофею, по взрослому предупредила:
- Крем-сода из холодильника, сразу не пейте, а пирожки купить мама велела, своих домашних приготовить не успела.
И сразу все оттаяло в душе у Тимофея, тот ледок, который накопился у него за плохие проводы Галиной, превратился в теплый пар и разошелся по всему телу.
- Стыдилась она меня, придурковатого болвана, обула, одела, а приготовить продуктов на дорогу не успела, вот и не вышла проводить, - облегченно подумал он.
- Вы до конца едете? – сбивая плавные мысли Тимофея о семье Строговых, - спросила его сидящая рядом женщина.
- До какого конца? – не понял Тимофей.
Женщина с интересом посмотрела на него, ее удивило то, что избитый вопрос пассажиров, ездивших по железной дороге, показался непонятным ее соседу.
- Я имею в виду, до какой станции? – переспросила она.
- А до станции, понятно, да как ее, до Рыбинска!
- Я тоже. Вы в гости или как?
- Нет, не в гости, за матерью, - и Тимофей рассказал женщине о цели своей поездки.
Она оказалась для него нужным человеком. Эта женщина много лет прожила в Рыбинске, знала всех жителей этого поселка, а когда Тимофей назвал фамилию умершего брата, оказывается, хорошо знала и брата.
- Мы с вашим братом почти двадцать лет прожили в одном доме, только в разных подъездах.
- Да вы что? – удивился Тимофей, - и матушку мою знаете?
- И матушку вашу знаю, Аграфену Семеновну, знала хорошо вашего покойного, царства ему небесного, брата Ивана Ивановича, знала и непутевых его близнецов-сыновей Игоря и Олега, вся их жизнь прошла у меня на глазах.
Тимофей от радости, да удивления, слова вымолвить не мог.
- Надо же так, - промелькнуло у него в голове, - как вышел из дома на большак два дня назад, еще там повезло с попутной машиной, так и везет до самого конца. Вот тебе и на «деревню дедушке», сказал тогда Мирон Азаров. «Язык до Киева доведет», успокоил тогда сам себя Тимофей. И теперь пришел к выводу, язык-то может, и помог ему в поезде, а в основном везло-то ему на хороших людей, они-то и помогли и довезли, и подсказали что делать, и теперь вот сидит рядом с ним женщина, которая знает его близких родственников и, похоже, знает лучше, чем он.
- Здоровье-то как у моей матери? – спросил Тимофей.
Ему не понравилась низкая оценка непутевых его племянников. Спросить об этом напрямую не посмел, потому и повел разговор издалека.
- Здоровье у нее, слава богу, ничего, крепенькая старушка, только жить на старости лет не с кем.
- А мне Иван о сыновьях ничего не писал, - приближаясь к основному интересующему его вопросу, как бы пожаловался Тимофей.
- Хвалиться-то нечем, вот и не писал!
- Так они там вроде по морскому делу пошли, как отец?
- Вот, вот, правильно вы говорите, по морскому делу пошли как отец, и по житейскому тоже! – Женщина почувствовала, что она беседует с человеком, который совершенно ничего не знает о своем родном брате, - а потом Иван Иванович, ругать-то я его не собираюсь, о покойниках говорят или хорошее или ничего, так вот он тоже был не мед.
= Что вы имеете в виду, что не мед? Он что сильно пил водку, или может, еще каким-то другим делом занимался, непотребным? – заглядывая в лицо женщины, спросил Тимофей.
Женщина, будто обидевшись на Тимофея за то, что он совершенно ничего не знает о своем родном брате, поджав губы, отвернулась от него, долго смотрела в окно вагона, потом повернулась и в упор спросила:
- Так вы что, действительно ничего не знаете об Иване Ивановиче?
- В буквальном смысле ничего, письма он присылал редко, и про себя ничего не писал, напишет «жив, здоров, мать и дети тоже, все нормально, целую, Иван».
- А то, что он от жены, от Натальи, два раза уходил к другим бабам, он не писал?
- Да ты что, неужели правда? – Тимофей от удивления, что посторонних «тыкать» - то неудобно, а потом какое тут неудобство, коль разговор идет о таком неприличном поведении брата, - а мама как же, с кем жила, с ним или с Натальей, тоже не писал. Вот это новость, а мы-то с Марьей ни сном, ни духом. Приезжал он два раза в отпуск один.
А потом потекла беседа между двумя людьми, не молодыми уже, но и не очень старыми. Женщина оказалась неплохой рассказчицей, может быть, она для красного словца маленько и привирала, это так думал Тимофей, но в основном рассказала правду.
- В поселке я живу всю жизнь, и родилась в нем, - начала она, - и семь классов окончила, и замуж вышла тут же, только с замужеством мне не повезло, муж-то тоже был моряк, в море и голову свою положил, но, слава богу, успели с ним детей двоих народить, и на том спасибо. Наталью, сноху вашу, я с детства помню, она меня помладше на девять годков, хорошей девушкой была. Родители-то ее были люди видные в нашем поселке, отец капитаном, а мать бухгалтером работала в колхозе. Потом, когда приехал ваш братец Иван, парень-то был видный, сразу обратил на себя внимание, девушкам нравился, понравился и Наталье, вскорости они поженились. А года через два родились у них близнецы Игорь да Олег, похожи друг на друга как две капли воды. Квартиру они получили, я уже говорила, в нашем доме. Бывало, играют дети в песочнице, не разберешь кто Игорь, а кто Олег. У них и характеры потом проявились одинаковые, моты, безалаберные. Это я к чему говорю,, я все подвожу разговор об Иван Иваныче. Прожил он с Натальей лет десять, а потом начал поглядывать на других баб. У нее-то, у бедной, хлопот полон рот, на работу надо бежать и сорванцов в школу проводить, а Иван-то в море несколько месяцев, а на берег сойдет, денег полный карман, за воротник зальет и по бабам, помучил он ее бедную.
Тимофей посмотрел на часы, проехали полпути, прошло полтора часа, как они выехали из Мурманска, а Игорь Андреевич говорил, да Рыбинска три часа езды. В вагоне почти никого, неподалеку от них, сгорбившись, на диване спал мужчина. Женщина перехватила взгляд Тимофея, осуждающе сказала:
- Алкоголик с нашего поселка, нажрался, все песню запевал «Подмосковные вечера», домой приедет, а там шаром покати, жена ушла к другому и сына с собой увела, а он мотается по электричкам, на водку подаяние собирает, куда власть смотрит, бывало, их на принудительное лечение отправляли, а теперь до них никому дела нет.
Тимофей о пьянке с женщиной разговор не повел, если с удить по честному, он для него был неприятен. Во-первых, она осудила за выпивку покойного брата Ивана, а второе, Тимофей и сам был не промах по этой части, еще у Строговых сдуру разоткровенничался, рассказал, как Марья иногда за пьянку дерет его за волосы, и потом постыдная транспортировка на листе железа оставила глубокую царапину на его совести.
