Авантюра

Телефон. Я стою перед зеркалом – на одной ноге туфелька, на другой – кроссовок. Дотягиваюсь до кнопки громкой связи и снова застываю в прострации.
- Привет, солнце.
- Какая нога красивее?
- Левая, - ты всегда безошибочно угадываешь шпильки, - мы сегодня вообще куда-нибудь пойдем?
- Пойдем. Я не планирую больше, чем на полчаса, опаздывать. Ты скажи только, мы собираемся много ходить или очень много?
- Я думаю, мы Женьку встретим и пойдем куда-нибудь.
Вау. Оказывается, мы встретим Женьку. И пойдем куда-нибудь. Интересно, на чьи деньги? Не на Женькины же… И чем тогда будем платить за квартиру? И почему, когда к тебе приезжает Женька, мы идем куда-нибудь, а моих гостей ты часами водишь по Бульварному кольцу?
- Ладно. Я почти выхожу.
- Ты меня любишь?
- Люблю-целую-бегу-опаздываю! – кидаю трубку. Ты не обидишься.
На самом деле я, конечно, тебя люблю. Как умею. Наверное, если бы не висел на мне ворох безответных влюбленностей, умела бы лучше. Надеваю шпильки.
Внезапно просыпается благоразумие. Беру большую сумку, запихиваю в нее кроссовки и все ценные мелочи. Зеркало. Блеск. Я себе сегодня не нравлюсь, но что же делать…


Выхожу на Курской. Ты подбегаешь, хватаешь меня за руку и тащишь на вокзал. Женькин поезд давно уже объявили.
Женьки нет. Все вышли, а его нет. Да, я виновата. Да, я опоздала. Но ты мог бы… Ясно. Ты не мог.
Взбираюсь по ступенькам. Проводник подает руку. Очень пахнет поездом. Прохожу по вагону.
На нижней боковушке у туалета сидит Женька и доедает курицу. Я сразу его узнала, хотя видела раньше только на фото. Этакий былинный богатырь, переквалифицировавшийся в хиппи. Глаза голубые, волосы темные немытые. Джинсы драные. Лицо счастливое.


Мы очень быстро идем куда-нибудь. Ты улыбаешься и несешься впереди. Я считаю каблуками камешки в асфальте. Женька тащит сумку. Прибывает еще один поезд, и я уже боюсь затеряться в толпе.
Женька догоняет меня, трогает за плечо:
- Это что, всем надо туда же, куда и нам?
- Ну да. Все выходят.
- И что, тут всегда так?
- Почти. Сейчас вечер, всем на электричку надо, и два поезда сразу пришли.
- Я, пожалуй, домой поеду…
Людской поток закручивает, я хватаюсь за Женькину сумку, ты пытаешься пробраться к нам против течения. Утыкаемся в автобус. Хором читаем название нашего с тобой города на табличке. И цену за проезд – примерно столько мы собирались оставить сегодня в ресторане.

Никто из нас никогда не жил в том городе. Просто мы там познакомились, и приезжали потом туда каждое лето. А теперь живем здесь.

- Поехали?
Я пытаюсь сообразить, сколько у нас денег. Благоразумие просыпается снова.
- У нас же денег только на туда!
- А на обратно телефоны продадим. Или вон Женькин багаж. Поехали!



Кресла скрипят и не откидываются. Воняет бензином. Снимаю шпильки, достаю кеды. Ты не заметил, Женька похвалил.
В желудке пусто, в сумке – ничего ценного, денег нет. Все ужасно. Засыпаю. Вижу кошмары и просыпаюсь от голода. Невыносимо жарко. На мне почему-то только джинсы и лифчик. Таможня. Вокруг нас – сплошь бабки-челночницы. Каждую сумку проверяют. Ты ругаешься с таможенником: он не хочет верить, что мы едем совсем без багажа, не считая Женькин баул.
- Же-ень! Ты курицу всю съел?
- Там еще полно еды было, но она протухла вся, чувствуешь? Квас будешь?

Квас протух тоже. От безысходности я засыпаю снова.


Приехали. Очень хочется обратно. Еще в автобусе я совершила кощунство: обрезала джинсы маникюрными ножницами. Получились fashion-шорты. Очень fashion. И сейчас мне в них очень холодно.
У Женьки обнаруживаются гривны. Непонятно, почему бы не поменять их в дороге и не купить покушать…
- Блин, в чужом городе и с деньгами… неинтересно, - возмущаешься ты. - Надо их проесть!
- Ребят, а может комнату лучше, а? Помоемся, выспимся? А покушать на рынке купим, я приготовлю.
Кому я это говорю? Они уже выбрали столик. Вздыхаю и иду в туалет – смыть с лица запах автобуса. Когда возвращаюсь, они уже заказали кучу всего. В том числе и по три бутылки пива каждому.


Я злая. Очень злая, хотя уже не голодная. Домой! Хочу домой! Надо все организовывать, иначе сбудется мечта – мы все останемся тут жить.
Ты отправляешься в центр – продавать телефоны. Последние деньги уйдут на проезд.
Женька кидает в камеру хранения опустевшую сумку. Там была только еда, остатки которой он выкинул-таки после получасовых уговоров. Еще там камера и три объектива.
- Сейчас пойдем на пляж фотоателье открывать.
Интересно, на свете остались люди, которые платят за фото до того, как их получат?


