Грешный человек филипп филиппович

Грешный человек Филипп Филиппович

Один человек, как не трудно догадаться, Филипп Филиппович, был большой грешник. Все про него так и говорили. Про других – раз-ные ингредиенты: рост, красота, ум, постоянно незастёгнутая ширинка, боление за команду, аллергический насморк при употреблении алкого-ля, пристрастие к загару, наконец, а к Филиппу Филиппычу слово греш-ный приросло. Никому б и в голову не пришло назвать его серьёзным, порядочным, вдумчивым именем. Ради шутки если. Он и слова своего не держал – обманывал часто. Единственно, в чём не дурак был – так это выпить. А умственный изъян обязательно и на моральном скажется. И с женщинами непунктуален. А они его почему-то любили, стервы; хоть и знали – пустельга, на спутника по совместительству жизни никак не потянет, из-под колеса увернётся, не трагически, величественно убе-жит от семейного колеса, как, например, Подколесин – с потом на устах и мучением во взоре – а с каким-то гнусным смешком выскочит из-под самого колеса...
И до какого цинизма иногда доходил! Когда все люди негодовали на какого-то негодяя – имени не помню – он, видите ли, Немирович-Данченко отыскался, его защищал. Да и как было не защищать, если сам ходил в таком же сапоге. Он утверждал, что негодяй поступил естест-венно и непостыдно, и он бы так поступил на его месте, даже ещё хуже. Что верно, то верно, левая рука моет правую руку, он бы так поступил, а ворон ворону глаз не выклюет.
И надо сказать, в беспринципности своей был по своему при- нципиален. Если даже ему лично причиняли неприятность – смотрел на это спустя рукава. Благородный человек на дуэль бы вызвал, морду на-бил, общение прекратил, если силёнка без блеску, а Филипп-Филиппычу – всё с гуся вода. И трусоват был, наверное. Хихикает сво-им неинтеллигентным смешком, ёрничает:
– Вор у вора дубинку украл, дорогой товарищ, дубинку украл!
А украли у него не дубинку, а собрание сочиненией Сальвадора Дали (даже здесь надул. Сальвадор Дали был художник, какие у него могли быть сочинения?)
– Ну и во-вторых, не украли, а заиграли, а во-первых, я-то их за деньги что ль покупал? Тоже украл. Да и кто ж книжки возвращает? Ду-рак полнёхонький, себя не уважающий. Значит, не дурак. Логично?..
Да и не звал его никто Филипп-Филиппычем, много чести.
Вообще странный он был какой-то, мелочная душонка, материа-лист. Человек – пробы ставить негде, а он по нём панегирики справляет:
– Бытие определяет сознание, други мои. Как же ему не воровать, когда в такой семье вырос? Я вон не вырос, моей матушке только раз пару лет условно дали, а – кассирша обсчиталась в булочной на пять рублей – хи-хи – идти отдавать постеснялся, на Херши истратил и с Ан-тониной Власьевной, кристальной душой, и вылакал, а она не знала, что на ворованные – потому что не вернуть деньги, данные тебе по ошибке, – всё равно, что украсть – и даже не покраснела ни разу, а назвала меня душкой и троекратно поцеловала.
 А ещё крест носил, марксист фигов...
Но всё же, на подсознательном уровне, ему, наверное, было стыд-новато за себя. Уж очень несолидно держался он в обществе, как ника-кой самоуважающий себя человек держаться не будет.
Сидит, например, в рабочей бытовке и ногами перебирает, а кто-то подойдёт и скажет:
– Дай я посижу, Вшивчик и Паршивчик, – молодой ещё, подрасти нужно.
А он – хоть бы что, сейчас же встанет, а шутник и не рассчитывал, в первый раз, по крайней мере, – не старше его.
И когда говорили, что за такие дела отвечают грубостью на гру-бость, а не улыбаются идиотичной американской улыбкой, удивлялся очень; и всегда руку тянул. Подойдёт человек, первым здороваться дол-жен, он и поздоровался бы, если б не Филипп Филиппыч со своей зло-получной рукой...
Единственное доброе дело сделал он в жизни – и то как украл.
Работал он тогда таксистом в пятнадцатом таксомоторном парке, где-то чуть не в Ховрино. Махнула рукой миловидная дама – остано-вился. Только метров сто пятьдесят проехали – она позеленела, как за-думчивый доллар.
– Кольцо! – шепчет.
 Прошуршал Филиппок задом на первоначальное место – она вы-лезла искать, а он сидит себе, песенку мурлыкает (Главное, ребята, сердцем не стареть, кажется) – это в обязанности его не входит – коль-ца пассажиркам искать. Как вдруг – глянь: из-под сиденья мерцает и щерится. Она, значит, как махнула рукой-лебёдушкой в приказном по-рядке – кольцо с руки и соскочи да в окошко открытое и влети.
Ну, Филиппыч, я ж говорю, прохвост был не промах – его ширсть в карман и продолжает помуркивать как ни в чём не бывало. Пациентка поискала-поискала да не солоно хлебнувши возвратилась в машину. А Филиппыч знал заранее, что ничего не найдет, потому что кольцо уже у него в кармане лежало, вы помните – я ж упоминал?
– И так с мужем плохо живём, – пробормотала, и поехали они по указанном маршруту.
Ну что ж так ехать всё и молчать? Филиппыч дамский пол раскру-чивать на разговор умел. Повинилась наездница, что муж у неё – из-вестный хоккеист, но ладу в семье это не прибавляет, а теперь, после потери столь важного супружеского предмета, семья может окончатель-но распасться и исчезнуть с лица земли.
После этого взволнованного рассказа они замолчали и больше друг к другу не обращались, каждый увлечённый своими мыслями.
Где-то в середине пути, у красного светофора, Филиппыч сунул руку в карман, достал кольцо и передал владелице. Та расплакалась, обещала щедро вознаградить, записала телефон, адрес парка, но пере-платила всего полтинник (пятьдесят копеек) противу счётчика и нико-гда Филиппу Филиппычу не позвонила.
Ему самому стыдно было за свой поступок.
– И что на меня накатило? Добродетель нашёлся. С моей-то ро-жей. Всё слова её глупые: И так с мужем плохо живём... А не позво-нила? А кто б на её месте позвонил? Вы позвонили бы?.. Лучше б Люд-миле Саввишне подарил. Она от меня в то время ребёнка ожидала. Му-жем не стал, а кольцо бы вручил. Лучше – с кольцом без мужа, чем и без мужа и без кольца.

