Кураж

Кураж

Думал сантехник Филипп Филиппович гульнуть в субботу, мальчишник устроить или навестить девушку. Но загад, как говорит-ся, не бывает богат.
Позвонил утром мастерюга и приказал долго ждать, пока подъ-едет на новой машине своей и повезёт Филиппыча на субботу и вос-кресенье к себе на дачу – не пикничок устраивать.
Матюгнулся Филипп про себя. Не то стало время – вслух матю-гаться. То ли дело во времена былые. Пошлёшь его и в хвост и в гри-ву, а он только похихикает в ответ. А что ему делать остаётся? Рабо-чих нигде не хватает. Ну пьянь, допустим, Филиппыч, а уволь его – что тоже не просто сделать: нужны свидетели его пьяного безобра-зия, иначе профком не поддержит, или в суд Филиппыч подаст, а суд рабочего человека любит, заставит потом за всё про всё оплачивать, сколько он в вынужденном прогуле прогудел, может, и месяц целый, не из своего, конечно, кармана, но всё равно косо будут смотреть за государственную копеечку. И даже если всё шито-крыто пройдёт, уволит он Филиппыча, а на его место другого Филиппыча найдёт, та-кую же пьянь, если не худшую. У этого хоть руки из нужного места растут и голова работает в сантехническом отношении, а тот будет пьянью безрукою... А Филиппыч что ж, из одной двери выйдет – а в другую войдёт, как сама природа, и даже легче, потому что природе приходится всё-таки унижаться до залезания в окно, а Филиппыч войдёт в кабинет чинно и благородно и дверь распахнёт как хозяин своего положения...
Работал как-то Филиппыч в институте одном. И смешно ж ему было. В школе его стращали:
– Вот Золовков вырастет, инженером станет, а ты, Филя-двоечник, гайки крутить или окурки мести, и это в лучшем случае – люмпен-пролетариат типичнейший.
А тут, в институте, посмотрел он на интеллигенцию, на золов-ковых этих, которых ему в пример ставили, и заухмылялся приятно.
В струнку ходят. На вы к начальнику обращаются, в трясучку играют.
А Филиппыч в полную ражь как гаркнет на него семиколенным ругательством, так тот съёжится и хихикать начнёт; и плевать ему, что бабы рядом стоят или, как их называют, девушки. Ему стыдиться нечего. Он академиев не кончал, рабочая косточка. Стыдиться надо тому, кого учителя хвалили.
Раз только заместитель директора ему отказал, не пошёл на поводу.
 Просил Филиппыч машину, чтоб из одного подъезда в другой ра-диаторы перевезти, а тот:
– Хоть убей, Филиппчик, все заняты. Да ты не грусти, не опускай носа, мы беду твою мигом поправим, я тебе десять итеэров, не моргнув глазом, представлю. Пусть поработают для отдохновения мысли. Зна-ешь, что академик Павлов говорил?.. Только не думай сам таскать со своим радикулитом, знаю я тебя, трудоголика. Твоё дело командовать, учить интеллигенцию – откуда взять, как поднять, куда нести...
 