Не осталось. Совсем. Пляж почти пустой.
- Нет, ну я не понимаю, где все местные модели?

«Моделей» за весь день набралось только двое. Им лет по пятнадцать и они откровенно кадрятся к Женьке. Потом увлекаются, встают на мостик и ходят на руках. Женька с удовольствием все это снимает, пока не заканчивается пленка. Называет цену. У них нет денег. Они думали, мы от любви к искусству тут мерзнем. Идем на вокзал.


Телефоны наши никому не нужны. Ну то есть мой с полифонией хотели взять, но ты его не продал, потому что покупал его в три раза дороже и вообще это был подарок. Потом оба телефона хотели забрать бесплатно. Ты не отдал. Молодец.
Ночуем на вокзале.


Я сплю и вижу красивые сны. Лавка деревянная, зато спина не болит. Мне тепло. Сначала я умирала от холода и пыталась натянуть на ноги остатки штанов. Не помогало. Коленки стучали одна о другую. Проснулся Женька и отдал мне свитер. Я лежу, просунув ноги в рукава. Мне гениально.

- Идти? Куда идти? Зачем? Не пойду, идите сами. Не я придумала сюда ехать. Ай, отпусти, уронишь, не дай бог уронишь, по башке получишь. Дай сама пойду. Бежать зачем? Зачем бежа-ать? Подождите! Подождите меня!!!

Оказывается, у нас опять хотели бесплатно забрать телефоны. Идиоты. Лучше бы отдали. Бесплатно. Может, удалось бы выспаться…



Делать нечего, и мы идем за город. Помогать бабушкам, у которых есть огороды. Жуков колорадских с картошки собирать и всякое такое.
Рассветает. Очень красиво. Ноги потеряли чувствительность.
Нам все время попадаются несимпатичные бабушки. Они все делают сами или припрягают внуков. Или просто боятся нас пускать. Я бы тоже побоялась.
Находим самый заросший участок с полуразваленным домиком. Чумазые дети играют в индейцев. Бабушка выдает две косы и серп – ей до смерти надоела трава в огороде.
Я никогда не думала, что умею так хорошо жать. Наследство прошлой жизни, наверное. Быстро, четко. Вжих, вжих, вжих! На моем кроссовке теперь не хватает подошвы.
Тайком пробираюсь в сарай. Беру садовую пилку и отпиливаю каблуки. Теперь у меня босоножки на вроде бы плоской подошве. Очень неудобно ходить, но лучше чем наполовину босиком.
Тем временем ты скосил половину картофельной ботвы, а Женька умудрился вообще сломать косу.
Бабулька в ярости. Идем рвать осоку руками. Получается намного эффективнее.
Потом нас посылают на реку – полоскать три таза белья. Когда вернулись, белье поместилось в двух. За рубашками Женька честно сплавал, остальное не догнал. Но бабушка сама не помнит, чего стирала.
Эти двое утомились и спят на свежесорванной траве. Дети жизнерадостно посыпают их песком из игрушечного самосвала. А я чиню детские вещи. Ставлю крепкие заплатки на коленки и локти. Пригодились остатки джинсов.
За все это мы зарабатываем тазик картошки и прочих овощей.


Счастье – это когда костер, и ты ешь печеную картошку, и для полного счастья не хватает только соли. Тушим костер, спим.
На рассвете мне приснились мои почки и сказали, что скоро отвалятся. Бужу всех. Двигаемся к городу. Просто так, бесцельно, потому что к бабушкам больше не хотим.

Нас забирают в отделение за бродяжничество. Счастье – там нет бомжей, зато там есть, на чем спать. Храпим до полудня. Потом показываем документы – у нас есть бумажка, что-то вроде регистрации. Мы имеем полное право находиться в этой стране еще почти три месяца. Выходим на улицу.
Завтра у тебя заканчивается отпуск. На завтра Женька собирался брать билет домой. А мы все торчим тут, и непонятно когда отсюда выберемся.


А потом мы за полдня насобирали на обратные билеты.
Мы стреляли деньги у прохожих. Мы орали на вокзале что-то на тему «сами мы не местные». Мы ели в Макдональдсе расплющенные гамьургеры и сгоревшую картошку. Женька мыл там полы. Но больше всего людям нравился номер, когда Женька тащил меня под руку (я неспециально спотыкалась каждые три шага на своих полукаблуках) и орал с кавказским акцентом:
- Ай, люди, жена моя слепая, залетела не знает от кого, дайте денег на аборт!
Я придерживала свободной рукой Женькин свитер под курткой. Почему-то люди хохотали и давали нормальные бумажные деньги.
На следующее утро прощались с Женькой. Я ревела. Потом ревела еще раз, когда в кассе нам сказали, что билетов на Москву нет, потому что август месяц. Потом мы подкупили проводника. Деньги отдавали ему горстями железной мелочи.



Я стою перед зеркалом. Похудела жутко. Загар не смывается. Я еще больше люблю тот город. И тебя. И Женьку тоже люблю – не знаю, кого из вас больше. И плачу. Потому что у меня больше нет ни кроссовок, ни туфелек.