шестьдесят 6

Кому-нибудь может показаться странным, но гошина болезнь не явилась для Сони чем-то неожиданным, появившимся с обратной стороны Земли, во что даже не веришь, пока тебе не становится ясным - всё теперь иное. Она давно ждала нечто подобное.
В Соне что-то изменилось после смерти мамы, последние слова которой так напугали тогда еще совсем маленькую Сонечку: "Так жить хочу... Тебя не пожалела бы..." Нет, ежесекундного, постоянного ожидания чего-то неотвратимого, тяжелого, с чем придется неизбежно мириться, в Соне не появилось, но было знание того, что наступление расплаты неминуемо. За что придется платить тягостными мыслями, отсутсвием слез - Соня никогда не плакала - мучительными и сладостными желаниями прекратить, прекратить всё это, она знала. За смерть мамы.
Ну, что... Жалобы Гоши на боль в сердце, упрямое желание невнятно описать собственное состояние - поначалу; на несколько замерших мучительных секунд отключение у Гоши сознания, возвращение его только лишь малой части, отупление, одеревенение, страшные бессмысленные движения - позже, в момент кризиса; обретение нескольких слов, некоторой части самосознания, правда, с постоянными провалами, попытки обучиться вновь двигаться, говорить, думать - вот несколько вспышек памяти, обращенных на месяцы гошиной болезни.
Соня старалась не вспоминать былую способность Гоши говорить неожиданные, яркие, умные мысли, его и их стройность, его неординарность, его галантность, его ласку. Воспоминания о прошлом сами проступали сквозь кадры повседневного докучливого документального фильма, что ежедневно был с Соней - с того момента, как сон краткой передышки покидал её, и до того часа, как он надменным облегчением возвращался к ней снова.
Гоша распался для неё на двух людей. Шарахающийся, шокирующий озлобленной руганью, состоящей в основном из крика, а не из слов, непонятное проклятие звуков, обращенных в сторону Сони, и... Горькое, кратковременное появление его прежнего, слёзы, звуки, теперь уже жалобные, почти слова, почти ласковые.
Соня могла, отлучившись за какой-то надобностью на кухню, застать Гошу, лежащего посреди комнаты в луже собственного поноса, ругающегося, бьющего кулаком по полу, коряво выкрикивающего матерные слова. Соня тащила его мыть, как-то справлялась, заталкивала в ванну. Он молчал, плакал, притрагивался к её ладоням губами, целовал ей руки.
Несколько раз Соня решалась - в стакан с водой клала несколько таблеток, способных оборвать дни и ночи существования Гоши, не Гоши, Гоши... Несла ему. Отчего-то он никогда не выбивал из её рук этот стакан, как делал часто с тарелками и кружками, наполненными едой и компотом. Гоша просто смотрел на неё. Соня отворачивалась, уходила.
"Когда любишь, то всё понимаешь, всё..." - прочла Соня давно в детской книжке. Так давно... "Я понимаю, но не люблю, я люблю, но не понимаю..." - вслух, настойчиво, самой себе она часто стала повторять. Повторять. Повторять.

Звонок в дверь был уж совсем неожиданным, ведь в квартиру 55 уже несколько лет никто не заглядывал. По невесть откуда воскресшей детской привычке Соня перед тем, как открыть, посмотрела в глазок. Двое стоявших за дверью мужчин ей очень не понравились. Прямоугольник тонкой деревянной двери вылетел после одного удара.
- Стоять, лярва! Стоять!
Соня почувствовала, что её ударили сзади по голове, упала.
- Показывай, бл.., где бабки! Быстрее, сучка!
Соню припоняли за волосы.
- Какие деньги? Какие, что вы...
- Колян, бл..!.. Чё-то квартирка больно задолбанна... Чё-то не то!
- Бл.., еще придурок какой-то!..
Уткнувшаяся лицом в пол Соня услышала, как мужики забегали по квартире.
- Уё..ем, не та хата, не та!..
- А эти?
- Кончай, на х..!
Соне было невероятно спокойно, будто бы сейчас, именно сейчас должен оборваться груз расплаты, ещё мгновенье, и она выплатит всё.
- Паааааадлы! - вздрогнув, Соня услышала крик. Не поняла, кто кричит. Подняла голову.
Продолговатый осколок битого стекла торчал в глазу одного из мужиков, кровь рвалась, казалось, из всего его лица, он медленно оседал на колени. Другой уже лежал. Соня смотрела на его затылок, что был одной кроваво-черной дырой, по которой остервенело бил молотком Гоша. Зажала руками уши, чтоб не слышать глухой звук ударов, села, прислонившись спиной к стене. Ничего не видеть, ничего не видеть...
- Зоня, всё! Всё! Па-ла-чили!
Соня открыла глаза. Перед ней склонился Гоша, у него были окровавлены руки, лицо, даже глаза. В Соне не было страха, когда ломали дверь, она не испугалась, когда её ударили. Ей стало страшно теперь.