Нынче время стало другое.
Только пикни. Тотчас на улицу выйдешь, на лютый мороз. И ника-кой тебе суд – разоришься на фиг. А за забором пятьдесят человек сосре-доточенно ходят. Мечтают место твоё занять…
 Так что воленс не воленс, пришлось Филипычу желания свои затя-нуть потуже и изобразить телефонным голосом бодрое удовлетворение, что начальник берёт к себе на дачу дышать, в снегу барахтаться, доверяет его сноровке и распорядительности.
А начальник, как будто и впрямь обижен был в прошлое время ка-ким-нибудь подобным филиппычем – изголяется, своё навёрстывает, отыгрывается, падла стоеросовая:
– Только ты не так, как волынить привык. За субботу, воскресенье, чтоб всё было кончено... Сколько заплачу? И у тебя совести хватает язык поворачивать? Нисколько я тебе не заплачу. Ты и зарплату-то свою на треть отрабатываешь...
Вот и поговорили.
Рискнул Филиппыч, пока суд да дело, за сигаретами сбегать. А на сдачу два лотерейных билета купил. Какие-то хитрые билеты, француз-ские. Можно Эйфелеву башню выиграть, Пежо, Рено или как там у них; или супермаркет собственный, или денег энную толику.
Ну, Филиппыч вернулся. Мастерюга, слава Богу, по утверждению жены, не подъезжал ещё, никакого хипиша не было. Быстрёхонько с кух-ни прогнал, яичницу, шипящую, себе закатил, бутылку Балтики девятого колена открыл и начал тереть билет монеткой, не особенно надеясь на ус-пех да и почти совсем не надеясь. Никогда он не слышал, чтобы кто-нибудь из знакомых, что-нибудь путное выигрывал, кроме разве Махони-на Мишки ещё при Советской власти, но там – какая-то путанная исто-рия; но тем не менее лёгкий, приятный мандраж сопутствовал, но и бо-язнь некая, что мастерюга, пока он бегал, всё-таки приезжал. А жене ве-рить нельзя – совсем поплохела за последнее время...
Итак взял Филиппыч монетку рублёвую, кажется, и стал тереть. Де-сять тысяч. Ещё десять тысяч, Пятьдесят. Пролёт.
Условие было, если три раза одинаковая сумма повыскочит – бабки твои, а нет – тут уж извини и отойди от кассы. Филиппычу же не повез-ло немного, как Ивану Царевичу из Сивки-Бурки. но чуть-чуть ведь не считается в Москве.
Хватил он пива стакан и задрожал в два раза сильнее. Если б в пер-вый раз у него так близко не было, он бы так не дрожал. Хватил ещё стакан и пошёл тереть подпрыгивающими руками.
Семьдесят тысяч, семьдесят тысяч, семьдесят тысяч...?
– Не понял.

Снова посмотрел. Семьдесят...семьдесят... семьдесят... Выиграл. Не может быть. Не бывает. Не глупи, Фильчик. Возьми себя в руки. Пе-речитай, для внимательности шевеля губами:
Если какая-либо сумма повторится три раза, то вы выиграли эту сумму. Какая же сумма? Семьдесят тысяч. Семьдесят тысяч? Да ты что, сбрендил совсем? Да ты за два года столько не заработаешь. Ну ты даёшь! Пора тебе, Филь завязывать! Глюки начались. Но правда ведь семьдесят… Чего-то ты перебрал вчера или водка недоброкаче-ственная. Читай условие!
Читаю. Если какая-либо сумма повторится три раза, то вы выиг-рали эту сумму... Деньги в течение месяца... С паспортом...
Ничего себе заявочки! А я, может быть, хочу сейчас, жену уго-стить да мало ли кого. По какому праву я должен ждать месяц свои же собственные деньги? Где он, Гаагский суд? Ну и порядочки развели! Хотели, как лучше, а получилось, как всегда. Что хотят, то с нашим братом и делают. Деньги за билет заплати сейчас, а получи через ме-сяц... Да ладно, козёл! Через месяц семьдесят тысяч огребёшь, а ещё выхухоливаешься. Хотя Эйфелеву башню лучше было бы... Семьдесят лимонов прежними деньгами...
– Надька, сука! Ты куда там позавалялась? На цирлах!! Быстро ко мне, говорю!
– Ну чего тебе, хулиган, ещё от меня надо? Все-то мои честь и дос-тоинства потоптал вчера и ещё зовёт.
– Я, по-моему, сказал!
А чего я, дурак, её позвал? Что ж с ней делиться теперь прика-жешь? И прикажу. Ладно уж. Уж гульну, так гульну! Знай наших и поминай, как звали... Ну да, всякой твари наливать.
–Пошла вон, дура! Поотрезвись.
Но отметить надо. Да сейчас этот хрен прибежит... А он мне теперь и не указ кстати! За семишник я теперь в морду его плешивую два года могу не смотреть, поплёвывая, да ещё его самого – сантех-нику менять...
– Надька!!! Одевайся. купи литр, сука.
– А мне нальёшь?
–Зависимо от поведения... Да налью, налью! Куда от тебя денешь-ся?
– Что-то ты сегодня добрый стал, Филёк.
– Ладно. Реплики в зале. Топай быстрей. И закусить. Только не увлекайся, как я тебя в жизни учил, что она враг...