Конечно, Тимофей мог бы и забыть про тот горький случай, чем, как говорится, черт не шутит, когда Бог спит, да Марья не дает, он как-то, было, рот раскрыл на Мирона Азарова, когда того Чубайс чуть не застолбил, так она скосила на мужа глаза, не сказала, а прорычала:
- Чья бы корова мычала…, забыл, как я тебя через весь хутор на навозном листе тащила?
- Дура безмозглая, мать твою так! – Сорвался Тимофей, - тысячу раз тебе говорил, закуски не было тогда, ты своими куриными мозгами пошевели, закусывали-то рукавом, вот и не выдержал горганизм.
- Господи, сохрани его и помилуй, - в шутку Марья бегло закрестилась, - совсем ошалел, на не русском языке заговорил, какой гаргонизм?
- Организм, понимаешь глухая тетеря, ор-га-низм! Ты любого доведешь своими дурацкими напоминаниями, не только язык забудешь, по собачьи завоешь.
Тимофей не любил, когда Марья напоминала ему о его проколах в пьянке, нервничал, от этого переходил на крик, вскакивал, в гневе сбивался и неправильно произносил слова.
Марья знала характер мужа, в хорошей семейной обстановке не напоминала ему об этом. При плохой, то есть при ссоре, она, конечно, тоже была человек, защищалась как могла и не упускала случая сунуть его носом в его проколы. Ссорились они редко, и как всегда, семейные перепалки были связаны с выпивкой Тимофея, но что поделаешь, он был мужчина и все мужское ему не чуждо, в хуторе часто решение всяких вопросов связывали с выпивкой, и Тимофей, конечно, не мог и не имел права отставать от людей.
- Меру надо знать, причем тут рукав, - не уступала Марья.
Она была права, меры Тимофей в выпивке не знал, пил, пока «усе», но зато он знал другое, когда можно пить, когда нельзя, причины нет пусть даже месяц или два, в рот не возьмет, а подошел праздник, к примеру, можно и пока «усе».
- Ну а дальше что Иван творил? – после затянувшейся паузы, спросил Тимофей.
А дальше пошло, поехало, - продолжила женщина, прожил с Натальей пятнадцать лет, ушел к одной молодой потаскухе, она эта молодая ногтя Натальи не стоит, только и виду, что на морду смазливая, а на деле горе великое. Прожил с ней три года, снова к Наталье вернулся. Мальчишки подросли, за ними глаз да глаз нужен, малые детки, малые бедки, а у больших, сами понимаете…
Тимофей слушал, молчал, переваривал услышанное, они с Марьей считали себя людьми не очень счастливыми, но на фоне того, что узнал про брата, они с женой жили как у Христа за пазухой. То, что Сашка женился, как казалось, на «мымре, совсем это не так. Понятное дело, Гутька, или как ее там, Августина, по сравнению с Ульяной в подметки ей не годится, что по красоте, а по делу живут который год в мире и согласии. Детишек, правда, у них нет, внучат бы надо, да что поделаешь, что-то там у них не получается.
Электричка часто останавливалась на остановках, хлопали двери, что-то хрипело радио, называли какие-то станции, какие, Тимофей понять не мог, потом срывалась с места и быстро, набирая скорость, мчалась дальше, громыхая пустыми вагонами, везла Тимофея к неизвестному ему рыбачьему поселку.
- Они, эти мальчишки-близнецы, характером в отца пошли, - снова заговорила женщина, - неспокойные, бедовые, школу-то с трудом окончили, им бы учиться дальше, а они за стакан. Отец-то спохватился, да поздно, детей-то надо воспитывать тогда, когда они поперек лавки лежат, а ему тогда было некогда, шашнями занимался, а Наталья одна, женщина, что она могла сделать с двумя мальчишками.
- И где они теперь? – не выдержал затянувшегося подхода к истории его племянников, перебил женщину Тимофей.
- Где? А бог их знает где они теперь, - собеседнице не понравилось, что ее перебили. – Это я рассказывала о них о мальчишках, а когда выросли, замыли свои головушки, Игорь в море ушел и не вернулся, говорят, за границей остался, а Олег связан с какой-то бандой, милиция забрала, увезла в Мурманск и с концом, ни слуха, ни духа. Наталья еще задолго до смерти Ивана вышла замуж за порядочного человека, и поныне живет с ним. А братец-то вот как заболел, жена-то, я уже и не знаю какая по счету, выдворила его из дома, вот он и доживал с матерью до самой смерти.
- Вот они дела-то какие, - расстроился Тимофей, а мы с Марьей, это я говорю про жену, думали, гадали, чего это мать пишет в письме «осталась я одна одинешенька», оно и правда одинешенька, ну ничего, заберу ее к себе, там и доживать будет. У меня-то тоже два сына, слава богу, по делу пошли, один по военному, прапорщиком служит, а другой, Артем, меньшой, институт прошлым годом закончил, конструктором работает в Воронеже. Плохо то, что не женится, и комнату ему завод выделил в общежитии, живет один, по весне приезжал на два дня, спросили, почему холостой, он смеется, говорит «свою половину еще не встретил, встречу, сразу женюсь».А мы с Марьей беспокоимся, молодежь-то, сами знаете, какая теперь пошла, разбалуется, водочку начнет пить, или еще чего.
- А что, он не пьет?
- Нет. Приезжал на побывку, конечное дело бутылочку на стол, парень-то он взрослый, так в рот не взял. «Нет, уважаемые мои собутыльники, пошутил он, водочку – то я как раз и не пью».
Из этого эпизода Тимофей рассказал не все. Дело в том, что как только Артем отказался от выпивки, Марья среагировала на это по-своему.
- Ну и слава богу, сыночек, правильно делаешь, тогда этой гадости и не место на столе, - взяла не распечатанную еще бутылку водки и поставила в посудный шкаф.
У Тимофея в груди бомба рванула, разнесла там все в дребезги, ударила и по языку, ее бы по мужски матом накрыть, а он не мог при сыне, что ни говори, при первом в их роду ученом человеке ругаться нельзя, а побороться за свой интерес можно.
- Ты, мать, бутылку-то чего убрала? – собрав в кучу разметанные взрывом нервы, почти спокойно спросил Тимофей, - я что в этом доме никто, пустое место?
- Правильно говоришь, пустое место, - не думая уступить мужу, ставя на стол тарелки, продолжила Марья, - трезвый сидишь – полное, а как выпьешь – пустое, одно и тоже балабонишь по десять раз, а тебя сиди и слушай.
Крыть Тимофею было нечем, Марья снова права, по молодости он себя в этом не замечал, а как перевалило за сорок пять, памятью сбиваться стал, трезвым ничего, а как выпьет, вопросы стал задавать одни и те же по несколько раз.