На похоронах его, на поминках, яблоку упасть было негде. Люди сидели на досках полубоком, а кое-кто и стоял. Женщины потихоньку повизгивали, а вслух сморкались в платочки...
И всегда такой выдержанный, корректный, вот уж кто, можно ска-зать, кристально хороший – а никакая не Антонина Власьевна – благо-родный рыцарь революции, щепетильный до мелочей, нынешний муж Людмилы Саввишны Виктор Игоревич вдруг взорвался-зашёлся сума-тошным надрывом:
– О покойниках – либо хорошо либо никак. Но не принимаю хан-жеской морали! Покойничек-то был дрянцо! Вы слышали? Дрянцо был покойничек ваш! Третий раз повторить? И третий повторю: дерь-мо-с! Я привык называть вещи своими именами, и не надо меня одёргивать, Людмила Саввишна. Рака'! Рака'! Рака'!! – если читали Данте. Хотя где вам – Данте читать, раз такому человеку поклоняетесь... Да. Я тоже пришёл. Но не вам меня учить!.. Небось, настоящий человек (Виктор Игоревич взмахнул рукой, и получилось, что показал на себя, конечно, интуитивно, подсознательно, но все заметили и дали себе слово завтра же обсудить) умрёт – к нему не придёте, платочками шмыгать не будете в кибитках с цветами... Ничего хорошего не могу сказать об этом быв-шем человеке. Зла делал мало? Даже, если и так, хотя спорно, то где ему делать зло? Зло – поступок. Чтоб зло делать, надо что-то за душой иметь. Мы делаем зло, вы скажете: в отместку – а я скажу: в воздаяние. Преступник должен понести наказание, иначе жизнь была бы слишком постыдным фарсом. А этот безстыдник настолько порочен был, что зло за зло не считал, поэтому и не наказывал обидчиков... Вы меня звали – до меня дошло – смеясь надо мной, рыцарем революции, а на самом де-ле я был и остаюсь лучшим и талантливейшим рыцарем СПРАВЕДЛИ-ВОСТИ. Справедливость – вот бог, достойный названия Человека! Вы, конечно, опять-таки замечали и ставили мне на вид мою якобы мелоч-ность, когда я расписывал до последнего гривенника расчёты за кофе, купленный к общественному шалашу. А ведь дело совсем не в мелочно-сти, ни тем более ни в скаредности. Я эти жалкие современные рубли могу перед вами выбросить или раздать нищим, хотя имел бы право по-ступить иначе, его же покойницкого бастарда бескорыстно кормя. Мне принцип жизни важен, великий принцип справедливости. Все должны быть равны перед Законом. Ибо самое величайшее в мире зло, когда хо-зяин виноградника платит одинаково труженнику, проработавшему весь день от звонка до звонка, вкусившему все прелести тридцатиградусной жары и порабощения, и перенасытившемуся радостями жизни, а потом проволынившему кое-как с шуточками и прибауточками всего лишь один час прожигателю жизни... Я сказал. Уводите меня вон – я прези-раю вас! – и зарыдал, как молодой пингвин.
И его правда увели, недоумевая – вроде и не пил почти – умыться и успокоить нервную ситему...
В комнате воцарилось угнетение мысли. И тут заговорил неиз-вестно кем приглашённый батюшка, отпевавший Филиппа:
– А усопший оказался всех нас поумнее... Мы все грешим и не можем не грешить. С этой стороны выхода у нас нет никакого. Путь в Царство Небесное для нас закрыт. Господь указал нам другую доро-гу....если вы простите людям согрешения их, простит и вам Отец ваш Небесный...
“Сколько ты должен господину моему?” Он сказал: “сто мер масла”. И он сказал ему: “Возьми свою расписку и садись скорее, на-пиши: “пятьдесят”...
Именно так и поступал покойный. Конечно, несправедливо, но по-этому-то мы все к нему и пришли. А Бог нас добрее. Если бы Бог был справедлив, ты давно горел бы в огне.
Прения закончились. Суд удалился на совещание.