Через час подъехал наконец мастер. Сигналил-сигналил под окошками – не выскакивает никто. Пришлось самому с животом подни-маться без лифту, как на шестом месяце.
– Ты чего, Филиппок, заелся? Приказал хорошо жить? Уже и вый-ти не можешь? Гужу, гужу до посинения, а он сидит себе барином, а те-левизор не смотрит. Самому пришлось подниматься... Глаза уже залил? А я ведь предупреждал.
– И глаза залил и рот залил и уши тебе сейчас залью.
– Слушай! Ты выбирай выражение!! Субординацию не изволь на-рушать! Чтоб я это тыканье твоё в первый и последний раз слышал, по-ка добрый.
– Знаешь, музыка такая есть? Та-та-та-та-та-та. А слова у ней, зна-ешь, какие? Подскажу. А пошёл ты на ...
– Так-так. Ну вот и молодец. Ну считай, что это исподнее твоё слово.
– Нет, ещё не исподнее... Пей стакан за дружбу!
– Нет, Филимонов, не буду я пить с тобой стакана.
– Не будешь? Вроде как брезгаешь? Так я его тебе сейчас волью.
И правда, схватил начальника своей сантехнической рукой за ши-ворот, и влил в него всё-таки целый стакан двухсотграммовый, и масте-ру, чтобы не поперхнуться, пришлось глотать, а потом и пищи пожевать немного, что было особенно унизительно...
Но он курсы окончивши повышения квалификации, начал на ло-гику давить, на воображение.
– Сейчас ты, Филя, меня, что хочешь, заставишь сделать. Можешь даже в задний проход клизму вонзить. Ты сильнее меня, не спорю. Но ведь за сегодня будет ещё и завтра, ты об этом подумал? Взвесил? Обе-щаю тебе, что закрою глаза.
Но Филе – всё нипочём. Песню заставил петь по песеннику: На-дежда, мой компас земной, – и много других издевательств придумал. И выгнал наконец вон исковерканного, опьяневшего мастера с позором.
– Ты чего, Филя, совсем охренел? Как мы теперь жить-то будем? – сказала осмелевшая после трёх стопок жена.
– Молча, как!.. А знаешь ты, пустомеля, что я себе семьдесят ты-сяч баксов выиграл?
– Заливай на сахар. Так я тебе и поверила.
– Смотри сама. Видишь – три раза: семьдесят, семьдесят и семьде-сят? Вот я эти семьдесят тысяч и выиграл. Думаешь, двести десять? Гу-ба – не дура. Нет, всего лишь семьдесят. И на том спасибо. Ты и этого сроду никогда не выигрывала. Покупаю тебе колготки, а может даже, и шубу и прочее нижнее декольте.
– А тут написано – не баксов, а рублей.
– А ты и обрадовалась! Рублей, конечно. Если б – баксов, так я бы с тобой и разговаривать не стал.
– Надо же. А за билет заплатил сколько?
– Да ерунду. Десять рублей за два билета.
– А здесь написано: пять тысяч за билет заплатил.
– Где, пять тысяч?.. Правда... Так это ведь старыми деньгами.
– А выиграл новыми?
Филипп Филиппович замолчал и включил телевизор. Сидел и молчал. Потом телевизор выключил и набрал номер.
– Алло, девушка! Я у вас билет лотерейный купил в десять часов. А деньги получать по-старому или по-новому? Любые бабки плачу!
– ...
Трубка выскочила из руки и повисла на шнуре. Язык вывалился изо рта, как будто пчела его укусила, и, молча, повис в утомлённом бес-силии.