- Вот и подъезжаем, - объявила женщина, - теперь держитесь меня, я вас до матери доведу
А еще через полчаса в объятиях Тимофея билась плачущая мать.
- Господи, наконец-то ты, - сквозь слезы говорила она, - я уж и не надеялась, то ли найдешь меня, то ли нет!
- Как видишь, нашел, - проглатывая тугой ком, застрявший в горле, проговорил Тимофей, - язык-то, говорят, до Киева доведет.
Г л а в а 13.
Собрать в дорогу мать оказалось делом далеко не простым. Канители уж больно много навалилось на неопытного в этом Тимофея. Это совсем не то, что было в деревне, особенно в Советское время, ни паспортов, ни пенсии, неучтенными жили, как овцы у горцев на Кавказе. Случай был в хуторе лет двадцать назад, парня одного по имени Сашка в армию не берут и все, мать забеспокоилась, сверстников Сашки призвали, служат уже по два месяца, а этого даже в военкомат ни разу не вызвали. Она пошла разбираться, в чем дело. Приходит в военкомат, рассказала, что да как, там проверили, ответили:
- Нет такого, не проходит по нашим документам ваш сын, ищите в сельсовете.
Пошла в сельсовет, а там старичок, секретарь, достал из стола папку с документами, помусолил палец, долго листал эту папку, потом переспросил:
- Как, говорите, фамилия вашего сына?
- Макеев Александр Федорович! – назвала мать.
Секретарь протер очки, внимательно изучил длинный список людей, проживающих на территории данного сельсовета, еще больше расстроил мать своим сообщением:
- Нет в списках вашего сына, не значится он по нашим документам, дочь, пожалуйста, есть, Макеева Александра Федоровна, а сына нет.
Оказалось все просто, Сашка по документам в сельсовете проходил как дочь. Хорошие были времена, свободно колхозники жили в деревне, ни прописки, ни выписки, езжай куда хочешь, только не забудь справку в сельсовете взять, в которой записано, что ты человек, а не животное.
Теперь другое дело, вот с этими делами пришлось вплотную столкнуться Тимофею. В первую очередь нужно было определить квартиру, она приватизирована, в ней был прописан кроме матери, Олег, а как известно, его арестовали и когда выпустят, никто не знает, и еще у матери были кое-какие вклады, их тоже надо было как-то оформить, а Тимофей в этом деле ни в зуб ногой, пришлось просить Наталью. Она молодец, решила все вопросы в одну неделю и с квартирой, и с пенсией, и с выпиской, а вот совсем уже перед отъездом мать вдруг спросила, как обухом по голове:
- Тимофей, ванну-то в доме поставил, а туалет теплый есть?
- Чегоооо?!
- Ванну, говорю, чего здесь непонятного? Нам, старым людям ванна каждую неделю необходима!
- Вот это да! Вот так загвоздка! – Чего отвечать, Тимофей растерялся, не знал, выручила Наталья, уловив момент, шепнула:
- Склероз у нее, Тимофей Иванович, человек-то она старый, всякое бывает, а так Аграфена Семеновна женщина покладистая, теперь вот спросила, а потом забудет.
- Склероз говоришь? – насторожился Тимофей, - этого старческого недуга он боялся. Уж в какой степени страдает его мать этой болезнью, он пока не знал, но не дай бог, если в такой, какая была у его бывших соседей, стариков Ломовых, то упаси ее господи, сохрани и помилуй от такого несчастья.
Супруги Ломовы прожили долгую жизнь, по сколько им было лет, никто не знал. Паспортов колхозникам не давали, не положено было, церковные книги, куда вписывались рожденные до революции дети, были уничтожены, а сами совсем не помнили ничего, да и куда им помнить, если на глазах у Марьи они разыграли, не ведая о том, смешную комедию.
В теплые солнечные летние дни дочь, тоже уже престарелая женщина, выводила их за ворота, усаживала на лавочку, где они подолгу сидели, греясь на солнышке. И вот как-то придремнув на палочке, дед Тихон (так звали старика, а бабку Лукерья) проснулся, посмотрел налево, потом направо и будто впервые увидел рядом с ним сидящую жену, присмотрелся к ней, пошамкал беззубым ртом и вдруг спросил?
- Ты, чья будешь-то?
Бабка тоже пристально посмотрела на своего мужа и, не признав его, ответила:
- Лукерья я Воронина!
- Воронина, сказываешь, это значит ты Кондрата Петровича Воронина дочка приходишься?
- Ага, я и есть его дочь!
Тихон снова посмотрел на Лукерью, покачал головой, пожал плечами, с недоверием сказал:
- Брешешь ты, однако. По молодости я ухаживал за Лукерьей Ворониной, та красавица была, а ты погляди, на болотную ляговуху похожа..
.Бабке Лукерье не понравилась такая оценка ее внешности, она с презрением посмотрела на него, зло предупредила:
- Ты откуда сыскался такой красавец, в ухажеры набиваешься? Да я сейчас позову своего Тихона, тот в один мент морду-то набьет, - и громко крикнув, позвала дочь. – Авдакея, забери меня в дом! – попросила она вышедшую на крик дочь, - прилип ко мне какой-то, как банный лист, в ухажеры набивается, не дай бог до Тихона дойдет, скандала не оберешься.
Последнее дед не слышал, он снова, склонившись на палочку, сладко подремывал, пригретый солнышком.
Эта история быстро разнеслась по хутору, превратилась в злую насмешку, смеялись над стариками все, не думая о том, что ожидает их, если только доживут до глубокой старости. Поэтому и напугал Тимофея вопрос матери о ванной, уж кто-то несведущий мог подумать о том, а мать должна знать, на хуторах люди ванны не ставят.
- Чего городские помешались на этих ваннах? – недоумевал Тимофей.
Строговы тоже спрашивали про ванну, будто на купании зимой свет клином сошелся. Мы вот в хуторе один раз в месяц выкупаемся и на том спасибо. Бывает, конечно, спина зачешется, так тоже беда невелика, попросишь жену, ну-ка Марья, почеши мне когтями спину, та залезет под рубаху, надерет так, что спина сутки огнем полыхает. А если, к примеру, рядом жены нет, а тебя приспичило, палку запустишь за воротник, и чеши себе на здоровье.
Тимофей вспомнил, как у них хуторской конюх Гаврюхин совсем всю зиму не купался, а спину всегда палкой чесал, так как-то расчесал до такой степени, что зараза на спину прилепилась, нарывы пошли, его в больницу, врачи, говорят, переполошились, в отдельную палату его, чтобы других не заразил. Две недели пролежал, выписался, так потом шутили над ним:
- Правда, Гаврюхин, - спрашивали его, - в больнице тебе еду на рогачах подавали?
