Каждый счастлив по-своему

Каждый счастлив по-своему

Филипп Филиппович Фисташкин бодрым шагом хорошо потру-дившегося человека вошёл в булочную, протянул сотенную бумажку и попросил коробку спичек.
Пока продавщица и кассир в одном и том же лице Верочка-Верунчик отсчитывала сдачу, а сдачи у неё никак не набиралось, и она пошла во внутреннее помещение разменять сотню у зажиточного рабо-чего, удалого Амангельды, Филипп Филиппович приложил палец к гу-бам близстоящей покупательницы, хищно оторвался от прилавка, вы-шел в предбанник и там постоял, наблюдая сквозь стеклянную стену, какое действие произведёт в ответ очаровательная Верочка-Верунчик.
А Верочка потрясла сдачей, покрутила пальцем у виска не особен-но умной, но круглой головки, похожей на Тропининскую кружевницу, небрежно сунула в карман свалившийся на неё подарок и продолжала работать, не поморгав глазами, а он даже и коробку спичек не успел за-брать.
Филипп Филиппыч хмыкнул, достал из нагрудного кармана за-писную книжку и поставил галочку. Это была вторая галочка за сего-дняшний день. Первую он поставил на работе, когда после неаккуратно-го засовыванья денег их у него в конце рабочего дня в кармане не ока-залось. И тут – опять незадача, из другого кармана. Не много ли, не од-нообразно ли для одного человека? Он ведь их не печатал, деньги-то!
В подземном переходе группа молодых стервецов швыряла в лица прохожих матерщину равными порциями, как бригада каменщиков, не обращая внимания и не представляя даже, что можно выражаться дру-гим каким-либо способом действия, – что их в какой-то мере и оправ-дывало, – а упорно продолжая своё масонское строительство.
Филипп Филиппыч весь задрожал, как Конёк-Горбунок, подошёл поближе, стал насупротив, избоченился, вставил свободной рукой не-давно изготовленную челюсть, которую до этого из-за неудобства но-шения решил надевать только для пережёвыванья пищи, и чётко, с дик-ломационным оттенком проговорил:
– А па-а-звольте спросить, милостивые государи мои, на каком основании вы терроризируете общество?
Стервецы толком не поняли ничего, но удивились, выставили каждый указательный свой палец по направлению к оратору и за-ржали на него, чуть не падая от напряжения расслабленности.
Филипп Филиппович в таком случае подошёл ещё ближе, под-прыгнул и плюнул центральному нападающему в лицо, само собой, извинившись перед совершением действия.
Тут уж они, опять-таки не сговариваясь, взревели, как кро-кодилы, и нанесли по Филиппу Филипповичу несколько ударов; ис-кровянили несчастного, челюсть сломали и даже что-то выбили. За-тем молодецки подняли на руки и на счёт три забросили в сугроб.
Филипп Филиппович рад был даже скрыться от них в уют-ном сугробике...
После убытия молодёжи он выкарабкался, утёрся снежком, сделал несколько приседаний, достал записную книжку, начертал третью галочку и бодрёхонько пошагал домой.
– Семеро – одного! Ничего себе – герои времени, – бормотал он, насвистывая и предвкушая заранее, что хлеба в доме нет, а жена будет ссылаться на то, что почти не употребляет мучного, а росту – не-великого и, чтобы дотянуться глазами до хлебницы, ей надо взгромож-даться на цыпочки или даже на табуретку, а вес в то же время нема-ленький.
Вот так работаешь-работаешь, свету белого не видишь, при-дёшь с работы грустный и усталый, а дома тебе – хлеба ни дюймо-вочки...
Но действительность не поддержала его предположений. Хлеб в доме был, обед – тоже. Его кровоподтёчность не ускользнула от вни-мания жены и вызвала огорчение. Хотела даже отправиться к участко-вому, но Филипп Филиппович не посоветовал этого делать, а сам на-супился, помрачнел...
И вдруг (о, эти его помрачительные вдруги!):
– А знаешь – сегодня ведь восьмилетие нашей свадьбы... Через месяц? Ну, через месяц... Может, я его ещё не проживу... Тебя, ко-нечно, даты, связанные с моей скромной персоной, не очень интере-суют, но меня, как ни странно, интересуют, и даже очень. Сейчас я звоню твоему любимцу Готовцеву, твой любимец – мой любимец, тем более одноклассник, больше никого видеть не хочу – скучные люди – и мы отпразднуем наше суаре, бриллиантовую свадьбу... оцени юмор – я сказал: бриллиантовую, ты слышала? – а на самом деле – восемь лет, а бриллиантовая свадьба – лет семьдесят пять как минимум... двумя бутуленциями испанского коньячку...
Только бы без жены припёрся! – думал Филипп Филиппович, набирая номер...
Готовцев припёрся без жены...
Филипп Филиппович был в необыкновенном ударе. Коньячок тоже был неплохой, одно к одному... Сыпал шутками, приготовил яичницу в собственном соку, намешав в неё всё, что попалось под руку, попросил Готовцева спеть По тундре, по железной дороге, ещё попросил прочесть Чёрного человека, а жену сымитировать соб-ственное раздевание, что у неё выходило эффектно, а сам постепен-но ушёл в тень, но и в тени оставался самой заметной фигурой за-столья. Готовцев и супруга не сводили с него любящих глаз. Давно они не видели Филиппа Филиппыча таким раскрепощённым и оаск-расневшимся. А в середине вечера, когда всё ещё, можно сказать, только начиналось, Филипп Филиппович незаметно исчез, а в квар-тире погас электрический свет. Только в районе алькова ещё горела свеча, кем-то предусмотрительно зажжённая. Свеча горела...
Филипп Филиппович летел по лестнице, как в лучшие свои го-ды, когда из озорства звонил во все попадавшиеся на бегу квартиры, радостный и счастливый...
И это называется друг детства. Я б с его женой не смог со-вершить ничего подобного. Даже физиологически не смог бы со-вершить. Особеность организма. Жена друга. священная роща... Но и она хороша! Я всё могу понять. Тоже не ангел. Всё могу понять и всё могу простить. Но в супружеской постели? В которой только вчера клялась, сняв с себя башмаки? Мерзко. Все они таковы – пре-красные половины человечества... Но я всё равно прощу, назло про-щу! Может, тогда наконец она поймёт всю разницу наших досто-инств...
Филипп Филиппович поставил четвёртую галочку... И вдруг эффектная комбинация сверкнула в его уме. Он незамедлительно поднялся на пятый этаж и свернулся на коврике у квартирных две-рей. Своих и супруги. Потом встал, поставил пятую галочку и тогда уже улёгся калачиком окончательно и удобно, втянув голову во внутренность пылевлагонепробиваемой куртки... И тут же заснул сном удовлетворённого собой много потрудившегося за день чело-века...
Филипп Филиппович очень любил обижаться…
Но в конце-то концов, это его дело правда ведь?