- Ага, правда, боялись заразиться, - отвечал он в унисон шутникам, - и вместе с мужиками над собой же и хохотал.
На следующую зиму Гаврюхин снова попал в больницу и снова с таким же диагнозом. Позже он про себя сам рассказывал:
- Главный врач материл меня на чем свет стоит, пообещал, попадешь еще раз, лечить не будем, положим в ванну на неделю, будешь лежать, как крокодил в зоопарке.
Все знали, что конюх врет, хохотали над ним, а он довольный, что удачно соврал, хитро улыбался.
Г л а в а 14.
Еще за день до отъезда погода резко изменилась, подул ветер с юга, снега как не бывало, в один день растаял. Радостно защебетали птицы, а воробьи, так те совсем ошалели, забыли про опасность, топтались под ногами у прохожих, кошки тоже подобрели, грелись на солнышке и на чирикающих воробьев совсем не обращали внимания.
Тимофей навьючил тюк пудов, наверное, на сорок, это он подумал так, когда поднял его на плечи, еле оторвал от пола. Человек спокон веков был жаден до наживы, особенно, если это доставалось не трудом, а даром, вот как теперь все досталось Тимофею от покойного брата. Хотелось затолкать в этот тюк все что надо и не надо, а просто так, может дома сгодится, вот и толкал, натолкал столько, что еле на плечо взвалил. Теплую одежду Строговых в отдельный узел завязал, его мать должна нести, но не пришлось, Наталья назвалась проводить, она и донесла. Для матери проводы бывшей снохи были приятны, ведь много лет прожили в одной семье. Вечером, перед отъездом, Аграфена Семеновна только и говорила о бывшей снохе.
- Наталья женщина хорошая, с ней жить можно, Иван-то был с душком, потому и жизнь у них не сложилась.
Старуха по возрасту-то была, слава богу, позавидовать можно, перевалило далеко за восемьдесят, а до станции на ногах сама дошла, и в вагон Тимофей маленько только помог. Наталья стояла рядом, плакала, чувствовала, расстаются навсегда.
В вагоне мать повела себя, как в своей квартире, знала, как и где сесть, сразу подала команду:
- Пока людей мало, сядем посреди вагона, не так трясет.
Тимофей присел на диван и снова не так.
- Лицом-то садись к поезду, чтоб голова не кружилась, - она все мерила по себе. У Тимофея, слава богу, голова не кружилась в любом положении, за двое суток пути по разному приходилось сидеть.
Сидели рядом, долго молчали, потом завели разговор о Мурманске. Оказалось, мать ездила туда много раз и город этот знала, как свои пять пальцев.
- Двадцать пять лет каталась туда на электричке, - рассказывала она. - В Советское время за колбасой, за маслом, за мясом почти каждую неделю, у нас-то в поселке ничего этого не продавали, рыбу только, провоняли ей, и больше в магазине ничего не было, у нас свиней даже кормят рыбой, потому и сало тоже рыбой припахивает.
- Рыбой свиней?! – удивился Тимофей, - а у нас рыба на вес золота. Я к пасхе разговеться купил одну селедку в райцентре за тридцать рублей, Марья ее распотрошила, порезала на кусочки и говорит мне:
Деньги отвалил немалые, а есть нечего, - и, правда, съели за один присест тридцать рублей. Я Мирону Азарову рассказал об этом, а он
- Ну и дураки, лучше бы две бутылки самогона взял!
- Ты что, водку пьешь? – перехватила сразу мать.
- Да как тебе сказать, - замялся Тимофей, - по праздникам, конечно, а так могу и потерпеть. У Строговых вот был, назывались выпить, так я отказался.
- Это, какие еще Строговы?
- Так я же тебе рассказывал, в Мурманске которые одели меня в теплую одежду!
- Склероз у меня, что было сто лет назад, помню, а что вчера, забываю. Живут-то они где, адрес знаешь?
- Знаю, вот он у меня в кармане! – Тимофей достал из нагрудного кармана листик бумаги, прочитал матери адрес Строговых.
- Знаю, это рядом с мясокомбинатом, там неподалеку и городская милиция.
- Точно, - согласился с матерью Тимофей, мясокомбинат он не видел, а милицию, проезжая со Строговым в машине, видел двухэтажное здание серого цвета, а рядом с ним с десяток милицейских газиков.
Тимофей удивился тому, что за тридцать лет, прожитых матерью почти в городских условиях, сделали ее грамотным человеком, и несмотря на преклонный возраст, она заметно по своему мышлению будет выделяться среди своих хуторян-сверстников и такие слова, как «склероз» да и многое другое, что услышал от нее Тимофей, было неизвестно не только древним старикам, а и ему и его жене.
- Марья твоя прическу-то, какую делает, химическую завивку, или у нее короткая стрижка? – совсем уже ни к чему, спросила вдруг Тимофея мать.
- Чегоооо? – не понял Тимофей, - о какой прическе ты говоришь, мама, у наших хуторских баб одна прическа, косы, кое у кого они, так сказать ничего, на человека похожи, а у Марьи остались мышиные хвостики. Я ей говорю, давай ножницами оттяпаю их, сразу покрасивеешь, так нет, отказывается.
- Ничего ты не понимаешь в модах, дурачок, по телевизору погляди, там показывают таких, три волосинки на перекосинки, а висят не резаные, ниже плеч.
После этого разговора мать молчала почти до самого Мурманска, вопросов долго не задавала. Честно говоря, Тимофей и не хотел их, последний о прическе Марьи, насторожил его, непонятно было к чему восьмидесятичетырехлетней старухе знать о прическе снохи, интерес-то нездоровый, скорее всего старческий склероз, а вдруг посидит сейчас, помолчит, а потом что-нибудь ляпнет, подумал об этом и лучше бы не думал.
- Тимош, ты чего джинсы не носишь? Они такие удобные, их можно год не стирать и не гладить
Вот те и здрасте, приехали! У Тимофея от этого вопроса рот даже перекосился, джинсы он не любил ни на мужчинах, ни на женщинах, особенно те, которые были до предела заужены, так что на ширинке пуговицы отскакивали и почему-то эти люди, одетые в такие джинсы, у него вызывали не смех, а жалость. Ему казалось, что какой-то злой дух вдохнул этим людям безумие, и они забыли о том, что природа миллионы лет оттачивала фигуру человека, сделала ее необыкновенно красивой и удобной для жизни, так вот теперь, люди, обезумев, стали друг перед другом уродовать себя и, особенно удачным уродством были джинсы.
- А Иван носил их? – не отвечая на вопрос, спросил Тимофей.
- Нет, он не любил их.
- Вот и я не люблю!
Мать снова отвернулась к окну. Вскорости показался Мурманск.
На вокзале Тимофей нашел свободное место, устроил на диване мать, а сам встал в очередь за билетами к кассе. Через час добрался до окошка, а там неприятность, оказалось их поезд идет по четным числам, то есть отходит завтра во второй половине дня.
- Мать честная, вот это номер, - простонал Тимофей. Он посмотрел на часы, складывалось так, что им с матерью придется просидеть на вокзале более суток.
- Ты чего такой надутый? - спросила мать расстроенного Тимофея.
- Поезд наш ходит по четным, ждать более суток1 - присаживаясь рядом с матерью, упавшим голосом объявил Тимофей.
- Билеты взял?
- Так какие билеты, поезд, говорю, завтра идет, - несколько повышенным тоном, чтобы лучше поняла его, объяснил он матери.
- Ты голос-то на мать не повышай, молод еще, строго заговорила мать, - билеты нужно взять на завтра в предварительной кассе. Понял?
- Дык откуда я знал. У вас, в городе, все не так, как у нас. В какой кассе? – Тимофей вскочил с дивана.
- В предварительной, говорю, вон она в конце зала, - и мать подняла руку, украшенную золотым кольцом на безымянном пальце.
Собираясь в дорогу, Аграфена Семеновна долго сидела перед зеркалом, что-то общипывала, подправляла, подкрашивала и подпудривала лицо, на голову надела черный берет, на ноги туфли на полу высоких каблуках, из-под оранжевой подорожной кофты торчал белый воротник, цветное платье. Все это было надето перед зеркалом, мать вертелась перед ним, стараясь увидеть себя со всех сторон.
Тимофей искоса поглядывал на эти сборы и не знал, что ему делать, горевать или смеяться. Конечное дело, если с какой стороны подходить к этому вопросу, если с той, что мать за тридцать лет, прожитых в городских условиях, стала культурной, то можно и порадоваться. А если это восемьдесят с гаком лет, и мозги поползли у матушки набекрень, то там, в хуторе, с ней придется и поплакать.
- Склероз, проклятый склероз, и что это за болезнь наваливается на стариков, а вот Наталья говорит, что бывает и у молодых, - это так Тимофей думал тогда, когда мать вертелась перед зеркалом. А вот когда она его сунула носом, деревню неумытую, как нужно действовать на вокзале и где брать предварительные билеты, тогда Тимофей резко изменил мнение, и материн склероз оказался не совсем опасной болезнью.
У предварительной кассы людей не было, Тимофею дали два билета в плацкартный вагон, теперь он уже в этом деле начал приобретать опыт, попросил одно место, конечно, через пожалуйста, на нижней полке для матери, кассирша долго щелкала на компьютере, нашла такое место, Тимофей рассчитался и довольный пришел с отчетом к матери.
- Ну что, теперь поедем к Строговым? – предложил он.
- Сначала сдай свой багаж в камеру хранения, потом уж и к Строговым!
- Вот тебе и склероз, - снова удивился Тимофей проницательности матери, - да она таких, как я, десяток за пояс заткнет. Мне бы, дураку, сроду в голову не пришло сдать вещи в камеру, так бы и поперся с огромным тюком через весь город в гости к Строговым.
Г л а в а 15.
Так, наверное, устроена человеческая жизнь, одному дано много, другому ничего. Интересно, кто расписывает и где, то ли на небесах, а может где-то в другом месте, наше настоящее и будущее, никто не знает, а интересно было бы заглянуть в ту контору, где творец раскладывает по полочкам нашу жизнь. Наверное, над этим трудится не один, а много, советуются между собой с кем как поступить, к примеру, дошла очередь до Тимофея, спрашивает один другого
- Что будем делать с Тимофеем?
- Это с каким, у меня их тут по списку семьдесят пять тысяч!
- Да с тем, который живет в захудалом хуторе, рядом с Мироном Азаровым?
- Знаю такого, - ответит другой, - давай ему жену назначим, пусть не красавицу, но строгую, чтоб в руках его держала, и детей он нажил с ней путевых, не пьющих, не шарлатанов и еще, чтобы ему на пути всегда встречались хорошие люди. Пиши, а я займусь его соседом Мироном Азаровым. Кстати, что мы ему предназначим?
Тот, который занимался судьбой Тимофея, почесал за ухом, махнул рукой, проговорил:
- Что ему предназначить? У него отец был пьяница, давай для баланса, чтоб не все на земле хорошо было, пиши и его в пьяницы.
- А соседа Тимофея он не совратит? Живут-то они прямо бок о бок, - высказал опасение тот, который намечал жизнь Тимофею
- Не совратит, жену-то мы ему подсунули такую, волосы выдерет догола, но не допустит пьянку на каждый день.
Так сидел и философски размышлял Тимофей в поезде, следовавшим из Мурманска через его родину и дальше, на юг, до самого Черного моря. Мать, натянув до подбородка простыню, спала на нижней полке. Тимофей страдал от безделья. В купе пассажиров, кроме их с матерью, не было, не с кем перекинуться словом, поговорить бы ему сейчас о погоде, о политике, и о людях, которые в его первую в жизни поездку, встретились на пути. Из головы не выходили Строговы.
Г л а в а 16.
Вчера, после того, как Тимофей сдал багаж в камеру хранения, они с матерью поехали к Строговым. Случилось так, что несмотря на рабочий день, они были все дома. Галина не работала, домохозяйкой трудилась на кухне, Ульяна пришла с занятий, а Игорь Андреевич по каким-то своим производственным причинам не пошел на работу.
Приезду Тимофея с матерью они искренне обрадовались, то, что искренне, у Тимофея не было никаких сомнений, Галина открывала дверь, и как только они ступили через порог, громко позвала:
- Игорь, быстренько сюда, посмотри, кто к нам приехал?
Игорь Андреевич с газетой в руках выскочил из зала, обнял Тимофея, как старого друга, с которым не виделись много лет, дружелюбно посетовал:
- А мы ждали вас еще на той неделе, а вы что-то припозднились
- Там столько дел навалилось, еле разгребли. Из спальни выбежала Ульяна, на ней был короткий темно-вишневый халат, волосы распущены, лежат ниже плеч, глаза голубые, большие. Тимофею показалось, она стала еще краше, чем при первой встрече в вагоне.
- Тимофей Иванович! – радостно воскликнула она, а мы уж думали вы к нам и не заедете?
- Ну как же, а вещи? – Тимофей топтался в прихожей, не знал, что ему делать дальше.
- Какие вещи? А, одежду. О чем вы говорите, мы про них уже забыли, да вы не стесняйтесь, разувайтесь, проходите, - вмешалась в разговор Галина.
Аграфена Семеновна знала свое дело, она особого приглашения не ждала, как только вошла в прихожую, сняла с себя туфли, теперь расстегивала кофту. Хозяева заметили и ее, и первой Ульяна:
- Тимофей Иванович, знакомьте нас с вашей мамой.
- Я Аграфена Семеновна, - не дожидаясь сына, представилась мать, - а вас я, из рассказов сына, всех знаю.
- Тимофей Иванович, какой вы стали импозантный; Аграфена Семеновна, вы за сыном следите, иначе по дороге его украдут, и Марья не дождется, женщины-то сами знаете, сейчас какие охочие до таких мужиков, - пошутила Галина.
- Не украдут, для него Мария свет в окошке, ждет, не дождется, когда он будет дома, - почти не приняла шутку Галины Аграфена Семеновна.
.Слово «импозантный», услышанное Тимофеем второй раз, стало приобретать какой-то положительный смысл. А когда в вагоне он первый раз услышал это слово от пьяной, пристававшей к нему, женщины, посчитал, что это какое-то бранное или насмешливое, и теперь вот снова от Галины, значит, рассудил он, это относится к его внешности, или к одежде.
Дело в том, что собираясь в дорогу, мать силой заставила его надеть почти новый светлый костюм Ивана, белую рубашку, туфли и, самое главное, под большим давлением, завязала на нем красный галстук.
- Так он меня задушит! Отказывался он от галстука.
Тимофей никогда не носил галстуков и твердо был уверен, что такие украшения дозволено носить только городским людям, а если сельским, то большим начальникам.
- Надевай и не разговаривай, на человека будешь похож, не отступала мать.
- Тюк-то с вещами на плечах при галстуке, стыдно.
- Кому ты нужен? Донесешь и тюк, а в Мурманске носильщиков наймем, - мать тверда была в своих решениях, и сбить ее было невозможно.
Перед поездкой она сама подстригла Тимофея, при стрижке рассказывала сыну:
- Жили-то по-разному. При Советской власти стрижка стоила копейки, а при демократах цены начали подниматься вверх, как на дрожжах Иван заболел, а у меня пенсия, сам понимаешь, мизерная. Работала-то я мало, почти всю жизнь просидела дома, сначала дети, пока их вырастила, годы подперли. Пойдет Иван в парикмахерскую, а там цена сто рублей. Давай, думаю, сама возьмусь за это дело. Помнишь, в детстве вас стригла? – спросила она Тимофея.
- Помню, головой, бывало, крутнуть нельзя, сразу за уши драла, - напомнил он матери.
- Драла, было дело, только теперь жалею, что мало драла, ты-то вроде ничего, а вот Иван, хотя и покойник, плохое-то о нем нельзя, а все равно скажу, жизнь свою изуродовал.
- Проходите в зал, пригласил гостей Игорь Андреевич, стол будет накрыт. Кстати, поезд ваш когда отходит?
- Завтра, в три часа, дня!
- Отлично! - с несколько затянувшейся паузой, воскликнул Игорь Андреевич, и сразу сообщил жене, - Галя, гости будут у нас ночевать!
Галина хлопотала на кухне, у нее что-то там шипело, гремела посуда, сообщение мужа, похоже, сбило ее с рабочего ритма, ответ прозвучал радостный, но тоже с небольшой задержкой:
- Ой, как хорошо! Посидим за столом, побеседуем. Игорь, вы там с Ульяной, пожалуйста, готовьте стол.
- Будет сделано, ваше благородие! – потирая руки, сказал Игорь Андреевич, открыл сервант, достал белую скатерть, накрыл ею стол, стоявший посреди зала.
А дальше пошло. Сначала все казалось для Тимофея очень приятным, а потом он долго стыдился своего поведения. И в этом виновата, будь она неладна, водка, и кто ее только выдумал, добра бы ему не было, и чтобы ему там, на том свете, ни дна, ни покрышки, и как ему удалось изобрести эту, мать ее так, гадость, что выпьет человек, пусть даже самый заумный, и становится дураком
.Дураком, считал Тимофей, как выпьет водки, делался и он, недаром Марья за волосы дерет его пьяного. а тут у Строговых, жены-то не было, а мать не знала подробности про сына, откуда ей знать, тридцать лет с ним не жила. Попыталась, было Ульяна не допустить его до водки, да куда там, отец прицыкнул на нее, она и замолчала.
- Давай Тимофей Иванович, за знакомство, за успешную твою поездку, да и за все хорошее по маленькой стопочке проглотим, - скручивая пробку с бутылки, предложил Игорь Андреевич.
Галина молчала, может ей и не очень нравилось, а Ульяна восстала против.
- Папа, Тимофею Ивановичу спиртного нельзя!
- Уля, кто здесь хозяин? И потом в мужские дела девушкам вмешиваться не положено! – сразу осадил дочь отец.
Ульяна надула губы, отцу перечить не стала, наверное, в этой семье каждый знал свое место
Проблемы у Тимофея появились сразу, как только их с матерью хозяева усадили за стол. И начались они, кажется, с самых незначительных мелочей, и все это было связано с деревенской безграмотностью и бескультурьем. Галина поставила на стол каждому по тарелке холодного остывшего бульона, но как это блюдо называют в городах? По-деревенски коротко и просто «холодец», и едят его совсем не так, как в городе, не по маленьким тарелочкам, а накладывают в большую миску, ставят ее посреди стола, наливают в нее хлебного кваса и посыпают натертым хреном. Такой холодец Тимофей любил до беспамятства, даже Марья его неоднократно предупреждала:
- Гляди, когда-нибудь объешься его и ноги вытянешь!
- Не вытяну, - уписывая за обе щеки любимую еду, успокаивал жену Тимофей, - без него вытяну, это точно, а от него нет!
Теперь это божественное для него блюдо, стояло перед ним на маленькой плоской тарелке, и больше к нему ничего, конечно квас, ясно, лить некуда, а вот хрен необходим, без него не еда, а как попросить, Тимофей не знал.
Дело в том, что этот корень у них в деревне носит нарицательное название, даже бранное, им ругали все то, что не нравилось человеку.
- Пошел ты на хрен! – посылал один другого, или, к примеру «человек-то он хреновый» и так далее.
Тимофей убежден, что в городе, да еще в такой культурной семье, его называют как-то по-другому. Тимофей ждал, может, спросит мать, а та и без хрена уплетала, только пощелкивали зубы-протезы и, наконец, он решился сделать это бранное слово ласкательным.
- Галина Петровна, - обратился он к хозяйке, - у вас хреночичек есть?
- Что, что? – всполошилась та.
- Ну этот, как его, - Тимофей потряс рукой, изображая, что он посыпает пищу хреном.
- Ах, господи! - вскочила из-за стола Галина, я же хрен забыла подать к столу и побежала на кухню.
Игорь Андреевич разлил по рюмкам водку, налил жене и Аграфене Семеновне, но они только отмахнулись.
- Мне и без водки горько на душе, скорей бы до дома добраться. А ты, Тимофей, одну выпей и достаточно, - распорядилась мать, забыв, что ему под пятьдесят, считая его, как раньше, мальчишкой.
Выпили по одной, потом по второй, потом и по третьей. Игорь Андреевич, наверное, любил угощать гостей независимо каких, близких или дальних, была бы причина. Наливал гостю, не забывал и про себя. Галина молчала, Ульяна посидела, покушала и ушла в спальню. Тимофей не заметил, как переступил ту черту, на которой надо было ему остановиться. Игорь Андреевич подносил, а Тимофей пил, много говорили о жизни, о политике, иногда сбивались с такта и тогда, не слушая друг друга, говорили одновременно каждый о своем.
Тимофей думал, что в городе все отлажено, живут они значительно лучше деревенских, а на деле оказалось совсем не так.
- У нас, Тимофей Иванович, в городе, особенно у рабочего класса, тоже проблем хватает, - Игорь Андреевич пил наравне с Тимофеем, но пьянел не так быстро, как он, и голос у него был покрепче, языком не так заплетал, как Тимофей.
Он долго рассказывал о тех недостатках, какие приходится переживать в городе, вдали от столицы, рядом со Студеным морем.
Тимофей неоднократно пытался перебить его, ему долго это не удавалось и, наконец, когда Строгов высказал гостю все наболевшее, на минуту затих, Тимофей воспользовался паузой, начал о своем.
- Вы вот тут, Игорь Андреевич, мне про свое, а у нас в хуторе совсем другая жизнь. То, что у нас нет работы, что поля не паханы, не сеяны, я уже вам рассказывал, это, конечно, очень плохо, но зато мы живем как родные братья, всё друг о друге знаем, у нас даже собаки брехать разучились.
- Это почему же? – перестав жевать и подняв глаза на Тимофея, спросил Строгов.
- А вот так, разучились и все! – Тимофей понял, что он в разговоре перехватил инициативу и надо удержать ее.
Слушал его Игорь Андреевич, сидела за столом и Галина, только мать Тимофея полчаса назад встала из-за стола, Галина отвела ее в спальню и уложила отдыхать.
- Спрашиваете почему, да потому, что не на кого им брехать-то, людей-то в хуторе мало, а собака, есть собака, каждая знает хуторянина не только в лицо, а по запаху узнает за километр. Мы все там, как братья, у нас как в песне «И радость на всех одна, на всех и печаль одна». Зарезал, к примеру, кто-то поросенка, бери бутылку самогона и к нему на свежину, да мало ли случаев всяких бывает, только бабы у нас почему-то злые, дерутся уж больно люто, и каждая по своему. Про свою Марью я вам уже говорил, а одна у нас, муж лысый, так она его за уши дерет, есть кусается, но та не дай бог, если озвереет, может насмерть загрызть
Тимофей наколол вилкой кружочек колбасы, пережевывая, посмотрел на хозяев. Игорь Андреевич сдержанно улыбался, Галина вскочила, выбежала на кухню, но как только гость повел дальше свой разговор, вернулась и села за стол.
- Так вот случай у нас в хуторе прошлый год по весне был, - продолжил Тимофей, - тракторист у нас живет Сидор, он-то не Сидор, имя его Иван, подворье у него Сидоровы, его по подворью и зовут, а то, что он Иван, никто и не помнит. Так вот, значит, этот Сидор по молодости в какой-то экспедиции на севере несколько лет отработал, цингу там прихватил, домой вернулся с больными зубами, лечить бы их надо, да в райцентр к зубнику не наездишься. Зубы-то один по одному болели, болели и повыскакивали. Несколько лет жил без зуб, губы запали, по годам мой сверстник, а по виду на старика похож, над ним посмеивались, подначивали, если что, так говорили:
- Ты, Сидор, на меня зубы-то свои не скаль, ну и всякое там прочее, вокруг хохотали, знали все скалить-то Сидору нечего, зуба ни одного. Прошлый год он не вытерпел, откормил поросенка, продал и за вырученные деньги вставил себе зубы. Радости было на весь хутор, только и разговора о Сидоре и его зубах, не вытерпел, пошел и я их посмотреть. Прихожу, а он огород пашет трактором, а трое мужиков уже во дворе сидят, ждут, когда Сидор огород вспашет.
- Чего ждете? – спрашиваю.
- Как чего, зубы-то обмывать надо?
Развернулся я и за бутылкой самогона. Вернулся к Сидору а у него во дворе пир горой, трактор приглушен, стоит в тенечке, пока я ходил, еще двое присоединились, присел и я к ним
- А ну, покаж, говорю, обновку!
Сидор улыбнулся, а у него два ряда, белые, ровные, помолодел сразу на двадцать лет, ну и пошла разливанная. Не знаю, сколько выпили, как домой пришел не помню, утром проснулся, внутри головы все трещит от боли, а к волосам притронуться нельзя, наверное, Марья драла, я к ней с разговором, да куда там, глядьмя на меня не глядит, вышел во двор, а там Мирон Азаров через плетень мне кричит:
- Слышал новость?
- Какую?
- Сидор зубы свои потерял!
- Как потерял? – удивился я.
- А черт его знает, проснулся утром, а зубов нет. Он же, дурак, как мы разошлись, завел трактор и давай огород пахать, наверное, запахал.
- Ну и что теперь?
- Да ничего, я был у него, жена так ему уши надрала, огнем полыхают, сидят в доме по разным углам, она воет с горя, а Сидор молчит, за зубы три тысячи отвалил и запахал. Вот такие дела бывают у нас в хуторе, - закончил Тимофей.
Строговы, как прошлый раз, хохотали над Тимофеем. Им нравилась его деревенская неподдельная простота. Перед ними сидел человек с открытой душой и рассказывал о себе все то, что мог бы не сказать, схитрить, а если бы рассказал, то поставил бы себя на такую ступень, что вокруг были бы все пьяницы и дураки, а он умный и деловой, вышел из воды сухим.
На второй день, переночевав у Строговых, Тимофея с матерью на своей машине Игорь Андреевич отвез на вокзал, провожала и Ульяна.
- Вы уж извините, пожалуйста, - прощаясь, взволнованно говорил Тимофей, - мы стеснили вас, а потом по пьянке я, наверняка, наговорил вам всякой всячины.
- Нормально, дружище! – хлопая по плечу Тимофея, успокоил его Строгов, - за столом вели себя прекрасно, и поешь ты хорошо, мы с Галиной, и вот Ульяна рядом, остались довольны вами, прекрасный ты человек, Тимофей Иванович, и вы, Аграфена Семеновна. Спасибо вам, что воспитали такого доброго и бесхитростного сына, так что на следующий год милости просим, приезжайте вместе с женой к нам в гости.
- Спасибо, Игорь Андреевич, на добром слове, к вам мы точно не приедем, а вот вы к нам, пожалуйста, - в свою очередь пригласил Тимофей.
- Мы, не знаем, я-то человек летом очень занятой, а вот Ульяна… . Кстати у вас сад есть?
- Есть, хороший сад!
- Вот Ульяна поимеет желание, мы отпустим. Поедешь, дочь, в гости к Тимофею Ивановичу? – спросил отец.
Ульяна пожала плечами, посмотрела вслед проскочившей мимо машине, неопределенно ответила?
- Не знаю, может быть и поеду.
И только в самую последнюю минуту расставания Тимофея осенило, он поспешно рванул застежку на своей сумке, вывалил прямо на асфальт содержимое, нашел расшитое покойной тещей полотенце и не разворачивая его, подал Ульяне.
Дарю на память тебе, Ульянушка, вспоминай меня добрым словом, у нас на такие полотенца кладут хлеб да соль, встречая дорогих гостей.
Ульяна приняла подарок, зарделась лицом, Игорь Андреевич отнесся к этому более спокойно, он только еще раз пожал Тимофею руку и с улыбкой добавил:
- Ну, Тимофей Иванович, теперь уж Ульяна точно приедет к вам, так что ждите, на следующее лето припожалует собственной персоной!
Г л а в а 17.
Мать спала убаюканная покачиванием вагона, мерно стучали колеса, где-то далеко впереди изредка надрывно кричал электровоз, чего он кричал, может, просил себе зеленой улицы, а может просто предупреждал кого-то о своей высокой скорости, уходи мол с пути, везу самый ценный груз, людей, и с ними в вагоне номер восемь на средней полке лежит Тимофей из захудалого хутора, впервые за свою жизнь вырвавшегося из глубинки в цивилизованный мир и встретивший на своем пути столько прекрасных, добрых людей, готовых помочь словом и делом, заблудившемуся в этом мире Тимофею
Он так и не смог уснуть. Вспомнил дежурную по вокзалу, и неизвестно, если бы не она, смог ли бы тогда он выехать со своей станции. Потом Ульяну, Виктора Петровича, рыбацкий поселок, Наталью, которой за обиды, нанесенные ей его покойным братом Иваном, следовало бы отвернуться от него и от бывшей свекрови, а она забыла все, помогла, чем могла и большое ей спасибо за ее доброту.
О Строгиных вспоминал со стыдом.
- Мало меня Марья пьяного дерет за волосы, - с какой-то особенной теплотой вспомнил он о жене, - была бы рядом, не допустила бы до такой срамоты, хвастался, по пьяни рассказывал что надо и не надо, а потом песни вздумал петь. Артист нашелся, мать твою так. Стыда не оберешься.
Дело в том, вчера за столом у Строговых, после того, как Тимофей рассказал о потерянных трактористом Сидором, протезах, кто-то предложил, уж кто, он не помнит, спеть песню, и запели «Подмосковные вечера»», Тимофей хотя и был под большим газом, отметил, Мурманчане любят зту песню. В электричке, когда он ехал на Рыбинск, пьяный мужик пел ее, теперь Строговы тоже запели. Тимофей любил петь, он не имел музыкального слуха и не схватывал сразу напев, но у него был прекрасный голос и отличная память, он запоминал мотив песни, конечно, стоило это долгого времени, и когда окончательно запоминал, пел значительно лучше, чем люди с хорошим слухом.
Они с Марьей часто бывали в компаниях, праздновали Новый год, октябрьские и майские праздники и везде пели, но как позже оказалось, у Тимофея был дефект, и о нем сказала как-то Марья:
- Ты, Тимоша, не обижайся на меня, - издалека повела она с ним беседу, - то, что ты поешь хорошо, разговора нет, но как тебе сказать, слишком широко рот раскрываешь и, потом, косоротишься, не веришь, подойди к зеркалу, запой и посмотри на себя.
Тимофей на жену обижаться не стал и к зеркалу в этот раз не подошел, подошел потом, когда был один дома, запел, посмотрел и чуть не сгорел со стыда. Жена была права, после того стал контролировать себя, а вот у Строговых забыл про контроль, водка, гад, помешала, и опять же, кто ее суку выдумал, черти бы на нем на том свете от ныне и до веку воду бы возили.
Тогда, за столом у Строговых, Тимофей сдуру, это он так думал о себе, предложил:
- Давайте, я спою вам свою любимую!
- Давайте, Тимофей Иванович, пойте, а мы послушаем! – почти в один голос согласились, или почти попросили его хозяева, и он запел:
Чайка, повторяют невольно уста,
Чайка, ты как пена морская чиста.
Чайка, белокрылая чайка,
Черноморская чайка, моя мечта!
Строговы переглянулись, как показалось Тимофею, посветлели, Игорь Андреевич хотел было подпеть, но слов не знал, чуть не сбил с ритма певца, Галина потянулась к мужу и зажала ему рот рукой. Тимофей почувствовал в этом поддержку, голос у него еще больше окреп, зазвенел приятными нотками.
Я помню тот вечер багряно-лиловый,
Магнолии в белом цвету,
И твой поцелуй горьковато соленый,
И бронзовых рук теплоту!
И когда он закончил эту песню, какое-то время все молчали, Тимофей сконфуженно вытер салфеткой вспотевший лоб.
- Молодец, Тимофей Иванович! Вам бы в театре выступать с вашим голосом, - похвалил Игорь Андреевич.
- Так я музыки-то не знаю, по памяти пою.
- Ну и что, такое бывает, вы помните, был артист кино Марк Бернес, он тоже совершенно не обладал музыкальным слухом, пел только по памяти, а был популярнейший певец в послевоенное время.
- Кстати, о Бернесе, - вмешалась в разговор Галина, - я не помню кто, но мне кто-то говорил, когда певец был безнадежно болен, то известный поэт Расул Гамзатов специально для него написал слова к песне «Журавли», помните:
«Мне кажется порою, что солдаты
С кровавых не пришедшие полей….»
- Конечно, помним, - почти в один голос ответили мужчины.
.- Так вот, эту песню, якобы, Бернес спел последней в своей жизни.
- Да, в жизни бывает всякое, - вставая из-за стола, проговорил Игорь Андреевич, - может правда, а может неправда, теперь это совсем не имеет значения. Галина, ты устрой постель Тимофею Ивановичу, а я пойду в свою комнату, отдохнуть надо.
Галина раскинула постель здесь же, в зале, на диване. Тимофей снял с себя верхнюю одежду, свалился на диван, где и проспал до самого утра.
Воронежская обл.
г.Острогожск
тел. 0737547618
Поездка за матерью
© Copyright: Николай Коптев, 2005
Свидетельство о публикации №205071700113
Свидетельство о публикации №205071700113
Рецензии